Текст книги "Как приручить Обскура (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 57 страниц)

Меня зовут Персиваль Грейвз

Грейвз не хотел умирать. Он любил свою жизнь, свою работу, он любил себя, в конце концов. Его ужаснула мысль, что другого выхода нет. Но Гриндевальд был прав: сбежать с острова было нельзя.

Пока Грейвз оставался в живых, Гриндевальд там, в его облике, вёл какую-то свою игру, масштабную, судя по тому, какие вопросы он задавал о работе Грейвза. Остановить его можно было только одним путём. Нет Грейвза – некого изображать.

Он никогда не думал, что закончит свою жизнь так. Бесславно – и помоги Мерлин, чтоб не бессмысленно. И так быстро!.. Он ведь так мало успел. Всю жизнь думал – потом, некогда, надо столько всего сделать, и вот как сделаю, вот потом, тогда… И каждый раз – новое дело, опять что-то важное, срочное, некогда отвлечься, некогда остановиться.

Ну что ж, не вышло. Не будет никакого «потом». Он умрёт на затерянном в океане острове, в одиночестве, и вряд ли кто однажды придёт всплакнуть на его могилу. Могилы ведь у него не будет, он просто истлеет и превратится в скелет.

Грейвз разбил окно ударом локтя. Выбрал осколок покрупнее, с бритвенными краями. Вышел из дома, укрылся в кустарнике подальше от крыльца – если Гриндевальд немедленно аппарирует сюда, пусть потратит на поиски драгоценные минуты.

Он устроился поудобнее, спиной к стволу дерева, закатал оба рукава. Вытащил из-под задницы неудобный камешек. Задумался на мгновение, что бы такого сказать самому себе, чтобы приободрить. Мол, мы это делаем не ради себя, а ради других. Трагический финал молодого аврора… Сорок два – это молодость?.. Вряд ли, но звучит мелодраматичнее, чем просто трагический финал.

В общем, ничего достойного, внушительного, подходящего моменту в голову не лезло. Лезла только надежда, что это сработает. Может, Гриндевальда задержат, когда увидят, как у главы Аврората внезапно вспарываются обе руки от локтя до запястья. Начнут разбираться, спасать, не зная, что Гриндевальда спасать бесполезно – а там Грейвз помрёт от потери крови, и личина слезет с Геллерта, как фантик.

Криденса жаль. Никто не скажет ему, что мистер Грейвз больше никогда не придёт. Будет ждать день за днём, искать лицо в толпе, терзать себя мыслями, что его бросили…

Отогнав от себя жалость, Грейвз выдохнул и вонзил в руку стекло. Полоснул глубоко, не жалея. Резкая боль обожгла, тёмная кровь густо хлынула из вспоротых вен, пролилась на брюки. Персиваль скривился, когда ткань мокро и тепло прильнула к бедру. Пальцы предсказуемо начали слабеть, он торопливо перехватил осколок второй рукой, чуть не порезав ладонь, ткнул во второе предплечье, совсем рядом со старым белым шрамом, оставленным индейским ножом. Вышло недостаточно сильно – раненая рука слушалась плохо. Он только проткнул кожу, даже не добрался до артерий. Тело сопротивлялось, оно не хотело умирать. Оно было таким сильным и таким глупым… Грейвз сжал зубы и ударил сильнее.

– Перси!..

Ускользающим сознанием Грейвз услышал хлопок аппарации и яростный крик. Значит, всё-таки аппарирует… Всё-таки они не посреди океана.

Гриндевальд кинулся в дом. Грейвз сидел, скрытый кустарником, пристроив отяжелевшие руки на колени. Голову вело от слабости, от потери крови становилось зябко. Ещё немного – и его не спасти. Он умрёт, лишив Гриндевальда возможности пользоваться своим лицом. Грейвз закрыл глаза, улыбаясь. Только бы не нашёл раньше времени…

– Перси! Где ты прячешься, сукин сын?!

В голосе Гриндевальда слышалась паника. Он тоже понимал, что счёт идёт на минуты. Эффект оборотного зелья так просто не скинешь.

Персиваль начал тихо смеяться. Они сдохнут тут оба, два одинаковых Грейвза. Если их однажды найдут – вот кому-то придётся поломать голову, кто из них кто. Бросят жребий, кто из них – Гриндевальд?.. Может, его ждёт последняя злая ирония – их перепутают, и останки Гриндевальда похоронят с аврорскими почестями, мол, погиб, выполняя свой долг, а его, настоящего Персиваля, чтобы никакие фанатики не устроили на могиле Геллерта ни музей, ни мавзолей – похоронят тихо, тайно, без имени и без даты.

– Перси!.. Я тебе доверял!.. Я оставил тебе свободу!.. Это твоя благодарность?.. Покажись, сволочь!.. – Геллерту было страшно умирать. Страшно от беспомощности, от невозможности залечить себе руки, потому что руки были – не его. Грейвз ухмылялся, чувствуя торжество. Подавись, сука. Подавись, подавись!.. – Акцио Персиваль Грейвз!

Его швырнуло через кусты в руки Гриндевальда. Они столкнулись, упали на песок друг на друга, забарахтались в нём, оба вялые, как варёные раки. У Гриндевальда ладони были скользкими от крови – пытался зажимать раны, дурак. Будто это бы ему помогло. Грейвз не пытался – и его ладони не скользили, когда он схватил Гриндевальда за шею. Только толку от этого было мало, пальцы уже онемели и почти не сгибались.

– Вулнера… – прохрипел Гриндевальд, расширенными от ужаса глазами глядя на настоящего Грейвза над собой. – Вул…нера…

– Обойдёшься, – прошипел Грейвз, сжимая на его горле непослушные пальцы и всем весом наваливаясь на него, не обращая внимания на жжение от песка, попавшего в глубокие раны. Будто он боролся за свою жизнь – а не за свою смерть. – Сдохни, ублюдок.

– Я тебе… доверял, – с каким-то детским изумлением повторил Гриндевальд.

Грейвз из последних сил стискивал пальцы, понимая, что не задушит – но каждая секунда промедления приближала смерть.

– Доверчивый ты… Геллерт… а ещё в террористы полез… куда тебе…

Убивать самого себя было противоестественно. Смотреть в собственные испуганные глаза, в которых отражался немой вопрос – «За что?..» Грейвз чувствовал, как быстро и гулко стучит сердце. От недостатка притока крови сам начал задыхаться, в ушах стоял гул, голова кружилась. Его начало трясти.

За что, Мерлин, ему выпала такая судьба – умереть бесславно, глупо, вскрыть самому себе вены – за что?.. Он был скверным аврором?.. Плохим человеком?.. Или просто жизнь – она вот такая, и справедливости в ней нет и никогда не было?..

– Вулнера… Санентур!

Гриндевальд, бледный, с синеющими губами, всё же вспомнил нужное заклинание.

Грейвз почувствовал, как тепло коснулось лица, пробежало по вспоротым рукам, возвращая им силу. Гриндевальд отшвырнул его от себя, обездвижил заклятием. Поднялся на ноги, весь измазанный в крови и песке. Грейвз смотрел на него и гадал, выглядит ли он сейчас так же жалко?..

– Зря ты так, – зло сказал Гриндевальд. – А я к тебе уже начал привязываться… Не ценишь мою доброту – будешь жить овощем… персик.

После этого игры кончились.

Время мелькало, как карусель, складываясь из бесед с Гриндевальдом и коротких чёрных обмороков, пожиравших дни, если не недели. Открывая глаза, встряхивая головой, чтобы прогнать дурноту от сонных заклятий, Грейвз раз за разом видел перед собой своё собственное лицо, и иногда уже не вполне понимал, что перед ним Гриндевальд.

– Расскажи мне…

Темнота.

– Расскажи…

Темнота.

– Расскажи мне…

Пытка была бесконечной. Выныривая из глухой темноты, Грейвз вздрагивал, встречаясь с собственным взглядом. Раньше у него хотя бы было время, чтобы приходить в себя между визитами. Теперь это время у него украли. Листва за разбитым окном начала рывками желтеть, небо поблёкло. Выныривая из глухой темноты, иногда Грейвз слышал, как дождь лупит в стёкла. Слышал завывание ветра в каминной трубе. Грохот неспокойного моря. Иногда оно отчётливо пахло грозой, штормом. Иногда он мечтал, чтобы осенняя буря разметала этот дом на щепки, скинула в море – он утонул бы, не приходя в сознание, милосердно, легко.

Гриндевальд держал его постоянно связанным, но, кажется, приставил кого-то, кто ухаживал за ним в периоды беспамятства. Иногда Персиваль открывал глаза, чувствуя сытость, иногда – голод и жажду. Неизменными были только три вещи. Сквозняк из окна за правым плечом, раз от раза становящийся холоднее. Руки, скованные за спиной. И голос.

– Расскажи мне…

Темнота.

– Расскажи мне…

Хватит, – думал Грейвз, закрывая глаза.

Это было единственное обстоятельство, на которое он ещё мог повлиять. Крошечный выбор, который Гриндевальд оставил ему, и Грейвз цеплялся за него, стараясь не думать, что будет, если он лишится и этой малости. Видеть – или не видеть. Открыть глаза – закрыть глаза.

Хватит, – думал он. – Перестань. Уйди.

Гриндевальд приносил служебные документы, зачитывал, задавал вопросы. Ковырялся в прошлом, но уже без огонька. Никогда больше не менял личину. Иногда садился перед Грейвзом на стул, смотрел на него, усмехаясь сдержанно, по-грейвзовски, и говорил:

– Меня зовут Персиваль Грейвз. А тебя? Кто ты такой?..

У него был голос Грейвза, улыбка Грейвза, интонации Грейвза.

– Привет, Геллерт, – говорил иногда Гриндевальд и трепал его по щеке. – Ну, как мы сегодня?.. Поболтаем?..

Он перенял манеру говорить – с усмешкой, короткими фразами, чуть щуря глаза. Со скупым юмором.

– Представляешь, приходит ко мне этот Картер, виноватый, как побитый тапочком спаниэль, – говорил Гриндевальд, задирая чуть вверх уголок рта, и Грейвз смотрел на него, с трудом понимая, кто из них – настоящий. – Ну, ты его помнишь, он таскает сводки из Отдела предсказаний и аналитики. И говорит, что в ближайшее время предсказаний не будет, потому что хрустальные шары показывают аналитикам какие-то фривольности. Именно в этот момент, внезапный, как хер во льду, мимо идёт Абернети – ну, этот, неисправимый. Вот кто меня удивляет!.. Помяни моё слово, если завтра наступит конец света, он всё равно придёт на работу, отглаженный начиная с пробора, и сильно удивится, если никого не застанет на месте. Так вот, Абернети слышит, что говорит Картер, розовеет, алеет, потом багровеет, но мужественно идёт дальше. Ты бы видел его лицо!.. Вытянулось, как у тюленя, он чуть уши у меня под дверью не оставил, – Гриндевальд изображал выпученные глаза Абернети и тихо смеялся.

Грейвз смотрел на него и отрешённо думал: мне надо чаще улыбаться, мне так идёт…

Если бы во время беспамятства он видел сны, если был у него было хоть что-то, за что уцепиться, кроме короткой чёрной вспышки, приносящей дурман. Казалось, время просто исчезло, это был один бесконечный, огромный, нескончаемый день, смонтированный из кусков, как кинофильм в маггловском синематографе.

– Расскажи мне, как ты размечаешь карту событий в Европе.

– Красная дуга – заранее созданный тайный маршрут аппарации, – хрипло шептал Грейвз. – Белый флажок – обнаружение или уверенный контакт техническими средствами с предполагаемым противником.

– С каким противником?

– С армией Геллерта Гриндевальда…

Темнота.

Сразу, без перерыва:

– Как ты следишь за перемещениями противника?

– Восьмой отдел, – хрипло шептал Грейвз. – Они собирают все данные – срочные донесения через телеграфных фей, «молнии» со станций наблюдения, где перехватывают и анализируют каминные сообщения, пеленги сработавших каминов, донесения наших агентов, сведения от союзников, выдержки из захваченных документов, протоколы допросов взятых в плен сторонников Гриндевальда…

Темнота. Тут же:

– Что ты даёшь союзникам в обмен на разведданные?

Темнота, короткая, как будто просто моргнул.

– Британский атташе Алан Керк, когда у этого куска дерьма день рождения?

Темнота.

– Завтра? Ежегодный приём для сотрудников Аврората в твоём доме?.. Почему я, к хренам моржовым, узнаю об этом только сейчас?!.

Темнота…

– Знаешь, я начинаю всерьёз проникаться твоим положением, – однажды сказал Гриндевальд. Сунув руки в карманы, он плавно покачивался на каблуках. – Мне даже хочется тебе что-нибудь рассказать. Что-нибудь личное, понимаешь?.. Сокровенное. Хочешь?..

– Я хочу, чтоб ты сдох, – сказал Грейвз. Наклонив голову, почесал щёку о плечо. Оно привычно заныло от движения.

Гриндевальд прошёлся по комнате от окна к двери и обратно, покусывая губу. Встал, прислонившись задом к подоконнику.

– Я хочу рассказать тебе сказку, – сказал он. – Жил-был мальчик. Однажды.

Он задумчиво наклонил голову и поправился:

– Однажды, давным-давно, жил один мальчик. У него не было мамы – только отец, который его очень любил. Они жили вместе в деревушке, а может, в лесной землянке или в горной пещере – ты же понимаешь, детали здесь не имеют никакого значения. Они вместе охотились на зверя и птицу, удили рыбу, вели хозяйство – знаешь, что обычно заводят в таких случаях?.. Кошку, Жучку, мышку, репку… У них было всё! – с неожиданной патетикой воскликнул он. – Дом – полная чаша!

– А козла по имени Геллерт у них не было? – хрипло спросил Грейвз. – Вонючего такого, белобрысого.

– Мальчик обожал отца, – продолжал Гриндевальд его голосом. – Его глаза, его смех, его голос. Манеру курить трубку, прикусывая её с правой стороны. Манеру щуриться так, чтобы у глаз собирались морщинки, как лучики…

– Хуючики, – грубо перебил Грейвз. – Говно твоя сказка. Давай лучше я тебе ещё раз расскажу, как дрочил, а то слушать тебя невозможно.

Кажется, это был последний рубеж. Персиваль больше не сдерживался, не старался сохранить лицо. Невозможно было выворачивать другому человеку свои мысли, чувства, желания, свои нежно лелеемые, постыдные мечты, слушать, как он хохочет над ними – и каждый раз кровоточить. Ему было омерзительно от самого себя, но Гриндевальд зря не менял облик, постоянно оставаясь «Грейвзом». Настоящий Грейвз столько лет полировал свой цинизм, что сейчас ему было даже приятно дать свободу внутреннему голосу и высказывать – себе – в лицо всё то, что раньше он говорил лишь мысленно. Это даже… освобождало.

– Однажды злой колдун похитил отца, – невозмутимо продолжил Гриндевальд. – И мальчик отправился его искать. Долго шёл, плутал по дорогам, мёрз под проливными дождями, пока наконец не добрался до величественного замка, где жил колдун. Мальчик постучал в ворота и потребовал своего любимого папу назад. А колдун сказал мальчику: отпущу, если ты узнаешь его. Он произнёс одно заклинание – и мальчик увидел десять одинаковых мужчин, каждый из которых был как две капли воды похож на его отца. У каждого была трубка в зубах, у каждого были лучики возле глаз… Но только один из них был настоящим.

– Разбуди, когда кто-нибудь в твоей сказке начнёт дрочить. Или колдун – или десять мужиков, – Грейвз встряхнул головой, прогоняя дурманную тошноту, и закрыл глаза. – Или когда десять мужиков соберутся выебать колдуна.

– Колдун сказал, что если мальчик не узнает своего отца, тот навечно останется у него в рабстве, – продолжил Гриндевальд, не обращая на него внимания. – Но мальчик посмотрел на них и сразу показал пальцем: вот мой отец. Он узнал безошибочно, потому что ему подсказало сердце. Тогда чары развеялись, отец обнял мальчика, и они покинули величественный замок колдуна.

– И остался колдун недроченым, – ухмыляясь, сказал Грейвз. – И приходилось ему обходиться то левой рукой, то правой.

– Твои детишки, – Гриндевальд выудил из кармана портсигар с его монограммой, раскрыл, взял сигарету губами, – то есть, твои коллеги, конечно – они ничего не заметили. До сих пор! Зря ты держал их на расстоянии. Никогда не думал, что скажу это, но представь – любовь бы тебя спасла. Этот твой лопоухий уродец – Лоренс, как его там – он бы заметил. Сердце бы подсказало, его не обманешь. Он бы понял, что я – не ты. Если б был жив, – Гриндевальд взмахнул сигаретой и улыбнулся. – Кстати, его убил как раз выпускник Дурмштранга. Не надо недооценивать нашу школу, мы хорошо работаем.

– Ага, хорошо, только недолго, – сказал Грейвз и облизнул сухие губы. Страшно хотелось пить, его мутило от бесконечных сонных заклятий. Казалось, ещё немного – и его вывернет прямо на пол. – Ты не забывай, как потом я убил этого любителя искусств без всякой магии. Сделал из его рожи картину соплями и кровью – Пикассо бы обзавидовался. А из тебя сделаю «Маленькую мечту в красном» Кандинского. И повешу в своём музее рядом с оригиналом.

Гриндевальд рассеянно улыбался, глядя на него, и курил.

– Кстати, нашёл я его портрет – знаешь, чисто из любопытства. Жаба жабой, – он поморщился, изобразил: – носище, уши врастопырку, а рот… Как у тебя на это встало?.. Что он, что этот твой Криденс – да что с тобой не так, Перси?.. Красивые тебя не любят?.. Или ты западаешь на убогих, чтобы на их фоне выглядеть ещё ослепительнее?

Грейвз промолчал.

Гриндевальд выдохнул дым и спокойно продолжил:

– Любовь тебя погубила. Она всегда губит. Какая красивая ирония!.. После смерти Лоренса ты думал, если всех оттолкнёшь от себя, ты всех спасёшь. Посвятишь себя карьере, работе… стране. Целиком, без остатка. Ты думал, одиночество тебя защитит. Перси, Перси… Знаешь, почему никто никогда не заметит подмену?.. Потому что тебя нет.

Грейвз поднял взгляд. Гриндевальд улыбался, глядя ему в глаза.

– Ты – оболочка. Что под ней – не знает никто. Кроме меня, конечно. Чтобы притвориться тобой, мне не нужны были твои детские страхи, твои фантазии, все эти детали твоих отношений с коллегами, которые ты мне так охотно выкладывал. Чтобы стать тобой, мне нужно было просто одеться, как ты, и порепетировать выражение лица. И всё, – он пожал плечами. – Да, вот так просто. Ты думал, ты сложный?.. Прости, но это не так. Ты скучный. Предсказуемый. Безликий. Если никто ничего не понял… может быть, тебя вообще нет?..

Грейвз смотрел на него, стараясь не верить. Гриндевальд просто наслаждается пыткой, перебирая разные инструменты. Может, мстит за сопротивление, а может, он просто утончённый садист и ему не интересны мучения тела – ему нравится медленно сводить с ума, наблюдать, как человек постепенно теряет рассудок.

Грейвзу стоило огромных усилий не поддаваться – и всё же он поддавался. С ужасом соскальзывал в правду… Кто он, кроме как функция?.. Лицо, голос, служебные обязанности… и всё?..

– Мальчик в сказке узнал отца, потому что любил его, – негромко сказал Гриндевальд и мягко улыбнулся. – А если я приду к твоему мальчику… как ты думаешь, Криденс узнает, что это не ты?..

– Зачем тебе Криденс?.. – хрипло спросил Грейвз.

– Да ни зачем, – тот пожал плечами. – Но ты так страстно его описывал, что мне уже хочется пойти и взглянуть, что он из себя представляет. Так-то, знаешь, – Гриндевальд выкинул окурок в разбитое окно и положил руку себе на бедро, – я предпочитаю таких, как ты. Посимпатичней. Но раз уж ты мне отказал… я заберу мальчика.

Грейвз смотрел на него, заворожённый тем, как ухоженная рука плавно скользит по гладкой чёрной ткани, подбираясь всё ближе к паху. Значит, вот как это выглядит, когда он… Когда он сам… Кто из них – он сам?..

– Перси, Перси… – Гриндевальд погладил себя по бедру, улыбнулся почти сочувственно. – Зря ты не согласился на мои условия. Я бы нашёл достойное применение твоим талантам… Всем талантам, – проникновенно сказал он. – Твоя работа – следить, чтобы магический мир был надёжно спрятан. И ты так преуспел в ней… Прежде всего ты спрятал самого себя. А я хочу – чтобы всем нам больше не нужно было прятаться, – Гриндевальд звучал страстно, почти искренне. – Если бы ты пошёл со мной, я бы дал тебе возможность сиять! Быть собой, не скрываясь. Ведь это самое ценное – не деньги, не власть, не любовь… А свобода.

Гриндевальд глубоко вдохнул, положил руку на ширинку, сжал приподнявшийся член знакомым жестом, погладил его, чуть откинув голову. Грейвз смотрел, как он трогает – его тело. Ласкает – его тело, в извращённой попытке добиться взаимности, и ему казалось, что он чувствует эти прикосновения, как паучьи лапы – на себе. Он передёрнулся, хрипло приказал:

– Убери руки.

Это было его тело! Гриндевальд лапал его, как себя!

– Не трогай меня!

Гриндевальд не услышал.

– Я бы даже не возражал, чтобы ты забрал с собой мальчика… – продолжал Геллерт, томно вздыхая. – Пожалуйста, мне не жалко. Пусть он тоже будет свободен. Люби его, трахай его – и помоги мне вывернуть этот мир наизнанку, чтобы мы больше не сидели, как крысы в подполье, под колпаком Статута о секретности.

Грейвз смотрел на него сквозь ресницы, заворожённый собственным отвращением, окончательно забывая, что у окна стоит не он сам, а Гриндевальд. Ему вдруг показалось – он умер и смотрит на себя со стороны. Строгий чёрный жилет, рукава рубашки такие белые, что почти светятся. Лицо поднято вверх, на губах улыбка, рука ласкает…

– Ты же знаешь, что сильный не должен подчиняться слабому. Ты ведь сам хочешь распрямить своего Криденса, заставить его поднять голову, разрешить ему не бояться… Я тоже хочу, – выдохнул Гриндевальд, накрыв рукой член через ткань. – Но мне мало выпрямить одного мальчика. Я хочу сделать это для мира! Для всех магов. Для себя… даже для тебя. А ты…

Гриндевальд посмотрел ему в глаза, по губам пробежала короткая усмешка.

– А ты держишь магов под колпаком. Следишь, как бы чего не вышло. Стоит кому-то дёрнуться в сторону – ты бьёшь по рукам. Никого не напоминает?..

Грейвз молчал, глядя на него, почти не мигая. Остатки гордости не позволяли ему просить пощады. А отчаяние шептало, что и просить будет бесполезно. Поэтому он молчал.

– Ты никогда не думал – что будет, если ты найдёшь способ помочь Криденсу?.. – спросил Гриндевальд. – Если он поднимет голову, станет самостоятельным… Знаешь, что будет потом?.. Ты станешь ему не нужен. Поэтому ты кормишь его сказочками, что однажды спасёшь – но не спасёшь никогда. Он нужен тебе такой забитый, такой зависимый… На поводке, как сообщество магов.

Гриндевальд расстегнул ширинку и скользнул рукой внутрь. Грейвз продолжал молчать. Он молчал, глядя в собственное лицо, ненавидя его с такой силой, что глаза заслезились, как от резкой удушливой вони.

– Ты знаешь, что я прав, Перси. На моей стороне – здравый смысл. И время. Маги сильнее, маги должны быть открытым сообществом. Мы не должны прятаться. Если у меня не получится разрушить Статут – после придёт кто-то другой. Этого не избежать.

– Если это случится – будет война, – тихо сказал Грейвз.

– Ты не заставишь львов вечно прятать когти и жрать траву, – Гриндевальд гладил себя, и контраст его слов и его действий был откровенно пугающим. – Делать вид, что они не львы, а котята… Если таких, как ты, будет много – однажды мы просто сдохнем в изоляции, и проблема решится сама собой. А магглы… Они даже не узнают, что мы существовали когда-то. Для них ничего не изменится. Но если таких, как я, будет много… мир станет другим.

– Сколько будет крови, чтобы он стал другим?.. – спросил Грейвз.

– Тебя волнует лишь это?.. Сколько?.. А сколько крови пролито ради Декларации независимости?.. Там есть и твоя кровь, Перси – или в твоей семье не празднуют четвёртое июля?.. Или твой пра-прадед Кларенс Грейвз не сражался за свободу?.. Если бы ты последовал его примеру и поддержал традиции семьи – ты бы пошёл за мной, отвоёвывать независимость.

– Тебе нужна власть, а не свобода, – сказал Грейвз. – Что такое свобода – ты и понятия не имеешь.

– И кто меня судит?.. – Гриндевальд плавными движениями гладил себя, щуря глаза от возбуждения. Грейвз видел, как движется его рука, как под натянувшейся тканью брюк проступают очертания пальцев. Он отстранённо подумал, что так должно быть ужасно неудобно, что он никогда так не делал, всегда доставал наружу. Он носил брюки, хорошо облегавшие бёдра, не рассчитанные на то, что в них поместится ещё и рука… – Кто меня судит? – повторил Гриндевальд. – Человек, который до восемнадцати лет шагу не мог ступить без того, чтобы отчитаться папочке?.. Человек, чья работа – отбирать свободу у других?.. Персиваль Грейвз, который даже трахается так, чтобы никто не увидел?.. Это ты-то знаешь, что такое свобода?.. Когда ты успел её узнать? Постиг её, сидя здесь, связанным?..

Он кончил с громким длинным выдохом, откинув голову. Грейвз вздрогнул – ему показалось, он почувствовал отголосок извращённого удовольствия. И тошноту. Как будто Гриндевальд сумел поиметь его, даже не прикасаясь.

– Всё-таки любопытно, что ты нашёл в этом мальчике, – спокойно сказал Гриндевальд, вытерев руку платком и застёгивая брюки. – Никак не могу понять. Придётся его попробовать. Конечно, у меня на него не встанет, – он улыбнулся, будто бы извиняясь, – но я буду думать о тебе, пока буду его трахать.

– Не трогай его, – тихо попросил Грейвз.

– Поздно, Перси. Надо было соглашаться раньше.

Гриндевальд подошёл к нему вплотную, поднял голову за подбородок, поцеловал в губы. Грейвз ответил, помедлив. Если это был единственный способ удержать Гриндевальда, не пустить его к Криденсу – Персиваль был согласен на сделку. Он уже чувствовал себя так, будто лишился своего тела, так какая теперь разница, что с ним будет?.. Пусть лучше он, чем Криденс. Криденс такого не заслужил.

Гриндевальд, кажется удивился его порыву. Замедлился, вовлёкся… Грейвз почувствовал, как его твёрдые губы стали мягче, ему уже показалось, что он сумеет заставить его остаться – но Гриндевальд вдруг выпрямился, усмехаясь, и похлопал его по щеке.

– А говорил, что не любишь целоваться…

– Я никогда такого не говорил, – сказал Грейвз.

Он смотрел ему прямо в глаза, мысленно приказывая остаться. Не помогло. Гриндевальд безразлично пожал плечами.

– Я передам твой поцелуй мальчику. Рассказать потом, как всё прошло?..

– Когда я доберусь до тебя – ты сдохнешь в муках, – пообещал Грейвз.

– Рано не жди. Я буду занят всем тем, с чем ты не справился.

Гриндевальд вынул палочку, улыбнулся, прежде чем коснуться его виска. Грейвз внутренне сжался, зная, что часы, дни, недели сейчас пролетят для него коротким чёрным мгновением. Одно мгновение отделяло его от будущего, в котором Криденс… Криденс никогда его не простит. Нет, страшнее будет, если Криденс – простит…

Темнота.

Темнота.

Темнота.

Он распахнул глаза, тяжело дыша, будто вынырнул из-под воды. В доме пахло сыростью, гнилыми водорослями, морем. Здесь было холодно, он начал дрожать. На влажной серой стене клочьями висели обои, сквозняк из разбитого окна шевелил бумажными прядями, как пальцами. Комната была пуста.

Грейвз огляделся, с трудом поворачивая заледеневшую шею. Драные обои в полоску, белый исцарапанный пол, стул… Руки висели, как плети. Перчаток на них больше не было. Голова шла кругом от голода – кажется, последний раз его кормили очень давно.

Для привычной композиции не хватало только одного – Геллерта Гриндевальда.

Грейвз зажмурился. Что-то случилось, раз сейчас он мог колдовать. Он дождался. Дождался своего шанса. Не упустить бы теперь…

Патронус. Конечно же. Послать Патронуса к Серафине. Счастливых воспоминаний у Грейвза осталось немного. Гриндевальд высосал их, как дементор, но Грейвз напряг память, поскрёб по углам. Что в его жизни было хорошего?..

Поцелуй на вокзале. Первое раскрытое дело. Тихий вечер с родителями за карточным столиком, в глубоком детстве, когда оба были ещё живы. И какой-то простой, обыденный зимний день… под снегопадом в Центральном парке, на тихой вечерней аллее. Вдоль дорожек горели фонари, было тепло, и снег падал мягко, бесшумно, густо. Он оседал на щеках, таял, капал за шиворот. Запорошил склонённую макушку Криденса белой шапочкой. Они стояли в тени, вдвоём. Очень близко. Грейвз заставил его положить голову себе на плечо, а Криденс… Криденс поднял руки и взялся за отворот его мантии, смял в кулаке, и как будто провёл по ней носом… Будто ему было не всё равно. Будто Криденс хотел запомнить его, выделить из других. Грейвз почувствовал, как тёплая волна поднимается изнутри, задержал дыхание, подогрел её мыслью – Криденс прильнул к нему, будто Грейвз был не просто средством ненадолго сбежать от церковной жизни, таким же действенным средством, как все другие, а был кем-то… небезразличным.

– Экспекто Патронум, – шепотом приказал Грейвз. – Экспекто Патронум!..

Светящаяся голубоватая рысь соткалась из воздуха перед ним, дёрнула крупными ушами и замерла, подняв умную голову.

– Президент Пиквери, – прошептал Грейвз. – Серафина… Скажи, что меня подменил Гриндевальд. Меня зовут… Персиваль Грейвз. Скажи ей, где я. Пусть отправит сюда… кого-нибудь. Поскорее.