Текст книги "Как приручить Обскура (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 57 страниц)

– Я не хочу в кровать, – зашептал Криденс, умоляюще прильнув к Грейвзу, – не хочу никуда идти, я хочу сейчас, прямо здесь, прошу вас…

Он не сказал «сэр». Не сказал «мистер Грейвз», и Персиваль поцеловал его, жадно и глубоко, обхватив за голову обеими руками. Он прижимался к Криденсу горячим телом, к его рубашке, к его тонким брюкам, ему приходилось тянуться вверх, чтобы поцеловать, а Криденс шарил руками по голой спине и едва вздрагивал, натыкаясь пальцами на старые рубцы от шрамов.

– Разденься, – нетерпеливо шепнул Грейвз ему в губы, – Криденс, пожалуйста.

Тот слабо всхлипнул, распахнул рубашку, вывернулся из неё. У него была светлая кожа – светлее, чем у Грейвза, почти мраморная, и синие вены на руках проступали под ней, как каменные прожилки. Грейвз изучил это тело, он знал, как оно отзывается на ласку, как Криденс тает в руках, подчиняясь голосу. Но сейчас Грейвз не хотел подчинять. Он хотел разделять.

Сбросив брюки, Криденс утянул Грейвза за собой прямо на пол, на ковёр, прикрывавший доски. Обхватил коленями, завалил на себя с недвусмысленным алчным блеском в глазах. Застонал, потёрся животом и пахом.

– Пожалуйста… – прошептал он. – Пожалуйста, я… я хочу.

Не было долгих ласк, прелюдий, обмена горячими взглядами. Грейвзу было жалко на это времени. Его подгонял страх, что другого шанса не будет. Что потом, когда им придётся расстаться – может быть, на время, может быть, навсегда – он хочет помнить эти мгновения, хочет, чтобы Криденс их помнил, держался за них, чтобы им обоим хватило сил выжить.

Криденс болезненно кусал губы, когда Грейвз входил в него, придерживая член рукой. Он хмурился от напряжения, затаив дыхание. Ему было больно, Грейвз видел – но не щадил. Криденс вздохнул глубоко и громко, закрыл глаза, когда Грейвз оказался внутри. Короткая улыбка мелькнула на губах и пропала, с уголка глаз сорвалась слезинка.

Он выгнулся, подаваясь вверх – слишком тесный, слишком горячий, чтобы Грейвз мог долго сдерживаться – чтобы Грейвз вообще мог с ним сдерживаться. Грейвз и не стал. Не хотел. Он слышал, рывками толкаясь вперёд, короткие звонкие стоны. Они оба спешили. Криденс до боли вцеплялся ногтями в спину, будто хотел вонзиться под кожу, в рёбра, и держаться за них, врасти в Грейвза, стать с ним одним целым.

Сердце, налитое напряжением, холодело от суеверного ужаса. Грейвз целовал Криденса в губы, и будто каждый поцелуй отбирал у него силой. Криденс царапался, как испуганный кот, с перепугу влетевший на самую вершину дерева и теперь не способный спуститься вниз.

– Ещё, милый, ещё, – умолял Грейвз. Криденс слабо вскрикивал, закатывая глаза, подхватывал резкие движения бёдер, и они сталкивались, схлёстывались друг с другом в рваном и быстром ритме. – Я не отдам тебя, – прошептал Грейвз, и Криденс захлебнулся громким отчаянным стоном, – не отдам никому.

Криденс давил коленями на бока, требовательный и ненасытный, кожа стала скользкой от горячего пота. Грейвз чувствовал, что насытить его собой не успеет, не сможет. Криденс будто всё понял, заторопился, вскидывая бёдра. Его «Да, да, да…» слились в отсчёт стремительных жарких мгновений, он обхватил Грейвза за шею, беспорядочно хватая губами подбородок, рот, щёки. Скользнул ладонями по затылку, дёрнул за волосы, заставляя открыть шею, куснул под челюсть – и Грейвзу хватило, чтобы сорваться, впечататься в его тело, яростно, громко, так, что Криденс проехался лопатками по ковру, вскрикнул, обжёгшись – но не отпустил. Только замер, чуткий, дрожащий, и удивлённое счастье проступило у него на губах робкой улыбкой.

– Боже, – изумлённо прошептал он, когда взмокший Грейвз тяжело опустился на него. – Боже мой…

Потом встрепенулся, закусил губу, просунул одну руку вниз, обхватил свой член. Грейвз приподнялся, не выходя – и почувствовал, как Криденс сжал его, удерживая в себе.

– Да, Криденс, да, – прошептал он, целуя его грудь. – Пожалуйста, милый…

Криденс ахнул, ещё быстрее заработал рукой – и кончил со сладким и звонким стоном, животом прижимаясь к Грейвзу, не сдержав слёз. Дёрнул к себе голову Грейвза, делясь влажным поцелуем – и тягучей, сильной пульсацией в глубине тела.

Грейвз мечтал, что всё будет не так. В миллионах своих фантазий он видел себя – сдержанным, уверенно нежным, наблюдающим. Криденса – ласково покорным, раскрытым, очарованным. Реальность была иной. Ни одной из его фантазий не суждено было сбыться, но сейчас… сейчас всё было неважно.

Грейвз приподнялся на руках, Криденс недовольно заворчал и потянул его обратно.

– Я не уйду, – пообещал Грейвз. Поцеловал в твёрдую скулу, высвободился и лёг рядом, подложил локоть под голову.

Криденс, повернув голову, смотрел ему прямо в глаза. Будто ждал, что Грейвз скажет что-то ещё. Тот молчал, блуждал пальцами по его груди – широкой, ровной, с плоскими овальными сосками. Тело Криденса было сильным и плотным, под кожей прорезались очертания мышц. Неестественная худоба, такая, что рёбра торчали под туго натянутой кожей, как жабры, постепенно исчезала. Криденс набирал здоровый вес и, кажется, всё ещё пытался вытянуться в длину. Редкие тёмные волоски пробивались в центре груди. Грейвз дотянулся, поцеловал в них.

Криденс вдруг порывисто дёрнулся навстречу, уронил его на спину, навалился сверху. Обхватил руками, уткнулся лицом ему в грудь. Там, где он прижимался, становилось горячо и мокро. Он плакал молча, не вздрагивая и не всхлипывая, только сутулил плечи и прерывисто дышал ртом. И держал, как клещами. Сильный.

Грейвз ничего не говорил, просто гладил его по волосам, пропускал их сквозь пальцы – густые, гладкие. Вспоминал, каким Криденс был в самые первые дни – как он шарахался от своей тени, ходил, опустив голову, поглядывал исподтишка, когда думал, что его не замечают. Бледный, худосочный и истощённый. Вечно голодный, вечно мёрзнущий.

В его угловой комнате, несмотря на каминную трубу в стене, было холодно. То ли окно было плохо законопачено, то ли камин следовало топить жарче – тогда Грейвз не знал. А Криденс не посмел ни сказать об этом, ни попросить ещё одеяло. Когда на утро следующего дня после приезда в Гленгори Грейвз взял Криденса за руку, чтобы притянуть к себе и обнять, он встретил руку холодную, как лёд. Он приказал Финли утеплить комнату и выдать Криденсу ещё одеял, штуки три, пусть заворачивается хоть целыми днями. Криденс и заворачивался: спал прямо под четырьмя одеялами, а иногда кутался в них, как в плед.

Потом перестал.

Согрелся.

– Не бойся, – тихо сказал Грейвз. – Он чудовище, но я видел и пострашнее. Помнишь, я рассказывал про вендиго?..

Криденс закивал, тихо шмыгая носом.

– Я ведь буду там не один, – продолжал Грейвз спокойным и ласковым тоном. – Там будешь ты. Там будет Тесей. Там будет мистер Эйвери. Я знаю, что ты его не любишь, но он хороший союзник. Видишь – нас много.

– Почему вы не делали этого раньше? – шепотом спросил Криденс, пальцем вытирая нос. – Я бы хотел быть с вами много-много раз… Я давно хотел…

– Много-много раз у нас будет позже, – ответил Грейвз и чуть-чуть улыбнулся, когда Криденс приподнял голову. – И брось свою манеру говорить, как ребёнок.

Криденс съежился, посмотрел на него обиженно и недоверчиво. С каждым мгновением обиды становилось всё меньше, а любопытства и смущения – всё больше. Шмыгнув последний раз красным от слёз носом, Криденс нерешительно улыбнулся в ответ.

– Я не говорю, как ребёнок, – с нотками капризного упрямства сказал он. – Я говорю… правду.

– Ты говоришь, как стеснительный и несмышлёный мальчишка, – ласково поддразнил Грейвз. – А я хочу, чтобы мой любовник мог поддержать беседу посложнее.

– Как мистер Эйвери? – вспыхнул Криденс. Обида на его лице была слишком выразительна для того, чтобы быть настоящей.

– Да, – недипломатично согласился Грейвз. – Как мистер Эйвери. И как мистер Дамблдор. И как оба мистера Скамандера, и как я сам.

– Я могу поддержать сложную беседу! – с детским хамством заявил Криденс. Глаза у него засверкали, он вскинулся. Заносчиво шмыгнул носом.

Грейвз разжал руки, позволяя ему отстраниться, сдержал восхищённый смешок. Криденс в гневе был неподражаемо хорош. Гнев у него, впрочем, быстро сменился смущением. Кажется, он только сейчас по-настоящему осознал, что Грейвз был обнажён.

Грейвз, улыбаясь, откровенно наслаждался его замешательством. Закрываться или целомудренно заворачиваться во что-нибудь он не собирался, тем более что под рукой у него для этой цели был или угол ковра – или диванная подушка. Выглядеть голым идиотом, который прикрывается, чем попало, Грейвз не собирался.

Криденс, дорвавшись до возможности разглядеть его, теперь жадно, практически алчно шарил взглядом по его телу, будто не верил, что эта роскошь ему доступна. Грейвз улыбался, не мешая тёплой ладони скользить по груди и по животу. Криденс взволнованно дышал, его взгляд беспорядочно бегал от груди к плечам и шее, от них к паху, коленям, цеплялся за руки и пальцы, поднимался к лицу, будто Криденс проверял, не передумал ли Грейвз, не сердится ли он, что его так бесцеремонно, бессовестно разглядывают.

Во взгляде Криденса сквозило какое-то детское изумление, будто он вообще раньше не представлял, что Грейвз может существовать в плоти и крови, что белая рубашка, чёрные брюки и чёрный жилет не являются частью его сущности, не растут прямо из кожи.

Грейвз чувствовал себя польщённым этим голодным взглядом. Он больше не чувствовал, что что-то не так. Не хотел отделять его от себя даже тонкой тканью рубашки.

– Я не делал этого раньше, – сказал он, отвечая на заданный вопрос, и медленно водя пальцами по спине Криденса, – потому что мы оба были к этому не готовы.

– Я всегда был готов, – заявил Криденс и густо покраснел.

– Нет, – Грейвз улыбнулся в ответ и легонько, шутливо тронул его пальцем за нос. – Ты оказался готов, когда потерял всякий стыд и чуть не порвал на мне рубашку.

– А вы?..

Криденс демонстрировал лицом всё многообразие оттенков густого румянца. У него был красный нос, красный лоб, красные уши и даже красный подбородок.

– А я оказался готов, когда меня это совершенно не обеспокоило, – сказал Грейвз и глянул на часы на каминной полке. Половина второго. Улыбка стаяла с губ сама собой. – Нам пора, – тихо сказал он.

От столика в глубине ресторана, где они с Криденсом заняли место, отлично просматривался весь зал. Господин посол всегда резервировал стол у окна, и Грейвз сел так, чтобы оттуда его было хорошо видно.

Лихтенберг и Эйвери появились без пяти минут два. Грейвз встретился с ними взглядами, и Талиесин счёл необходимым подвести своего спутника поближе, чтобы представить приятелям-американцам: мистеру Грейвзу и мистеру Уэйнрайту.

Германский посол Тиль Лихтенберг был таким явственно породистым потомком викингов, что по нему, казалось, можно было бы проследить весь путь суровых северных воинов сквозь века.

Лёд и сталь, – подумал Грейвз, пожимая твёрдую сильную руку. Лёд – светящиеся голубые глаза на грубом, красивом прямоугольном лице. Сталь – прямая спина, прямой взгляд и математически скупые жесты. Улыбка на таком лице казалась неестественной. Рядом с Талиесином он выглядел, как большая белая акула рядом с колибри: проглотит и не заметит.

Впрочем, Грейвз знал, что колибри – это притворство. Талиесин прикидывался маленькой безобидной птичкой, а на деле вполне мог оказаться жизнерадостным крокодилом. Вот и посмотрим тогда, кто кого.

Если мистер Лихтенберг и был рад познакомиться с Грейвзом, он этого никак не выдал. Его вежливость была прохладной и незаинтересованной. Это только укрепило Грейвза в подозрении, что на самом деле господин Лихтенберг крайне заинтересован: слишком уж хорошо он это скрывал. Отбросив ложную скромность, Грейвз мог с уверенностью сказать, что занимал в прошлом слишком высокий пост и был слишком нелюбим в Германии, чтобы её посланник был так показательно равнодушен к его персоне.

Интересно, что привело его в ряды сторонников Гриндевальда?.. Идеология?.. Желание открыть магический мир не-магам?.. Грейвз чувствовал острое сожаление, что нельзя объединить столики и завязать разговор на эту волнующую тему. Он проводил господина посла взглядом, и когда тот занял свой столик у окна, поймал на себе несколько коротких изучающих взглядов. Да, мистер Лихтенберг явно был заинтригован. Расчёт был верным. Теперь он наверняка заведёт разговор с Талиесином, а потом доложит всё Гриндевальду… Может быть, у них с Криденсом осталось время до вечера. Или до завтра. Совсем немного, но оно ещё есть.

Криденс выглядел хмуро. Грейвз успокаивающе улыбнулся ему и взял у официанта меню. Заказал бутылку розового вина, отбивную с шалфеем и сливками и мятное печенье на десерт. Криденс выбирал долго. Сдерживая немного нервное хихиканье, расспрашивал, что означали смешные французские слова: киш лорен, рататуй, фрикассе. Хождения по таким местам наконец стали для него привычными, и он больше не пытался найти что-нибудь попроще и подешевле, а выбирал, полагаясь исключительно на свой вкус. Вкус у него был с налётом экзотики: он любил острое, кисло-сладкое, пряное и, как оказалось, обожал маринады.

– Магия может отправить письмо в прошлое?.. – спросил Криденс, когда молчаливый вежливый официант в белой куртке отошёл от их столика.

Грейвз помрачнел. Как бы он хотел, чтобы это было возможно. О скольких ошибках он бы предупредил, сколько советов он бы дал самому себе… Скольких людей он бы спас. Родители не отправились бы в тот круиз. Лоренс…

– Нет, – коротко ответил он, вынырнув из своих мыслей. – Нельзя. А кому ты бы хотел написать? – спросил он, чтобы поддержать разговор.

Криденс взял вилку, задумчиво повертел в пальцах.

– Себе, – сказал он.

Да, это был очевидный ответ. Грейвзу стало любопытно, о какой ошибке Криденс хотел бы предупредить себя. Не доверять Гриндевальду? Попытаться найти Грейвза, когда всё только ещё началось?.. Пожалуй, на месте Криденса он бы так и сделал. Он бы и сам предупредил себя, будь у него эта возможность.

– Я сказал бы себе, – негромко продолжал Криденс, – что вас не надо бояться. Что вы хороший человек, что вы…

Он ненадолго прервался, опустил глаза. На его скулах проступил румянец. Он смотрел в пустую тарелку, на которой глянцево блестел огонёк зажжённой свечи, будто искал там ответ. Он слегка ссутулился, но голову в плечи не втянул. Грейвз наблюдал за ним с неподдельным интересом. Нет, не потому, что Криденс вдруг решил наговорить ему комплиментов. Не потому, что ждал благодарности. А потому, что Криденс – впервые – оглянулся назад и увидел, как сильно он изменился. Осознал, отчётливо и ясно, кого должен благодарить за свою новую жизнь – и хотел это выразить.

– Я бы сказал, что вы самый лучший и терпеливый друг, что я могу доверять вам, что я могу говорить с вами…

Криденс говорил тихо, не поднимая головы, и Грейвз вслед за ним задерживал дыхание, проникаясь его волнением.

– Я бы сказал, что у вас есть ответы… все ответы на все вопросы, и что вы не рассердитесь, если я буду спрашивать вас…

– Так и есть, Криденс, – тихо, почти шепотом, отозвался Грейвз. – Я очень рад, что сейчас ты это понимаешь.

– А ещё, – Криденс вскинул глаза, и они неожиданно оказались весёлыми, – я бы сказал, что нужно сделать, чтобы вы забрали меня с собой.

– Что же это? – с улыбкой спросил Грейвз, не чуя никакого подвоха.

– Я бы рассказал, чему вы меня учили, – тихо сказал Криденс, лукаво глядя на него сквозь ресницы. – Я бы сказал – когда в следующий раз мистер Грейвз придёт к тебе, позаботься, чтобы вас никто не увидел, встань на колени и сделай всё в точности, как я скажу. Постарайся как следует, и ты увидишь, что он очень быстро вернётся к тебе… Нет, даже не так, – он вдохновлённо перебил себя, – пусть вас кто-нибудь увидит, пусть это будет Мэри Лу – она будет такой злой, что мистеру Грейвзу придётся защитить тебя, и он заберёт тебя к себе.

Криденс гордо сверкал глазами, довольный своим планом.

Грейвз прикрыл рот рукой, кашлянул, облокотившись о стол. Опустил глаза. Первыми у него заполыхали уши. Он осторожно положил вилку, звякнув о край тарелки. Криденс удивлённо смотрел, как на его спокойном лице отчётливо проступал густой пунцовый румянец.

– Криденс, – сипло сказал Грейвз. – Криденс, что ты несёшь…

Он сдержанно дышал, не поднимая глаз, старался взять себя в руки, но всё было безуспешно. Краска медленно заливала лицо всё ярче и ярче – растекалась по крыльям носа, по скулам, поднималась до самых корней волос. Грейвз закрыл глаза, чувствуя, как лицо полыхает, будто его обожгло. У него задрожали ресницы.

Криденс, сам не зная того, ткнул наугад и своей шуткой попал в самое сердце фантазий Грейвза, в самую мякоть, так, что Грейвз даже не мог сохранять лицо. Сколько раз он представлял себе эту картину, именно эту картину – он встречается с Криденсом, они гуляют по пустым переулкам, останавливаются, Криденс встаёт на колени – и старается, старается изо всех сил, неумело, доверчиво и очень послушно.

Грейвз закрыл руками лицо. Сладкий, чарующий стыд жёг его изнутри так, что к глазам подступали слёзы. Он едва мог дышать, даже воздух казался раскалённым.

– Сэр?.. – в замешательстве прошептал Криденс.

– Болтливый мальчишка, – сипло ответил Грейвз, не в силах отнять от лица руки. Он понимал, что нелепо выглядит, что выдаёт себя с головой, если только у Криденса хватит ума догадаться, в чём дело. Он понимал, что на него сейчас могут начать обращать внимание. У него не было сил встретиться с Криденсом взглядом, потому что во взгляде читалось бы – да, Криденс, да, если бы ты только мог, ты не знаешь, как я мечтал об этом, Криденс, как я представлял себе это в деталях, в подробностях, сотни раз, как я хотел, чтобы ты так и сделал тогда, да, Криденс, ты прав, я вернулся бы очень быстро, ты всё обо мне понял, ты всё понял…

Резко втянув воздух носом, Грейвз убрал руки. Криденс выглядел ошеломлённым и даже слегка напуганным. Он шарил по лицу Грейвза глазами, не веря, не понимая, как сумел вогнать его в краску.

– Простите, сэр, я не хотел вас…

По нему читалось, как он пытается подобрать нужное слово, постепенно осознавая, что натворил. Не хотел вас обидеть? Но Грейвз не был обижен. Он напряжённо улыбался, и это было совсем не похоже на обиду. Не хотел вас сердить?.. Сердитым Грейвз тоже не был. Не хотел вас… смущать?.. Криденс тоже начал краснеть – догадался. Нашёл нужное слово.

– Помнишь, однажды, – хрипло сказал Грейвз, – я сказал, что часто думал о тебе, когда мы встречались?..

Криденс кивнул, не сводя с него глаз.

– Так вот, – Грейвз кашлянул, чтобы прочистить горло, – об этом я тоже думал.

Официант поставил перед ними тарелки, и Грейвз поднялся, воспользовавшись естественной паузой.

– Извини меня, Криденс, я отойду на минуту, – сказал он самым фальшивым и нейтральным тоном, на который сейчас был способен.

В туалетной комнате он открыл воду, наклонился над раковиной и плеснул холодной водой в лицо. Он чувствовал пальцами пылающую кожу. Кажется, никогда в своей жизни, даже в детстве, даже в юности, даже когда Гриндевальд выпытывал у него все эти подробности, он не испытывал такого обжигающего стыда. В зеркало на себя он не смотрел – не хотел видеть, до какой степени красным было лицо.

Открылась дверь, в туалетную комнату зашёл кто-то ещё. Грейвз не обернулся, следуя неписанному правилу ни с кем не заговаривать и ни с кем не встречаться взглядом в подобном месте. Вошедший встал у другой раковины, кончиками пальцев поправил зеркало в изящной старинной раме, висящее перед ним. Грейвз набрал воды в горсти и ещё раз плеснул в лицо, чувствуя некоторое облегчение от прикосновения прохлады к разгорячённой коже. Сквозь пальцы заметил светло-серый рукав пиджака господина Лихтенберга.

Что, неужели сейчас?.. Так быстро!.. Он даже не может подать знак Криденсу, попрощаться с ним!..

Ты уже попрощался, – напомнил внутренний голос. – Сегодня. Он справится. Он уже сильный.

Увидимся ли мы с тобой снова, мой мальчик?.. – обречённо подумал Грейвз.

Он вскинулся, изображая замешательство, когда Лихтенберг выбросил палочку из рукава и коснулся зеркала. Дёрнулся за своей к карману, но, конечно же, не успел. Стеклянная гладь вздрогнула, исказилась бесконечным зеленоватым коридором, теряющимся в темноте. Лихтенберг толкнул его в спину, и Грейвз провалился в зеркало.

Не страх, а любовь (Криден Бэрбоун)

Криденс сидел за столиком, не поднимая глаз. Из горки салата на тарелке на него смотрел ломтик сочного помидора. Криденс чувствовал с ним какое-то родство, потому что сейчас он наверняка был такой же красный. Ему было и стыдно, и весело, он кусал губы, но не мог перестать улыбаться.

Ляпнул, что в голову пришло – и, пожалуйста, вогнал Персиваля в краску. Криденсу хотелось глупо хихикать от смущения, но он держался, плотно сжимал губы. Когда Персиваль вернётся, надо будет, наверное, извиниться. Он крутил в пальцах нож и вилку, просто чтобы занять руки, и с нетерпением поглядывал на дверь туалетной комнаты. Вот сейчас Персиваль выйдет, и он ему скажет… скажет, что это была шутка. Если, конечно, Персиваль не будет на него злиться. Но с чего ему злиться? Криденс же не сказал ничего плохого, только правду – что всегда хотел, чтобы мистер Грейвз поскорее забрал его с собой. А тут такой чудесный способ, который им обоим точно понравился бы.

У Криденса горели щёки, он посматривал на дверь, сдерживая непроизвольные смешки, и ждал, ну когда же. Когда же!

Он никогда не думал, что в мире существует хоть что-то, способное смутить Персиваля. Это Персиваль всегда находил способ смутить Криденса – откровенные слова, горячие взгляды, от которых лицо загоралось огнём, и хотелось немедленно спрятать его у Персиваля на груди. Вот как сейчас.

Криденс был счастлив, смущён и обижен, но обида была какой-то дурашливой, не всерьёз. Хотелось поскорее дождаться его, чтобы спросить. Персиваль ведь хотел, чтобы Криденс приходил к нему с любыми вопросами. Вот он и придёт. Не здесь, не в ресторане, а когда они вернутся домой – придёт, отбросив стыдливость, и спросит. Один простой, отчаянный вопрос – почему?!.. Если вы хотели, если вы думали – почему вы молчали?.. Столько времени упущено!.. Я бы давно научился!..

От голода уже сосало под ложечкой, но он ждал, не прикасаясь к еде. Они всегда ели вместе, это была их традиция, их ритуал, который ни разу не нарушался. Даже в то ужасное время, когда Криденс думал, что Персиваль больше не хочет от него ни поцелуев, ни ласк, этой глупой, неумелой, но искренней благодарности. Даже тогда, когда Криденс думал, что Персиваль нашёл себе кого-то другого, они встречались за столом каждый день, хотя каждый раз был для Криденса пыткой. Он незаметно втягивал носом воздух, с ужасом ожидая, что расслышит тот самый, чужой, ненавистный запах: горький ландыш и сладкую розу.

В зал вышел посол Лихтенберг. Оправил манжеты, поправил волосы, уложенные светлой волной. Вернулся к столику.

Прошла минута. Другая. Персиваль не появлялся.

Ещё минуту Криденс унимал беспокойство.

Ещё минуту – старался не очень-то беспокоиться.

Потом он начал бояться.

Мистер Эйвери крутил в пальцах бокал светлого вина, от него на белую скатерть ложились золотистые блики, как солнечные зайчики. Криденс смотрел то на него, то на дверь туалетной комнаты, продолжая надеяться, что Грейвз сейчас выйдет. Всё веселье пропало, и голод испарился за ним. От страха в желудке всё скручивалось холодным липким узлом, будто он проглотил жабу, и она перебирала там холодными лапками, тяжёлая, как камень. От запаха еды мутило.

Мистер Эйвери мелкими глотками пил вино, будто воду от икоты. У него на лице была скука. Мистер Лихтенберг резал мясо и что-то негромко ему рассказывал. Криденс слышал голос, но не разбирал ни слова – только шипящее бормотание, как у испорченного радио, которое вместо музыки ловит трескучий шум.

Криденс гипнотизировал взглядом дверь, но минуты летели, а дверь оставалась закрытой.

– Вы сегодня необычно молчаливы, – вдруг разобрал Криденс. Будто радио настроилось на нужную волну, а может, он так затаил дыхание, прислушиваясь, что теперь мог расслышать даже чужой разговор.

Мистер Эйвери со скучающим видом глотнул вина и поднял глаза к потолку. У него было белое лицо, как у напудренного циркового клоуна, не хватало только нарисованных глаз с жирными чёрными ресницами и яркого красного рта, у которого один край задирается вверх, а второй кривится вниз.

– Я обижен на вас. Вы заставляете меня ехать в Дурмштранг, – капризным тоном сказал мистер Эйвери. Рот у него, казалось, ещё чуть-чуть – и съедет набок точно по-клоунски, вверх и вниз.

– Я думал, вам нравится, когда вас заставляют.

Мистер Лихтенберг улыбался холодно и жутко, у него был не рот, а порез бритвой. Только не яркий, свежий, с запёкшейся кровью – а старый, давно затянувшийся, и губы – как бледно-розовые рубцы. Он говорил хрипло, спотыкаясь и шипя своими губами, будто они у него онемели и он не мог говорить, как все люди.

– Мне нравятся мужчины с акцентом, – игриво улыбаясь, заявил мистер Эйвери.

Криденс смотрел на них, как заворожённый. Ему было мерзко и гадко, что они сидят здесь вот так, флиртуют, пьют вино, улыбаются друг другу в глаза, а мистер Грейвз в это время уже в плену, он уже с Гриндевальдом, он уже далеко.

– У вас там вечно зима, – мистер Эйвери кокетливо склонил голову набок. – Я слышал, там все носят овчину. Она воняет, – он сморщил нос. – А всё, что не пахнет овчиной, пахнет кислой капустой и пивом. Ради вас я иду на огромные жертвы. Скажите хотя бы, что будете меня ждать.

– С нетерпением, – сухо ответил тот, но глаза у него на мгновение вспыхнули, как солнце блеснуло в снежной пустыне.

Криденс вздрогнул, будто его пробрал ледяной ветер. Он уже и забыл, что это за чувство – и вот оно вернулось, знакомое, огромное и тяжёлое. Одиночество.

Когда-то давно, в прошлой жизни, в Нью-Йорке, его самый ужасный страх был не тот, что Мэри Лу разозлится и однажды изобьёт его до смерти. Он боялся, что придумал себе мистера Грейвза. Все сироты выдумывают родителей, которые однажды придут и найдут потерянных детей. Он слышал эти истории от беспризорников, у которых был то папа-банкир, то мама-актриса, и только непреодолимые обстоятельства разлучали их со своими детьми. По ночам, лёжа на жёсткой кровати в закутке под крышей церкви, Криденс до холодного пота и скрюченных пальцев боялся, что выдумал мистера Грейвза. Красивого, доброго мистера Грейвза с ласковыми руками. Он так хотел каждый раз попросить у него что-нибудь на память, открутить хотя бы пуговицу с его пиджака, чтобы спрятать в подкладку шляпы и иногда прощупывать её там – не привиделось, не приснилось. Но у мистера Грейвза все пуговицы держались крепко. Криденс решился однажды подёргать – нет, невозможно. Ему на память оставался лишь запах – глубокий, чистый, табачный, бумажный. Сосновый, солнечный, океански-солёно-просторный.

И вот опять. Тот же самый страх подкрался к нему со спины, накрыл, будто пыльным мешком из-под мёрзлой картошки. Нужно встать и уйти. Сейчас же. Домой. Ждать письма, как условились.

Домой. Когда-то это значило «в Гленгори», но тот дом стал чёрным скелетом, воняющим гарью. Сейчас это значило – туда, где они провели последние несколько дней. Рядом с Грейвзом – любое место было бы домом.

Где-то недалеко ударил церковный колокол. Криденс машинально дёрнул рукой к горлу, туда, где раньше носил распятие. Мистер Грейвз не верил в бога, и Криденс теперь – тоже. Раньше он целовал истёртый потемневший крестик, бормоча молитвы о спасении своей души, но мистер Грейвз забрал у него бога, забрал шнурок с распятием, и молиться стало некому.

Только бы они не ошиблись. Только бы Гриндевальд правда оставил Персиваля в живых. Только бы он ничего с ним не сделал. Криденс сидел, как парализованный, ждал и боялся, что в любую секунду кто-то вынырнет перед ним из вихря перемещения и протянет ему письмо. Мистер Эйвери нежно улыбался своим клоунским ртом и говорил звонким голосом:

– Только ради вас, Тиль, я поеду в эту чудовищную страну к вашим грубым мужланам с посохами. Но не ждите, что мы с Трезоро задержимся там хотя бы лишнюю минуту.

– Трезоро?.. – спросил тот.

– Я же вам говорил, – с упрёком сказал мистер Эйвери. – Трезоро, мой лабрадор. Совершенная душка. Такой ласковый, такой весёлый… Даже не пытайтесь заставить меня ехать без него, – с внезапной угрозой заявил он. – Трезоро так привязан ко мне, что заболеет, если я оставлю его в Лондоне.

Мистер Лихтенберг пил чай и рассеянно смотрел в окно. Мистер Эйвери смеялся и длинно рассказывал, как Трезоро прячется от грозы под кроватью, как он любит куриные крылышки и какая была умора, когда он сгрыз апельсин вместо мячика.

Криденс слушал его неприятный голос, замерев на самом краешке стула. Смотрел в нетронутую тарелку, одеревеневшими пальцами держал нож и вилку. Он читал в энциклопедии, которую подарил Персиваль, как инквизиторы пытали колдунов. Кто-то невидимый вот так же пытал его прямо сейчас. Ладони жгло пустотой, как кипятком – не дотронуться, не дотянуться, не встретить руки, плеча. А в груди – наоборот, было тесно, будто кто-то сжал её железными клещами, выдавил воздух, оставив внутри только слёзы, и Криденс давился страхом, кашлял им, но не мог его вытошнить.

Он сам сейчас отхлестал бы себя по ладоням до крови, лишь бы прогнать пустоту. Пусть боль, пусть хоть что-то, пусть что угодно. Пусть скорее придёт письмо, пусть всё начнётся, лишь бы не ожидание, едкое, как кипящее масло. Пусть уже будет опасность, чтобы пришлось что-то делать, но не ждать, не молчать, не сидеть, не бояться.

Нет ни Финли, ни Ньюта, ни Тины – никого нет, он один. Криденс уже даже был готов подойти к мистеру Эйвери и спросить его хоть о собаках, хоть о погоде. Он ненавидел его, всё ещё ненавидел, но лучше смотреть на него и ненавидеть, чем бояться без конца и без края.

Мистер Грейвз не говорил, что будет так страшно. Если бы Криденс знал, как это будет – он бы малодушно упал к его ногам, обнял колени и взмолился остаться, сбежать, поселиться в глухой чаще, в самой глубокой пещере, лишь бы никогда не приходилось бояться так сильно.

Он жалел, что не сохранил ни одной старой газеты, из которой можно было бы вырезать колдографию с мистером Грейвзом. Но тогда, в феврале, Криденс наивно полагал, что мистер Грейвз никогда его не оставит. Он ведь обещал.

Но оставил. Оставил!

Почему нельзя было жить тихо, в Гленгори? В том доме с садом и двумя спальнями через стену, с завтраками за одним столом, шахматами, разговорами, поцелуями? Почему нельзя было остаться счастливыми там? Персиваль столько сделал для магического мира, пусть теперь это делает кто-то другой! Кто-то, кто не брал к себе Криденса, не обещал заботиться о нём, не целовал его на ночь и не говорил никаких ласковых слов.