Текст книги "Мятежный дом (СИ)"
Автор книги: Ольга Чигиринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 68 страниц)
Глава 13
День преломления
Дик лежал на стальной тюремной койке, глядел в потолок, ждал сигнала и думал, что когда все закончится, он обязательно убьет Ройе.
Ну, или хотя бы надает по морде.
Ну, или хотя бы попытается надавать по морде этому кидо из плоти и крови.
Потому что так же нельзя. Врать вот так нельзя.
«Погоди, дорогой, он ни словом тебе не соврал», – сказала внутренняя сволочь. – «Умолчал – было дело. Но соврать – ты его на этом не поймал еще ни разу».
– Так умолчать – это все равно что соврать, – прошептал Дик. – То же самое.
Морлок-охранник вскинул голову – как бот с сенсорными датчиками, отзывающийся на любое шевеление. Увидев, что никаких иных шевелений не будет, морлок снова задремал. Глаза его были широко раскрыты, но Дик уже успел изучить повадки Рэя и других: они умели дремать с раскрытыми глазами.
Впрочем, их дремота не давала юноше никаких преимуществ. В бодрствующее состояние они переходили без пауз, а глупостей делать не собирались, как Дик убедился час назад, когда в припадке ярости расколошматил об пол барабанчик, разорвал несколько своих ожерелий и выдрал из головы пять-шесть искусственных кос с раздражающе тяжелыми серебряными зажимами.
Морлоки молча смотрели, как он беснуется. Наверняка смотрел и Нуарэ. А может, и не смотрел. Может, он выше того, чтобы торжествовать над бессильной яростью… не соперника даже – так, подвернувшейся под ногу дворняжки.
Ройе был прав – Нуарэ будет не жалко. Он оказался еще хуже, чем при первой встрече, оказался совершенно безнадежным. В преддверии неотвратимой драки тратить время и силы на то, чтобы топтать и без того потоптанную женщину… «И непрофессионально до скрипа в суставах», – добавила внутренняя сволочь.
Он ведь проспал настоящий сговор – своего подчиненного Дормье и рейдеров, презрительно усмехнулся Ройе. С него даже показаний не возьмешь – невинен, как жертвенная овечка. Ну так пусть умрет.
Дик скривился, не пряча лицо от камер наблюдения. Неужели Ройе было бы наплевать на то, что сделали с другом и женой друга, если бы Нуарэ был профессионалом и вовремя выщемил Дормье? Если бы Джемма Син была хорошей правительницей?
А что же, с него бы сталось. Он сказал, что в охране тюрьмы и резервной энергостанции два боевых коса и шесть человек. Сказал, и глазом не моргнул.
«А с чего бы ему моргать глазом», – хмыкнула внутренняя сволочь, – «если вчера он подписал хартию, в которой обязался обращаться с гемами как с имеющими все права людей. Кстати, на этом пункте хартии настоял ты. Неужели со вчерашнего дня взгляды переменились и считать генетически модифицированных людьми ты больше не готов? Или убивать немодифицированных – меньший грех?»
Дик сжал пальцы в «замок». Единственным способом выиграть спор у внутренней сволочи было в спор не вступать. Пусть изгиляется как угодно – разница никуда не делась. Немодифицированные сами, добровольно выбрали этого работодателя и эту работу. Морлоки были просто обречены.
«Как и те, кого зарезал мастер Порше, вытаскивая кое-кого с арены», – напомнила внутренняя сволочь.
Нет, не так. Те тоже были обречены – но только вместе с ним. От него тогда никто не зависел, кроме него самого, по меньшей мере – ничьи тела и ничьи дела. От того, как сработает он сейчас, зависит несколько больших дел и не меньше сотни живых людей.
– Симатта, – прошептал Дик.
«Симатта» – это, в общем-то, не ругательство. «Симау» ставят в конце предложения, чтобы обозначить окончательность и бесповоротность действия. Наверное, поэтому люди и стали сперва обозначать им еще и досаду по поводу случившегося, а потом и просто употреблять без предисловий, самостоятельно. «Симатта» – «свершилось», а что именно свершилось-то? – да для каждого свое, и каждый о своем молчит.
Для этих вот ребят из охраны свершился он, Дик. Только они еще об этом не знают. В диалекте гемов нет этой формы глагола.
Будет очень справедливо, если после этого он «свершится» и для Нуарэ. То есть, Нуарэ-то думает, что он уже «свершился», что ему остается только сидеть в камере и ожидать поединка с заранее известным исходом. Он еще не знает, насколько его понимание слова «симау» ошибочно.
Дик поднялся, собрал с пола останки барабанчика, разорванные ожерелья и обрывки кос.
Неужели нельзя даже попробовать? Жалко ведь ребят.
Он ломал в пальцах крупные пластиковые бусины, порытые фальшивым золотом, и со стороны это тоже наверняка выглядело как продолжение истерики. Пластиковое крошево сыпалось в подол просторной и длинной, до колен, ярко-синей туники.
Карнавальный костюм Кухулина. Синтетика, с виду очень похожая на шелк. Такая же фальшивка, как и почти всё здесь.
Силовой тэссэн на руке – настоящий. Его не отобрали, когда сунули Дика в камеру. Вообще ничего не отобрали. Зачем? Мишура, барахло, дешевка. Только силовой тэссэн – дорогая штучка, но узнику она никак не может помочь. Сугубо оборонительное оружие узкой специализации. Для телохранителей. Когда протокол не позволяет даже легчайшую силовую броню, телохранитель закрепляет на запястье и на плече два браслета-генератора силового поля. При резком сгибании руки браслеты, включаясь, создают веерообразный щит, способный выдерживать интенсивный огонь пулевого и плазменного оружия одиннадцать секунд. В смысле, одиннадцать секунд – это при сплошном обстреле, менее интенсивный огонь щит держит тридцать секунд и дольше. Но и одиннадцати квалифицированному телохранителю хватает, чтобы прикрыть отход хозяина в укрытие.
Как правило.
Если оно есть, это укрытие.
Недостаток силовых тэссэнов тот же, что и у любой силовой защиты: чем ниже энергетика оружия, тем выше вероятность поражения. Проще говоря, человека с силовым тэссэном тяжело застрелить, но легко зарезать. Что и делает флордсмана ключевой фигурой в предстоящей игре…
Тут Дику пришел в голову еще один резон. Даже не сам пришел – внутренняя сволочь подсказала. Если бы тэссэн отобрали на входе в тюрьму, то как потом доказали бы, что Дик его носил на себе? А это может быть важно, если Ройе проиграет. Потому что тогда получается – Баккарин провела не просто мальчика-хакобия, подыгрывающего на барабанчике. А телохранителя. Значит, понимала, чем может обернуться веселый ночной карнавал праздника Сэцубун, дня Преломления.
Северин Огата и Максим Ройе ведь не приблуды, чтобы повесить их без всяких формальностей. Нужно хоть для виду изобразить какой-то суд…
Искрошив в подол несколько бусин, Дик взял останки барабанчика и оборвал с них мембрану. Теперь он был готов.
Как странно все-таки сидеть опять в тюрьме и ждать смерти – только уже не своей. Сколько у него будет, прежде чем сработает резервная система? Секунд пять?
Ничего он не успеет сказать за пять секунд. Только крикнуть «Бегите!»
Но ведь они не побегут.
Свет мигнул. Морлоки вскинули было головы, но, увидев, что это был всего лишь перепад энергии (дело нередкое в Шоране, сотрясаемом дрожью планеты), остались сидеть.
Дик скомкал мембрану в руке. Барабанщика из него так и не сделали. «Я думала, даже обезьяну можно научить играть на барабане!» – воскликнула Рози, доведенная до отчаяния бестолковостью ученика. Извини, Рози – у меня другие таланты, и на вечеринку меня пригласили вовсе не за этим, а ради того, чтобы я в нужное время оказался в нужном месте. То есть, тут, во дворцовой тюрьме. Так, не тюрьма даже – что-то вроде «обезьянника». Далеко не тайсёгунский отель. Просто дырка в скале, забранная решеткой. По решетке – ток. И все делай на глазах у стражи. Там, в Пещерах, тоже наверняка наблюдали – но там хоть была иллюзия уединения.
Дик подошел к унитазу, вделанному в стену и явно снятому с корабля. Ссыпал из подола мусор – раскрошенный пластик, бусины, искусственные волосы… Измельчитель все смелет. Помочился на все это. Нажал «сброс».
Морлоки не успели заметить, что от контакта с мочой раскрошенный пластик пошел пузыриться желтой пеной. А от камер наблюдения Дик заслонил все спиной.
Вода наполнила раковину, потом с мощным хлюпаньем все всосалось в открывшийся сброс. Отверстие закрылось снова. Где-то в стене зажужжал измельчитель, смолк, и снова раздалось хлюпанье.
Понеслось по трубам в очистную установку. Далеко не унесется – судя по чертежам Ройе, установка здесь же, в подвале. Дик включил умывальник над унитазом и вымыл руки, украдкой намочив мембрану.
Теперь оставалось только сидеть – и, опять же, ждать. Уже недолго.
«Если у тебя не получится попасть в тюрьму», – наставлял Ройе, – «Придется сбрасывать это просто в любой сортир. Проблема в том, что тогда будет трудно пробиваться в подвал через охрану. Я помогу, конечно – но…»
Но все пошло как по маслу.
…Наверное, прием у тайсёгуна по случаю Большой Волны был более шикарным, но Дик тогда не обратил на это внимание. Он вообще с трудом мог вспомнить тот день – хотя казалось бы … Суд и казнь он помнил ярче, но тоже так, словно не сам играл там одну из главных ролей, а наблюдал из переднего ряда. Только одно запомнилось намертво – свидание с Бет. Словно сумерки кто-то раздернул на время, и на него пролился свет.
И в этом свете он понял, когоубил… Симатта. А на празднике как будто сидел в мешке с прорезью для глаз, и в эту прорезь видел только Моро, Джориана и даму-сёгуна.
Поэтому сейчас все впечатления были очень свежими. Внутренний сад, куда привели выступающих девиц, освещен был так умело и тонко, что казалось – лепестки красной сливы сияют сами собой, что свет рассеян в воздухе весенней ночи, и исходит от женщин и мужчин, собравшихся в саду – от светлых волос, белых перчаток и бутоньерок, от изящных масок, ухоженных лиц, плеч, грудей… Приглашенных проституток можно было опознать с первого взгляда: не выставляла сиськи напоказ. Сегодня для них был день рекламы, а не торговли. Возможность песней и танцем привлечь внимание потенциальных клиентов из высших кругов клана Сога. Карнавальные костюмы отличались выдумкой и разнообразием, в то время как большинство дам было одето в узкие открытые платья из одного куска ткани – но зато все дамы носили затейливые маски, расписанные и украшенные драгоценными камнями, а лица веселых девиц были открыты.
Баккарин и ее девушки нарядились в фантазийные платья, как у древних принцесс. Их волосы, подхваченные заколками только спереди, свободными волнами ниспадали на спины. Их руки, голые от локтя книзу, отягощали многочисленные браслеты, на шеях красовались гривны и ожерелья – все из синтезированного золота и серебра, синтезированных камней – дешево и броско.
Дика разнарядили ничуть не лучше. Или ничуть не хуже, как посмотреть. Во-первых, ему нарастили волосы ниже плеч, заплели несколько кос и закрепили их тяжелыми серебряными зажимами. Эти висюльки при каждом движении головы по-дурацки брякали. Во-вторых, на кожу нанесли дополнительный пигмент, сделавший Дика почти одного цвета с Сэйкити. Остаточные признаки «маски планетника» Огата скрыл под ярко-синей псевдотатуировкой. В-третьих, пришлось надеть другие контактные линзы.
– Ну как? – спросила Баккарин.
– Как будто мусор в глазу, – честно признался Дик, усиленно моргая.
В контактные линзы были вправлены камешки, бросавшие то красноватые, то синеватые отблески: три в одном глазу, четыре в другом.
– Болит? – забеспокоилась Баккарин, поднимая его лицо.
– Нет. Просто… вид идиотский.
– Скажи спасибо, что мой до чертиков творческий муж не придумал, как приспособить тебе геройский огонь над головой. Что ж, мой храбрый хакобия, если ты готов – вперед.
Карнавальный костюм состоял из синей туники и широкого пояса, на пряжке которого красовался дракон, кусающий себя за хвост. Все это дополнялось варварской роскошью браслетов и ожерелий, на фоне которых почти терялись браслеты силового тэссэна.
К костюму никаких штанов не прилагалось, но туника спускалась ниже колена, а высокие мягкие сапожки закрывали всю голень. Рукава отсутствовали, но от золотой вышивки вся часть выше пояса стояла коробом. Дик хотел надеть под нее трико с длинными рукавами, но Баккарин возразила:
– Тебе есть что показать, а будешь прятать – не поймут, – и он надел безрукавку. Руки тоже натерли пигментом и расписали ярко-синими узорами. Чтобы скрыть шрамы, пришлось стрельнуть у Миры чулок и сделать из него отдельный рукав.
Пока они не вышли из «Горячего поля», он казался себе разукрашенным, как рождественская елка – но когда Баккарин с командой прибыла на общий сбор в сквере между Третьим и Четвертым кольцами, пришлось признать, что по сравнению с девицами и мальчиками из других домов они выглядят почти тускло.
Когда выступления начались, Дик понял, в чем тут штука. Молодежь выступала первой. Ветераны «страны цветов» завершали концерт. Чтобы остаться в памяти зрителя, начинающие одевались как можно ярче и танцевали смело, даже провокационно. Дик не раз наблюдал репетиции Баккарин и трех ее девушек, и знал, что по сравнению с этими танцами их выступление будет более чем скромным. Почему-то он даже волновался за них – как будто это имело значение.
Но ближе к финалу концерта танцы становились все медленней и изящней, песни – все более лиричными и спокойными, и Дик понял, что Баккарин все сделала правильно, что она на своем месте. Он наблюдал теперь за садом, где собрались зрители.
Отыгравшие свою часть девушки уже спустились туда и беседовали с гостями. Дик увидел двух братьев Ройе – рыжеволосые великаны выделялись в любой толпе. Поискал глазами Нуарэ – и обнаружил того беседующим с темнокожей и светловолосой женщиной, которая сняла свою маску и нервно похлопываюла ею по бедру.
У женщины было лицо Вавилонской Блудницы, стоящей в саду «Горячего поля».
– Идем, наша очередь, – Мира дернула его за рукав. Как хакобия, Дик должен был внести на сцену инструменты: джитар для Баккарин и цимбалы для Миры. Сделав свою работу, он занял позицию справа от Баккарин и чуть позади, привстал на одно колено, взял барабанчик наизготовку.
Он смотрел на Баккарин – а потом туда, куда несмотрела, настраивая джитар, она. Там к высокой женщине с лицом Вавилонской Блудницы присоединился долговязый мальчик. Красивый и похожий на Сэйкити.
Дик не успел отвести глаза и заметил, что женщина указывает юноше прямо на него.
– Не отвлекайся, – прошипела Мира. Баккарин надела на пальцы костяные плектры и показала, что готова. Роза и Лин вышли вперед для танца.
С первыми тактами музыки Дик ударил в барабанчик, девушки взмахнули рукавами и пошли по «цветочной дорожке» навстречу друг другу, то слегка подпрыгивая, то вскидывая ноги, как феи в лунном луче. Дик старался не отвлекаться на них – даже простейший ритмический рисунок, которому его научили, требовал полного сосредоточения.
Баккарин запела:
Свет луны к самым дальним берегам
Море по водам несёт.
И в этой серебристой тишине
Мы погружаемся в сон.
Где среди вороха грез
Ищем в кромешной ночи
Призрак людского тепла
Под одиноким дождем.
Вот здесь нужна была ударная дробь, которую Дик так часто проваливал, что удивился сейчас, когда получилось.
Голос Баккарин, далеко не такой изумительный, как у Бет, набрал силу и покатился волной на слушателей:
Если тело рассыплется в прах —
И тогда не закончится бег
К уходящему краю земли,
Где раскинулся радужный мост!
Пальцы Баккарин жили отдельной жизнью – полной страсти, которая придавала движениям силу и точность, превосходящую все, что могут дать дисциплина, мастерство и расчет. Дику это ощущение было знакомо. Ох, как знакомо!
Баккарин была настоящей, большой артисткой. Бет, при всех ее данных, до Баккарин надо было расти и расти – она рассыпала свой талант щедро и бестолково, словно разбрасывала горстями драгоценные камни. Баккарин же владела одной-единственной драгоценностью, которую она заботливо шлифовала и умела преподнести в самом выгодном свете. Голос Бет искрился как бриллиант, голос Баккарин был подобен яшме с ее внутренним, скрытым богатством оттенков, лишенным блеска, но полнымя тепла.
Дик задумался о своем, чуть соскочил с ритма – но таких умелых исполнительниц как Баккарин и Мира, к счастью, сбить не мог. Получив от Миры гневный взгляд, он поправился, а зрители, кажется, и вовсе ничего не заметили.
Пересчитывая времени пески,
Что понимать я могла?
Заплутав среди призраков и снов,
Скованная немотой.
Но чей-то пристальный взгляд
Душу настиг и потряс,
В пламя цветов и страстей
Сердце холодное вверг!
К уходящему краю земли,
Словно рана, ползет колея.
Пусть молитвы и клятвы мои
Охраняют тебя на пути.
Если тело рассыплется в прах —
И тогда не закончится бег
К уходящему краю земли,
Где раскинулся радужный мост!
Странной была реакция людей, когда песня смолкла, а танцовщицы присоединились к музыкантам в поклоне. Люди явно жали чего-то, и лишь когда высокая женщина несколько раз хлопнула в ладоши, сад позволил себе разразиться аплодисментами.
– Выйдем отсюда – прибью, – прошептала Мира, ущипнув Дика за кисть руки.
Это еще надо выйти, подумал Дик. А когда ты выйдешь, тебе будет не до меня. Ты будешь рада, что вообще ноги унесла.
Они спустились со сцены, уступая место следующей группе – как раз подруге Баккарин из «Запретного сада».
– Ран, – сказала Баккарин. – Принеси подарок.
Юноша притащил из-за сцены перевязанный лентами контейнер с полудоспехом Огаты. Это чудо весило двадцать пять килограмм – жестоко заставлять хрупкую женщину (ну ладно, не такую уж хрупкую – но все же…) таскать четверть центнера, на то и есть хакобия. Дик поднес контейнер сыну Огаты и подал на вытянутой руке.
– Поставь, – тихо сказал подросток. – И убирайся.
Про такие глаза говорят «если бы взгляды могли убивать…» Дик опустил контейнер, поклонился мальчику – и отошел в сторону.
– Анибале, – Баккарин как-то несмело протянула руку и коснулась плеча своего сына. Парень был выше матери на голову, а Дика – так и на все полторы.
– Сударыня, – хрипловато сказал парнишка и слегка поклонился.
– Ты и дальше намерен здесь торчать? – раздался голос за спиной Дика. – Это уже переходит границы бесстыдства, боя. Достаточно того, что ты пришел сюда. Не мешай матери беседовать с сыном.
Дик медленно повернулся. Чего-то в этом духе он и ждал. Только не думал, что первым задираться начнет Дормье.
Поправка: Дормье и в голову не пришло, что он задирается. Это был просто ежегодный аттракцион: почеши язык о Баккарин и ее любовника.
– Разве это я, – спросил Дик, – мешал им видеться в течение года?
Дальнейшее напоминало взрыв импульсной гранаты: вспышки нет, взрыва нет, но во все стороны пошла ударная волна. Вроде ничего и не происходило – но как-то все чуть ли не разом начали менять свою диспозицию и подтягиваться поближе, чтобы не пропустить ничего из разговора. Исключение составили только Баккарин – и женщина с лицом Вавилонской блудницы, глава дома, Джемма Син Огата.
– Оно разговаривает, – вслух изумился Дормье.
– Я человек, – негромко сказал Дик. – Отчего бы мне не разговаривать?
– Так Баккарин пригрела тебя за то, что ты умеешь работать языком? А сколько стоят твои услуги?
– Вас на это не хватит.
Дормье хотел сказать что-то еще, но тут у него на плече повисла Мира, на бегу успевшая цапнуть с какого-то подноса два бокала с вином.
– Господин Дормье, как мы давно не виделись, – девушка ткнула бокал ему в руки. – Зачем вам этот замухрышка? Неужели мы вам совсем-совсем разонравились?
– Нет, моя прелесть, – Дормье взял бокал и приобнял девушку за талию. – Но ваш предыдущий хакобия нравился мне больше. Он был красивее и умел себя вести.
– С Тигром случилось несчастье, господин Дормье, – Мира надула губки. – Пьяный дурак полоснул его ножом по лицу.
– И что, ему не хватает на пластику? Или… у вас же есть шикарный татуировщик! Он так заделает этот шрам, что будет еще лучше, чем прежде!
– Тигр боится Сэйкити, – доверительно сказала Мира.
– И правильно делает, – Дормье засмеялся, отвернувшись от Дика, словно бы потеряв к нему интерес. Юноша поймал взгляд Максима Ройе, и понял, что опять нужно обернуться.
– Первый раз в таком блестящем обществе? – дружелюбно поинтересовался у него темнокожий синоби с белыми волосами.
Дик усилием воли подавил приступ тошноты, но с выступившим на лбу потом ничего сделать не смог.
– Н-не знаю, с чем сравнить, – выдавил из себя он. – Вообще-то… случалось бывать и в компаниях похуже.
– Вы неважно выглядите, – все так же дружелюбно заметил синоби. – Сэйкити, наверное, совсем вас замучил. Он такой.
– Откуда вам знать, какой он? – огрызнулся Дик.
– Тоже довелось позировать. Худший отпуск в моей жизни. Многие находят, что я очень похож на отца. Пока я позировал, успел проклясть это сходство. Как продвигается работа?
– Ну… – первый приступ паники прошел, стало легче. – Он доводит сейчас трехмерную модель… Я ему, в общем, больше не нужен.
– Зря вы так думаете. Он перфекционист. Пока он не ощутит, что ничего уже больше не может сделать со статуей – он будет продолжать работу, а значит – и мучить свою модель. Если модель не убежит как можно скорее. Ринальдо Огата, – синоби протянул руку. – Мы ведь раньше встречались однажды, в лавке торговца антиквариатом. Вы были там с его дочерью. Вы вместе работаете, верно?
– Да, – согласился Дик. Руку он синоби пожимать не стал, но тот каким-то образом сумел увлечь его на одну из боковых дорожек, к накрытому столу.
– Очаровательная девушка, – сказал Ринальдо Огата. – Жаль, что ей пришлось зарабатывать таким ремеслом.
– Каким «таким»? – Дик обрадовался поводу выплеснуть раздражение и чуть не брякнул «оно же у вас считается ничем не хуже прочих», но успел переформулировать: – Чем оно хуже других?
– Вам лучше знать, – Огата подцепил с блюдца тонкую деревянную спицу, унизанную какими-то розовыми ломтиками. – Филе «снежного краба», рекомендую. Ах, да вы, кажется, были экологом до того, как… переменили род занятий. Так что вам это не в новинку. Попробуйте-ка лучше ли-чи.
Дик последовал его совету и нашел этот странный фрукт – или ягоду? Или вообще цветок? – превосходным.
– Все-то вы знаете, – сказал он, проглотив ароматную сочную мякоть.
– Работа такая. А впрочем, сейчас я в отпуске.
– У вас бывают отпуска?
– Ну почему никто не верит, что синоби может просто поехать отдохнуть, встретить Сэцубун там, где его умеют праздновать по-настоящему, поплескаться в горячих источниках? Д а и какой шпионаж может быть в кругу семьи?
– Это… – Дик угостился еще одним ли-чи, – смотря какая семья.
Он посмотрел через плечо Огаты в ту сторону, где Баккарин разговаривала о чем-то с госпожой Джеммой. Точнее, госпожа Джемма что-то говорила, а Баккарин внимала, опустив голову, в позе униженной покорности.
– Тоже верно, – согласился Рин. – Кстати, как вам наша семья?
– Да что я могу знать? – Дик прицелился спицей и наколол на нее клубничку. – Я же просто хакобия. Подай-принеси.
– Вам поверят так же, как вы поверили мне, что я в отпуске.
– Мне-то что.
– Подумайте, чем это может для вас обернуться.
– Меня вышибут отсюда? Тогда я, пока здесь, вдарю вон по той зеленой штуке. Как она называется?
– Киви, – снова улыбнулся Огата-средний. – И вас отсюда не вышибут. Вас, скорее всего, просто убьют. Как последнего любовника Баккарин.
– Значит, надо вдарить и по ли-чи, – рассудил Дик, прихватывая сразу три палочки.
– А говорите, что обычный хакобия. Обычный хакобия был бы, самое меньшее, удивлен таким поворотом. Или вас так часто пытаются убить?
– Ли-чи я ем реже, – подумав, сказал Дик.
Он не мог придумать, как отделаться от этого чересчур (хотя для его профессии, наверное, в самый раз) сообразительного типа, а тут еще в опасной близости замаячила грузная фигура полковника Ольгерта, и Дик предпочел не трогаться с места, а передвинуться так, чтобы Рин Огата заслонял его от полковника.
– Вы не ответили на мой вопрос: как вам наша семья?
– В жизни бы не подумал, что это может называться семьей, – Дик посмотрел в другую сторону и увидел, что Баккарин прощается с сыном у входа в зал.
– Весенним девицам запрещено входить во дворец, – прокомментировал Рин. – Традиция.
– Дайте я угадаю. Чтобы гости не перепутали настоящих дам с… э-э-э… приглашенными?
Рин коротко засмеялся.
– Нехарактерный ход мысли, и неверный. Здесь ярмарка, сеу Огаи. Выставка. Большинство мужчин, на которых она рассчитана, пришли со своими женами – таков этикет дворцового приема в Сэцубун. При женах сговариваться и торговаться на будущее неловко.
– А женам запрещено выходить в сад?
– Ну что вы. Посмотрите, дам довольно много. Но большинству из них хватает такта под тем или иным предлогом вернуться на время во дворец, предоставив мужу свободу маневра.
– А если дама не захочет оставить мужа?
– В этом дамы, конечно, вольны – но такое поведение не встретит понимания в свете. Ревность – удел людей, терзаемых комплексом неполноценности.
– Тех, кто просто любит своих мужей и жен тут, наверное, считают полными выродками, – Дик не сумел вовремя подавить раздражение.
– Забавно, – приподнял брови Огата. – Я думал, человек, в любленный в чужую жену, проявит понимание.
«Чтоб мне подавиться этой красной штукой, если ты и в самом деле думал, что я влюблен в Баккарин…» – подумал Дик, и тут же понял, что он действительно немножко влюблен в Баккарин. Он замер, не успев донести до рта палочку с ароматной алой пирамидкой, на срезах отливающей янтарем.
– Это смола дерева кихайя, – великодушно пояснил Огата, отобрал палочку и воткнул ее обратно в панцирь выложенной из дынных долек черепахи. – Служит только для украшения стола и аромата. И хватит пожирать глазами Баккарин, если намерены хотя бы попытаться перестать создавать ей проблемы.
– А это я создаю ей проблемы? – вскинул голову Дик.
– Да. И вам это сейчас объяснят.
К ним подходили Нуарэ и Ройе.
– Извините, я чужой здесь, – сказал Дик. – Вырос на навеге, в приличное общество попал впервые. Если бы вы меня просветили, был бы очень благодарен.
– Ну-ка-ну-ка, что у нас тут? – Нуарэ, улыбаясь, взял со стола клубничку. – Ринальдо, ты не представишь молодого человека?
– Да неужели ты, с твоей-то квалификацией, еще не выяснил, как его зовут?
– Простая формальность.
– Огаи Ран, хакобия из дома «Горячее поле». Мишель Нуарэ, начальник службы безопасности клана Сога.
– Очень… интересно, – улыбнулся Нуарэ, окидывая Дика взглядом.
– Почему? Вы раньше не проявляли интереса к скульптуре.
– Но я проявлял интерес к прекрасной Баккарин, – улыбнулся Огате Нуарэ. – И продолжаю проявлять. Поэтому мне интересен ее очередной… избранник.
– Вы придаете этому слишком много значения, – как можно более будничным тоном сказал Ройе.
– Вовсе нет. Баккарин – незаурядная женщина, и мы с тобой убедились в этом на собственном опыте, Макс, – теперь улыбка Нуарэ была адресована прямо Дику. – Видите ли, молодой человек, мы, удостоенные в свое время близости с Баккарин, образуем нечто вроде клуба – неофициального, не очень маленького, но довольно избранного. Баккарин не спит с кем попало. Поэтому меня неизменно интересуют новые, скажем так, члены этого клуба. Мне было бы неприятно оказаться на одной доске с какой-нибудь смазливой посредственностью. Так что я горю желанием узнать, чем вы могли ее привлечь.
Дик почувствовал, как в лицо бросается кровь. Он не знал, что ответить.
– Господа, господа, – Баккарин подошла к ним, очаровательной улыбкой прикрывая беспокойство. – Что это вы так насели на моего хакобия?
– Исключительно мое неуемное любопытство, очаровательница. Я пытаюсь понять, чем тебя так приворожил этот юноша. Мальчик, который занимал его место в прошлом году, по меньшей мере, отлично танцевал. Этот… прости меня, Баккарин, но он ниже всякой критики. Он даже не красив.
– Неужели за то время, что мы не виделись, вы стали ценителем мужской красоты? – похлопала ресницами Баккарин.
– Что ты. Я всегда был поклонником женских прелестей. Особенно твоих. Да и твоего исполнительского искусства тоже. Не перестаю вспоминать тот день, когда ты играла мне на свирели.
По тому, как все переглянулись, Дик понял, что сказана какая-то гадость. А через секунду сообразил, какая.
Он уже вдохнул, чтобы сказать Нуарэ все, что сумел придумать, но Баккарин успела раньше.
– Старые змеи поднимают голову только если им поиграть, – улыбнулась она. – Видно, ваш змей нечасто танцует, коль скоро вы не можете забыть мою игру до сих пор.
– Не только я, но и половина здесь присутствующих, – оскалился Нуарэ. – Особенно Макс. Вы вдвоем устроили впечатляющее представление.
– Полно, Мишель, – покачала головой Баккарин. – Господину Огате вовсе не обязательно знать, что вы с возрастом все чаще предпочитаете роль созерцателя.
– Ты стареешь гораздо быстрее, простолюдинка, – Нуарэ потерял-таки самообладание на миг. – И чем старше ты делаешься – тем твои любовники по возрасту ближе к твоему сыну. Этот, кажется, даже младше. Стыд, Баккарин. Ты забыла стыд, вот что я хотел тебе сказать.
– Если вы его не забыли, – прорвало наконец Дика, – то лишь потому, что у вас его никогда и не было.
– Когда мне понадобится мнение шлюхи, – склонился к нему Нуарэ, – я так и скажу.
– Это касается и тех шлюх, которым вы служите? Или их мнение вы цените?
Нуарэ секунды полторы стоял как жена Лота – но мгновенно взял себя в руки и повернулся к Ройе.
– Макс, ты меня разочаровал. Прием старый как мир и дешевый – ты вызовешься секундантом, а поскольку вызов прозвучит от меня – твой бесталанный брат выводится из-под вендетты … Но неужели тебе не жаль этого сопляка? У него ведь нет и четверти шанса против меня.
– А ты собираешься его вызвать – или струсишь? – усмехнулся Ройе.
– Я хочу обойтись без посредников. Давай драться с тобой.
– Прекратите немедленно все! – крикнула Баккарин.
– А ну, разговаривайте со мной! – одновременно с ней крикнул Дик, и, поскольку он дернул Нуарэ за рукав, его обращение возымело больший эффект.
– О чем с тобой разговаривать, щенок? – Нуарэ оттолкнул его. – Ты – фоска, да еще и битая к тому же. Ученики моего ученика меня не интересуют.
– Поэтому вы меня дразнили и оскорбляли Баккарин? Вы думали, что я ничего вам не сделаю, да? Что вы можете спокойно трепать тут языком? Пойдите поболтайте им в кошелке госпожи Джеммы, если не хотите отвечать за свои слова. А среди мужчин вам придется за ним последить, или ответить. – Дик схватил со стола бокал и плеснул Нуарэ в лицо. – Помойте свой грязный рот. А уж вызовете ли вы меня после этого – сами решайте.
– Хорошо, – Нуарэ вытер лицо салфеткой. – В ночь Сэцубуна драться нельзя, но этим утром я к твоим услугам. Чтобы ты никуда не делся до утра, я думаю устроить тебя в нашей гостинице.
Нуарэ щелкнул пальцами – и как из под земли появились два боевых морлока.
– Отведите этого попугая вниз. Ройе, ты будешь его секундантом?
– С удовольствием.
