Текст книги "Как приручить Обскура (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 57 страниц)

А что ещё?.. Он пошарил по памяти, но там было пусто, как в школе на летних каникулах.

Что-то мешалось в кармане. Он вытащил волшебную палочку, покрутил в руках. Взмахнул на пробу.

– Не помню, как пользоваться этой штукой, – со вздохом сказал он. – Она вообще моя?..

Она была длинной и тонкой, чёрной, с двойным серебряным кольцом и перламутровой рукояткой.

– Наверное, моя, – задумчиво сказал Грейвз. – Она мне нравится. Так… зачем ты пришёл?..

Сойка, тихо напевая себе под нос, переминался возле костра. Бахрома на его одежде качалась в такт песне, качались перья и бусы, и браслеты, и подвески на колотушке, которой он стучал в барабан.

– Ты пришёл меня проводить?.. – догадался Грейвз.

Конечно. Сойка же стал шаманом. Он исходил все миры: мир живых и мир мёртвых, мир духов, и все, какие ещё имелись. Он пришёл, чтобы в момент последнего одиночества Персиваль был не один.

– Ты спишь, – нараспев сказал Сойка, притопнув ногами. – Ты не жив. Ты не мёртв. Ты не мёртв, ты не жив, потерялся, упал в зеркало. Я не могу тебя разбудить, – вдруг отчётливо сказал он, остановившись. – Ты мой брат, я не дам тебе умереть. Но разбудить не могу.

– Да не надо, – Грейвз пожал плечами, глядя в середину рыжего пламени, откуда узловатые поленья и ветки, сложенные шалашом, стреляли снопами искр. – Зачем?.. Мне хорошо.

– Ты должен вернуться домой, – сказал Сойка. – Ты там нужен. И тебя ищут.

– Я никому не нужен, – спокойно возразил Грейвз. – У меня никого нет.

– Ты забыл, – мрачно сказал Сойка. – Твою память украло зеркало. Я помогу, – он выдернул из-за пояса короткий нож с широким лезвием, шагнул к Персивалю.

– Не надо мне помогать, – равнодушно попросил тот.

– Не тебе, – Сойка присел рядом с ним на корточки, взял за руку и дёрнул манжет, оторвав пуговицу. – Я помогу тому, кто тебя ищет.

Он закатал ему рукав выше локтя, обнажив старый белый шрам на предплечье. Грейвз не помнил, откуда тот взялся, но что-то тёплое шевельнулось в груди, когда он его увидел.

– Сойка… – сказал Персиваль, и тот поднял голову, глянул ему в глаза. – А ты постарел. Пришёл меня проводить?..

– Нет, – сказал Сойка, не улыбаясь. – Я пришёл дать знак, что ты здесь.

Он зажал в кулаке нож и вспорол старый шрам одним взмахом. Персиваль ждал, что из глубокой раны сейчас хлынет кровь, но та медленно, нехотя показалась бисерными каплями по краям. Потом капли набухли, слились друг с другом, кровь струйками потянулась вниз, так тягуче, будто это был свечной воск, а не кровь. Боль пришла, как будто бы издалека.

– Эй, – запоздало сказал Персиваль. – Ты охренел.

Он вытянул руку, смотрел, как кровь тяжёлыми каплями щекотно скользит по коже, густая, тёмная, как срывается вниз и капает на жёлтый паркет, разбиваясь в кляксы.

– Ты не слышишь, – вдруг сказал Сойка.

– Кого я не слышу? – безразлично спросил Персиваль, любуясь потёками крови, поворачивая руку ладонью вверх, ладонью вниз, наблюдая, как пересекаются алые дорожки.

– Я привёл того, кто тебя разбудит, – сказал Сойка. – Ты не слышишь его, пока ты жив. А когда ты умрёшь, будет поздно.

– Сойка, – сказал Персиваль, будто вспомнил, что не один. Поднял взгляд, усмехнулся. – А ты постарел. Пришёл меня проводить?..

Сойка покачал головой и задумался. Точно так же он задумывался над учебником, подперев голову кулаком, водил пальцем по строчкам, шевеля губами и читая по слогам – пока Персиваль, которого раздражало это бормотание, не отбирал у него учебник и не пересказывал ему суть задания своими словами, для надёжности зачитывая цитаты вслух. Сойка вообще часто его раздражал. Своим философским взглядом на жизнь, своим спокойствием, манерой раздеваться догола и ритуалами, которые Персиваль часто называл суевериями просто из вредности – пока не понял, что Сойке на его мнение положить вот такенный моржовый хер.

Сойка был, как демон Максвелла: помощь принимал с благодарностью и улыбкой, а попытки Персиваля всунуть в эту первобытную голову светоч цивилизованности игнорировал так спокойно, что руки опускались.

Грейвз улыбнулся неожиданной ностальгии. Так-то посмотреть – он был той ещё задницей в школьные годы. Сойке ещё повезло. В Ильверморни Персиваль только и делал, что задирал кого попало, вечно лез ко всем со своим ценным мнением (конечно же, единственно правильным), раздавал непрошенные советы, дерзил всем вокруг, всех вокруг пытался исправить… Высмеивал тех, кто ему не нравился, а язык у него был острый и злой. Разве что слабых никогда не трогал. Только тех, кто был сильнее и старше.

– Помнишь, мы схлопотали отработку от профессора Волчья Рубашка?.. – спросил Персиваль, усмехаясь. – Я так и не понял, за что…

Сойка посмотрел на него очень пристально, за раскраской на лице было не видно, улыбается он или хмурится.

– Так и не понял? – спокойно повторил он. – Ты назвал его Волчья…

Он вдруг прыснул, расплылся в улыбке, показав зубы. Персиваль тихо засмеялся в ответ. Они были тогда такими мальчишками.

– Мерлин, почему это до сих пор так смешно?.. – Персиваль пропустил пару смешков, откинул голову назад, чувствуя слабость.

– Потому что ты всегда был дураком, Персиваль Грейвз, – ответил Сойка, пряча улыбку.

Он взял нож, которым недавно вскрыл шрам, полоснул себя по ладони. Обмакнул в кровь большой палец, потянулся к лицу Персиваля. Тот попытался уклониться:

– Убери от меня эту гадость…

Сойка не стал его слушать – как и всегда. Окровавленным пальцем коснулся век, мазнул по губам. Персиваль машинально облизнулся и скривился от брезгливости:

– Фу. Это ещё зачем?

– Чтобы ты увидел.

– Чтобы увидел что?

Сойка поднялся, не ответив, отступил к костру.

– Я не буду прощаться. Возвращайся домой. Ты нам нужен.

Персиваль молча смотрел, как Сойка отступает назад, пока тот не шагнул прямо в пламя костра и не исчез в нём, взметнувшись столбом дыма.

– Шёл бы ты нахер, – со странной обидой сказал Персиваль костру.

***

Сначала Тесей думал, что у них есть шанс выстоять – их всё-таки было трое. Он – аврор с огромным боевым опытом. Ньют – зоолог, привыкший уворачиваться от своих смертельно опасных зверюшек. Талиесин был самым слабым в команде, но у него хватало мозгов, чтобы импровизировать.

Огромный пролом в стене, оставленный Криденсом, объединил гостиную с дамской комнатой. Решись кто сейчас припудрить носик, он – точнее, она, хотя присутствие Талиесина делало эту поправку сомнительной – испытает определённые затруднения, пробираясь через завалы камней и осколки фаянса к зеркалам.

Осколки фаянса взмыли в воздух, повинуясь палочке Эйвери, кинулись к Гриндевальду звенящей тучей. Тот отбил их одним мощным ударом, раскрошив в пыль. Эйвери нырнул в укрытие, за кусок уцелевшей стены. Молния Гриндевальда ударилась в кирпичи секундой позже. Прав был Альбус, чтоб ему пусто было – в бою Геллерт был не силён, скорости ему не хватало.

– Ньют! – бросил Тесей.

Взъерошенный Ньют высунул голову из чугунной ванны, стоявшей на кованых львиных лапах, ударил её палочкой в бортик. Лапы ожили, с лязгом выпустили когти, и ванна с места рванула прямиком к Гриндевальду со скоростью носорога. Волшебник отпрыгнул в сторону, едва успел закрыться от Экспеллиармуса Тесея, вышвырнул взбесившуюся ванну в окно вместе с Ньютом – но та успела зацепиться когтями за подоконник. Вырвала его вместе с куском стены, конечно – такая-то туша, четверть тонны чугуна – но Ньют успел аппарировать внутрь. Ванна со львиными лапами, скрежеща по стене когтями, печально съехала вниз по внешней стене башни.

Давать команду Эйвери уже не пришлось, он всё понял сам: выглянул из-за стены, взмахнул палочкой – и в Гриндевальда полетели струйки чернил, на лету складываясь в слова «Для документов», «К исполнению», «Входящий №…» и «Одобрено агентурным Управлением дипломатической службы Министерства Магии». Они набросились на волшебника, как осы. Он отмахнулся от них, но одно, особенно резвое, впечаталось ему в щёку, и теперь там жирно значилось «В архив».

Студенты Дурмштранга, построившись в линию, дружно грохнули посохами в пол. Башня вздрогнула. Пока их было трое против Гриндевальда со Старшей палочкой, у них был шанс, но теперь положение изменилось. Трое против двенадцати, считая и директора фон Шперинга. Почти безнадёжно. Тесей отчётливо ощутил, как же тут сейчас не хватало Грейвза. Он был мастером выигрывать в безнадёжных ситуациях. Что-то было в нём особенное – боевой дух, наглость, вечная уверенность в себе – что флюидами распространялось на окружающих, заставляя собраться и верить в победу. Но Грейвз был потерян – почти потерян, Тесей не позволял себе мысли о том, что ни он, ни Криденс, не смогут вернуться. Или вернутся, когда уже будет поздно.

К Тесею, за баррикаду из скамеек и пуфиков, потерявших свой изысканный вид, аппарировал Ньют.

– Щитами не сдержим, – сказал он из-под рыжей чёлки, кося глазами куда-то вбок и не встречаясь взглядом с Тесеем. Тесей сам знал, что не сдержат. Боевая тактика студентов Дурмштранга была уникальной – объединив силу своих посохов, они могли атаковать мощным фронтом, против которого три палочки будут бессильны.

– Эйвери! – крикнул Тесей, на мгновение выглянув из укрытия.

Тот аппарировал к ним, взмахом палочки нарастил баррикаду, заставив скамейки, камни, осколки раковин и обломки туалетных кабинок схватиться друг с другом. Иглы в палец длиной с лёгкостью сшили баррикаду, как лоскутное одеяло, тонкой бечёвкой – вроде тех, которой прошивали толстые папки с бумагами перед отправкой в архив.

– Просто сдайтесь! – громко сказал Гриндевальд. – Вы проиграли. Вы ничего не сможете остановить. Мой триумф неизбежен.

Тесей глянул сквозь щель в баррикаде. Гриндевальд отступил ближе к студентам, фон Шперинг что-то торопливо нашёптывал ему на ухо.

– Он не знает, что Маргерит не откроет чемодан, – сказал Талиесин.

– Не будем его расстраивать, – решил Тесей. – Продержим здесь, сколько можем. Если повезёт…

Если повезёт, Грейвз и Криденс успеют вернуться. Два аврора, обскур, два неопытных, но сообразительных гражданских – пожалуй, с такими силами у них ещё были шансы выжить и даже попытаться взять Гриндевальда в плен. Если нет – сначала их вымотают, а потом перебьют, как куропаток.

Кто упадёт первым? Ньют? Талиесин? Он сам?

Выхода не было. Они могли только сражаться – так долго, как это было возможно. Они уже сделали то, ради чего имело смысл умирать – предотвратили атаку на конференцию магглов. Если им не суждено остановить Гриндевальда… по крайней мере они сейчас сделали всё, чтобы сорвать его планы.

– Ньют, – Тесей схватил брата за руку, чуть пониже локтя. Тот стрельнул в него глазами и опустил голову. – Ньют…

Надо было что-то сказать. Может, у них осталась всего пара минут, но главные слова, как всегда, застревали в горле, и Тесей судорожно пытался их протолкнуть в рот. Что тут скажешь? Прости меня, дурака? Я был слишком строг к тебе? Я горжусь тобой?

– Знаю, – вдруг сказал Ньют, перехватил его руку у предплечья, коротко сжал. – Я тебя тоже.

Десять посохов ударили в каменный пол, выбивая искры, и ослепительно яркий, шипящий, толстый луч магической энергии, свитый из десяти лучей, ударил в их баррикаду. Взрыв разнёс её в в клочья, их швырнуло в стороны. Тесей шлёпнулся в лужу воды у разбитых унитазов, проехался животом по скользкому полу. Ньюта выбросило в окно – он влетел в противоположное, аппарировав в вихре осколков. Талиесина бросило на уцелевшие шкафчики, он сломал их спиной, уронил на себя, дёрнулся, пытаясь выбраться, и затих.

***

Грейвз вытер губы, измазанные кровью Сойки, забыв, что сам окровавлен, и только измазался ещё сильнее. Кровь, подсыхая на лице, стягивала кожу неприятной корочкой. Его передёрнуло от отвращения. Работа отбила у него брезгливость, но когда-то он был таким чистоплюем, что Белоснежка по сравнению с ним была неряхой.

Работа… какая работа?..

Ах, да. Он был аврором.

Грязная работа, вот какая. Его трудно было испугать вопящими призраками, пауками ростом с человека, смертельными проклятиями и всем тем, с чем ещё приходилось сталкиваться зелёным аврорам. А вот какая-нибудь склизкая, липкая, жирная, воняющая экскрементами дрянь вызывала у него внутреннюю дрожь и отчётливые позывы тошноты. Коллеги от души поиздевались над его брезгливостью в первые годы работы. Для них не было большей радости, чем подсунуть Грейвзу на стул пердящую подушку и смотреть, как он мгновенно краснеет, а потом случайно вывернуть ему на рукав баночку пузырящихся слюней бундимуна и смотреть, как из красного Грейвз становится белым.

Он поднялся. Больше спать не хотелось, но хотелось умыться так сильно, что сводило челюсть. Подволакивая ноги, он обошёл костёр. Там, дальше, он слышал ручей. Слух не обманул – он наткнулся на него через десяток шагов. Умылся, встав перед водой на колени в мокрую землю, напился из горсти, кое-как смыл с руки кровь, и быстрый поток унёс её. Рану саднило, перевязать её было нечем. Стряхнув капли с рук, протерев лицо, он поднялся, повернулся к костру.

Там стоял человек.

Спиной к огню, тёмный, высокий, с длинными неаккуратными лохмами, сквозь которые торчали уши. В форменном аврорском плаще.

– Эй, – неловко сказал он Персивалю и как будто бы улыбнулся.

Голос ударил в грудь, схватил, вывернул наизнанку, скрутил Персиваля, будто мокрую тряпку. От него подкосились ноги, затряслись пальцы. Эта боль была такой старой, такой сильной, проросла в него так глубоко, пустила такие корни по всей его памяти, по всей его жизни, что теперь, ощутив её, как удар молнии, Грейвз вспомнил всё. Кто он. Где он. Как он сюда попал.

– Я всё-таки умер, – с облегчением выдохнул он и шагнул вперёд. – Я знал, что ты меня встретишь.

Он приблизился к человеку, протянул руку. Кончики пальцев встретили чужую грудь. За расстёгнутым аврорским плащом был поношенный серый пиджак, старомодный жилет и рубашка. Лоренс чуть улыбнулся и накрыл его руку своей.

Он был точно таким же, каким Грейвз запомнил его. Он смотрел, жадно хватая взглядом это лицо неправильной формы, некрасивый широкий нос и выпуклый рот, странную россыпь родинок, бархатные глаза. Смотрел, больше ничего не желая понимать и осмысливать.

– Ты умираешь, – с сожалением сказал Лоренс, поднимая брови. Его жалость выбивала из лёгких весь воздух, как удар кулака, но сейчас Грейвз впервые не пытался от неё убежать.

– Прости меня, – тихо попросил он, не решаясь встать ближе, вплотную. Ощущая почти физически, что не имеет на это права – это он во всём виноват, он не смеет просить утешения. – Прости… Прости меня. Это я виноват. Ты умер из-за меня…

– Нет, – Лоренс покачал головой, посмотрел так, будто ему самому было больно. – Перестань. Ты не виноват.

– Я же знаю! – шепотом крикнул Грейвз. – Я знаю, что я. Я не спас тебя.

– Ты и не мог…

– Мог! – перебил Грейвз, задохнувшись. – Мог! Должен был! Я не должен был позволять тебе… Я не должен был!..

Он не смог продолжить. Сколько раз он повторял это самому себе, вспоминал тот день, ту минуту, каждое решение, принятое, казалось, разумно и взвешенно – всё, что привело Лоренса к смерти. Он казнил себя, уничтожал себя ненавистью и виной, свято веря в то, что он – мог. Мог спасти. Не допустить. Угадать. Предусмотреть.

Обвинений было так много, они все всплыли в памяти, свежие, яркие… слились в один клубок, в котором Грейвз всегда оставался один, теряя всех, кого когда-то любил… убивая их своими ошибками. Лишь сейчас он ненадолго оказался с этим чувством вины не один, и он вцепился в пиджак Лоренса до боли в пальцах – только не исчезай, не оставляй сейчас.

– Все умирают из-за меня, – прошептал он. – Ты, Гарри… Криденс.

Криденс… Он со стыдом опустил лицо, отвернулся. Он не должен был предавать эту память, но позволил себе полюбить другого. Он предал Лоренса в тот момент, когда, возжелав мальчишку, не запретил себе о нём даже думать, а поддался слабости… похоти. Замарался.

Расплата была тяжёлой. Стыд придавил его к земле, в нём больше не было сладости, он ясно видел – он предал всё, что в нём было хорошего, ради тайного грязненького порока.

Хорошо… Хорошо, что он умирает. Кто-то всегда умирает, в этот раз будет он. Криденс останется жить.

– Моя любовь убивает, – с кривой ухмылкой пробормотал Грейвз. Любовь!.. Как язык-то повернулся!.. – Жаль, я раньше не понял… Надо было соглашаться с Геллертом ещё тогда. Глядишь, он бы тоже скопытился… от моей любви.

– Прекрати, – Лоренс взял его за лицо руками, поднял к себе. – Ты опять?.. Сколько можно над собой издеваться?..

Его голос был таким горьким и нежным, что Грейвзу хотелось кричать. Орать от боли, как помешанному, потому что её больше невозможно было носить в себе. Он так привык к ней, что даже забыл, что она существует. Притерпелся, научился с ней жить, как учится ходить на костылях безногий калека, и спустя годы уже привычно и ловко перебирает ими, не помня, что когда-то умел бегать быстрее всех. Она рвалась наружу через глаза, через поры кожи, клокотала, поднималась из груди, готовая хлынуть горлом.

– Уж я-то знаю, на что способна твоя любовь, – сказал Лоренс.

– Ты знаешь?.. Ты умер, потому что я любил тебя! – выкрикнул Грейвз.

Он задохнулся слезами, не сумел их сдержать – да и сил на то, чтобы держаться, у него больше не было. Он прижал пальцы к глазам бесполезным жестом, зная, что не поможет. Они хлынули, все те, что он копил в себе, как скупец – золото: слёзы, не пролитые на похоронах, слёзы, не выплаканные на могиле. Он сдавленно дышал себе в ладони, пытаясь подобрать и пристроить на себя остатки самообладания, но они не пристраивались, расползались, как ветошь, и он просто плакал, чувствуя горечь во рту, прислонившись лбом к плечу Лоренса, тихо, бессмысленно, лишь изредка всхлипывая, чувствуя, как от собственных слёз немеет лицо, как они обжигают щёки, текут с ладоней к запястьям, щекочут, закатываясь в рукав. Размывают потёки крови и щиплют солью, добравшись до открытой раны.

– Я умер, потому что пришло моё время, – тихо сказал Лоренс, обнимая его и поглаживая по спине. – Ты не мог ничего изменить.

– Я мог, – прошептал Грейвз.

– Нет, не мог, – мягко сказал Лоренс. – Ты не мог. Перестань со мной спорить. Ты стал ещё упрямее, чем раньше, – он фыркнул ему в волосы, и Грейвз улыбнулся от новой боли. Как будто они встретились через столько лет не на пороге смерти, когда один – уже, второй – почти… А просто… судьба развела. – Я всегда знал, что тебе пойдёт возраст, – шепнул Лоренс, ласково проводя пальцами по его волосам и коротким, колким вискам в седине. – Такой красивый…

– Перестань, – попросил Грейвз, прижимая пальцы к глазам, улыбаясь сквозь слёзы, сквозь боль, которая как будто бы становилась… легче. Она не исчезла, была всё такой же острой, но больше не оглушала. От неё просто сводило рот судорогой, перехватывало горло от бессмысленной жалости то ли к себе, то ли – к нему.

– Я всегда знал, что ты будешь красиво стареть, – шепнул ему Лоренс.

– Стареть?! – Грейвз вскинул голову, вспыхнув гневом и изумлением, и увидел насмешливую, ласковую улыбку.

– А ты не меняешься, – Лоренс смотрел на него с тихим озорством. – Даже сейчас не можешь не думать о том, как ты выглядишь.

Грейвз дёрнул плечом в знак несогласия, вытер глаза. Улыбнулся. Лоренс знал его, как облупленного. И все его добродетели, и все его маленькие пороки – гордыня, тщеславие… Да. Он не менялся.

– Ты не виноват, – повторил Лоренс так уверенно, будто точно знал. – Ты ничего не мог сделать. Никто бы не мог. Это была судьба.

Грейвз покачал головой, не поверив. Судьба?.. Он всегда считал себя сильнее судьбы. Он даже сейчас не мог признать, что могут быть обстоятельства, где он бессилен.

– Ты дал мне то, что важнее, чем долгая жизнь. Я был с тобой счастлив, – сказал Лоренс. – Если бы не ты, я никогда не узнал бы, как это.

– Счастлив, – горько повторил Грейвз.

– Да, – тихо подтвердил тот. – Я был счастлив. И ты ещё будешь.

– Я не смогу, – вздохнул Грейвз. – Знаешь… я и не хочу.

– Тебя ищут, Персиваль. Тебе надо вернуться.

– Нет, – Грейвз привалился к нему головой, вжался носом в плечо. – Нет, не хочу. Я не хочу возвращаться. Я так устал… – выдохнул он, закрывая глаза, чувствуя, как руки смыкаются у него за спиной и прижимают к плотному, осязаемому телу. – Я устал… – повторил он, еле слышно выдыхая эти слова с облегчением, чувствуя наконец свободу признать правду. – Я хочу уйти с тобой.

– Нет, – Лоренс наклонился к его уху. – Тебя ждут, ты там нужен.

– Мне всё равно, – сказал Грейвз, не открывая глаз. – Я не хочу. Забери меня, – тихо попросил он, поглаживая его по груди. – Я уйду с тобой. Я не могу ни с кем больше бороться.

Он теснее прижался виском к его плечу, обнял Лоренса за спину, чувствуя такой глубокий покой, такое желание сдаться и перестать существовать, что даже боль утихала, убаюканная тишиной.

– Я не могу больше, – искренне повторил он. – Я проиграл. Он сильнее меня, мне с ним не справиться. Теперь пусть… другие. Я сделал всё, что мог.

– Без тебя не получится, – сказал Лоренс. – Ты просто не знаешь… ты собрал всех там, где было нужно. И это тоже – судьба. Возвращайся. Останови его.

– Если я вернусь, будет хуже, – пробормотал Грейвз. – Он будет вертеть мной, как куклой на пальце, а я даже не буду знать. Это я впустил его в страну, позволил занять своё место… Пора признать, что он победил.

– Победил обманом.

– Какая разница?.. Всё равно победил…

Лоренс крепче прижал его к себе, погладил по волосам. Прижался щекой ко лбу Персиваля.

– Я ненавижу его за то, что он сделал с тобой, – с тихим гневом сказал он.

– Я сам сделал это с собой, – ответил Грейвз. – Он поймал меня на мой собственный грязный секрет.

– Персиваль, – терпеливо вздохнул Лоренс и чуть отстранился, чтобы поймать взгляд. – Всемогущий, всезнающий, всегда правый Персиваль Грейвз… – насмешливо сказал он. – Ты неправ. У тебя здесь, – он положил руку ему на грудь, – нет грязных секретов. Там просто сердце. Человеческое. Живое. Ты просто влюбился. И от страха потерял голову.

– Струсил, – с ноткой негодования продолжил Грейвз, глядя ему в глаза.

– Струсил, – с улыбкой подтвердил Лоренс.

– Какой ты нахал, – почти восхищённо сказал Грейвз. – Нахалом был, нахалом остался.

– Я никому не скажу, что в глубине души ты не храбрый лев, а трусливый заяц, – с таинственным видом сказал Лоренс.

– Я Трусливый Лев, – вздохнул Грейвз, опять чувствуя, как к глазам подступает влага. Только теперь слёзы не кипели на глазах, обжигая их солью, а тихо-тихо собирались в уголках глаз и скользили по скулам.

Прохладные, незаметные.

– Почему ты всё ещё здесь? – спросил Грейвз, даже не пытаясь гордо помешать Лоренсу гладить себя по мокрому лицу. – Из-за меня?..

– Да, из-за тебя, – негромко сказал тот.

– Я не давал тебе уйти?.. Все эти годы?..

– Нет… Нет, – сказал Лоренс, так, что Грейвз мгновенно ему поверил. – У меня осталось одно дело. Время неважно, я его не заметил. Это ты его – прожил… А я – нет.

– Что за дело?.. – почти спокойно сказал Грейвз.

Они стояли, обнявшись, так плотно, что Лоренс казался таким же живым, как всегда был. Персиваль чувствовал тепло его тела, его руку у себя на спине, его пальцы у себя на носу, на щеках. Он лежал виском на его плече, полный благодарности и недоверия. В то, что Лоренс его не винит, он верил. Ему плохо верилось в то, что он действительно ничего не мог тогда изменить.

– Ты должен понять, – начал Лоренс, подбирая слова, – ты не убил меня. Ты подарил мне жизнь. Настоящую, счастливую…

– Короткую, – не удержался Грейвз.

– Неважно, – настойчиво сказал Лоренс. – Каждую минуту рядом с тобой я был по-настоящему счастлив. Я чувствовал себя живым. Ты показал мне, что такое любовь. Ты дал мне то, о чём другие только мечтают. Пойми наконец, как это… много.

– Я получил твой подарок на день рождения, – шепотом сказал Грейвз. – Ту книгу.

– Хорошо, – шепотом отозвался Лоренс. – Тогда у меня осталось только одно дело. И я уйду.

– Что?! – Грейвз вцепился в него, вскинул голову. – Не пущу!

– Персиваль…

– Нет!

– Мне пора уходить. А тебе пора возвращаться.

– Не смей!

– Я всегда буду здесь, – сказал Лоренс, погладив его по груди. – Сними траур. Тебе, конечно, страшно идёт чёрное, – он опять насмешливо улыбнулся, – но в мире есть и другие цвета. Попробуй примерить.

Грейвз смотрел на него молча, вдруг понимая, что в этот раз он его тоже не остановит.

– Мне так жаль… – наконец сказал он. – Мне так жаль, что мы столько всего не успели…

– Мы успели самое главное. Ты успел.

– Я больше никогда тебя не увижу? – с тихим отчаянием спросил Грейвз.

Лоренс молча покачал головой.

– Не уходи, – попросил Грейвз. – Я не смогу пережить это ещё раз.

– Ты и первый раз не дал себе пережить, – грустно сказал Лоренс. – Попробуй сейчас. Теперь должно получиться.

Грейвз смотрел на него молча, не отводя глаз, жадно пытаясь запомнить, удержать в памяти… это всё. Насмотреться впрок на его лицо, так удивительно, по-родному некрасивое, на глаза, движения губ.

– Расскажи ему про меня, – Лоренс улыбнулся, привычным движением головы откинул пряди тёмных волос с лица. Опустил руки и отступил. Грейвз задержал его, сжал ускользающие пальцы.

– Я не могу тебя отпустить, – беспомощно сказал он.

– Ты не можешь меня удержать. Прощай, Перси.

Грейвз был готов возненавидеть его за то, что тот так улыбался – любя, понимая, прощая, прощаясь… Будто он тоже пытался запомнить Грейвза перед тем, как уйти. И вдруг что-то живое, помимо потустороннего сияния, мелькнуло в его глазах. Лоренс качнулся вперёд, прижался к его губам – горячим, живым, обжигающим поцелуем.

– Проснись! – громом отдалось у Грейвза в ушах.

Он распахнул глаза. Он был один, в комнате с зеленоватыми стенами и золотыми цветами. В зеркальной глади таяло, улыбаясь, некрасивое длинное лицо.

– Лоренс! – он метнулся к зеркалу, ударился в него грудью, застучал в стекло, пятная его своей кровью. – Лоренс!

***

Криденсу вдруг показалось, что одно отражение вздрогнуло. Не так, как другие. Будто что-то мелькнуло в лице, на мгновение взгляд стал живым. Криденс кинулся к нему, прижался к стеклу руками.

– Пожалуйста, сэр, – горячо прошептал он, глядя в спокойные глаза Грейвза. – Это я. Это Криденс! Пожалуйста, услышьте меня… Я не знаю, что делать… Прошу вас!..

Персиваль, будто в самом деле услышал, скользнул взглядом к его лицу. Их глаза не встретились, он смотрел мимо – но он неуверенно поднял руку, и тысячи Грейвзов повторили его жест. Криденс прижался к стеклу ладонью, замирая от надежды и страха. Персиваль, помедлив, приложил руку в ответ.

Всего одно мгновение Криденс медлил, прежде чем всем сердцем позвать Персиваля к себе. И этого краткого мига хватило, чтобы другой Грейвз, в другом зеркале, бросился на стекло, сломав ровный и стройный ряд одинаковых Грейвзов. Он что-то крикнул, но через стекло Криденс не слышал.

Он отшатнулся. Сотни Грейвзов стояли, неуверенно приложив руку к стеклу, но лишь один, без галстука, с закатанным рукавом, стучал ладонью в стекло. Ужас, что мгновение назад он мог ошибиться, бросил Криденса вперёд, к единственному настоящему Грейвзу.

Персиваль заметил его. Посмотрел в глаза. Лишь однажды Криденсу довелось увидеть у него такое лицо – в тот вечер, когда Персиваль вернулся из гостей, злой и страшный, и разбил всю столовую. Нет, тогда это был отголосок того, что Криденс видел сейчас. Тогда Персиваль рассказал, что Гриндевальд убил его друга, Гарри Гудини. А кто умер теперь?!.

– Мистер Грейвз!..

Персиваль с тоской и отчаянием смотрел в глаза Криденсу. Потом качнулся вперёд, прислонился лбом и руками к стеклу. На его предплечье вдруг проступила глубокая рана, кровь побежала к локтю, закапала с него вниз.

Криденс прижался к стеклу со своей стороны, толкнулся ладонями.

– Мистер Грейвз! – позвал он. – Мистер Грейвз, пожалуйста…

– Назови по имени, – шепнул ему в уши незнакомый ласковый голос, и Криденс выдохнул, так легко, словно губы не в первый раз складывались в это имя:

– Персиваль…

Стекло с хрустом треснуло под рукой, как весенний лёд, раскололось, и в дожде осколков Грейвз вывалился из зеркала – Криденс едва успел подставить руки, чтобы поймать. Поймал, но сам не удержался, с размаху сел на пол, утянув за собой Грейвза.

Тот был тяжёлым, горячим, плотным, живым. Криденс обхватил его обеими руками за спину, прижимая к себе. С Грейвзом было что-то не так, но он был жив, он был здесь, они были вместе, у них всё получилось!..

С Грейвзом было что-то не так. Он тяжело дышал, не поднимая лица, уперевшись в плечо Криденса твёрдым лбом так, что было даже немного больно. Он дышал быстро, судорожно, прерывисто. Будто изо всех сил держался, чтобы не зарыдать. С ним что-то случилось. Криденс панически обнимал его, не зная, что теперь делать. Даже радость угасла.

– Всё хорошо, – дрогнувшим голосом сказал Криденс. – Всё хорошо. Я вас нашёл. Я здесь. Я вас не оставлю.

Грейвз не отвечал, уткнувшись в него лицом. Не отстранялся, не двигался, так и сидел в той же позе, в какую упал. У него дрожали плечи. Криденс погладил его, не зная, что ещё сделать. Кажется, помогло: Грейвз начал дышать медленнее. Криденс гладил его по горячей спине, вдоль напряжённых лопаток, панически чутко прислушиваясь, как дыхание становится тише. Но едва он решил, что это хороший знак – Грейвз зажал себе рот ладонью и застонал.

Криденс вздрогнул. Что бы там ни случилось, там, где Персиваль был всё это время, это было что-то ужасное. Это украло у Персиваля все силы, и Криденс теперь не знал, что делать – с собой, с Грейвзом… с таким Грейвзом. С лабиринтом.

Лабиринт был пуст. Отражения исчезли, остались только зеленоватые стёкла пустых зеркал. Коридоры замерли в тишине. Они были вдвоём, и они были одни. Теперь им надо было только вернуться – к Тесею, к Талиесину, к тем, кто наверняка мог придумать, как помочь Грейвзу.

– Нам нужно идти, сэр, – сказал Криденс, попытавшись заглянуть Грейвзу в лицо. – Пожалуйста, давайте уйдём.

– Криденс… – прошептал Грейвз.

Его голос был полон глухой тоски, но он хотя бы ответил! Это точно было хорошим знаком, ведь так?

– У вас опять кровь, – сказал Криденс. Он не знал, о чём ещё говорить, так что просто называл то, что видел. Грейвз тяжело навалился на него, и неловко подвёрнутая нога, на которой сидел Криденс, начала неметь. – Вы ранены?..

– Нет, – хрипло сказал Грейвз. – Это Сойка… помог мне.

– Я не знаю, кто такой Сойка, – сказал Криденс. Будто это сейчас было важно! Сейчас ему было важно только слышать свой голос и слышать голос Грейвза в ответ. Даже если они будут говорить о таких вот странных, нелепых вещах вроде человека по имени Сойка.

– Знаешь, – ответил Грейвз. – Я рассказывал. Это мой брат.