Текст книги "Мятежный дом (СИ)"
Автор книги: Ольга Чигиринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 68 страниц)
Мальчишка встал, не скрывая своего крайнего удивления.
– То есть, получается, его туда послали только для того, чтобы он увидел хризантемы?
– Да.
– А если бы он оказался плохим губернатором?
– Он был добросовестным чиновником в соответствии с требованиями тогдашней империи. Свои обязанности, я думаю, он и в провинции, и в столице выполнял одинаково хорошо.
– А кем его заменили, когда вернули в столицу?
– Понятия не имею. Это не было интересно автору повести, которую я пересказал вам вкратце, и это не интересно мне.
– Но ведь это важно. Понятно, что мало кто хочет по доброй воле служить в отдаленных провинциях. Неужели не лучше держать на такой должности человека добросовестного, чем гонять его туда-сюда из-за каких-то стихов?
– Дело не в стихах. А в том, что премьер-министр знал, о чем писал, а Су Дун-по упрекнул его в невежестве в то время как был б о льшим невеждой. Готовность бросать вышестоящим такие упреки, не владея должными знаниями, говорит о Су не только как о поэте, но и как о чиновнике. Поэтому ему преподали урок.
Мальчишка поморщился как от зубной боли. Безнадежен, подумал Леев. Как и все космоходы, даже лучшие из них.
– А что сталось с этой империей? – спросил мальчишка.
– Она погибла под натиском варваров.
– И почему я не удивляюсь, – юнец повел своими угловатыми плечами и снова сел, похожий на богомола в своем зеленом комбо.
– Видите ли, юноша, история, рассказанная мной – все-таки повесть с налетом романтизма. В реальности противоречия между Су и Ваном носили все-таки более политический, нежели поэтический характер. Да и дела управления под конец стали так плохи, что подобные «поэтические» ссылки, даже будь они не выдумкой, на фоне тогдашней реальности казались бы делом довольно невинным. Империи гибнут не от того, что один поэт ссылает другого любоваться хризантемами – а от того, что, например, доставка свежих ли-чи для императорской наложницы становится важней содержания армии. Это было, правда, во времена другой династии, но, судя по стихам того же Су, в этом смысле положение дел не улучшилось. Но вот какой урок преподнесла нам та цивилизация: для каждой империи, для каждой династии и цивилизации наступает время расцвета и время заката. И нет смысла стенать, если твоя жизнь пришлась на эпоху сумерек. Нужно заботиться о том, что в твоих силах и смириться с тем, что не в твоих силах. Я не могу исправить мир. Но я могу вырастить хризантемы.
Мальчишка снова поднялся и посмотрел Лееву в глаза:
– Вы ведь дедушка Бет? В смысле – Элисабет Шнайдер-Бон, будущей императрицы?
– Да.
– Тогда я понимаю, почему вы так говорите. С вами этот мир плохо обошелся. Но вы подумайте вот о чем: если эта ваша… цивилизация рухнет, – юнец сделал размашистый жест, очертив чуть ли не полный круг, – разве Бет сможет вынести ее на плечах?
– Мне жаль ее. Но это как раз то, чего я не в силах изменить.
– А вы не хотите попробовать?
– Каким образом?
– Бет захочет встретиться с вами, когда приедет на Биакко. Наверняка захочет – вы же по линии Бона единственный ее родственник. Ну, кроме брата. И вы сможете ей передать мое письмо. Вот и все.
– Вы с ума сошли, молодой человек, – Леев даже отступил назад. – Поверьте, мне хватило четырнадцати лет одиночного заключения. На смертную казнь я напрашиваться не хочу.
– Тогда извините, – юней отошел в сторону к другим хризантемам, действительно золотистым. – Это те самые, которые осыпаются?
– Да. Пойдемте в дом, я сейчас выключу свет, а вы не найдете в темноте дороги в этом лабиринте.
Юноша пошел за ним, а Леев на ходу сообразил, что он пилот – и значит, нашел бы дорогу даже в полной темноте, без щедрого цвета звезд, таких крупных в этих галактических широтах, и так похожих на плотные соцветия хризантем.
Глава 15
Господствующий принцип
Катер поймал отблеск солнца Анат еще до того, как пересек линию терминатора, и вспыхнул в ночи желтоватой звездой. Потом из-за горизонта показалась Акхат, и катер, из тени в свет перелетев, растворился в яростном сиянии. Но вскоре его поймали диспетчерские станции дальнего наблюдения, и повели к Хребту Феникса.
– Ты бывал когда-нибудь в Пещерах? – спросил Огата у сына. Тот покачал головой. Ему не хотелось говорить с отцом. Он смотрел на высокого темнокожего человека, сидящего в кресле напротив, и видел источник своих несчастий. Из этого источника непрерывно хлестала какая-то ничего не значащая болтовня, и Анибале приходилось сдерживаться, чтобы не заорать от отчаяния. Он согласился сыграть с отцом в «карты цветов», лишь бы тот заткнулся. Это не очень помогло: Северин играл невнимательно, нервничал и, проиграв дважды, отправился курить, после чего сказал, что играть больше не хочет.
Как ни горько, но бабушка, ненавистная сука, оказалась права: отец – ничтожество. Анибале хотелось как можно скорее отделаться от него, даже если это означало – оказаться в заложниках у тайсёгуна.
Семь часов полета от Биакко до Хребта Феникса были для Анибале непрерывным мучением. Он предпочел бы провести их с матерью, но его, как всегда, ни о чем не спросили. Его отправили с этим пустозвоном, которого никогда не хватало ни на что, кроме болтовни – и, видимо, он полагал, что болтовня – это как раз то, что нужно человеку после того, как ты им пятнадцать лет пренебрегал.
Как и все большие кланы, Сога имели свою резиденцию в Пещерах и свой частный причал. Но жизнь в столице была дорога, а госпожа Джемма Син – недостаточно богата, поэтому особняк пребывал законсервированным. В последний раз его посещали два месяца назад, когда госпожа Джемма привозила в столицу Элинор. Постоянного персонала не было – маленький штат гем-прислуги правительница Дома привезла с собой, а в отсутствие хозяев дом охраняла автоматика.
Северин спрыгнул на посадочную площадку, подошел к скрытой в стене панели и вложил в нее ключ-перстень. Панель раскрылась, Северин опустил на нее ладонь.
Замок сработал, открылась дверь во внутренние помещения.
– Надо же, – Северин повернулся к сыну. – Мой допуск жив. Кто бы мог подумать.
– Господин… – Гэнъя, телохранитель, заступил вход.
– Да, конечно, – Северин кивнул, пропуская его. Законсервированные дома порой таили в себе неприятные сюрпризы. Иногда ловким убийцам удавалось обмануть защитные системы – а то и перепрограммировать их, направив на хозяев.
Сначала вошли телохранители-морлоки, убедились, что все в порядке; потом – слуги с багажом в руках и на роботележках, и наконец – Северин и Анибале.
– Как давно я здесь не был, – пробормотал Северин, качая головой.
Анибале здесь не был пять лет. Тебе незачем привыкать к столичной роскоши, – говорила бабушка. Ты должен изучать астронавигацию, логистику и военное дело.
Анибале ненавидел навигацию и военное дело, и особенно логистику, но понимал, что если он хочет чего-то добиться в клане, сжать однажды пальцы на горле бабушки и вытащить маму из той грязи, в которую ее столкнули, он должен уметь драться. И он изучал военное дело, хотя в какой-то момент понял, что его просто водят вокруг пальца. То, что ему преподавали, было унылой теорией, да еще и относящейся к каким-то позапрошлым векам. Джемма Син Огата никогда бы не позволила внуку овладеть военным ремеслом по-настоящему.
Но он все равно учился упорно, рассчитывая найти крупицы истины в том сухостое, который пытались скормить его разуму. И вдруг, совершенно внезапно, все кончилось – а он даже не успел приложить никаких усилий.
Даже обидно.
– Где ты обычно жил, когда приезжал сюда? – спросил Северин. Анибале пожал плечами. Ему было все равно. Его устроили в какой-то комнате, он прожил здесь три дня, потом бабушка вернулась домой – он так и не успел обжить это пространство.
– Здесь, – Северин ткнул пальцем в какую-то секцию на трехмерном плане. – Смотри, отличный вид на заливные поля. Как ты думаешь?
Анибале снова пожал плечами.
– Хорошо, – сказал он. Ему было все равно, куда поселит его этот человек, который тоже ничего не сделал для победы – а теперь ходит тут, гордый, как павлин.
Кастрат, – это слово произносили в Доме Белой Ветви, не стесняясь мальчика. Нет, когда он был совсем маленьким, о Северине говорили иначе – герой. Говорили, что он погиб при Андраде. Место и время смерти были неизвестны, и поминовение устраивали в день, когда Рива выбили с Андрады – тем более, что это был траурный день для всех.
А потом оказалось, что папа жив, и что… ну, он больше не мужчина. Анибале не мог понять, как это – больше не мужчина? Он стал похож на юдана, носит женскую косметику и одежду?
Потом Анибале понял. Но какое-то время верил все же, что папа – герой. Что он появится однажды, разгонит всю эту белесую плесень, и они наконец-то будут счастливы.
Но время шло – а папа не появлялся. Раз в год, в Сэцубун, появлялась мама, красивая до слез, она всегда была красивей всех – и веселых девиц, что приходили развлекать гостей, и приглашенных дам. Она улыбалась и играла на джитаре, а они перешептывались и называли ее шлюхой.
Отец не появлялся никогда, и однажды Анибале понял, что он действительно не герой. Что он предатель. Может, он и не предавал дом Рива и клан Сога, может, он и не принял это злоучение в плену, но он предал свою жену. Своего сына.
Когда Анибале стал подростком, он понял, почему госпоже Джемме доставляла удовольствие мысль о том, что Северин кастрат. Она ненавидела Северина за то, что тот походил на своего отца. Официально Рэм Огата, жертва заговора клана Сэйта, был свят, и память его – неприкосновенна. Но можно отыгрываться на сыне. И на дочери. Элинор была копией матери, но ей на иной лад не давали забыть, чье законсервированное семя оплодотворило яйцеклетку госпожи Джеммы. Элинор должна была расти «достойной памяти» отца. А быть достойной памяти отца – означало в том числе и презирать незаконный плод семени брата-предателя, выросший в лоне «имперской шлюхи».
Огату-младшего перспектива оказаться при дворе тайсёгунской племянницы радовала только одним – тем, что он увидит, как Элинор получает позорную отставку и, поджав хвост, удаляется на Биакко.
Он усмехнулся, бросил свою сумку на кровать в той гостевой комнате, которую присмотрел ему Северин. Приятное зрелище отставки Элинор было не за горами: их вызывали в тайсёгунский дворец уже на сегодняшний вечер.
* * *
Тин смотрела на разложенные перед ней комбо, и по мере того, как ее нерешительность переходила в панику, Рокс внутренне корчилась. Когда-то она читала в одной старинной книге главу под названием «то, от чего вчуже берет стыд». А впрочем, почему «вчуже»? Разве не она молчаливо соучаствовала во всем, что делали с гемами? Вот, перед ней стоит взрослая женщина, умственно вполне развитая, способная производить множество сложных рабочих операций – и совершенно неспособная сделать выбор между тремя комбо разных цветов. Ну, попросту решить, какой цвет ей нравится больше.
«Разве я не принимала это как должное?».
– Ну-ну, ничего страшного, Тин, – сказала Сильвер. – Просто выбери цвет, который тебе больше нравится.
– Но я не знаю, какой мне нравится, – чуть не плача, проговорила Тин.
– Тогда выбери любой, нам все равно.
– А если я выберу неправильно?
– Ты выбираешь для себя. Поэтому ты решаешь, что правильно, а что неправильно.
Тин сжала губы. Рокс догадывалась, что с ней сейчас происходит – она хочет возразить людям, но не может заставить себя сделать это. Она хочет, чтобы люди сделали выбор за нее, как это было всю ее жизнь – но не знает, как вынудить их к этому, наверное, не знает даже, что пытается их к этому вынудить.
А Сильвер хочет, чтобы она сделала выбор сама. Пусть даже совершенно иллюзорный – выбор «любимого цвета». Сильвер, наверное, устроит и отказ от выбора, потому что это тоже выбор.
Тин наконец сформулировала как могла то, что ее мучило:
– Так не бывает.
И тут же закрыла глаза. Она возразила людям. Она совершила недопустимое. Рокс не знала, что испытывают гемы в таких случаях – страх перед наказанием, вбитый в позвоночник? Отвращение к себе? Желание умереть?
– Так есть, Тин, – как можно мягче сказала Сильвер. – Более того, Тин, с людьми чаще всего так и происходит: они сами решают, что правильно, а что нет.
Тин мгновенно нашла выход из логической ловушки:
– Я не человек.
– Ты человек, – спокойно возразила Сильвер.
Рокс внутренне дернулась. Первоначальный импульс был воскликнуть «Ты соображаешь, что говоришь?», но самообладание Кордо взяло свое.
Тин не знала, как возражать. Наконец ей пришел в голову выход.
– Можно я возьму синюю и пойду?
– Конечно, – улыбнулась Сильвер.
Тин, не сдерживая радости от того, что пытка выбором закончилась, ухватила синюю робу и исчезла за дверью.
– То, что ты ей сказала – прямое нарушение закона, – тихо проговорила Рокс. – Этологическая диверсия.
Сильвер кивнула.
– Я… – продолжала Рокс, – я восхищалась этим, когда это делал Дик… но он – одиночка, и от него тогда зависели очень немногие… А теперь… теперь все иначе, и мы… мы не можем рисковать Салимом.
– Хорошо, – согласилась Сильвер. – Скажи, когда мы сможем. Назови день, год, месяц.
– Что ты такое говоришь, – удивилась Рокс. – Как я тебе назову день, если я сама не знаю, когда гемов освободят. Не скоро еще, я так думаю
– Я хочу, чтобы ты поняла одну вещь, Рокс, – Сильвер скрестила руки на груди. – «Когда гемов освободят» – это значит «слишком поздно». Нам на руки в одночасье свалится полтора-два миллиона человек, не умеющих распоряжаться собой. И нас попросту не хватит на них на всех.
– Почему ты не сказала сразу? – вырвалось у Рокс.
– Потому что ты бы не поняла.
Она была права, но Рокс хотелось спорить.
– Я, знаешь ли, далеко не дура!
– Есть понимание, которое приходит только с опытом. Если мы всерьез беремся за это дело – ты должна отдавать себе отчет в том, на что мы идем, а идем мы на прямое нарушение закона. За которое, вроде бы, положена смертная казнь. Дик замечательный мальчик, но не стоит подражать ему там, где его поведение продиктовано заблуждениями и травмой. Он не боится нарушать ваши законы, потому что считает себя смертником. Это порождает в нем совершенно ненужную нам бесшабашность. Мы не можем, очертя голову, кидаться в миссионерство. Наша задача – подготовить как можно больше гемов к самостоятельной жизни в человеческом сообществе, привить им необходимые социальные навыки. Мы неизбежно идем на риск, но это должен быть рассчитанный риск.
– Как только мы произносим «Ты – человек», это уже не риск, а готовое уголовное дело.
– Верно, – Сильвер улыбнулась. – То, что я сейчас проделала с Тин – демонстрация специально для тебя. Сказав «а», нам неизбежно придется проговорить весь алфавит до конца – но совершенно не обязательно с конца начинать, как это делает Дик. Аксиома «Ты – человек» должна быть последним, а не первым пунктом.
– А почему ты не сказала это ему? – помедлив, спросила Рокс.
– Не видела смысла. Во-первых, он недолго пробыл в Лагаше, я бы никак не успела привить ему правильный навык. Во-вторых, это сейчас – стержень его жизни, который нельзя вынимать на этом этапе, милосерднее сразу убить. В-третьих, если у нас начнет получаться, он сам начнет нам подражать…
– А в-четвертых, его все равно скоро убьют, – беспощадно закончила Рокс.
– Не «все равно», – возразила Сильвер. – А как скоро – зависит от него самого и от людей, которые сейчас с ним. Практика показала, что не так-то просто его убить, и она же показала, что Габо и Хельга – люди, на которых можно положиться.
– Вызов от господина Дамона Исия, – сказал автосекретарь.
– Соединить по третьему терминалу, – Рокс пошла в соседнюю комнату, к видеопанели. – Рада видеть вас, господин Исия. По какому вопросу?
– Знакомый вам Данг Сионг, – сказал Исия без предисловий, – опять нуждается в качественной медицинской помощи. В этих ваших экспериментальных медботах или что у вас там.
Судя по картинке, передаваемой терминалом, Исия в настоящий момент вел карт на большой скорости. Поэтому вместо долгих объяснений он просто качнул «глазок» – и в кадр на несколько секунд попал полулежащий на заднем сиденье Данг. «Вернее, то, что от него осталось», – ужаснулась Рокс.
– Он попал под шахтный бот? – спросила она, изображая хладнокровие.
– Он попал под своих разлюбезных хикоси из Корабельного Города, – осклабился Исия.
Рокс не стала спрашивать, почему полицейский везет Данга к ней, а не в городскую больницу или полицейский госпиталь. Услужливый автосекретарь уже запустил поиск по ключевым словам, и шептал ей в левое ухо содержание новостной ленты: в Корабельном Городе идет большая драка между космоходами и планетниками, уже десятки пострадавших отправлены в больницы. Данг может просто не дожить до своей очереди на врачебный осмотр.
– Готовлю боты, – сказала она. – Когда будете?
– Уже вижу ворота вашего замка, – сообщил Исия.
– Идентификация транспорта, – приказала Рокс автосекретарю.
– Полицейский карт модели «усаги», бортовой номер 7895.
– Впустить, – и, прервав связь, Рокс помчалась к лифтам.
Когда она с ботом «Майках» спустилась в медицинский отсек, Данга уже успели раздеть, уложить на стол и просветить сканером. Один медицинский бот – стандартный, имперского производства – уже сидел у него на животе растопырившись, как сверкающий паук. Шприц-хоботок с тихим жужжанием поднимался и опускался, впрыскивая обезболивающие, противошоковые, кровеостанавливающие. «Жальце» вонзилось под диафрагму, откачивая кровь из брюшной полости.
Лицо Данга распухло, правый глаз не открывался, левый был наскоро заклеен пластырем.
– Выскочил от удара, – пояснил Исия.
– Ему нужна полостная операция, – сказала Рокс, глянув на сканер. – Я не смогу ее сделать…
– С вашими ботами у него больше шансов до нее дожить. Быстрее, Рокс. Я должен вернуться, это мой район, эти беспорядки на мне.
– Кто это сделал с ним? – спросила Рокс, распечатывая бота, уже в спину уходящему Исии.
– Его семья! – бросил тот на ходу.
* * *
Дикая драка в Корабельном городе началась из-за того, что Данг решил проведать свою семью, то есть даже не всю семью, а именно мачеху Ван-Юнь, которая недавно родила. Он потратился на подарок, даже на живые цветы – недешевое удовольствие, но Данг жил в казармах и питался за казенный счет, так что у него образовались свободные деньги. Хорошенько почистил форму – единственный свой выходной костюм в настоящий момент – и, упав на хвост двоим приятелям-патрульным, ехавшим в Корабельный город картом, поднялся в ту секцию под силовым куполом, которую привык считать хоть каким-то, но домом.
Патрульные высадили его перед откинутой аппарелью «Фэнхуана», он вошел в шлюзовой отсек корабля – и там его встретили мать и Ван-Юнь, у обеих синяки на лицах.
Оказалось, Данг Ла, отец Данга, в очередной раз вернулся домой после безуспешных поисков работы в Лагаше – а работу он там искал преимущественно по барам. Утешения от молодой жены, недавно родившей, получить не мог, утешение от старой было приправлено нареканиями на бесталанность и пьянство, так что обеим женам вскоре стало попадать.
Данг, узнав об этом, просто взбесился. А поскольку он был приверженцем учения Ван Янмина о «единстве мысли и действия», причем понимал это учение так, что когда возникает порыв к некоему действию – то нужно поддаваться ему, не тратя времени на раздумья – реакция последовала немедленно. Он выволок отца, изрядно ослабевшего от пьянок, на аппарель, чтобы не беспокоить мать и мачеху неприятным зрелищем, и принялся его бить и возить мордой в песке, по ходу экзекуции разъясняя, что если он еще раз увидит следы побоев на матери или Ван-Юнь, то ближайшую неделю отец проведет в «обезьяннике» участка.
Может быть, эта экзекуция и возымела бы какое-то благотворное воздействие на Данг Ла, если бы ее удалось довести до конца – но десяток безработных хикоси, увидев, как полицейский – а значит, по определению, планетник – волтузит их собрата, бросился на помощь. Данг оказался в меньшинстве, и бить принялись уже его.
Патрульный карт, высадив Данга, не успел отъехать далеко, да и боевые морлоки, что патрулировали сектор пешими, тоже скоро подоспели к месту действия. Данга удалось вытащить из-под ног разъяренных «корабельщиков» и укрыть в карте. Но убраться из Корабельного города патрульные не смогли – кто-то повредил ходовую часть. Услышав, что планетники и морлоки бьют хикоси, народ повалил со всех концов Корабельного Города, вооруженный кто чем. Полиция вызвала подкрепление. Двое боевых морлоков погибли, карт изуродовали до неузнаваемости и почти добрались до запершихся внутри полицейских и Данга, когда прибыло подкрепление на тяжелом глайдере для наземных операций, и погнало толпу направленными СВЧ-ударами. Случилась давка, в которой затоптали несколько человек, хикоси разбежались по кораблям, подняли аппарели, задраили люки и включили защиту – а на некоторых кораблях ведь было вооружение средней тяжести, причем кое у кого оставался и боезапас.
Так семейная ссора переросла в городской бунт с объявлением военного положения по Корабельному городу и прилегающим секторам.
На Шнайдера это известие свалилось как раз во время заседания Совета Кланов по делу Северина Огаты.
Бет ждала заседания с нетерпением: в зависимости от исхода дела к ней в свиту попал или не попал бы юный Анибале Огата, который сам по себе, вообще говоря, не очень ее интересовал – но был все-таки лучше, чем Элинор с ее высокомерием, а главное, самое главное – видел Дика и говорил с ним!
Бет видела его из своей ложи – немного сутулый, очень высокий юноша, светлей и выше сидящего рядом отца, с двумя белым прядями в черных кудрях. Он следил за своим лицом, но не за руками – и было видно, как он волнуется.
Северин Огата сидел, слегка развалясь и вытянув ноги. Бет слышала, что у него протезы – и что он мог бы заказать клона или хотя бы протезы повыше классом, но не стал… Она видела статую Бона, сработанную Огатой. Она догадывалась, сколько в этом человеке горечи.
– …И кроме того, – проговорил Северин Огата, заканчивая речь, – я должен объявить об окончании вендетты с кланом Сэйта и принести извинения за клан Сога. Как выяснилось, к убийству моего отца Сэйта непричастны.
– Не прошло и семнадцати лет, – подала голос супруга главы клана Сэйта.
– Я прошу вашего прощения, – Огата подобрал ноги, поднялся и низко, так что стал виден белый герб на его спине, поклонился женщине. – Нет смысла лить кровь и нет уже людей, видевших в этом смысл. Мы страдаем без доступа в порт, ваши навеги прозябают без доступа в южные воды. Прошу и умоляю вас: покончим с ненужной враждой.
– Имя клана Сэйта было запятнано, – не шелохнувшись, ответила леди Сэйта. – Оно должно быть очищено. Я хочу знать подлинного виновника.
– Мой отец, – отчетливо сказал Огата в наступившей тишине, – погиб от руки убийц, нанятых Люсьеном Дормье по приказу моей матери.
– Клевета! – госпожа Альберта в гневе походила на валькирию при исполнении, и гладко уложенные волосы сияли как золотой шлем. – Джемма мертва и никто не может опровергнуть ваши слова, господин Огата, но не думайте…
– Мои слова есть кому подтвердить, – перебил ее Северин.
– И кто же подтвердит их? – вскинула подбородок сеу Альберта.
– Люсьен Дормье.
– Но… Дормье мертв! – Бет видела, как в броне бабушкиной непоколебимости пробивает брешь недоумение. – Убит в поединке…
– Так оно и есть. Дормье мертв. Госпожа цукино-сёгун, господа представители, тайсёгун… позвольте доставить сюда труп для допроса?
Под тихий шелест шепотков двое морлоков в гербовых хаори клана Сога доставили гравикресло, в котором кособочился грузный человек. Его черные волосы, прорезанные двумя белыми прядями, прилипли ко лбу. Руки безвольно свисали с подлокотников. Ног не было. Когда кресло по сигналу пульта опустилось на пол, увечие этого несчастного почему-то еще сильней бросилось в глаза.
Этот человек дышал, смотрел по сторонам, кровь текла по его сосудам – но Бет сразу поняла, что имел в виду Северин, когда сказал, что он мертв. Она перевела взгляд на Огату, потом на его сына. Молодой Огата, сидевший до сих пор безучастно, теперь был напряжен и полон внутренней дрожи, как кос перед прыжком.
– Люсьен вызвал на поединок Максима Ройе, и кончился этот поединок вполне предсказуемо, – пояснил Огата, обращаясь воде бы к леди Сэйта, но так, чтобы слышали все. – Дормье остался без обеих ног. Когда аппаратура дуэльной площадки зафиксировала смерть от потери крови, а врач подтвердил отсутствие жизнедеятельности, Дормье реанимировали. Так что из списков живых он вычеркнут. Поймите меня, дамы и господа, я должен был довезти этого свидетеля до Пещер Диса в целости и сохранности. Лучший способ для этого был – заставить всех поверить в его смерть. Как вы желаете провести допрос? Под шлемом или…?
– Шлем, – сказала леди Сэйта.
– Шлем, – отчеканила бабушка Альберта.
Человек в кресле, безвольный и, казалось ничего не слышащий, вдруг встрепенулся и тихо, хрипло простонал:
– Нет…!
Бет закусила намотанную на палец прядь волос. Она провела под шлемом некоторое время и прекрасно помнила ощущение полной, невообразимой беспомощности, от которого страдало все ее существо. Оно осознавалось только когда шлем снимали – но как же болезненно! Что бы ни совершил этот человек – она не могла не сострадать ему.
Но госпоже Сэйта и бабушке сострадание было чуждо. Морлок защелкнул обруч не лбу калеки, и ужас, промелькнувший во взгляде несчастного, сменился тупым безразличием.
«Неужели у меня были такие стеклянные глаза?» – Бет заметила, что грызет свои волосы и ей стало неловко, хотя в ложе, кроме Андреа, никого не было.
– Назовите свое имя, – сказала бабушка Альберта.
– Люсьен Дормье, – неживым голосом сказал калека. Ответил он с задержкой, словно ему пришлось вспоминать свое имя.
– Назовите вашу должность.
– Начальник. Охраны.
– Кого вы охраняли?
– Джемму.
– Джемму Син Огата?
– Да.
Во время допроса под наркотиком, слышала Бет, человек болтает без конца и не может остановиться. Во время допроса под шлемом человек отвечает только на заданный вопрос, и только в самой простой формулировке. Например, если спросить его «где ты находишься», он ответит – «здесь».
Если он назвал госпожу Огата просто «Джеммой» – значит ли это…
– Кто убил Рэма Огату?
– Багас Феран и Тонто.
– Что значит «Тонто»? – не поняла госпожа Альберта.
– Тупица.
Бет подавила смешок. Она знала, что под шлемом человек не может ни оскорбляться, ни оскорблять, и что Дормье просто ответил на вопрос – но как-то так у него получилось…
– Ты знаешь его настоящее имя? – переформулировала вопрос госпожа Сэйта.
– Нет. – «Зачем?» повисло в воздухе. Дормье не интересовался именем своего наемника.
– Где ты нашел его?
– В космопорте Лагаш.
– Почему именно там?
На этот раз Дормье мешкал дольше.
– Приказ, – наконец сказал он.
– Чей?
– Джеммы.
– Джемма Син Огата отдала тебе приказ найти убийц на территории Сэйта?
– Нет.
– Что значит «нет»?
– Нет… значит отрицание.
– Кто именно передал приказ тебе? – перехватил инициативу Огата.
– Мишель.
– Мишель Нуарэ?
– Да.
– Твой начальник.
– Да.
– Это он сказал, что приказ получен от Джеммы?
– Да.
– Как удобно, – сарказм сеу Альберты мог бы проедать дыры в металлопласте. – Нуарэ мертв и уже ничего не подтвердит и не опровергнет.
– Ты понимал, зачем нужно найти исполнителей именно в Лагаше? – продолжал Огата.
– Да.
– Ты знал, что обвинят клан Сэйта?
– Да.
– Ты знал, зачем Джемме нужна была смерть мужа?
– Да.
– Расскажи.
– Он хотел развод.
– Почему?
– Появился еще один наследник. Джемма стала не нужна.
– Какой наследник?
– Твой сын.
– Рассказывай! Не останавливайся, рассказывай все.
– Ты женился. Девка с Сунагиси. Карин Судзу. У нее родился сын. Огата признал твоего сына. Готовил развод. Джемма стала бы никем. Рэм хотел выделить ей долю. Она хотела все.
– Как Рэм Огата отнесся к тому, что моя жена – двоюродная сестра Райана Маэды?
По рядам снова пробежал шепоток, как сквозняк.
– Ему было все равно.
– Он дал ей гражданство?
– Да.
– И Джемма приказала Нуарэ убить Рэма Огату раньше, чем Карин и Анибале доберутся до Картаго?
– Да.
– Но тебя там не было? – перебила Огату сеу Альберта. – Ты знаешь об этом только со слов Нуарэ, ведь так?
– Да, – тупо кивнул Дормье.
– Значит, это Нуарэ спланировал убийство? Он ведь мог оклеветать Джемму?
– Нет.
– Мог?
– Не мог.
– Почему?
– Он ее любил.
Шепоток перешел в тихий гул. Госпожа Сэйта села. Она, похоже, услышала все, что хотела услышать.
– Рассказывай! – прикрикнул Огата. – Рассказывай о Джемме и Нуарэ!
– Он любил ее… Крутила им как хотела.
– И поэтому он предал своего господина. Предал и организовал его убийство, с твоей помощью.
– Да.
Бет не знала, куда ей смотреть – на дядю, на бабушку, на Огату или на убийцу. Дядя сидел, потирая лоб – и Бет чувствовала, что ему неловко. Наверное, давно перед Советом не вываливали такую кучу грязного белья. Бабушка держалась прямо и была бледна. Огата тоже стоял прямо и смотрел с вызовом. Было видно, что свою чашу стыда он выпил до дна уже давно.
– Что вы сделали с моей женой? – спросил Огата.
– Джемма выкупила для нее бардак.
– Зачем?
– Нельзя было убить, – Дормье чуть приподнял плечи. – Ольгерд не дал. Джемме и так было трудно… если бы военные ее не поддержали…
– Они были готовы поддержать ее только как регента при наследнике?
– Да.
– И поэтому у Карин отобрали сына.
– Да.
– Какое отношение это имеет к делу? – спросила сеу Альберта.
– Самое прямое, – ответил Огата. – Мой сын, Анибале Така Огата, был признан моим отцом как законный наследник раньше, чем мать зачала его тетку Элинор. Таким образом, – Огата оглядел зал, – я никак не являюсь мятежником против своей матери. Наоборот, это она подняла мятеж против моего отца, убила его и захватила в клане власть, отстранив меня и моего сына. Я требую восстановления наших прав. Я требую справедливости.
– Справедливости? – сеу Альберта наклонила голову. – Хорошо. Но зачем прерывать допрос так быстро? Дормье, как погиб Мишель Нуарэ? Кто убил его?
– Ричард Суна.
И снова гул голосов пронесся по залу. Все заговорили как-то одновременно, каждый обменялся с соседом репликой-другой.
– И как Суна это сделал?
– Подловил Нуарэ на замахе.
Сеу Альберта досадливо щелкнула пальцами и поправилась:
– Как они могли встретиться? Где это было?
– В Доме Белой ветви.
– Позвольте мне, – Огата коротко поклонился «лунному сёгуну». – Все равно он не знает всей истории. Ричард Суна пришел в бордель «Горячее поле», где я жил в то время, и предложил мне сделку: голова Нуарэ в обмен на заключение мира с Сэйта. Дело в том что его соплеменники, имперские пленные, страдали от нашей дурацкой вендетты. Цена сделки меня вполне устроила.
