Текст книги "Как приручить Обскура (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 57 страниц)

Обскур

Персиваль стоял у окна, сунув руки в карманы домашнего халата, и смотрел на заснеженный больничный сад. Снег в Нью-Йорке – не самая большая редкость, но сейчас он служил дополнительным напоминанием о том, что четыре месяца были просто вырваны из его жизни. Четыре месяца Гриндевальд прикрывался его именем, сидел на совещаниях у Серафины, гонял его авроров и плёл какую-то свою паутину. Сколько придётся распутывать её?.. Полгода, год?

Четыре месяца – и никто ничего не заподозрил. Раскрыл его, что удивительно, не наблюдательный коллега, а человек, с которым они даже ни разу не встречались лично – Ньют, младший брат Тесея. Грейвз не знал, что и думать об этом. Не хотелось допускать мысль, что Гриндевальд был прав, и он, Персиваль Грейвз, представляет из себя пустое место – и поэтому его так легко оказалось сыграть.

По белому саду белые медсёстры возили в креслах своих пациентов: авроров-неудачников, пострадавших на службе, зельеваров с обширными ожогами, жертв прерванной аппарации, жертв встречи с недружелюбно настроенной волшебной тварью. Если бы Персиваль пробыл в плену подольше, он бы тоже сидел сейчас в одном из этих кресел и смотрел на зимний сад невидящим взглядом. Может, даже пуская слюни. Грейвз передёрнулся.

Его отыскали почти сразу, едва Патронус доставил послание. Тройка авроров аппарировала к нему, повязала (он не сопротивлялся – настолько рад был увидеть хоть какие-то лица, кроме собственного) и доставила прямиком в магический госпиталь, на остров Блэквелл между Манхэттеном и Квинсом. В последнее время в жизни Грейвза было слишком много островов… Ему казалось, его до конца жизни будет тошнить от моря. От любой открытой воды больше пруда. Поэтому он стоял и смотрел в сад, а не в окна противоположной стороны, из которых открывался превосходный вид на центральную часть Махнэттена и Гудзон.

Магический госпиталь был устроен на месте закрытой психиатрической лечебницы. Удивительно, но когда речь шла о том, чтобы отжать у не-магов новые территории, Статут подвигали аккуратно и незаметно. Много ли нужно, чтобы создать месту дурную славу?.. И вот уже врачи и пациенты разбегаются, кто куда, а бывшие клетки для психов заполняются магами-неудачниками. Грейвза поместили в палату в мансарде – там раньше держали буйных. Персиваль оценил иронию.

Он вёл себя смирно. Не требовал немедленной встречи с госпожой президентом – знал, что сама придёт. Не спорил с колдомедиками, пил предложенные зелья и порошки, пялился в окно и отвечал на вопросы, которые ему задавали относительно его пребывания в плену. А ещё – читал газеты, которые доставляли в общую гостиную для пациентов. Газеты пестрели истерическими заголовками про поимку Гриндевальда, про обскура, про неоценимую помощь Ньюта Скамандера и про то, что глава департамента магбезопасности Америки, по словам колдомедиков, уверенно идёт на поправку.

Грейвз не сказал бы, что уверенно, и что вообще идёт. Физически он был здоров, а в душу ему заглядывать никто не собирался. Грейвз наслаждался возможностью молчать, возможностью вести внутренний диалог с самим собой, который никто больше не заставит его повторить вслух. Было ли это признаком выздоровления?.. Он не судил.

Серафина навестила его через три дня. Вот кому точно не помешало бы провести недельку в госпитальном режиме. У неё под глазами залегли круги, было видно, что она держится на одних только тонизирующих. Грейвз сочувствовал ей. И – одновременно – чувствовал горечь. Поэтому в ответ на сухой вопрос, как он себя чувствует, он задал свой.

– Серафина, сколько мы с тобой знакомы?.. – спокойно спросил он, отрываясь от медитативного созерцания заснеженного больничного сада. – Двадцать лет?.. Двадцать пять?..

Мадам президент вопрос не понравился. Она поджала жёсткие губы, машинально скрестила руки на груди. Чувствует себя виноватой, – отметил Грейвз. – Ну, хоть что-то…

В гостиной они были одни. Не считая личной гвардии Серафины, конечно. Кит Макдауэлл, рыжеволосый плечистый парень с лицом длинным, как струганая доска – один из лучших боевых магов своего выпуска. Он стоял за её правым плечом. За левым был Коррадо Манци, такой вёрткий и быстрый, что его звали Змейкой – превосходно владеющий ментальной магией. Грейвз когда-то сам отобрал их в авроры, натаскал, воспитал – и поставил в охрану. Оба теперь держали палочки наготове. Смотрели на Персиваля так, будто видели его в первый раз – ни грамма сочувствия, ни доли сомнения. Молодцы. Он ими гордился.

– Мы познакомились в Ильверморни, Персиваль, – устало ответила Серафина. – Это было тридцать лет назад, не молодись.

Грейвз усмехнулся – старая шпилька, такая знакомая, такая… родная.

– Я не удивляюсь, что в отделе ни одна собака ничего не заподозрила, – сказал он. – Я с подчинёнными не дружу. Но ты-то!.. Ты знаешь меня тридцать лет!

По её лицу пробежала тень, будто она в чём-то была не уверена – короткая, как блик, а потом Серафина взяла себя в руки, и её голос зазвучал куда жёстче.

– Я не дружу с подчинёнными, как и ты.

Грейвз понимающе покачал головой, увёл взгляд в сторону. Они, конечно, друзьями никогда не были. Были союзниками, приятелями, коллегами – но не друзьями.

Их притянуло друг к другу на первом курсе, тем естественным влечением, которое было доступно девочке и мальчику одиннадцати лет, развитым не по годам.

Интеллектуальным, конечно же.

Серафина была умной и хитрой оторвой, Персиваль был умным и высокомерным аккуратистом. Иногда они начинали ненавидеть друг друга, но их всё равно притягивало обратно: все остальные девочки казались Персивалю скучными, все остальные мальчики казались Серафине глупыми.

В старших классах он даже пытался ухаживать, что было принято Серафиной весьма благосклонно. Свой первый поцелуй он разделил именно с ней. Они оба были одинаково неумелыми и одинаково напористыми – вышло грубовато, но обоих это устроило.

Лучший ученик Вампуса и лучшая ученица Рогатого Змея. Они были звёздной парой Ильверморни. На людях то флиртовали, то цапались каждый день, и тех, кто был уверен, что они ненавидят друг друга, было столько же, сколько тех, кто был уверен, что у них бурный роман. И те и те были неправы.

По вечерам они встречаются в библиотеке, раскладывают рядом учебники и конспекты, голова к голове делают упражнения, пишут эссе и выводят формулы.

– Пропустил лунную фазу, – Серафина сдувает с носа прядь светлых волос и смотрит через плечо Персиваля. У нее бархатистая тёмная кожа и прямые светлые волосы, Персиваль любуется ею, забыв про всё.

– Что?.. Да, – очнувшись, он взмахом руки стирает неверную схему и начинает выводить её заново.

– Проверь, – Серафина подсовывает ему перевод, и он сосредоточенно хмурится, бегая глазами по строчкам оригинала. Мать Персиваля – из Афин, он знает язык, как второй родной, и даже пишет неплохие стихи по-гречески – очень пошлые и смешные.

Иногда они целуются, дотянувшись друг до друга через стол, сталкиваясь локтями и роняя книги на пол. Серафина целуется напористо и властно, это всегда похоже на безмолвный спор. Персиваль снисходительно улыбается ей в губы, и, открывая глаза, смотрит на неё совершенно трезвым взглядом.

Им достаётся честь открывать выпускной бал: лучший семикурсник Вампуса и лучшая семикурсница Рогатого Змея. Репетиции длятся четыре часа подряд. Пятьдесят пар, пятьдесят чёрно-белых фраков и клюквенно-голубых платьев в пол. К началу пятого часа цветы в волосах уже вянут, глаза не горят, даже ленты висят как-то вяло и не трепещут, когда Персиваль увлекает Серафину в стремительный поворот. Мелодия длиной три с половиной минуты. Её играют по кругу.

Выпускной вальс ставит приглашённая звезда сцены, знаменитый хореограф мистер Алегзандрия. Он маленький и сухой, как ящерица, у него быстрые подвижные пальцы и блестящие глаза. Он стремительно двигается по залу: спины! головы где?! кто локти держать будет?

– Музыка для кого играет? – шипит Персиваль. У него превосходное чувство ритма, и его бесит, когда Серафина сбивается с шага.

– Заткнись, Грейвз, – огрызается та, – или я сама тебя поведу.

Дело стремительно шло к помолвке, но, к сожалению, так до неё и не дошло. Возникла одна проблема: Персиваль обнаружил, что с девочками у него не получается. Ни с Серафиной. Ни с кем-то ещё. Не получается, хоть ты тресни. Пока только целуешься – всё прекрасно, но стоит руке в блуждании по чужому телу наткнуться на мягкую грудь, не говоря уже о том, чтобы оказаться между нежных бёдер, не говоря уже о том, чтобы самому оказаться лежащим на горячей девице, которой только дай стянуть с тебя брюки – энтузиазм испарялся мгновенно и болезненно, оставляя вместо себя недоумение, раздражение и брезгливость.

Зато с мальчиками – о, с мальчиками всё было наоборот. Ровесники или даже те, кто постарше, разжигали кровь Персиваля так, что он не знал, как поудобнее уложить в брюках член, чтобы не сильно бросалось в глаза.

Персиваль обнаружил свои наклонности в положенное природой время и долго не мог решить, то ли ему нравится быть не как все, то ли ему жаль, что он до такой степени необыкновенный. Потом сказал себе, что со временем это пройдёт само.

Не прошло.

Серафина, так и не дождавшись помолвки, тактично перестала ждать, и они остались приятелями. Была ли она обижена, была ли она хотя бы влюблена – Персиваль не спрашивал и не собирался.

Он считал своим долгом продолжить род Грейвзов, искал подходящую жену, мечтал о наследнике. Встречался с женщинами. С красивыми, умными, тонкими, чуткими женщинами. Флиртовал с ними, разжигая огонь в чужих глазах, танцевал, пока ноги не начинали гудеть, пил вино, целовал послушные губы… И с обречённостью понимал, что в этот раз его опять ждёт фиаско. Его своенравное тело желало других ласк, женщины в постели были ему неинтересны. Он мог дружить с ними, работать с ними, флиртовать с ними – спать с ними он не мог.

– Я тебя понял, – протянул Персиваль, снова сунув руки в карманы халата. Ужасно хотелось закурить. – Всех собак вешаем на меня…

– Только тех, которых ты заслужил за то, что позволил Гриндевальду занять своё место, – отозвалась Серафина.

– Позволил, – хмыкнул Грейвз. – Да, знаешь, мне страшно захотелось отвлечься от рутины, подышать морским воздухом. И я попросил Геллерта – дружище, подмени-ка меня, пока я посижу тут связанным в заброшенном доме.

– Ты подставился, – жёстко сказала Серафина. – Твоя обязанность была сидеть там, – она кивнула в сторону Манхэттена, – а не бегать за международными преступниками, размахивая палочкой! Ты давно уже не полевой агент!

У Серафины было отвратительное качество: чаще всего она оказывалась права. Это было что-то врождённое. Спорить с ней было практически невозможно: она доставала аргументы, как карты из рукава, и каждая – пиковый туз. В юности была такой же.

– Ты поставил магическое сообщество на грань катастрофы, – сказала мадам президент.

– Сидя связанным и под заклятиями? – огрызнулся Грейвз.

– Отправившись биться с ним на дуэли, – Серафина не дала увильнуть. – Захотел вспомнить молодость?.. Размять ноги?.. Заскучал на кабинетной работе? Если бы у Гриндевальда не было возможности занять твое место, многие люди остались бы живы! Я уже не говорю о том, скольких трудов нам стоило восстановить город и на какие компромиссы мне пришлось пойти с Международной Конфедерацией.

Грейвз не помнил дуэли, не помнил, каким образом он оказался в плену – но предположить, как это случилось, было нетрудно. Он вечно лез в пекло. Ничего удивительного, что он вышел против Гриндевальда один на один. Скорее всего, так и было…

– Много погибших?.. – спросил он.

– Три не-мага, – коротко ответила Серафина. – И обскур, которого раскопал Гриндевальд.

– В газетах об этом почти ничего нет. Откуда он взялся?..

Серафина неожиданно тяжело вздохнула, в прямом жёстком взгляде промелькнула печаль.

– Надо было слушать тебя, когда ты говорил, что Бэрбоунам нужен присмотр, – призналась она. – Обскур был из Вторых Салемцев.

Грейвз сжал кулаки, надеясь, что сквозь карманы не видно, как у него затряслись пальцы.

– Из Вторых… Салемцев?.. – хрипло повторил он, кашлянув. – Кто? Эта… мелкая девочка?.. Приёмная дочь Бэрбоун?..

– Сын, – сказала Серафина.

– Какой… сын?..

– Твой информатор, – с сожалением сказала Серафина. – Мне жаль, Перси.

– Кх… Кри… Кри… денс?.. – Грейвз попытался назвать имя, но горло сжалось, вышло какое-то карканье. – Он не мог быть обскуром, это бред, он же взрослый!..

– Знаю, сама до сих пор не верю. Я даже не виню тебя, что ты ничего не понял, – неожиданно мягко сказала она. – Никто этого не ожидал.

– Он умер?..

– Убит по моему приказу. Ты бы видел, что он сделал с городом, – она покачала головой. – Я думала, нам конец. Если бы не Скамандер – на улицах сейчас пылали бы костры новой инквизиции.

Грейвз непослушными ногами дошёл до ближайшего кресла, сел.

Криденс мёртв.

Криденс, изломанный и нелепый, как эти модные японские деревца в крошечных горшочках. Сутулый мальчик с бесконечными чёрными глазами, вздрагивающий от простого прикосновения. Приёмыш. Сквиб. Никто.

Религиозная община Второго Салема была отдельной головной болью Грейвза. Ею руководила фанатичка Бэрбоун – громкая, как пароходная сирена, она постоянно проводила на улицах «встречи» – то на ступенях банка, то на площади, то перед театром. Она клеймила волшебство, призывала возродить инквизицию, а вместе с волшебством объявляла дьявольщиной автомобили, электричество, синематограф и вообще любые достижения цивилизации. Поначалу не-маги сами поднимали её на смех, но она не сдавалась. У неё начали появляться сторонники. Не-маги начали волноваться, поддаваясь её страстной ненависти.

Грейвз поручил приглядывать за ней. Но аврор Тина Голдштейн, добрая душа, случайно увидела, как Бэрбоун хлещет пряжкой ремня по рукам своего приёмного сына. И вмешалась, устроив такое светопреставление, что отдел ликвидации сбился с ног, раздавая Обливиэйт всем, кто видел, как Тина с волшебной палочкой наперевес встала на защиту пацана.

Грейвз, когда узнал, что она устроила, только что за голову не схватился. Тина, здравомыслящая, законопослушная Тина!.. Ему пришлось самому сорваться к этой проклятой церкви. Отряд ликвидаторов уже оцепил её, оттеснив не-магов подальше, накинул иллюзию – мол, грузовик врезался в дом, на месте происшествия уже работает полиция и пожарные.

Грейвз помнил этот момент так отчётливо, будто всё случилось вчера. Он оглядел улицу, прошёлся взглядом по окнам соседних домов, кивком головы отправил туда пару обливиаторов: проверить, нет ли свидетелей. Толкнул пальцами дверь церкви. Та отворилась с протяжным, визгливым скрипом. Внутри было темно. Грейвз переступил через порог, остановился. Подождал, чтобы глаза привыкли к темноте.

И вдруг что-то чёрное, скомканное кинулось на него из угла, врезалось в грудь, как испуганная птица. Персиваль пошатнулся от удара, поморщился – под рёбрами что-то заныло. Взял сутулого парня за локти, чтобы отстранить от себя, но тот не дался.

– Пожалуйста, сэр, пожалуйста, – он вцепился в мантию Грейвза так, что его, пожалуй, пришлось бы от неё отрывать, а не отстранять, – пожалуйста, заберите меня, я не хочу здесь быть, сэр, прошу вас, прошу вас…

Хриплый отчаянный шёпот прошил Грейвза от макушки до пяток. Он взял парня за подбородок, повернул его лицо к себе, чтобы хоть знать, с кем имеет дело – и пропал. Вляпался, как безмозглый пятикурсник, в эти дрожащие яркие губы, угольные ресницы, в идеально прямые, до боли в сердце, тёмные брови, в широкие скулы и угловатую челюсть, в гладкую юношескую кожу и уродливую пуританскую стрижку.

– Как тебя зовут? – спросил Грейвз. Несмотря на февраль, в церкви ему показалось так жарко, что впору было раздеться.

– Криденс, сэр, – одними губами ответил юноша.

– Криденс, – повторил Персиваль. Имя ласкало рот, как сотня бесстыдных поцелуев – губы, язык, нёбо, изнанку щёк, даже голосовые связки замерли от истомы. – Криденс, я здесь, чтобы помочь…

Внутренний голос, оглушённый столкновением, запоздало прикрикнул на него. Помочь! Кому помочь, Персиваль! Ты свихнулся?.. Ты здесь, чтобы проверить, хорошо ли авроры зачистили место! Доставай палочку и шарахни ему Обливиэйт. Твоя задача – оберегать спокойствие магического мира, а не опекать каждого встречного, к кому несправедлива жизнь!

– Прости, Криденс, – Грейвз крепко взял юношу за широкие запястья (вкруг пальцами не обхватишь – ох и хорош…), и тот отцепился от мантии. На белом подкладе остались следы крови. Грейвз повернул его руки к себе – ладони изрыли глубокие свежие ссадины. Криденс вздрогнул, вжал голову в плечи, дёрнул руки к себе, но Грейвз не пустил.

На короткое мгновение он понял аврора Голдштейн. На всех несчастных доброты не напасёшься, но сам-то – неужели прошёл бы мимо, если б застал такое?..

– Тише, – мягко сказал он, хотя Криденс не издавал ни звука, только нелепо, некрасиво вздрагивал и едва слышно дышал. – Я помогу. Я кое-что умею, смотри…

Он накрыл пальцами израненую ладонь. Парень всё равно заработал Обливиэйт, можно не церемониться, подлечить ему руки. Потом всё забудет – и Тину, и Грейвза, и все чудеса…

А потом оказалось, что Грейвз ошибся. На Криденса не подействовала ментальная магия, он не забыл случайного обещания. А потом Грейвз начал приходить к нему.

Ничего не было. Они стояли в тёмных переулках на расстоянии вытянутой руки, и Криденс, ссутулившись, не поднимал глаз. Он держал в руках свои грязные листовки, протягивал по одной – и Грейвз забирал их у него – одну за одной, размеренно, как будто они оба были заводной механической игрушкой. Кто-то повернул медный ключик – и павлин распустил пышный хвост, а ворон раскрыл крылья и хрипло каркнул.

Грейвз смотрел на него и молчал. Смотрел на его губы, обветренные, в трещинках, и умирал от желания провести по ним языком. Вложить в них палец. Посадить Криденса у своих ног, притянуть лицом к своему паху, потереться о его лицо… Приложить к губам член, надавить, чтоб раскрылись… Взять его за волосы и сказать: «Будь хорошим мальчиком, открой рот».

Криденс тянулся к нему, беспомощно и жарко вздрагивал от любого касания, если рука тянулась не ударить, а приласкать: коснуться груди, провести по плечу, поправить ему узкий галстук, поправить ему волосы, снять со щеки длинную, изогнутую полумесяцем ресницу. Ради такой обыденной, будничной ласки, ради похвалы Криденс бы сделал всё. Он бы послушно сосал, он бы даже послушно подставлял зад, он бы терпел страх и стыд, только назови потом хорошим мальчиком, только скажи – «Ты молодец, Криденс, ты хорошо старался».

Грейвз думал о том, что сошёл с ума на пятом десятке лет. О том, что Криденс пахнет болью и юностью – резко, как все молодые мужчины. О том, что хочет завязать ему глаза своим шелковым шарфом и запустить руку ему в штаны. Он том, что хочет кончить ему на лицо.

О том, что никогда ничего с ним не сделает.

Он позволял себе обнять Криденса на прощание, притворяясь, что это дружеский жест. Прислонял его голову к своему плечу, поглаживал по волосам и чувствовал чужую дрожь, когда Криденс несмело поднимал руки и обнимал его в ответ.

Не смей его трогать, не смей о нём думать, ты, старый похотливый козёл, – каждый раз выговаривал себе Грейвз, возвращаясь домой. – Не смей, Персиваль, не опускайся так низко. Ты же знаешь, он беззащитен. Помани его лаской – и он согласится каждый день сосать тебе член и трахаться в переулке. Он беспомощен, он напуган. Он тебе верит. Он думает, ты его защитишь. Защитишь!.. Да тебе плевать на него, плевать на его жизнь. Ты не хочешь его защищать. Тебе хочется доломать его под себя. Чтобы было сладко, чтобы он послушно смотрел тебе в рот, слушался команд, как собачка. Что ты ему прикажешь?.. Встань на колени, Криденс. Открой рот, Криденс. Соси, Криденс. Хороший мальчик…

Персиваль ненавидел себя за каждый предлог, выдуманный, чтобы увидеться с Криденсом. За каждую встречу с ним. За свою слабость, которой он не мог противостоять. За каждую робкую улыбку Криденса, который наивно не догадывался, в каком костре Грейвз горел рядом с ним. За надежду, которую Грейвз дал ему, не подумав…

А теперь Криденс мёртв.

Грейвз смотрел на свои колени, не поднимая глаз на Серафину.

Криденс мёртв, и это он виноват. Он привёл к нему Гриндевальда. Он, своими фантазиями, своей неспособностью противостоять искушению – убил Криденса.

– Дайте мне сутки выспаться, и я вернусь к работе, – хрипло сказал Грейвз, просто чтобы не молчать, чтобы чем-то занять себя. – Надо разобрать весь бардак после Гриндевальда. Его уже начали допрашивать?.. Я начну с отчётов о последних событиях, чтобы войти в курс дела…

– Персиваль, – необычно мягким тоном сказала Серафина. – Ты ничего не начнёшь. Ты скомпрометирован. Я освобождаю тебя от должности директора Отдела магического правопорядка. Тебя ждет служебное расследование.

Грейвз поднял на неё глаза, чувствуя пугающую беспомощность.

– Но я тебе нужен, – удивился он. – Сейчас ещё больше, чем всегда. Кто будет заниматься…

– Персиваль, – она не дала ему закончить. – Если окажется, что ради дуэли с Гриндевальдом ты пренебрёг служебными обязанностями или что-то нарушил… пощады от меня не жди, – тихо сказала она.

Грейвз прикрыл глаза рукой, машинально погладил бровь.

– Прикажи отпустить меня домой, раз я не под стражей, – попросил он.

Серафина кивнула.

– Я рассчитываю на твоё благоразумие, – сказала она. – Не покидай город.