Текст книги "История патристической философии"

Автор книги: Клаудио Морескини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 75 страниц)

3. С различием между пребыванием и исхождением, между отрицательным методом и методом положительным тесно связано обращение к двум первым гипотезам «Парменида» Платона, неоднократно цитируемого в трактате «О божественных именах», ради выявления абсолютной «отрицательности» Бога и, напротив, его близкой связи со всеми положительными концептами и со всеми сущностями. Как показал Е. Корзини в своем важном исследовании, Псевдо–Дионисий усваивает себе экзегезу «Парменида», разработанную Сирианом и Проклом, которые прилагали к трансцендентному пребыванию первую гипотезу диалога Платона, относящуюся к Единому, обозначаемому посредством отрицаний, а к исхождению, заключающему в себе все сущности, прилагали вторую гипотезу, относящуюся к Единому—бытию, обозначаемому посредством утверждений, параллельных отрицаниям первой гипотезы. Этим объясняются два противоположных аспекта богословия Псевдо–Дионисия, которые лишь кажутся противоречивыми: согласно интерпретации первой и второй гипотез «Парменида», предложенной Сирианом и Проклом, с одной стороны, Бог, рассматриваемый в своем пребывании, превыше любого понятия, любого отношения, любого состояния (как, например, состояния покоя и состояния движения), любого принципа (подобно пределу и бесконечности), любой сколь угодно возвышенной реальности (подобно благу, красоте, свету, бытию, жизни, премудрости, уму и силе), и Он не является ни одной из сущностей, но является небытием в силу превосхождения над всем сушим, является неединым в силу превосхождения над Единым, не имея в Себе ни начала, ни центра, ни конца, не являясь предметом познания и рассуждений, возвышающийся над именами и потому не наделенный именами; с другой же стороны, Бог, рассматриваемый в Своем исхождении (или же в Своем пребывании, но в соотношении с исхождением) обладает определенными связями с другими сущностями, обретается в определенных состояниях (таких, как состояние покоя и состояние движения), тождествен возвышеннейшим реальностям и всем сущностям, есть абсолютное бытие и абсолютный ум, и в качестве такового выступает вместилищем сушностей–архетипов и идей–мыслей, познаваем, наделен множеством имен или, говоря точнее, всеми именами (в случае Оригена и Григория Нисского «божественные имёна» могут прилагаться в строгом смысле только к исхождению, только к реальности или к силам, эманириуюшим от Бога, а не к Его пребыванию, чуждому любому имени и свойству).

Однако в отличие от Сириана и Прокла, четко разделяющих объект первой гипотезы «Парменида» и объект второй его гипотезы, Псевдо–Дионисий относит одновременно к тому же Самому Богу антитетические выводы двух первых гипотез: Бог в одно и то же время и непознаваем, и познаваем, Он и неизречен, и является предметом рассуждений, Он и лишен имен, и наделен именами, не является ничем из сущего и является всем сушим. Он лишен формы и наделен всеми формами. Он превосходит состояние покоя и состояние движения и пребывает в состоянии покоя и в состоянии движения. Это одновременное восприятие противоположных выводов двух гипотез и их одновременное приложение к одному и тому же Богу восходит, повидимому, к экзегезе Порфирия, которая сохранилась в виде фрагмента в «Комментарии к “Пармениду”», изданном П. Адо. В рамках этого комментария к Единому прилагаются одновременно понятия обеих гипотез: это одно и то же Единое, рассматриваемое под двойным углом зрения трансцендентного μονή[пребывания] и πρόοδος[исхождения] – иными словами, рассматриваемое как отчужденное [от всего] начало и как эманировавшая сила. И это Единое одновременно превыше покоя и движения, но и находится в состоянии покоя или движения, будучи лишено связей и частей, и одновременно наделено связями и частями.

4. Отрицательные свойства μονή,рассмотренные выше, оказываются теми же самыми, которые характеризуют отрицательное богословие всего неоплатонизма; многие из них встречаются в богословии Филона и у более ранних греческих Отцов. Здесь уместно привлечь внимание к двум важным моментам: а) отождествление божественного пребывания с бесконечностью Бога восходит к Григорию Нисскому и к Григорию Богослову в большей степени, чем к неоплатонизму (для Плотина бесконечность есть бесконечная энергия, эманируюшая от Единого и предназначенная для формирования второй ипостаси, будучи, тем самым, низшей по сравнению с самим Единым; для Прокла эта энергия есть бесконечная порождающая сила, характеризуемая пределом и подчиненная ему более, чем Единому; само Единое бесконечно, как учит о том первая гипотеза «Парменида», но оно не отождествляется с бесконечностью; см. «Платоновская теология», III 8; «О первоначалах теологии», 92); б) Псевдо–Дионисий акцентирует идею непознаваемости μονή —в большей мере, чем непознаваемым. Бог является сверх–непознаваемым. По всей вероятности, эта идея происходит отДамаския, который говорил о «сверхневедении» в связи с неизреченным («О первоначалах», 291, 84, 18).

5. Псевдо–Дионисий энергично настаивает на этом пункте: божественное μονή в качестве универсальной причины уже содержит в себе, в своей абсолютной простоте, всецелую совокупность сущностей, которые затем в процессе поступательного приумножения подразделений πρόοδος начинают все больше отличаться друг от друга вплоть до приобретения собственных особых коннотаций. Эта идея, уже присутствующая у Плотина («Эннеады», III 3, 7) и у Прокла («Комментарий к “Пармениду”», VI 73, 11–12), отмечена у Дамаския характеристикой, сопоставимой с той, которую можно наблюдать у Псевдо–Дионисия (Единое реально есть Единое–всё). Как у Дамаския, так и у Псевдо–Дионисия в связи с Единым проявляется комбинация: единство – всецелость – простота (см. Дамаский, «О первоначалах», 5, р. 11, 3–5). И в этом состоит еще одна важная точка соприкосновения между автором Корпусаи последним учителем школы в Афинах.

6. Отрицания, прилагаемые к трансцендентному μονήне суть простые «элиминации» или «лишения» свойств и реальности: как уже учил об этом Прокл, эти свойства и эти реальности, напротив, присутствуют в μονήПервоначала в той мере и с той интенсивностью, которые несопоставимо превосходят наблюдаемые в реальностях, участвующих в πρόοδος.Апофатический метод или метод элиминации переходит, следовательно, в принцип превосходства. Этим объясняется, каким образом Первоначало, трансцендентное по отношению ко всем сущностям и ко всем умам, есть «сверхсущностная Сущность и недоступный мысли Ум», и этим же объясняется, каким образом Оно, с одной стороны, в качестве трансцендентного μονήчетко отличается от самых возвышенных реальностей (таких, как абсолютная сила и абсолютная жизнь), а с другой стороны, отождествляется с этими реальностями на высочайшем уровне.

7. Всецелая совокупность сущностей содержится не только в совершенно простом Едином μονή,но также в абсолютном бытии и в божественном уме – этих двух возвышеннейших фазах πρόοδος:и если разнообразные сущности пребывают в недрах абсолютного бытия в состоянии образцов, рациональных принципов (λόγοι)и производительных волеизъявлений, то в недрах божественного ума они представляют мысли Бога и являются интегральной частью Его сущности, не имея своего происхождения извне. В первом случае можно распознать мотивы и термины, уже наличествующие у Платона, у Сириана, у стоиков, у Оригена и у Климента, во втором же случае проступает доктрина Плотина об Уме.

Особого внимания заслуживает другой важный аспект исхождения, представленный абсолютной красотой. В одном месте четвертой главы трактата «О божественных именах» Псевдо–Дионисий воспроизводит почти дословно знаменитое место из «Пира» Платона. Григорий Нисский повел себя аналогичным образом («О девстве», 11).

8. Чтобы разъяснить, как отрицательное и абсолютное Единое первой гипотезы «Парменида» и неоплатонизма в действительности представлено тремя ипостасями, Псевдо–Дионисий прибегает к двум понятиям: έ'νωσις[единение] и διάκρισις[различение]. В абсолютном ενωσις,отождествляемом с трансцендентным пребыванием, можно наблюдать некое διάκρισις,причем не то, которое характерно для πρόοδος,а то, которое проявляется в существовании трех раздельных Ипостасей – Отца, Сына и Святого Духа. В то время как Отец представляет собой единственный источник сверхсущностной божественности. Сын и Дух Святой суть «побеги, насажденные Отцом», суть «цветы» и «светы сверхсущностные». Божество, таким образом, является и тройственной Единицей и единой Троицей; эта Троица выступает как Бог единообразно, то есть в равной мере как Бог в каждой из Ипостасей, к Которым в равной мере относятся также все другие относимые к Богу имена. Каждая из трех Ипостасей сохраняет собственную идентичность и свои особенности, не смешиваясь друг с другом. Однако, несмотря на эти отличия, три Ипостаси находятся во взаимном проникновении, образуя высшее единство, наподобие того, как пучки света, исходящие от различных светильников, образуют единый свет, который, между тем, не упраздняет отдельные светильники; итак, они «объединены в различении и различаются в единении».

Все эти мотивы уже присутствуют в позднем неоплатонизме и у Отцов–Каппадокийцев. Два понятия «единения» и «различения» характерны особенно для Ямвлиха и для Прокла (см. Ямвлих, «Комментарий к “Тимею'’», фрагмент 3 Dillon; Прокл, «Первоосновы теологии», 61) и относятся Григорием Нисским соответственно к единству сущности Бога и к различию между тремя Лицами Троицы («Большое огласительное слово», глава 3). Первоначало именуется «источником» не только Плотином, но также Проклом и Отцами–Каппадокийцами; термины «цветы» и «светы сверхсущественные» обозначают у Прокла генады («Об ипостасях зла», II 11); и у Прокла в равной мере присутствует идея божественного «побега» («Первоосновы теологии», 36). Два определения Бога и как «тройственной Единицы», и как «единой Троицы» находят себе точные параллели в «Халдейских оракулах», у Порфирия, у Дамаския и у Отцов–Каппадокийцев. То, что каждому из трех Лиц подобает в равной мере наименование «Бог» и все прочие божественные имена, является фундаментальным аспектом тринитарного богословия Григория Нисского и Григория Богослова (см. Григорий Нисский, «О святой Троице», 8, 8—14; Григорий Богослов, Слово23, 11; 31, 8). Идея четкого различия между Ипостасями и Их тесного единения и взаимопроникновения, свободного от какого–либо смешения, выраженная формулой «объединенные в различении и различаемые в единении» является также характерной для Отцов–Каппадокийцев и может редуцироваться к неоплатонической доктрине о единении между умопостигаемыми реальностями (Доддс). И, наконец, образ раздельных пучков света, образующих единый свет, обнаруживается уже у Григория Богослова (Слово31, 3).

9. В христологии Псевдо–Дионисия можно усмотреть мотивы, присутствующие у Климента, в официальном определении Халкидонского Собора, у Немесия Эмесского, у Порфирия, у Феодорита и у Григория Богослова. Как для Климента, так и для Псевдо–Дионисия Иисус есть некий «ум», есть «свет Отца» («О небесной иерархии», I 2; Климент Александрийский, «Строматы», VII5,5), есть Глава как ангельской, так и церковной иерархии («Строматы», VII 9, 2). Объединение в Его Лице природы божественной и природы человеческой не привело ни к какому смешению между природами и не нанесло никоим образом ущерба чистоте первой, не претерпевшей никакого изменения (речь идет о доктрине, официально санкционированной Халкидонским Собором и уже сформулированной Немесием Эмесским). Иисус «воистину воспринял человеческую сущность» и обладал человеческими качествами в совершенном виде.

Источник двух концепций единения без смешения двух природ в Иисусе и совершенства Его человеческих качеств следует искать в Σύμμεικτα ζητήματα(«Смешанных разысканиях»] Порфирия, к которым открыто обращается Немесий Эмесский; эти два мотива – не что иное, как приложение к христологии теории Порфирия, согласно которой божественная природа души в тот момент, когда она соединяется с телесной природой, не только не смешивается с ней и сохраняет в целостности свою собственную чистоту, но и передает телесной природе свои собственные высшие свойства (см. Немесий, «О природе человека», 3, 139—140).

В воплощении Логоса, в человеческой жизни и в крестных страданиях Иисуса Отец и Дух Святой не принимали непосредственного участия, если только не учитывать Их любовь к человечеству; совершённое Иисусом на земле и Его крестные страдания представляют собой, в сущности, последнее подразделение в области того, что продемонстрировано промыслительным актом исхождения.

4. Законы, регулирующие иерархию ангельскую и иерархию церковную

Псевдо–Дионисий унаследовал от Климента общую концепцию ангельского мира, устроенного сообразно трем иерархическим чинам и зависящего от Иисуса. Законы, регулирующие отношения внутри ангельской иерархии и её отношения с людьми, суть следующие:

1. Церковная иерархия есть подражание небесной иерархии, как это утверждали Климент и Прокл.

2. Высшие члены иерархии воспринимают озарение непосредственно от Бога в меру своих возможностей и затем отражают его, направляя на низшие сущности. В этом состоит также мысль Прокла («Первоосновы теологии», 70) и Григория Богослова (Слово 28, 31).

3. Существует тесная связь между иерархической ступенью, занимаемой любой сущностью, и способностью этой сущности к восприятию божественного света (см. Прокл, «Герметический корпус», Филон, Климент, Григорий Нисский и Григорий Богослов).

4. Высшие чины иерархии очищают, просвещают и соделывают совершенными низшие чины, подражая таким образом Богу, началу всякого очищения, просвещения и совершенства. Те же функции разворачиваются в рамках церковной иерархии – со стороны её высших чинов по отношению к низшим. Три идеи: очищения, просвещения и достижения совершенства (идентичного инициации или эзотерическому созерцанию) являются общим достоянием платонической и патристической традиций, подражание верховному божеству со стороны членов некоей определенной категории сущностей всплывает у Прокла («Первоосновы теологии», 141).

5. Как в сфере ангельской иерархии, так и в сфере церковной иерархии их высшие чины сообщают низшим истинное и подлинное эзотерическое учение. Это утверждалось уже Климентом, Григорием Нисскими Проклом.

6. Ангелы являют в откровении и передают тайну Божества (см. Климент и Прокл).

7. Ангельские сущности иерархически упорядочены, как полагал также Прокл («Первоосновы теологии», 141).

8. В то время, как высшие чины обладают всеми свойствами низших чинов, последние лишь частично обладают свойствами высших чинов, как учит Прокл («Первоосновы теологии», 18).

9. Отношения между высшими чинами и низшими чинами иерархии находят свое выражение в моментах причастности и передачи: низшие чины являются общниками свойств высших чинов, а высшие передают низшим свои блага. Два понятия причастности и передачи особенно характерны для философии Прокла («Первоосновы теологии», 1).

10. Причастность, осуществляемая ближе к источнику, постепенно становится более тусклой по мере нисхождения к низшим членам, как об этом учил и Прокл, и, значит, познание Божества, свойственное наивысшему чину, более ясное, чем степень причастности, достигаемой промежуточными чинами.

11. Процесс приобщения становится все менее сокровенным по мере его нисхождения по иерархической лестнице; функция дарования откровения, присущая второму иерархическому чину, более выявлена по сравнению с соответствующей функцией первого чина и облечена в большую тайну по сравнению с соответствующей функцией третьего чина, который открывает то, что ближе к миру. Аналогично, для Прокла, Зевс, который есть демиургический ум, делает более выявленными и отчетливыми в своем различии те силы, каковые в Кроносе образуют единство более потаенное и недифференцированное («Комментарий к “Кратилу”», 104).

12. Самый низший чин ангелов назидает и оберегает человеческую иерархию. Идея назидания, сообщаемого ангелами людям, восходит к Клименту и к Проклу.

13. Большая или меньшая степень приобщенности к божественному свету зависит не от природы света, которая неизменно остается одной и той же, но только от большей или меньшей расположенности сущностей к его восприятию, как учит также и Прокл («Первоосновы теологии», 142).

14. Единый божественный промысел вверил различные народы земли попечению соответствующих ангелов; эта доктрина была достоянием также и Климента («Строматы», VI 157, 5).

15. Божественная сила соединяет между собой крайние точки иерархии и объединяет высшие её члены с членами низшими, а члены низшие – с высшими членами посредством передачи силы и её возвращения, как об этом учит также и Прокл («Первоосновы теологии», 148).

5. Учение о зле

Во второй части четвертой главы трактата «О божественных именах» Псевдо–Дионисий рассматривает проблематику происхождения и природы зла. Поскольку все сущности происходят от Единого–блага и являются его причастниками, зло в абсолютном смысле (то есть понимаемое как всецелое отсутствие блага) не может расцениваться в качестве сущности и, значит, не может существовать и не может производить другие сущности; и, следовательно, зло не является метафизическим началом, противоположным благу и наделенным собственным существованием. Тогда зло, в относительном смысле, должно мыслиться как частичное, а не всецелое лишение блага, коль скоро любая сущность, чтобы иметь возможность существовать, должна быть причастной благу, пусть даже и в минимальной мере.

Зло в абсолютном смысле не обретается в сущностях, которые все происходят от блага; оно не обретается и в материи. Эта трактовка зла восходит к трактату «Об ипостасях зла» Прокла. Её можно также обнаружить у Оригена, Василия, Григория Нисского и Августина.

6. Символизм в богослужении, таинствах и Священном Писании

Богослужебные обряды и таинства суть символы, набрасывающие покров на наивысшую философскую истину, доступную только немногим; и само Священное Писаниеполностью пребывает в пеленах символов, требующих особой интерпретации. Эти идеи проявляются в первую очередь в «Церковной иерархии», в первых двух главах «Небесной иерархии», в разделе первой главы «О божественных именах» и в девятом Письме.В каждой главе «Церковной иерархии» детализированное описание того или иного богослужебного обряда, того или иного таинства снабжено в дальнейшем их интерпретацией. Первые две главы «Небесной иерархии» наглядно вскрывают три причины, по которым Священное Писаниеотображает в чувственных обликах чистые ангельские умы, лишенные формы: божественное Начало, осуществляющее посвяшение, движимое любовью к людям, воспользовалось символическими изображениями либо для того, чтобы приспособиться к ограниченным возможностям человеческого ума, либо для того, чтобы привести его в такое состояние, которое позволило бы ему восходить к умопостигаемому через предоставление ему – в качестве исходной точки этого продвижения – чувственных образов, либо для того, чтобы удерживать непосвященных вдали от возвышеннейшего и истиннейшего познания. И, наконец, один раздел первой главы «О божественных именах» и девятое Письмопроставляют акценты на символической природе образов, апеллируя к «Символическому богословию», то есть к утраченному сочинению, где, судя по всему, пространно, хотя и несколько размыто, трактовалась эта тема.

Уже у Филона, у Климента, у Оригена и у Григория Нисского присутствует идея символизма Священного Писания,который необходимо преодолеть путем его аллегорической, или «философской», интерпретации. И если эти авторы прибегали в своей экзегезе к синкретическому платонизму, бывшему подосновой их богословской системы, то Псевдо–Дионисий, применяя аналогичный метод, обращается к концепциям более позднего этапа неоплатонизма: они раскрывают для него более живой и сокровенный смысл таинств, богослужебных обрядов и Священного Писания —смысл, достигнуть который человеческий ум может только после того, как он совлечет с предмета своего рассмотрения его чувственный символ. Так, в «Небесной иерархии», III 3 движение епископа из алтаря к самым отдаленным местам храмового пространства, его приближение к священникам и его возвращение в алтарь есть символ либо метафизического закона μονή – πρόοδος – έπιστροφή,либо неизменности μονή,либо приумножения единого и сверхсущностного знания, присущего Божеству, во множестве символов, либо их конечное растворение в единстве Первоисточника. В ПисьмеIX 3 чаша и премудрость из Притч.9, 1–3 символизируют превосходство божественного μονήнад любым состоянием покоя и движения и постоянное равенство этого пребывания самому себе, несмотря на распространение промыслительного πρόοδος.Можно установить тесный параллелизм между Псевдо–Дионисием и Проклом: символы богослужения, таинств и Священного Писания,на которых настаивает первый из них, точно соответствуют символам, которыми, по словам второго, последователи Орфея и Пифагора пользовались, чтобы набросить покровы на свои самые возвышенные богословские учения: как одни, так и другие суть «завесы» (ср. «Платоновская теология», 1 4).

7. Мистериальная терминология и тайное предание

С целью выявить эзотерический характер возвышеннейших богословских доктрин и тот способ, посредством которого интерпретируются «символы» Священного Писания,таинств и богослужения, Псевдо–Дионисий, в совершенном согласии с платонической и с патристической традициями, постоянно прибегает к терминам, свойственным мистериальному языку, таким, как μυστήριον[тайна/таинство], μυστικός[тайный/таинственный], μυεΐσθαι[быть посвященным в таинство], μύησις[посвящение в таинство], τελείωσις[завершенность посвящения], τελετή[обряд посвящения в таинство], τελεταρχία[тайноначалие], τελειοΰν[усовершающее в таинствах], έποπτεύειν[быть допущенным к созерцанию высших таинств], ίεροτελεστής[посвящающий в таинства], μυσταγωγία[тайноводство].

Тесно связанный с эзотерическим характером наивысшего богословского познания является идея предания (παράδοσις),к которой Псевдо–Дионисий любит обращаться. В связи с этим Кох, специалист по неоплатонизму, усматривает проявление только неопифагорейского и неоплатонического влияния, в то время как богослов Фёлькер принимает во внимание лишь таких авторов, как Климент и Григорий Нисский. Но и в этом случае невозможно учитывать исключительно одно из культурных течений в ущерб другому: идея «тайного предания» тесно соединяет Псевдо–Дионисия как с Проклом, так и с Климентом.

Выражение Прокла «тайные предания теологов» («Платоновская теология», I 6), среди которых выделяются, помимо Платона, также Орфей и Пифагор, имеет свое соответствие в аналогичных выражениях Псевдо–Дионисия («О небесной иерархии», И 3; ПисьмоIX, 1); и место из ПисьмаIX: «Двойным является предание богословов: одно – неизреченно и таинственно, другое, напротив, доступно видению и в большей степени познаваемо; первое – символично и приобщает к сокровенному, а второе – философично и опирается на доказательства», – демонстрирует убедительную аналогию с местом из «Платоновской теологии» Прокла, где «символические предания» отличаются от более самоочевидных, достигаемых с помощью рассуждений и от тех, которых основываются на доказательствах («Платоновская теология», I 2).

В гнозисе Климента мотив «сокровенного предания», сообщенного Иисусом в Его тайных беседах с некоторыми из апостолов, а ими, в свою очередь, сообщенного пресвитерам, играет определенную роль («Строматы, VI, 124, 6). Как Псевдо–Дионисий, так и Климент обращают внимание на обычай Иисуса «прятать» в притчах самые высокие богословские истины.

8. Мистическое учение

Уже отмечалось, как последовательное использование апофатического метода, посредством которого познается не что есть Бог, но только то, чем Он не является, с неизбежностью разрешается в неведение и в безмолвие и как, следовательно, знание о Боге совпадает с незнанием о Нем. Сообразно с принципом, сформулированным Аристотелем и усвоенным неоплатонизмом, познание может иметь место только между подобными реальностями, поэтому тот, кто хочет соединиться с Богом, Который в Своем трансцендентном пребывании есть абсолютное единство, превосходящее Единое и ум, должен стать Ему подобным, превзойдя собственный ум, и свести себя ко всецелому единству. Мистическое единение, которое ради достижения неведения предполагает успокоение или прекращение любой мысленной активности и любой формы рационального познания («О божественных именах», I 1; IV 11; VII 3, «О мистическом богословии», 1 1,3), есть состояние, высшее по отношению к мысли и к уму («О божественных именах», 1 4), и характеризуется сведением к единству всех способностей души. Во время мистического единения человеческий ум утрачивает собственную самотождественность и более не принадлежит самому себе, но только предмету желания, его к себе привлекшего в качестве абсолютной красоты и причины возвращения («О божественных именах»; III 2, IV 13).

Последовательное восхождение человеческого ума к Богу символизируется в Священном Писаниивосхождением Моисея на гору Синай, описанным в I главе «Мистического богословия» (этот мотив присутствует уже у Филона и имеет долгую историю в патристической мысли): очишение, которому Моисей подвергается предварительно, есть символ очищения, необходимого для достижения высшего знания; звуки, которые он слышит, и сияние, которое он видит при начале восхождения, суть символы различных знаний, основывающихся либо на чувствах, либо на разуме; мрак, в который он вступает и который окутывает его, есть символ всецелого неведения (человеческий ум погружается в него в конце исследования, состоящего в «абстрагировании», или «отрицании»), а ослепительный свет, проступающий во мраке, есть, наконец, символ сверхсущественного знания, присущего мистическому единению, которое оставляет позади себя всякую чувственную и мысленную активность, не смешиваясь с сиянием, которое было видно до того.

Как это происходит и в неоплатонизме, это мистическое единение происходит без посредника. Даже если в некоторых местах Псевдо–Дионисий и признает роль Иисуса в рамках процесса приближения к Первоначалу, объективно следует признать, что эта роль выглядит у него довольно незначительной по сравнению с той, которая отмечается у Климента, у Оригена и у Григория Нисского. Не только идея прямого – без посредников – соединения человеческого ума с Богом, но также и идея перехода рационального познания в неведение, идея превосходства мистического единения над мыслью и над познанием, сведения себя к единству и полному отождествлению человеческого ума с предметом его желания образуют мистическое учение Псевдо–Дионисия, которое несет на себе неизгладимую печать неоплатонизма.

БИБЛИОГРАФИЯ.Y. de Andia. Beaute, Lumiere et Amour chez le Pseudo–Denys VAreopagite I I «Carme» 46 (1987). P. 112–123; Eadem. Philosophie et union mystique chez le Pseudo–Denys VAreopagite // M. – O. Gaulet–Caze – G. Madec – D. O’Brien (изд.). ΣΟΦΙΗΣ ΜΑΙΗΤΟΡΕΣ. «Chercheurs de saggesse». Hommage a Jean Pepin. Paris, 1992. P. 511–531; Eadem. Pathon ίά theia I I St. Gersh – Ch. Kannengiesser (изд.). Platonism in late Antiquity. Notre Dame, Indiana, 1992. P. 239—258; I.E.M. Andreggen. Lasuniones у las discreciones divinas. Sobre un texto del «De divinis nominibus» de Dionisio Areopagita 11 «Sagientia» 42 (1987). P. 309–326; H.U. von Balthasar. Herrlichkeit. Eine Theologische Asthetiky IL Einsiedeln, 1962; H. Beck. Triadische Engel–Ordnungen: friihchristlicher und mittelalterlicher Ansatz // Th&Ph 57 (1992). P. 321–355; E. Bellini. Teologia e teurgia in Dionigi Areopagita //VetChr 17 (1980). P. 199—216; Ch.A. Bernard. La doctrine mystique de Denys VAreopagite I I «Gregorianum» 68 (1987). P. 523–566; B. Brons. Gott und die Seienden. Untersuchungen zum Verhaltnis von neuplatonischer Metaphysik und christlicher Tradition bei Dionysius Areopagita. Gottingen, 1976; M. Corbin. Negation et trascendance dans Vceuvre de Denys // RSPh 69 (1985). P. 41—76; L. Couloubaritis. Le statut de la critique dans les Lettres du Pseudo–Denys I I «Byzantion» 51 (1981). P. 112– 121; Idem. Le sens de la notion “demonstration ”chez le Pseudo–Denys I I ByzZ 75 (1982). P. 317–335; E. des Places. Le pseudo–Denys VAreopagite, ses precurseurs et sa posterite // DHA 7 (1981). P. 323–332; Idem. Les oracles chaldaiques et Denys VAreopagite // Neoplatonisme. Melanges offerts a Jean Trouillard. Fontenayaux Roses, 1981. P. 291—295; Idem. La theologie negative du Pseudo–Denys, ses antecedents platoniciens et son influence a и seuil du Moyen Age // Studia Patristica 17/1 (1982). P. 81—92; E.R. Dodds. Proclus. The Elements of Theology. Oxford, 1933; St. Gersh. ideas and Energies in Pseudo–Dionysius the Areopagite // Studio Patristica 15 (1984). P. 297—300: A. Ghisalberti. Conoseere negando. Immobilita di Dio efondamento in Dionigi Areopagita // La differenza e I'origine., Milano, 1987. P. 20–40: C. Hallet. El modo filosofico de conoscera Dios segun el Pseudo Dionysio Areopagita, su valor у sus limites // «Teologia у Vida» 27 (1986). P. 277–290; A.I. Hauken. Incarnation and Hierarchy. The Christ according to Ps. – Dionysius // Siudia Patristica 15 (1984). P. 317–320; N. Janowitz. Theories of divine Names in Origen and Pseudo–Dionysius // H R 30 (1990–1991). P. 359– 372; U. Koch. Proclus als Quelle des Pseudo–Dionysius Areopagita in der Lehre vom Bosen // «Philologus» 54 (1895). P. 438—454; M. Lequien. Dissertatio damascenica II. PG 94. Col. 274—303; S. Lilia. Osservazionisul testo del De divinis nominibus dello Ps. Dionigi VAreopagita // ASNP, serie III, 10 (1980). P. 125–202; Idem. Dionigi l ^fAreopagita e il platonismo cristiano. Brescia, 2004; A. Louth. Pagan Theurgy and Christian Sacramentalism in Denys the Areopagite //JThS 37 (1986). P. 432–438; Idem. Denys the Areopagite. London, 1989; А. G. Manno. IIproblema di Dio neigrandipensatori. I. Plotino Proclo Ps Dionigi Areopagita. Cassino, 1986; M. Nasta – P. Tombeur. Thesaurus Pseudo DionysiiAreopagitae. Tumhout, 1993; M. Ninci. Luniverso e il non essere. I. Trascendenza di Dio e molteplicitd del reale nel monismo dionisiano. Roma, 1980; G.O’ Daly, s.v. Dionysius Areopagita // Theologische Realenzyklopadie VIII (Berlin – New York, 1981). P. 772—780; S.C. Parsons. The “Hierarch ” in the Pseudo–Dionysius and its Place in the History of Christian Priesthood // Studia Patristica 18/1 (1989). P. 187–190; J. Rist. Pseudo Dionysius Neoplatonism and the Weakness of the Soul// From Athens to Chartres: Neoplatonism and Medieval Thought: Studies in Honour ofE.Jeauneau. Leiden, 1982.P. 135—161; A.M. Ritter. Stemmatisierungsversuche zum Corpus Dionysiacum Areopagiticum im Lichte des EDWerfahrens // «Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Gottingen», phil. – hist. Kl. 1980. 6; Idem. Dionysius Areopagites // Nimm und lies: christliche Denker von Origenes bis Erasmus von Rotterdam. Stuttgart, 1991. P. 111–126; R. Roques. L’univers dionysien. Paris, 1954. P. 7–28 (nepe–изд. Paris, 1983; ит. пер. Milano, 1996); P. Rorem. The Place of the Mystical Theology in the Pseudo–Dionysian Corpus // «Dionysius» 4 (1980). P. 87—97; Idem. Biblical and liturgical Symbols within the Pseudo–Dionysian Synthesis. Toronto–Leiden, 1984; Idem. The uplifting Spirituality of Pseudo–Dionysius // Christian Spirituality from Origins to the twelfth Century. New York, 1985. P. 132–151; Idem. The Biblical Allusions and overlooked Quotations in the Pseudo–Dionysian Corpus // Studia patristica 23 (1989). P. 61–65; Idem. Pseudo–Dionysius. A Commentary on the Texts and an Introduction to their Influence. New York – Oxford, 1993; K. Ruh. Die mystische Gotteslehre des Dionysius Areopagita // Bayerische Akademie der Wissenschaften, phil. – hist. Kl. Sitzungsb. 1987. 2; J. Stiglmayr. Der Neuplatoniker Proklos als Vorlage des sog. Dionysius Areopagita in der Lehre vom (Jbel // HJ 16 (1895). P. 253–273; Idem. DasAufkommen derpseudo–dionysischen Schriften und ihr Eindringen in die christiliche Literatur bis zum Laterankonzil 649 // IV Jahresbericht des offentlichen Privatgymnasiums an der Stella Matutinazur Feldkirch. Feldkirch, 1895; А. R. Suchla. Die sogenannten Maximos–Scholien des Corpus Dionysiacum Areopagiticum. NGG, phil. – hist. Kl. 1980. 3; Idem. Die Oberlieferung des Prologs des Johannes von Skythopolis zum griechischen Corpus Dionysiacum Areopagiticum. Ein weiterer Beitrag zur Uberlieferungsgeschichte des CD. NGG, phil. – hist. Kl. 1984. 4; Idem. Eine Redaktion des griechischen Corpus Dionysiacum Areopagiticum im Umkreis des Johannes von Skythopolis, des Verfassers von Prolog und Scholien. Ein drifter Beitrag zur Uberlieferungsgeschichte des CD. NGG, phil. – hist. KJ. 1985. 4; Idem. Textprobleme der Schrift Περί θείων όνομάτων des Ps. Dionysius Areopagita 11 Aug 32 (1992). P. 387–422: W. Volker. Kontemplation und Ekstase bei pseudo–Dionyisius Areopagita. Wiesbaden, 1958.