Текст книги "Как приручить Обскура (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 57 страниц)

У Криденса закружилась голова, он задохнулся. Гриндевальд не понял… Это было не Зеркало Путешествий. Это было Зеркало Бесконечности. Каждая поверхность, отражающая свет, будь то поверхность озера, капля росы, серебряная ложка, отполированый до блеска носок сапога, круглый бок чайника, осколок бутылки, лужа, льдинка – всё это, вся эта бесконечность содержалась в одном зеркале. Оно могло привести куда угодно откуда угодно, потому что во всех этих отражениях оно было – едино. Роса высыхала на траве, и зеркало становилось на часть бесконечности меньше, а потом падал дождь, разливались лужи, и зеркало становилось на бесконечность больше. Серебряные приборы прятали в ящик – и оно становилось на бесконечность меньше. Мальчишка, играя, шлёпал по лужам, и в веере брызг оно становилось на бесконечность больше. Оно дышало, пульсировало, как живое сердце. И где-то там, в этих бесконечных отражениях, была бесконечность отражений Персиваля. В этой бесконечности у Криденса был один-единственный шанс узнать ту самую сдержанную улыбку и те самые лучики морщин возле самых глаз.

И если он ошибётся, Персиваль умрёт.

– Криденс! – закричал ему кто-то.

Он обернулся, будто выныривая из-под воды, через силу вдохнул.

Тесей стоял на пороге разгромленной комнаты, за ним держался Талиесин. Гриндевальд с усмешкой отступил от зеркал, усмехнулся, размял запястье.

– Там мистер Грейвз, – шепотом сказал Криденс. Сам себя не услышал, кашлянул, повторил: – Мистер Грейвз заперт в зеркале! Я иду за ним.

– Иди, – отозвался Тесей, не спуская глаз с Гриндевальда. – Мы тут справимся.

– Я бы не был в этом настолько уверен, – прошептал Талиесин.

Отвернувшись от них, Криденс туманом расплылся в воздухе, обнял бесконечное зеркало и потянулся ко всем его отражениям, уходя не в отдельное место – уходя в лабиринт, в мутный коридор зеленоватого стекла, в тишину, уходя в пространство всех-отражений-сразу.

Гриндевальд смотрел ему вслед, изумлённо и разочарованно.

В разбитом окне вдруг возник ещё один человек. В грязном серо-коричневом пиджаке, замызганных брюках, припорошенный белой пылью.

– Ньют! Где ты был! – Тесей рванулся было к нему, но Гриндевальд, очнувшись, бросил Петрификус Тоталус. Тесей, окаменев, завалился назад, Талиесин поймал его на руки:

– Фините Инкататем! – и Тесей запоздало прикрылся щитом, освобождённый от чар.

Коротким прыжком аппарации Ньют оказался рядом.

– Я был на корабле, – бросил он. – Криденс его… сломал. И я выбрался.

Гриндевальд ударил опять, его заклятие пробило три выставленных щита и ударило в Ньюта.

– Фините Инкататем! – бодро скомандовал Талиесин, поймав Ньюта. – У него Старшая палочка.

Гриндевальд раздражённо улыбнулся

– У Альбуса слишком длинный язык. Что же он сам не пришёл?.. Побоялся?..

Он не спешил нападать, будто наслаждаясь предвкушением близкой победы. Усмехался, поигрывая палочкой, переводил взгляд с одного лица на другое.

– Что нам делать? Командуй! Ты тут аврор! – выдохнул Талиесин.

– Не кучкуйтесь, здесь тесно. Гоните его наружу, – отозвался Тесей. – Если разобьём зеркала…

Он не закончил, но это и не потребовалось. Если зеркала разобьются – и Криденс, и Грейвз просто не смогут вернуться.

Ньют аппарацией прыгнул за спину Гриндевальда. Тот развернулся мгновенно, ударил ветвистой молнией, но не попал. Хлипкие стены туалетных кабинок смяло, они обуглились, вспыхнули. Талиесин, пьяный и смелый от ужаса, залил их потоком воды.

– Аппарируйте! – Ньют на мгновение возник рядом с ним и снова исчез, объявился в разбитом окне.

– Аппарировать! Как? Взявшись за руки? – Талиесин с отчаянием бросился в другую сторону. – Я не аврор! Я дипломат! Я не умею так быстро!..

– Он один, а нас трое! – бросил Тесей. Он обстреливал Гриндевальда Экспеллиармусами, но тот отбивал их все, заслонившись щитом. – Врассыпную! Двигайтесь!

Ньют мелькал перед глазами, как бешеный заяц. Его аппарация была такой быстрой, что казалось, он делает новый прыжок, не закончив прежний. Талиесин побоялся, что в любую секунду Ньюта просто размажет по площади.

Раньше, когда Грейвз был рядом, Талиесин думал, что у него хватит смелости подойти к Гриндевальду и плюнуть ему в лицо. Как это было смешно! Сейчас он отчётливо понимал, что ему здесь не выжить. Он не аврор, превосходно владеющий боевыми заклятиями. Он не учёный, привыкший уворачиваться от драконов и прочих тварей. Он обычный, заурядный министерский клерк, и он будет убит здесь этим старым, некрасивым безумцем. Потому что единственное заклинание, которое он знал в совершенстве, было – Акцио.

Воздух звенел и трещал от разрывов и вспышек. Гриндевальд обстреливал их гроздьями белого пламени, но даже ему было трудно попасть по резвым мишеням. Палочка давала ему преимущество, но его заклятия не умели наводиться на цель.

– Ты! – он окликнул Талиесина. – Я знаю Скамандеров! А ты ещё кто такой?..

– Я никто! – отчаянно крикнул тот. – Меня тут вообще не должно было быть!

От паники у него дрожало всё сразу: голос, руки, ноги, сердце прыгало то в желудок, то в горло. Он швырял в Гриндевальда осколки фаянса от расколотых раковин, камни, стёкла, рулоны бумаги, халаты, тапочки – всё, на что падал взгляд. Он был бесполезен в бою, но зато он мог помешать ему попасть по Скамандерам, и он делал то, что умел лучше всего. Создавал шум.

Тесей получил удар в спину, споткнулся, взмахнул руками.

– Инсендио!

– Акцио! – бросил Талиесин, и Тесея через всю комнату швырнуло ему прямо в руки из-под мощного сгустка огня.

Швырнуло, да не дошвырнуло – Тесей аппарировал прямо в полёте, укрылся за грудой камней.

Они кружили, как карусель, вокруг Гриндевальда, и, казалось, это не кончится уже никогда. Он был как будто всесилен. А по лестнице в башню уже бежала толпа старшекурсников, которую вёл фон Шперинг. Заполнив разгромленную гостиную, они сомкнулись, приняв боевую позицию. Выставили вперёд посохи, будто копья.

«Нам конец», – обречённо подумал Талиесин.

***

Он слышал это весь день. Он видел знаки. В зерне, рассыпанном из мешка. В разговоре воды, льющейся из кувшина. В тенях, которые ложились на землю от могучих деревьев. Он слышал зов.

Ночью он ушёл за пределы стойбища. Разжёг костёр в бледном свете луны, затянул длинную песню для духов. Колотушка, украшенная лентами, била в козлячью шкуру шаманского барабана. Он танцевал и пел. Он знал, что его песня слышна по обе стороны мира, что она станет дорогой тому, что хочет прийти. Он пел и кружился вокруг костра. Дорога из мира духов – непростая дорога. Сколько шагов шаман сделает вокруг костра – настолько сократится путь духа. Он будет идти по его следам, он будет идти, держась за голос, за длинную песню, длинную, как верёвка, протянутая в тумане.

И когда он пришёл, шаман остановился. Ноги гудели от ударов пятками в землю, горло дрожало, устав выпевать дорогу. Возле костра стоял дух. Молодой мужчина, одетый, как воин из тех, что стоят на страже зари. Совсем молодой. С глазами, тёмными, как густая лесная тень, в которой не видно тропы. С лицом, как рябь на воде.

– Сойка, – сказал он. – Сойка Летящая Через Дождь.

Сойка кивнул и протянул духу свою трубку в знак уважения. Он не удивился, что в мире духов известно его имя. Он был шаманом уже четверть века. В мире духов у него было много друзей.

– Я слушаю, – сказал Сойка.

Воин взял предложенную трубку, покрутил в руках, явно не зная, что делать с ней дальше.

– Персивалю нужна твоя помощь, – сказал дух. – Он умирает.

Больше никто не умрёт

Грейвз поднял тяжёлое кресло из красного дерева, взвесил его на руках. Прочные ножки, резная спинка, будто перевитая лентой, два ряда золочёных гвоздиков по краю обивки. Поздний Чиппендейл, красивая вещь. Он покачал его на руках, примеряясь к весу.

Швырнул в проклятое зеркало.

Кресло отскочило от стекла, не оставив на нём ни царапины, рухнуло на пол.

Он был заперт.

Грейвз не знал, сколько он уже здесь. Дни?.. Часы?.. Недели? Он не чувствовал времени. Его терпение кончилось уже очень давно. Он содрал ногти, пытаясь выцарапать зеркало из рамы. Сбил костяшки пальцев, пытаясь разбить стекло. Все эти попытки были бессмысленны, он был заживо похоронен в просторном гробу.

Заживо ли?..

Верить ли Гриндевальду, что он уже мёртв?

Грейвз не чувствовал себя мёртвым, он чувствовал ярость, он чувствовал страх, он чувствовал боль, врезаясь кулаком в неподвижное стекло. Он чувствовал уничтожающую вину за то, что так глупо попался в его ловушку…

И ничего больше. Ни усталости, ни голода, ни жажды. Он гнал от себя мысли о том, что в этот раз Гриндевальд не обманул. Он, Персиваль Грейвз, умер. Просто никак не мог смириться со своей смертью. И никто не придёт вызволить его из плена, потому что плена, по сути, нет. Он просто умер. А мёртвые не возвращаются.

Поддаваясь унынию и апатии, он думал – как хорошо, что в голову всё же пришла мысль позаботиться о Криденсе. Дать ему новое имя, отдать ему всё своё состояние. Мальчик стал сильным. Он погорюет, конечно, но справится. Есть в этом даже какая-то злая ирония – им вдвоём тоже выпало всего несколько месяцев. Почти как с Лоренсом. Наверное, это судьба – первая любовь обрывается в тот миг, когда меньше всего ждёшь. Даже не попрощались…

Он вскакивал, прогоняя от себя эти мысли. Нет, Гриндевальд обманул. Он всегда так делал. Он хороший игрок, знает, что нужно сказать, чтобы Грейвз корчился от беспомощности. В этих пытках он мастер.

Грейвз перебирал заклинания, все, что знал, пытался поджечь дверь, высадить окно, сорвать обои и добраться до каменной кладки своей тюрьмы, пытался разбить зеркало… Бесполезно. Огонь гас, не оставляя следов на белой краске, будто та была зачарована. Зеленоватые обои с золотыми цветами сопротивлялись любым повреждениям, будто шкура дракона. Ничего не менялось. Он был заперт.

Когда отчаяние сменялось надеждой, он твердил себе, что Криденс найдёт его. Криденс придёт, рано или поздно. Надо просто дождаться и не сойти с ума. Постараться ради него сохранить рассудок. Грейвз мерил шагами комнату, декламировал вслух всех поэтов, которых знал. Потом, не выдержав, кидался к зеркалу и вглядывался в темноту до пятен в глазах. Он был бы рад сейчас даже Гриндевальду.

Но за чёрным стеклом было пусто.

Грейвз взял кресло, поставил перед собой. Присев, расшнуровал ботинок, стащил с ноги и поставил на полосатую фиолетовую обивку. Отвернулся, для верности досчитал до трёх. Повернулся – кресло стояло на месте, придавленное материальностью чёрного каблука. Похоже, его ботинок оказался сильнее этой таинственной магии, всегда возвращающей комнату к изначальному виду.

Грейвз хмыкнул – это было уже кое-что. Он сел на пол, так и оставшись в одном ботинке. Снял с шеи галстук, внимательно изучил ткань, по-деловому прощупал швы. Зубами, ногтями и грубой силой распорол его на аккуратные части. Распустил на длинные нитки. Режущими чарами было бы быстрее, но о скорости он сейчас не заботился: он убивал время. Разложив нитки на полу рядом с собой, он взял себя за запястье, нащупал подушечкой большого пальца ровный, как часы, пульс.

– И – раз. И – два. И – три. И – четыре.

Через шестьсот тактов – десять минут (приблизительно десять, но точность его не волновала) – он взял одну нитку и завязал её на подлокотнике кресла. Через тысячу двести ударов повязал вторую. Через тысячу восемьсот – третью.

Отмерив таким образом три часа, он понял, что и это не выход. Ему показалось, что прошла целая вечность, но на подлокотнике было повязано всего восемнадцать ниток. Если он отсчитает так сутки, он точно свихнётся.

Постепенно, медленно, в нём пробуждалось смирение. Он ничего не мог изменить. Он мог только ждать. Он должен был ждать. Он ждал… Сидя на полу среди ниток и обрывков шёлка, запрокинув голову на диван, он дремал.

Тьма внутри зеркала колыхалась, клубилась, жирнела, как удушливый чёрный дым. Секунда за секундой, отражение за отражением, она похищала и его ярость, и его отчаяние, и его решимость – незаметно, невесомо, как нежный дементор, она высасывала его жизнь.

***

Криденс стоял и смотрел, опустив руки. Уходя в зеркала, он не знал, чего ждать, но такого… такого он точно не ждал.

В бесконечном лабиринте зеленоватого стекла были сотни, тысячи Персивалей. Они стояли в зеркалах, как в витринах, обрамлённые тяжёлыми рамами. Будто Криденс остановился посреди бесконечного города, где торговали Персивалями Грейвзами, вот только тут не было ни вывесок, ни дверей в лавку, чтобы зайти и купить одного себе.

Криденс оглядывался, скользил глазами по одинаковым лицам. Он знал, что только один окажется настоящим. Но они казались настоящими все!..

Отражая друг друга, отражаясь друг в друге, сотни Грейвзов одним движением поднимали голову и смотрели куда-то вдаль, поверх Криденса, лёгким задумчивым взглядом. Тысячи Грейвзов синхронно клали тысячи рук в тысячи карманов. Миллионы Грейвзов одновременно улыбались своим мыслям, переминались с ноги на ногу, спокойно вздыхали. Ни один из них не замечал Криденса.

А что, если Гриндевальд был прав?.. Холодный ужас, будто сквозняк, пробрался за шиворот. А если он не сумеет узнать того самого, единственного?

Нет, он сумеет. Сердце подскажет. Криденс приложил кулак к груди, чтобы лучше чувствовать стук. Но сердце не знало – оно тоже боялось, оно рвалось к каждому, на кого падал взгляд. Этот! Нет, этот! Другой! Вот этот! Каждый!.. Они все!..

Криденс шёл через лабиринт, а тот жил своей жизнью, будто рос на глазах – ветвился, выпускал в стороны коридоры, отращивал повороты, дробился, змеился всё дальше и дальше, покуда хватало глаз, в зеленоватую стеклянную мглу, и везде, одинаковый, повторённый бессчётными копиями, стоял Персиваль Грейвз.

Персивали Грейвзы.

– Помоги мне, – вслух попросил Криденс. – Дай мне знак.

Как же страшно!.. Персиваль здесь, он один из них, но Криденс не мог разглядеть, который. Они все одинаковые! Как узнать – кто?..

***

Грейвз открыл глаза, обнаружил себя сидящим на полу. Кажется, он так устал, что даже промахнулся мимо дивана, сел прямо на пол и отключился. Нехорошо… Он растёр лицо руками, чтобы прогнать сонливость, с трудом поднялся. Бегло оглядел комнату. На полу валялись нитки и обрывки чёрного шёлка, на кресле рядом стоял ботинок. Грейвз глянул на свои ноги, пошевелил пальцами. Ботинок, несомненно, был его собственный. Видимо, засыпая, он попытался снять оба, но не успел.

Он обулся, устало опустился на диван и вытянул ноги. Короткая минута передышки между деловой беготнёй… Пока никто не постучал в дверь, не сунулся к нему с просьбой, вопросом, бумагой на подпись, с новостью о каком-нибудь магическом безобразии на улицах города. Он закрыл глаза, откинул голову на спинку дивана. Глубоко вздохнул, стараясь расслабиться, чтобы максимально эффективно использовать мгновения отдыха, которых теперь у него было так мало. Всего пара минут… Выбросить из головы это нелепое чувство, что он заперт, и отсюда нет выхода. Хотя неудивительно, что ему это чудится – он иногда забывал, как выглядит его собственный дом, так много времени он проводил в Конгрессе.

Кстати.

Надо бы не сидеть тут, а пойти поговорить с Серафиной насчёт Голдштейн. Зря она её отстранила, Тина – хороший аврор. Толковый, въедливый. А уж инициативность у неё – как у аллигатора. Да, конечно, она облажалась с этой Бэрбоун. Нарушила Статут. Но ведь дело замяли!

Серафина хотела уволить Голдштейн, но Грейвз не позволил, подсунул её Абернети. Тот даже обрадовался пополнению, упёк Тину в Отдел регистрации палочек. Когда всё уляжется, когда они наконец найдут, что за странные вспышки магии будоражат не-магов, Голдштейн вернётся в оперативный отряд.

Да, надо пойти отыскать Серафину.

Нет… Нет, подожди.

История с Тиной была очень давно, почему он вдруг решил, что это произошло буквально вчера?..

И где он?.. Это не его кабинет!

Грейвз нервно поднялся, обежал взглядом комнату. Зеленоватые обои в золотых цветах, белая дверь, огромное зеркало в старинной раме. Это… место… Это место, где Гриндевальд его запер!

Грейвз порывисто шагнул к зеркалу, занёс кулак для удара… Задумался на мгновение. Глянул на поднятую руку, машинально провёл по волосам. Что он хотел сделать?.. Он куда-то хотел пойти… Ах, да. К Абернети. Точно-точно.

Грейвз покусал губу, нахмурился. Нужно сказать ему, что Тина пока посидит у него в отделе. Пусть даст ей какую-нибудь вакантную должность – да вот хоть в Отделе регистрации палочек, они же там вечно тонут в бумагах, лишние руки не помешают. Тина – хороший аврор. Толковый, въедливый. Серафина, конечно, всё ещё в ярости. Грейвз, положа руку на сердце, её понимал. Но давать своих авроров в обиду он не собирался. Уволить Тину! Чёрта с два он даст кому-нибудь уволить Тину. Он сам взял её на службу – сам и будет решать, когда она с этой службы уйдёт. Надо только попросить её – очень настойчиво попросить – чтобы больше не лезла к Бэрбоунам. Ни под каким предлогом! Это плохо кончится.

Грейвз глянул в зеркало. Встретил свой мрачный взгляд. Потерял мысль, нахмурился на мгновение… Что он хотел сделать?.. Ах, да. Поговорить с Тиной.

Тина – хороший аврор. Толковый, въедливый. Зря её отстранили. Да, эта фанатичка Бэрбоун давно мозолила им глаза. Но вламываться в церковь!.. Нарушать Статут!.. Грейвз, положа руку на сердце, понимал, почему Серафина была в ярости. Но если переводить Голдштейн из оперативников – то куда?.. К Абернети?.. Хм… А что. Можно и к Абернети.

Грейвз глянул в зеркало. Что он хотел сделать?.. Ах, да. Поговорить с Тиной.

Он не видел её в отражении, но прекрасно знал, что она стоит у него за спиной. Старается быть мужественной, собранной и серьёзной. Даже не всхлипывает. Тихая вечно, как мышь. Зато хороший аврор. Толковый, въедливый.

– Тина, – вздохнул Грейвз, не поворачиваясь.

Он не собирался её отчитывать – она своё уже получила от Серафины. Просто хотел поговорить.

– Что же вы мне устроили? – спросил он. – Вы ведь один из моих лучших авроров. Какого тролля вас понесло вмешиваться в дела не-магов?.. Знаю, – сказал он, предупреждая возможные возражения, – я знаю, что у вас доброе сердце. Но вы не спасёте таким геройством всех бесприютных, бездомных, беспомощных и несчастных.

Да-да, скажи это себе, Персиваль. Сам-то чуть слюной не изошёл, когда увидел мальчишку. Займись-ка лучше делом.

– Вы свободны, – сказал он, так и не повернувшись. Потом долго стоял, рассматривая свои ботинки. Перед глазами стояло лицо Криденса. Карминовые губы, угольно-чёрные глаза. Ох, мальчик, откуда ты взялся?..

Грейвз потёр лоб рукой, стараясь прогнать шалые мысли. Машинально глянул в зеркало, поправил волосы.

Обежал глазами зеленоватые стены в золотых цветах. Он не заходил в эту комнату, кажется, лет… десять?.. Да, точно. Последний раз был здесь ещё с матерью. Она любила такое сочетание: оливковый и золотой. Говорила, это напоминает ей о родине. Удивительно, она прожила в Америке больше, чем полвека, но так и не смирилась с ней. Даже язык толком не выучила. Понимать понимала, а разговаривать – брезговала. С мужем и сыном принципиально общалась только на греческом. Она вообще была крайне принципиальной. Грейвз часто думал, что своим упрямством он, конечно, пошёл в мать.

Он отошёл от зеркала, провёл рукой по стене.

– Медон, – позвал Грейвз, зная, что эльф бесшумно явится на его зов. – Вылетело из головы… напомни, что я решил – здесь будет гостевая комната?.. Для кабинета она слишком маленькая, согласен? Толком не развернёшься. А для тихого места для чтения она слишком далеко от библиотеки.

Он вздохнул.

– Да, я знаю… По-моему, я бьюсь над ней уже вечность, и никак не могу придумать, что тут поменять. Давай хоть обои сменим. Я устал от зелёного. Пусть будет синий.

Стены не дрогнули, не похолодели, не шелохнулись, как это обычно бывало, когда Медон начинал колдовать, расчерчивая пространство заново. Грейвз недоуменно развернулся. Комната была пуста.

– Медон!.. – громче позвал он. Эльф не явился. Это было так странно, что Грейвз почувствовал беспокойство. Только бы с эльфом ничего не случилось. Как и Лефмер, эльф-привратник, Медон служил его семье уже лет сто пятьдесят. Грейвз был к нему здорово привязан – в детстве тот потакал мелкому Перси больше всех. Наколдовывал шалаши в оранжерее и миниатюрные замки в гостиной, выгораживал перед родителями… Куда он делся?.. Грейвз решительно направился к двери комнаты, проходя мимо, машинально бросил взгляд в зеркало.

Машинально поправил волосы, хотя это, конечно, не требовалось. Стрижка выглядела отлично. Даже странно – после такого-то рабочего дня.

Он оглядел комнату, потрогал зеленоватые обои с золотыми цветами.

Ужасно хотелось спать. Он чувствовал себя таким уставшим… Сегодня был трудный день. Впрочем, какой из дней у него не был трудным?.. Он не так давно стал главой Департамента, и дел было невпроворот. Он проводил на ногах целые дни, и если не был занят разговорами, то закапывался в бумагах. Здесь, наверху, под солнцем, было довольно жарко. Финансовая отчётность Департамента, аналитика, показатели занятости отделов, контрабанда, торговля с не-магами, вечеринка по сбору средств какого-нибудь благотворительного общества, на которой обязательно нужно быть, потому что там будет делегация фейри, которые ищут подходящее место для нового поселения, и надо кровь из носу убедить их не селиться в Техасе, потому что тамошние ковбои не поймут юмора, найдя полено вместо ребёнка, и поднимут такой шум, что никаких обливиаторов не хватит – а этим рыжим, видите ли, нравится сухой климат после зелёных ирландских холмов… Гоблины-золотопромышленники, расшугав не-магов с превосходных золотых жил, уже сотню лет судятся с Конгрессом и лично с главой Департамента магбезопасности, и им положить свой золотопромышленный прибор на то, что глава Департамента уже несколько раз сменился с момента начального инцидента. Грейвз как-то пытался разобраться, что там стряслось, но когда увидел горы бумаг выше своего роста, трусливо сбежал из архива и нанял специального человека, чтобы тот прочёл эти десятки тысяч страниц и предоставил ему краткое содержание. Оказалось, он был не первым таким умным – личных чтецов директора Департамента, как оказалось, в штате значилось уже трое. В таких условиях возможность хотя бы ненадолго оказаться на полевой работе была сущим праздником.

Грейвз отошёл от зеркала, прилёг на неудобный диван и закрыл глаза. Чуть позже он встанет, переоденется, поужинает и ляжет в постель, но сейчас он хотел просто полежать в тишине. Здесь было тихо… Так тихо, что, казалось, в мире ничего больше не существовало, кроме этой комнаты с зеленоватыми стенами и огромным зеркалом на стене. Он даже прикрыл глаза рукой, чтобы неяркий свет не раздражал их. Усталость нахлынула как-то разом, резко. Давно он не чувствовал себя так паршиво.

А чего ждал, Перси?.. – спросил он себя, слишком измотанный, чтобы даже мысленно произносить полное имя. – Думал, быть главой Департамента – это в кабинете сидеть и пятки подставлять, чтоб лизали?.. Нет, раз уж ты теперь один из атлантов, что держат небо – стой и держи. Ничего, скоро выборы, Серафина пройдёт в президенты, и вот тогда вы вдвоём разгуляетесь. Конкурентов у неё немного. Она молодая, хваткая, злая. Её выберут. Правда, забот у тебя от этого только прибавится… Ничего, заведёшь помощников. Вот хоть Голдштейн. Как там её – Тина. Из неё получится хороший аврор. Толковый, въедливый.

Грейвз лежал, слушая внутренний голос, который вещал о политике, дипломатии, о будущем… о проблемах, что есть сейчас, и о проблемах, что грозят в ближайшие годы. Гриндевальд как-то уж больно резво распрыгался по Европе. Но сюда он пока не допрыгнет. Тесей пишет раз в полгода, Грейвз по несколько недель не может взяться за ответное письмо – постоянно находятся другие дела.

Как же хорошо, что никуда не надо бежать… Как хорошо. Он лишь сейчас начал чувствовать, какая тяжесть на него навалилась. Он лежал, закрыв глаза, не чувствуя времени. Уже не вполне понимая, где он находится – то ли у себя дома, то ли в своём кабинете в МАКУСА. Открыв глаза, он наверняка определил бы, но даже открыть глаза не было сил. Он просто лежал, окунувшись в темноту под веками. Веки такие тяжёлые… Так хочется спать. Он лежал в полудрёме, с пустой головой, в которой шевелились обрывки разрозненных мыслей. Иногда в них всплывали какие-то имена, чьи-то лица, но он их не узнавал.

***

Криденс всхлипнул, чувствуя себя потерянным. Он столько сделал, чтобы спасти Персиваля… чтобы потом погубить – и опять спасти… Криденс чувствовал, как у него кончаются силы. Он шёл сквозь лабиринт, вглядываясь в лица, до боли напрягая глаза. Он шёл, будто в одном из своих кошмаров, где он опять был в Нью-Йорке.

Он опять был на улице, протягивал прохожим листовки. Он смотрел на чужие ботинки, такие разные – тёмные и цветные, остроносые, с каблучками, шнуровкой, пряжками и ремешками. Они пробегали мимо, не останавливаясь, а он ждал, когда появятся одни очень особенные: чёрные, гладкие, с дерзкими замшевыми носами, они одновременно были и строгие, и весёлые. Криденс ждал, улыбаясь самому себе, ждал, пока не начинался дождь, и типографская краска на листовках не начинала плыть от воды, пачкая пальцы. Он торопливо вытирал руки о штаны, и вдруг замечал, что листовки, которые он держит – не приглашение на очередное собрание Общества Второго Салема, не предостережение, не угрозы. Эти листовки обещают вознаграждение в тысячу долларов каждому, кто предоставит охотникам сведения о волшебнике по имени Персиваль Грейвз.

Криденс ронял листовки, дождь размывал чёрно-серый портрет, и Криденс вдруг понимал, что сам он не помнит… Он не помнит, как выглядит Персиваль. Он должен найти его и предупредить, что тот в огромной опасности, но не может его узнать. Он жадно смотрит в лица прохожих, кидается от улицы к улице, и понимает, что не сможет ни найти, ни предупредить. Он не узнает Персиваля, даже если тот пройдёт совсем рядом.

Этот кошмар был куда страшнее, потому что все лица здесь были – Персиваль Грейвз.

– Пожалуйста, помоги мне, – прошептал он, даже не зная, к кому из них обращается.

Он по старой привычке прижал руки к груди, ссутулился, поднял плечи. Ему нельзя было ошибиться. Но как же выбрать?!. Сцепив руки в молитвенном жесте, Криденс шарил глазами по одинаковым лицам, тихо шептал:

– Пожалуйста, помоги… Скажи мне, где ты. Я не знаю… Где ты?! – отчаянно крикнул он, и голос звонким эхом улетел в бесконечный коридор.

– Ты… ты… ты! Ты!.. ТЫ! – вернулось эхо.

***

– Персиваль.

Грейвз поморщился, выныривая из забытья. Его кто-то звал, но ему не хотелось не то что шевелиться – ему не хотелось даже открывать глаза. Кто бы ни явился к нему – это было неважно.

– Персиваль.

Он недовольно замычал, отвернул лицо в сторону. Мысленно послал гостя на тюлений хер. Но даже мысли были какими-то вялыми, неповоротливыми. Единственное, чего он сейчас хотел – это спать. Уйти в невесомую, мягкую темноту, где можно было не чувствовать неприятную тяжесть своего тела. Темнота манила его покоем, и он, не сопротивляясь, потянулся к ней всеми мыслями. Уйти… Ускользнуть от звуков, от света, стать пустым и свободным… Стать никем.

– Персиваль.

Чья-то сильная рука уверенно схватила его за шиворот и выдернула из темноты обратно. Припечатала к распростёртому на полу телу, и он с огромным неудовольствием ощутил, какое оно слабое. Будто чужое.

– Персиваль. Ты умираешь.

– Да? Хорошо… – он почему-то совершенно не удивился. – Не мешай. Мне давно пора.

– Не пора, – сурово ответил гость. – Тебе нечего делать среди мёртвых.

– Много ты понимаешь, – просто из упрямства возразил Персиваль. Он терпеть не мог, когда ему указывали, что делать. Или не делать.

– Я – понимаю, – уверенно сказал гость.

Это было уже просто хамство. Персиваль заворочался, пытаясь повернуть голову и взглянуть на наглеца, но тело не слушалось. Пытаясь открыть глаза, он сжал пальцы в кулак. Пытаясь разжать их, стиснул губы. Ещё одна попытка – кажется, он свёл брови так, что над переносицей что-то заныло. Веки его так и не послушались. Тело, будто испорченный механизм, перестало ему подчиняться.

– Подожди, – сказал гость. – Я тебе помогу.

Персиваль ощутил какое-то шевеление вокруг себя, прохладный воздух, а потом две широкие горячие ладони легли ему на грудь и толкнулись в рёбра так сильно, что он чуть не вскрикнул от боли. Но что-то расправилось внутри, как онемевшая конечность, по телу пробежала волна тепла. Он ощутил твёрдый пол под собой, подушку, подложенную под затылок, ощутил руки, ноги и даже кончики пальцев. Открыл глаза.

Увидел пучок белых орлиных перьев с военными отметками алым цветом. Среди них выделялось одно – клюквенное и голубое. Персиваль перевёл взгляд чуть ниже, нашёл человеческое лицо. Выкрашенное белым, с широкой чёрной полосой по глазам, с тремя голубыми дорожками по обе стороны щёк. Черты лица за раскраской он не увидел, но он в них и не нуждался. Он узнал.

Тёмный взгляд за пробежавшие между ними годы потерял невозмутимое спокойствие, стал глубоким, как лесной омут. Стал чистым и сильным. Эти глаза видели многое. Эти глаза хорошо его знали.

– Сойка, – хрипло сказал Персиваль, пытаясь подняться. – Ты постарел.

– Твоей душе ещё рано покидать тело, – хмуро сказал тот. – Тебя ищут.

– Кто меня может искать?..

Персиваль пошарил по памяти, но никого не вспомнил. Это было странно, но он почему-то не чувствовал беспокойства. Он никого не знал. Кроме себя – и Сойки.

– Меня некому искать, – сказал он.

Сойка помог ему сесть, Персиваль прислонился спиной к какой-то опоре. Огляделся. Он был в странном месте. Прямо под ним был желтоватый паркетный пол, но дальше он терялся в густой траве. Неподалёку горел костёр, разгоняя ночную тень. За спиной были стены, зеленоватые стены с золотыми цветами, а впереди – густой тёмный лес. Пахло речной водой и дымом. Поляна казалась знакомой, хотя он не мог бы сказать, когда её видел.

Сойка встал на ноги, отошёл к костру. Достал из мешочка на поясе горсть сухих трав, бросил в огонь. Те с треском вспыхнули, выбросив клубы белого табачного дыма. Персиваль потянул носом. От запаха у него даже слегка посветлело в голове.

– Как дела?.. – спросил Персиваль, не зная, что ещё тут сказать.

– Твои дела – плохо, – прямо ответил Сойка. – Зеркало отбирает у тебя жизнь.

– А она у меня была?.. – вяло спросил Персиваль. – Эта жизнь. Я ничего не помню…

Он в самом деле не помнил. В голове был туман. Он помнил, что его зовут Персиваль Грейвз. Он родился четвёртого августа и, сколько себя помнил, ненавидел свой день рождения, но совершенно не помнил – почему. Он был магом. Он был… хорошим магом?.. Или не очень?.. Он когда-то жил с Сойкой… Они жили в одной комнате, он помнил её, их кровати стояли напротив, разделённые широким окном с голубыми занавесями. У Сойки были длинные чёрные волосы, гладкие, как вода, худое поджарое тело, как у гончей, под кожей проступали рёбра. Сойка был его другом… его братом.