Текст книги "Как приручить Обскура (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 57 страниц)

Тайны свои и чужие

От острова Блэквелл до Пятой авеню путь был неблизкий, но Грейвз шёл пешком, чтобы дать себе время подумать. Смотрел под ноги, хмурился, жевал губы.

Он был одет по-летнему, и ботинки на тонкой подошве то вязли в снегу, то скользили по укатанному тротуару. Снег налипал на брюки, они промокли, неприятно потяжелели. Прохожие оглядывались на него с удивлением. Грейвз как будто нёс на себе обрывок южного июньского вечера, из которого был бесцеремонно похищен и ввергнут в заснеженный декабрьский Нью-Йорк.

Холода Грейвз не чувствовал – день был тёплый, сырой. Океан дышал ему в затылок, перебирал некрасиво отросшие волосы ветром с Ист-Ривер. Грейвз пересёк мост Квинсборо, спустился с него в районе Первой авеню и углубился в ровный лабиринт улиц, следуя извилистым зигзагом в направлении дома: Первая авеню, 61-я Ист стрит, Вторая авеню, 62-я Ист стрит, Третья авеню…

Серафина, конечно же, была права. Она всегда была права, умная стерва. Гриндевальд, прятавшийся на самом видном месте, под личиной её правой руки – это был не просто щелчок по носу магическому сообществу, это была издевательская звонкая оплеуха. Кто-то должен был за это ответить. За всё. За гибель не-магов, за обскура, за нарушение Статута о Секретности, которое лишь чудом не привело к новой войне с не-магами.

Кто-то.

Тот, чья работа была – защищать безопасность магов Америки.

Даже странно, что ему было ничуть не жаль карьеры, репутации, доброго имени. Подумаешь – потерял должность. Подумаешь – загубил себе жизнь, такую красивую, правильную жизнь, что хоть сейчас оформляй в рамочку. Последний прямой потомок знаменитого Гондульфуса Грейвза, одного из двенадцати первых авроров. Сын уважаемых родителей, лучший выпускник факультета Вампуса 1902 года, прекрасный аврор, прекрасный начальник отдела расследований, лучший, выдающийся, успешный во всём, за что брался.

Он расчётливо шёл к вершине плечом к плечу с Серафиной. Она ещё в школе говорила, что хочет стать президентом. Над ней подтрунивали все, кроме Персиваля. Он видел, что эта – станет, если её поддержать. И он поддерживал. Помогал устранять соперников, когда дорвался до поста начальника Отдела внутренних расследований и вовсю пользовался служебными полномочиями, снабжая Серафину информацией. Прикрывал, если она допускала промах, поддерживал её голос на Совете… У них обоих был хороший старт и большие амбиции. Они всегда были союзниками. Союзниками они и остались.

Серафина была права. Им нужен козёл отпущения, заметная, яркая мишень. Человек, которого можно назначить виновным и отдать под суд, и Персиваль Грейвз – идеальная кандидатура. Серафина швырнёт его под поезд общественного мнения, а он молча ляжет на рельсы и подождёт, пока его переедет.

Если бы Персиваль хотел, он бы легко утянул её вслед за собой. Падать – так вместе. Ему было в чём обвинить её. Как она могла не понять, что её ближайшего союзника подменил Гриндевальд? Не было ли это сговором? Не затем ли она казнила обскура, что он знал о ней правду?.. Если бы Грейвз заикнулся об этом, за президентское кресло началась бы такая драка, что пух и перья полетели бы во все стороны.

Но Персиваль не хотел. Оправдываться ему тоже было нельзя: одни поддержат его, другие поддержат её – вот только раскола в магическом сообществе не хватает сейчас для полного счастья. Нет, Персиваль. Это твоя работа – хранить порядок. Вот и храни. Пусть все считают, что ты один кругом виноват. Тебя показательно порвут на части и угомонятся, выпустив пар. И всем станет спокойнее.

Серафине и без тебя предстоит отмываться от связи с Гриндевальдом. Доказывать, что она и понятия не имела, как он проник в Конгресс. Оправдываться, почему она не догадалась, кто ходит у неё под боком. Объяснять, как она проморгала обскура в своём собственном городе, напичканном аврорами.

Взрослого обскура!..

Криденс был магом, – повторял себе Грейвз. – Криденс был магом! По необъяснимой причине он ускользнул от внимания Департамента магического образования. Как?.. Ему не пришло письмо с приглашением в Ильверморни?.. Или письмо перехватила приёмная мать, до трясучки ненавидевшая магию?.. Какой бы ни была причина, кто-то упустил Криденса ещё тогда. И Криденс вырос под опекой фанатичной психопатки, окружённый ненавистью к волшебству.

Что с ним было, когда его собственная магия начала просыпаться? Мэри Лу изгоняла из него «дьявола» розгами и святой водой?.. Пытала его ночными молитвами, заставляла поститься, пока он не падал от голода в обморок?.. Сколько он вынес, прежде чем научился сдерживать вспышки спонтанной магии, ненавидеть их, прятать их, чтобы не подвергнуться новому наказанию?.. Сколько лет ему было, когда магия, не имея выхода, начала подтачивать его изнутри, превращая Криденса в обскура?..

Как он выжил, сдерживая в себе… эту мощь?.. Как он дожил до своих лет?..

Грейвз никогда не слышал, чтобы ребёнок, ставший носителем обскура, дожил хотя бы до десяти. Магия, запертая внутри, быстро убивала своего владельца. Всегда. Но Криденс, забитый, запуганный Криденс не просто выжил, а научился ею владеть.

В газетах не было ни одной колдографии обскура, крушащего город, и Грейвз искренне полагал, что «половина Нью-Йорка осталась в руинах, когда обскур чудовищных размеров накрыл город, как пылающее живым мраком облако» – это всё-таки художественное преувеличение. Газетчики любят прихвастнуть. Обскур, наверное, был крупнее обычного, но уж точно не размером с дом. Размером с человека – вот в это Грейвз верил.

Размером с самого Криденса…

Он остановился на Лексингтон-авеню, огляделся. Курить хотелось так, что он был готов сунуть в рот леденец на палочке, лишь бы сжать что-то зубами. Но поблизости не было видно ни одной лавки с сигаретами. Он сунул руки в карманы, уставился на поток машин, выжидая момента, чтобы пересечь улицу.

Рядом с ним остановилась молодая женщина, чиркнула спичкой. Грейвз мгновенно повернул голову, с завистью глянул на зелёную пачку Лаки Страйк в её руках. Девушка глубоко затянулась, выпустила дым и шагнула на дорогу, дождавшись короткого просвета в потоке машин. Грейвз быстро шагнул за ней, нащупывая в кармане монеты.

– Мисс… прошу прощения за беспокойство, – он догнал её на середине проезжей части. – Подскажите, где я могу купить, – он показал глазами на пачку сигарет, которые она всё ещё держала в руке, – такие же?

– Понятия не имею, мистер Приставала, – недружелюбно ответила та, смерив его взглядом, – я не живу в этом районе.

– Я дам вам десять центов за две сигареты, – предложил Грейвз, не отставая. Девушка остановилась на противоположной стороне улицы, посмотрела ему в лицо, поигрывая дымящейся сигаретой в пальцах. Грейвз ненавидел просить, но положение было безвыходное. Он улыбнулся, надеясь, что получится достаточно дружелюбно.

– Хорошо, – что бы ни повлияло на решение незнакомки, Грейвзу было плевать. Он протянул ей монетку, выбил из пачки две сигареты и немедленно сунул одну в рот. Удивился, когда она не затлела сама по себе – привык за двадцать пять лет, что все его самокрутки зачарованы.

Девушка насмешливо подняла бровь.

– Спичку?..

– Если вас не затруднит, – улыбаться ему было уже тяжелее.

Такая мелочь, а выбивает из колеи. Теряешь хватку, Персиваль, нервы сдают…

Он нашёл в себе силы на благодарность, резко развернулся и зашагал по Лексингтон-авеню. Дым сигарет был крепким и грубым по сравнению с тем, к чему он привык, но он жадно затягивался, прикрывая глаза и задерживая дым в лёгких.

Как ты сумел так ошибиться с мальчишкой, Персиваль?.. Ведь это была твоя работа – предугадывать опасность, защищать магов. Ты же общался с Криденсом нос к носу. Ты же видел, что с ним что-то не так. Но нет, тебе было куда интереснее дрочить на свои фантазии. Тебе всегда было на него плевать. А ведь он признался однажды, что его мать была необычной женщиной. Ты его слушал в тот момент, Персиваль?.. Ты расспросил его?.. Ты попытался разобраться, почему на него не подействовал Обливиэйт? Нет, ты только и знал, как пялиться на его губы и мять член через карман.

А теперь его нет. И только ты виноват в том, что теперь его нет.

Грейвз остановился на перекрёстке, ожидая сигнала регулировщика, который дирижировал автомобилями, держа в руках жезл. Пародия на волшебника…

Нет, Персиваль мать твою Грейвз, пародия на волшебника – это ты. Серафина права. На её месте ты поступил бы так же. Всё правильно, не о чем жалеть.

Он и не жалел.

Вот только Криденса больше нет.

Даже странно, что именно смерть этого странного мальчика заставляла в его груди что-то ныть. Ты ведь даже не был к нему привязан, Персиваль. Ты его просто использовал. Криденс, наивный, охотно снабжал тебя листовками с адресами и временем всех будущих собраний Второго Салема. Рассказывал, что Мэри Лу знает о колдовстве, сообщал обо всех её планах: о визитах в редакции газет (её поднимали там на смех, но эта сумасшедшая не сдавалась), о церковных проповедях, о призывах нести её слово дальше.

Криденс был всего-навсего информатором. Грейвз мог приставить к нему любого аврора, тот делал бы то же самое – забирал бы у Криденса листовки, записывал бы его запинающуюся речь. Но Персиваль ревниво оберегал от чужих рук эти короткие встречи, эту сутулую фигуру в автомобильном дыму, эти скрюченные пальцы, куцый пиджачок с белой строчкой по швам… Так привык сладко балансировать на грани искушения, что сейчас было… Пусто.

Нет больше искушения. Криденса нет.

Особняк Грейвзов выходил окнами на Центральный парк и, если судить по современной моде, был невысоким: всего двенадцать этажей. Это было стройное здание, облицованное белым и серым кирпичом. Стальной каркас проступал сквозь фасад широкими блестящими лентами, уходящими ввысь, и сливался с островерхой серебристо-стальной крышей. С одной стороны особняк подпирала Церковь упокоения Господня, с другой – величественный отель Эмпайр.

Род Грейвзов насчитывал уже восемь поколений, если прослеживать линию крови от Гондульфуса. Это была могущественная, уважаемая семья, и особняк детально отражал её гордыню и тщеславие, экзотично роскошный и вызывающе элегантный. Полы устилал пламенный марокканский и песочный сиенский мрамор. Двустворчатые двери были высокомерно инкрустированы филиппинским красным деревом, австралийским шёлковым дубом, зеленоватым английским клёном. Латунь, бронза и золото сопрягались друг с другом в геометрически строгих перилах лестниц, в кнопочной панели лифта, в обрамлении каминов, в оконных и дверных ручках. На светлых стенах лежали модные узоры из ромбов и тростниковых ветвей.

Особняк был виден любому не-магу, поскольку закон Раппапорт запрещал магическим образом скрывать здания (фамильные особняки, меланхолично повторял по себя Персиваль во время приступов бессонницы, квартирные дома, гостиницы, магазины, производственные цеха, мастерские, лаборатории, склады различных назначений, учебные заведения, имущественные комплексы для частной медицинской практики, театрально-зрелищные и увеселительные заведения, Мерлин, половина второго ночи, как же хочется спать)… Закон Раппапорт целиком и полностью, всеми своими семьюстами параграфами состоял из запретов. Время от времени Персивалю казалось, что быть магом в Америке – незаконно.

Первые три этажа фамильного особняка Грейвз сдал музею современного искусства, а чтобы было что выставить на трёх этажах, передал в пользование музею собственную коллекцию: Климт, Кандинский, Мондриан. Он любил современную живопись искренне и удивлённо. Каждый раз, надолго останавливаясь перед композициями из форм, линий и цвета, он видел в них музыку. Схваченную в движении Магию. Он видел росчерки волшебных палочек, отсветы заклинаний, алхимическую трансмутацию одного мира в другой. Он смотрел, проникая взглядом в глубину холста, и абстрактные формы оживали перед его внутренним взором. Абстракционизм как нельзя близко подходил к осознанию того, что магия – существует. Это и пугало, и завораживало.

Пройдя сквозь музей, усилием воли заставив себя не задержаться, как всегда, перед благородным золотым Климтом, Персиваль кивнул смотрителю, вошёл в лифт у лестницы и нажал на кнопку третьего этажа. Домашние эльфы встретили его в холле. Маленькие, большеголовые, с пристыженно опущенными ушами.

– Мистер Грейвз, сэр… – начал Медон, но Грейвз покачал головой:

– Я всё знаю. Вы были под Империо. Вас не в чем винить.

Он оглядел стены с мозаичными панно, будто на них могли остаться признаки чужого присутствия. Несколько месяцев здесь жил Гриндевальд. Трогал эти перила, сидел в этих комнатах, брал книги, рылся в шкафах. Гриндевальд украл его жизнь, его одежду, его дом. Сидел за его столом с видом на Центральный парк, спал в его постели, носил его рубашки, гонял эльфов. Грейвз чувствовал омерзение, будто каждая вещь теперь была запачкана грязью.

– Какие-нибудь распоряжения, сэр?..

Грейвз вернулся к ним взглядом. Все выглядели виноватыми – и Медон, старший из эльфов, служивший ещё его деду, и привратник Лефмер, и добросердечная Лиде, которая последовала за матерью Персиваля, когда та сбежала из родительского дома в Америку.

– Распоряжения, – вздохнул он. – Сжечь всё дотла.

Эльфы потрясённо раскрыли глазищи.

– Сэр?.. – тонким голосом спросила Лиде.

– Нет, – Грейвз поднял руки, ковырнул узел галстука длинными ногтями.

Поморщился от лишнего напоминания о времени, проведённом в плену: там было как-то не до маникюра. Хотя кто-то следил за ним, чтобы Гриндевальд мог пользоваться его обликом, но после разоблачения Геллерта он ещё несколько дней провёл под заклятием сна, а в больнице ему не давали в руки ничего опаснее ложки…

– Не надо ничего сжигать, – велел он, распутав галстук. Бросил его мятым комком в руки Лиде, почесал шею под воротом давно уже несвежей рубашки. Первым делом ему нужна была хорошая долгая ванна.

Он принялся раздеваться на ходу, поднимаясь по широкой лестнице к этажу, где располагалась его спальня. Эльфы семенили за ним, подхватывая каждый оброненный предмет одежды, чуть ли не толкая друг друга в желании позаботиться о своём настоящем хозяине.

– Избавьтесь от гардероба, – велел он. – Сегодня же. Сожгите, выбросьте из окна, отдайте троллям, на благотворительность, хоть на помойку вынесите, мне всё равно.

– Да, сэр, – первым успел отозваться Медон.

– Постельное бельё, – сказал Грейвз, притормозив, чтобы скинуть ботинки и носки. – Заведите новое. Поменяйте матрасы. Отдрайте до блеска каждый этаж, перемойте посуду… раз десять, чтобы с неё можно было есть. Пересчитайте столовое серебро, – без тени иронии сказал он.

Эльфы ловили каждый приказ, уши у них дрожали от нетерпения немедленно взяться за дело.

– Расставьте везде цветы, – сказал Грейвз. – На каждом этаже, в каждом коридоре, в каждой комнате. Чтобы мне даже померещиться не могло, что здесь пахнет кем-то чужим. И приготовьте мою ванну. Только сначала убедитесь, что там… стерильно. Это всё.

Первой исчезла Лиде, потом – Лефмер. Медон остался стоять за спиной, переминаясь с ноги на ногу под ворохом подобранной одежды.

– Хочешь что-то сказать?.. – спросил Грейвз.

– Он никогда не бывал в вашей детской, – шепотом сказал Медон. – Если вы хотите отдохнуть, там… там чисто.

– Да, – рассеянно отозвался Грейвз. – Хорошо. Спасибо.

Он оставил свою детскую тридцать лет назад, отправившись в Ильверморни. За эти годы в ней ничто не изменилось. Так же стояла аккуратно заправленная постель, в книжном шкафу ровными рядами стояли учебники и энциклопедии, старые тетради по грамматике и арифметике. Над письменным столом у окна плавал яркий бело-синий воздушный шар с плетёной корзиной. На шахматном столике дремали фигуры – подарок отца на шестой день рождения.

Он оглядел комнату свежим взглядом, удивился, как мало здесь, оказывается, было игрушек и детских книг. Если бы не Реми, его гувернёр, он бы, наверное, вообще толком не успел немного побыть ребёнком.

Реми сейчас должно было быть лет шестьдесят. Интересно, он согласится вернуться, если Грейвз пригласит его уже к собственному сыну?..

Он лёг на постель поверх изумрудного покрывала, упёрся голыми пятками в изножье. В самом деле – теперь он был свободен. Теперь у него было достаточно времени, чтобы вплотную заняться своей мечтой.

Завести наследника.

Когда-то он думал: что за странная прихоть – добровольно впускать в свой дом что-то лишнее, громкое, требующее внимания и времени. Дети отвратительно громко плачут, разбрасывают еду, портят обои, выносить их можно лишь ради долга. Ради продолжения рода.

Он задумался об этом всерьёз лет десять назад, когда вернулся с войны. Он был последним из Грейвзов, если бы он не вернулся – род бы умер. А для Грейвза его фамилия была не пустым звуком. Он был аврором, потомком авроров. Он был обязан сделать всё, чтобы завести сына.

Конечно же, сына. Наследника. Главного человека в своей жизни.

Персиваль точно знал – это будет серьёзный, спокойный, очень понятливый мальчик с хорошими манерами, ясными глазами и правильной речью. Как только мать или няни справятся с его обучением естественным вещам – стоять на ногах, сидеть за столом, разговаривать – Грейвз отдаст все силы, чтобы сделать из него человека.

Он будет поощрять мальчика иметь собственное мнение и уметь внятно излагать его. Он научит его вести долгие споры. Он займётся его всесторонним образованием, станет бывать с ним в театре и в опере, научит понимать живопись, литературу и музыку.

Он будет с ним ласков и строг. Станет прощать мелкие шалости, обращая внимание лишь на серьёзные проступки – но каждый из них будет детально разбирать, доискиваясь до сути. Нет, это не будет холодным допросом или экзаменом, где есть лишь один верный ответ. Нет, он не станет стыдить его и не будет властно подчинять своей воле. Он сядет рядом, обнимет за плечи и спокойно и мягко скажет: расскажи, что случилось. Почему ты так сделал? Не бойся. Ты можешь мне доверять.

Он будет терпеливо рассказывать, как устроена жизнь, что принято делать среди людей, а что считается некрасивым поступком. Он будет отвечать на сотни, тысячи «почему». Он даже позволит ему проявлять бунтарство. В разумных пределах, конечно же, но позволит.

И, разумеется, никаких телесных наказаний. Мальчик никогда не будет бояться, что Грейвз поднимет на него руку. Пусть вообще его не боится. Пусть его худшим наказанием будут нахмуренные брови отца.

И даже если он провинится, даже если провинится серьёзно – Грейвз, конечно, будет прощать. Потому что будет любить его больше всего на свете. Будет гордиться им. Будет хвалить его за каждый успех.

А мальчик?.. Конечно, будет любить в ответ.

Десять лет назад Грейвз надеялся, что он сможет. Водил на свидания красивых женщин, перебирая их, как запонки для званного вечера: рыженькая? Или брюнетка? Или блондинка? Все блондинки казались ему хорошенькими. Синеглазая?.. С пухлыми губами?.. Нет, не потому, что он собирался найти этим губам определённое применение – упаси Мерлин, ей потом целовать сына. Просто пухлые губы прекрасно выглядят, а он хотел, чтобы его наследник вырос красивым мужчиной.

Он смотрел на возможных избранниц внимательно, изучая черты лица, а те розовели и улыбались, думая, что он безумно влюблён. Он не был. Он представлял: понравится ли ему, если у мальчика будут эти глаза или нос такой формы?.. Если он будет похож на мать?.. Грейвз был достаточно либерален, чтобы позволить сыну не быть своей точной копией.

Он встречался с блондинками, брюнетками и рыженькими, с пухлыми и худощавыми, с американками, француженками, англичанками и каждый раз, прижимая к себе гибкое тело, понимал: он не сможет. Опять. Он не способен на секс с женщиной. Раз за разом надежда завести наследника таяла, как мираж. Отчаявшись исполнить свою мечту естественным способом, он обратился к магическим. И ужаснулся.

Магия могла помочь бездетной паре завести ребёнка, вот только цена этой помощи была непозволительно высока. Как вам понравится дочь ростом в один дюйм?.. А дочь, которой предсказано уколоться веретеном и заснуть на сто лет, погрузив в сон и свою семью, и всю страну? А сын, которого в положенное время придётся отдать какому-то морскому царьку? Фейри особенно любили баловаться тем, что сначала помогали зачать дитя, а потом забирали его к себе.

Персиваль очень хотел сына, но не для того, чтобы потом потерять его в результате проклятия.

А магия не умела создавать жизнь.

Грейвз бы решился на ритуал, пусть даже сложный, опасный, требующий сил и времени – если бы опасность потом грозила ему самому, а не наследнику. Но даже Тёмные искусства, позволяющие воздвигнуть голема из чужой плоти, не способны были вдохнуть в голема душу. Существовал лишь один долгий и трудный ритуал. Он длился девять месяцев, начинался с оргазма и назывался беременностью.

Честно говоря, несколько лет назад он думал, что близок к успеху. Он узнал, совершенно случайно, что в Европе, где Статут был куда мягче, деревенские колдуньи открыли какой-то секрет. Это было тем более удивительно, что деревенские бабки-ворожеи и знахарки никогда не отличались особенной магической силой, а зачастую вообще были сквибами, способными лишь на то, чтобы варить слабенькие зелья.

Персиваль взял отпуск на неопределённое время, единственный за всю свою службу в Конгрессе, и уехал в Европу – искать этот секрет. Через пару месяцев бесплодных блужданий по странам, в глухой карпатской деревушке он нашёл наконец одну ведьму, которая согласилась ему помочь. Способ, оказывается, был элементарным. Унизительным, но элементарным. Для лошадей, коров и свиней он работал – работал и для людей. Всего-то нужно было (предварительно напившись какого-то вонючего зелья) собрать семя (в определённую лунную фазу) и поместить его (одновременно с чтением стихотворного заговора) в предназначенное природой место, а дальше уже вступала в работу физиология.

Грейвз вернулся в Штаты ошеломлённым и вдохновлённым. После долгих сомнений нашёл молодую девушку, которой сумел довериться. Преодолев стыд, рассказал о своей проблеме. Пообещал, что в случае удачного исхода возьмёт в жёны. Добавил также, что после женитьбы (по вполне понятным причинам) не собирается её беспокоить постельными утехами, и если она потом заведёт себе любовника из приличной семьи, не скажет ни слова против. Единственным условием будет – не позорить его имя скандалами, а в остальном она будет совершенно свободна. Воодушевлённый надеждой, он даже пообещал, что готов будет признавать своими её детей от другого мужчины, лишь бы только она сумела обеспечить его наследником.

Они попытались один-единственный раз. Безрезультатно. Та девушка потом предлагала вторую попытку, но и первая была для его гордости настолько болезненной, что он не решился.

Теперь, кажется, он был готов пройти через это ещё раз. И ещё раз. И ещё раз, до тех пор, пока у него не получится.

– Мисс Порпентина Голдштейн, – доложил эльф, бесшумно появляясь в открытой двери.

– Спасибо, Лефмер, – отозвался Грейвз. – Пусть поднимется. Проводи её в музыкальную гостиную, если там всё готово.

Единственная одежда, нетронутая Гриндевальдом, нашлась в комнате Реми, в платяном шкафу. Там осталось несколько старомодных костюмов, которые он оставил, покидая дом Грейвзов. Выбирать было не из чего, в любом случае, а белая рубашка, жилет и брюки во все времена остаются рубашкой, жилетом и брюками.

Персиваль стоял у окна, смотрел на белые деревья, позолоченные фонарями. Тихо падал снежок – уже почти рождественский, чистый, мелкий. Слабый ветер игрался с ним, крутил, как бисерную занавеску. Густые сумерки прилипли к стеклу.

– Мистер Грейвз… сэр.

Он обернулся. Тина.

Он знал сестёр Голдштейн лет семь, кажется. Тина сама попросилась к нему в департамент. Да-да, вот эта серая мышь однажды отловила его в переходе с этажа на этаж, упрямо сдвинула брови и сказала, заступив дорогу: «Мистер Грейвз, сэр, прошу прощения, вы видели моё прошение о переводе?.. Я сдала экзамены на аврора, сэр, вот аттестация. Я мечтаю работать в вашем отделе».

В отделе Грейвза мечтали работать многие, но он был разборчив. Присматривался, оценивал, проверял. Поднимал тех, в ком видел потенциал, не дожидаясь выслуги лет. Кого-то ставил в начальники, кого-то – в особые оперативные отряды.

В Тине Голдштейн потенциала не было. Но он разглядел кое-что другое. Храбрость. Одно то, что она, сотрудница какого-то пыльного архива, решила заговорить с ним, тогда как другие чаще всего смотрели ему в рот и повторяли «да, сэр» и «нет, сэр», уже было необычно. А ещё у неё оказалась бульдожья хватка, ослиное упрямство и страстное желание сделать мир лучше.

Он одобрил перевод под своё крыло. Потом пристроил на какую-то скромную должность и вторую Голдштейн. Некоторое время по департаменту ходили слухи, что он спит если не с одной, так с другой, а то и с обеими сразу, но со временем они утихли.

Решение Грейвза было прагматичным. Он ценил лояльность и любил, когда люди находились у него в долгу. Без протекции у Тины не было бы ни единого шанса подняться, она это отлично понимала, так что с первого же дня слушалась Грейвза, как родного отца. Грейвз любил, когда его слушаются.

Про таких начальников говорят – строгий, но справедливый. Он никогда ни на кого не орал. Он всегда был предельно вежлив, даже когда устраивал разнос, и никогда не устраивал его лишь потому, что у него было скверное настроение. Он закрывал глаза на мелкие слабости подчинённых, знал каждого по имени, но никогда не допускал панибратства. Его побаивались, уважали и обожали.

– Садитесь, Тина, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Выпьете что-нибудь?..

– Спасибо, сэр. Чаю, если можно, – она неловко улыбнулась и потёрла покрасневшие от мороза руки. – Как… как ваши дела, сэр?..

Грейвз удивился. Вопрос был не из тех, что могла задать такому, как он, такая, как она. Это был личный вопрос, предполагающий, что его дела могут быть не в образцовом порядке. Грейвз предпочитал не приближать к себе подчинённых на расстояние такого вопроса. Даже её, хотя она ему по-человечески нравилась…

Любишь ты привечать сирых и убогих, Персиваль, – вздохнул он. – Хлебом тебя не корми – дай кого-нибудь подобрать, облагодетельствовать, отмыть, чтоб блестело. Искупаться в чужой благодарности. Пойди, что ли, милостыню пораздавай, чтоб попустило…

– Спасибо, Тина, – ровным тоном сказал он. – Всё хорошо. А у вас?

– Меня восстановили в должности аврора, – сказала она. – Наверное, вы уже знаете.

– Да, я слышал. Очень рад, что вы вернулись в отдел.

На серебряном подносе запыхтел чайник, лимон распался на аккуратные дольки, ложечки с финифтью легли на блюдца. Сервиз был старый, прабабкин – белый фарфор, золотая сетка, павлины… Сам ты павлин, Персиваль. Накрыть бы тебя золотой сеткой да свезти в зоопарк…

– Если у вас ко мне какое-то дело, Тина, то я уже вряд ли смогу вам помочь, – он отошёл от окна, сел в кресло и вытянул ноги. Блюдце с чашкой прилетело в руки, два кубика сахара и долька лимона нырнули в чай. – Вам стоит подождать нового директора. Думаю, я не вернусь в Конгресс.

– У меня … это не просьба, – неуверенно сказала она. – То есть, это просьба, сэр, но другого характера, не о том, что вы обычно… Простите.

Она сложила колени вместе и поджала ноги, сев на кожаный диванчик. Красивые колени – круглые, почти античные. Тёплая шерстяная юбка. Странно, что Тина вообще в юбке – она ведь всегда предпочитала брюки. Подчёркивала, что она современная женщина, для которой красота – вторична.

– Я вас слушаю, не стесняйтесь, – спокойно сказал Грейвз, отрываясь от задумчивого разглядывания её коленей. – Я больше не ваш начальник, можно меня не бояться.

– Я никогда не боялась вас, сэр, – Тина охотно улыбнулась, практически гордая своим бесстрашием перед начальством, но быстро согнала улыбку и строго сложила губы. – Я пришла попросить прощения. Я очень виновата перед вами… Сэр.

– Вы?.. – удивлённо спросил Грейвз. – Вы-то когда успели?..

– Конечно, я не очень хорошо вас знала, когда мы работали вместе, – торопливо сказала Тина. – Это понятно, у меня не было случая узнать вас ближе… Нет, я не хочу сказать, что хотела бы…

Она вспыхнула, смутилась от собственных оговорок, схватила чашку и шумно отхлебнула, едва не закашлявшись. Попыталась ещё раз:

– Я не хочу сказать, что не хотела потому, что с вами что-то… О, Мерлин. Простите. Я совсем не это хотела сказать.

– Вы ни в чём передо мной не виноваты, Тина, – терпеливо сказал Грейвз, не принимая на своё счёт её сбивчивые двусмысленности. Тина вечно не думала, что говорит, когда волновалась. – Это я виноват, что попался и подвёл вас всех.

– Вот об этом я и хотела сказать, – Тина распрямилась, даже чашка в её руках перестала звенеть. – Я всегда знала, что вы рассудительный и разумный человек. Ваши решения всегда были взвешенными. Я должна была заподозрить, что что-то не так, когда вы… то есть, когда мистер Гриндевальд в вашем облике приказал казнить меня и мистера Саламандера.

– Он приказал вас казнить?.. – изумился Грейвз. – За что?..

– Он сказал, что я… – Тина набрала в грудь воздуха для длительной речи, сделала паузу и шумно выдохнула. – Я расскажу всё по порядку. Всё началось с того, что я отправилась на встречу Вторых Салемцев у здания банка…

Следующие полчаса она путано, перескакивая с одного на другое, пересказывала события последней недели, которые привели к разоблачению Гриндевальда. Серафина этим не озаботилась – да и никто, по сути, не озаботился тем, чтобы ввести Грейвза в курс дела.

– Я должна была понять, – твёрдо закончила Тина. – Вы никогда бы так не поступили. Казнь без суда, без следствия!.. Это было так на вас не похоже! Если бы в тот момент я подняла тревогу, катастрофы бы не произошло. Простите, что подвела вас, сэр.

– Если бы вы подняли тревогу, он убил бы вас своими руками. – Грейвз покачал головой. – Я вас не виню.

– Если бы я была бдительнее, сэр, – упрямо сказала она, – жертв обскура было бы меньше… или их вообще удалось бы избежать.

Грейвз вздохнул. Тина была такая… Тина. Вечно думала, что может изменить то, что ей не под силу. Как раз за это её и вышибли из авроров – когда она защитила Криденса, наивно полагая, что это его спасёт. Серафина тогда хотела её уволить, но Грейвз не позволил, перевёл на бумажную работу в отдел Абернети. Подчинённые были его собственностью, а свою собственность он всегда охранял.

– Да… Обскур, – повторил Грейвз. – Очень жаль.

– Я знаю, что вы были расположены к этому мальчику, – тихо сказала Тина.

Грейвз вскинул глаза. Знает?.. Что она знает?.. Следила?.. Видела их вместе?..