Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

Глава одиннадцатая

Во второй половине того же дня Пятов позвонил в «Наследный принц» и, вызвав Антона к телефону, пригласил заехать к нему. Уже зная, что по телефону лучше не расспрашивать о деталях, Антон тут же отправился в полпредство. Володя встретил его в приемной и сказал, что им надо «поехать к друзьям». Помимо самого Володи Пятова и Зубовых, друзей в Берлине у Антона не было, и он сказал об этом.

– Ты ошибаешься, – с усмешкой заметил Володя, – у тебя есть друзья в Берлине, и я дал им слово привести тебя к ним, когда ты окажешься здесь.

Антон недоумевал: кто бы это мог быть? Жан-Иван Капустин, случайно оказавшийся в Берлине? Но Володя покачал своей светловолосой, идеально причесанной головой.

– Нет, нет… Это твои немецкие друзья.

– Мои немецкие друзья? – изумленно воскликнул Антон, сразу вспомнив Юргена Риттер-Куртица и Бухмайстера, которых действительно можно было назвать друзьями. Но Юрген был арестован и брошен в концентрационный лагерь вскоре после возвращения из Москвы, и с тех пор о нем ничего не было известно. Гейнц Бухмайстер, сообщивший о судьбе Юргена, сам уехал в Германию года полтора-два спустя и исчез так же бесследно. Работавший в Коминтерне видный немецкий коммунист, которого Бухмайстер ласково звал «Наш Франц», – он часто приезжал в «Немецкий дом», как звали дом, где жили его соотечественники, – сообщил Антону, случайно встретив его на московской улице, что Бухмайстера тоже арестовали и заточили в концентрационный лагерь. Антон был убежден, что из этих лагерей, как с того света, никто не возвращается, и он стал называть имена других немцев, с которыми встречался в «Немецком доме» в Москве.

– Ладно, не гадай, – сказал Володя Пятов. – Встретишь – узнаешь…

Они вышли из полпредства, прошли мимо полицейских в форме, мимо гестаповцев в длинных просторных плащах и двинулись в сторону Фридрихштрассе.

– Поедем в подземке? – предложил Антон.

– Нет, возьмем такси, – отозвался Володя, занятый своими мыслями.

Дойдя до угла улицы, пересекавшей Унтер-ден-Линден, он быстро оглянулся, завернул за угол и, тронув Антона, торопливо пошел вперед. Миновав два дома, он еще раз оглянулся и, увидев идущее навстречу им такси, поднял руку. Назвав шоферу какую-то площадь, он распахнул перед Антоном дверцу машины и, пропустив его вперед, сел рядом. Проехав, однако, минут пять, Володя наклонился к шоферу и сказал, чтобы тот остановил такси перед магазином: ему нужно было кое-что купить. Выбравшись из машины, он, к удивлению Антона, не пошел в магазин, а, перейдя на другую сторону улицы, остановил только что освободившееся такси. И снова, пропустив Антона вперед, сел рядом, сказав шоферу какой-то адрес.

Минут пятнадцать-двадцать такси неслось по серым каменным коридорам, лишь изредка останавливаясь перед светофорами. Удаляясь от центра, они пересекли мост через реку или канал, миновали большое кладбище – сквозь витую металлическую ограду были видны мраморные склепы и памятники – и, наконец, остановились перед кирпичным зданием вокзала городской железной дороги. Выйдя из машины, они поднялись по отлогой лестнице с чугунными ступеньками на высокую платформу, к которой вскоре подошел электропоезд. Увлекая за собой Антона, Володя поспешил в вагон. Они проехали в тамбуре минут десять-двенадцать, вышли и спустились с еще более высокой платформы на улицу.

– Похоже, что мы петляем по городу, будто убегаем от погони, – сказал Антон. Он знал, конечно, что дипломатам не всегда приходится разъезжать в больших машинах с развевающимся на радиаторе государственным флажком, но все же не представлял себе, что «поездка к друзьям» может оказаться столь сложной.

– Нет, мы ни от кого не убегаем, – ответил Володя. – Просто меры предосторожности. Гестапо следит даже за союзниками вроде итальянцев и японцев, а уж за нами и подавно, и облегчать ищейкам Гиммлера их задачу, садиться, например, в такси, которые специально подсылают к полпредству, и ехать прямо туда, куда тебе нужно, нет никакого резона.

– А они всегда следят за нами?

– Не всегда, – сказал после короткого раздумья Володя. – Но кто знает, когда им вздумается следить за тобой. Поэтому надо убедиться сначала, что за тобой нет «хвоста».

Залитая асфальтом улица, по которой они шли, ничем не отличалась от других улиц рабочих окраин Берлина. По обе стороны тянулись кирпично-красные дома, как близнецы, похожие друг на друга. Их отличали лишь номера.

По приметам, известным только ему, Пятов нашел нужный дом, они вошли в подъезд и поднялись по лестнице на последний этаж. Там Володя остановился и позвонил в дверь.

Когда дверь распахнулась, Антон невольно отпрянул: перед ними предстал широкоплечий, большерукий парень в коричневой рубахе с нацистской повязкой на рукаве. Настороженно-внимательные глаза штурмовика, сердито оглядев Антона, вдруг потеплели и заулыбались, остановившись на Пятове.

– Добрый день, Вольдемар, – произнес он негромко, но четко.

– Добрый день, Ганс, – весело отозвался Пятов. – Отец приехал?

– Да, приехал. Входите, пожалуйста.

Вслед за Пятовым Антон вошел в темный коридор, свет проникал лишь через стеклянную дверь слабо освещенной комнаты. Штурмовик, тщательно закрыв дверь, взял у них плащи, повесил на вешалку, встроенную в глубокую нишу, и, обращаясь к Пятову, сказал:

– Отец там.

Пятов подошел к стеклянной двери и, не открывая ее, посмотрел в комнату. Толкнув Антона локтем, он молча показал на маленького старичка, который сидел в старом кожаном кресле и дремал, опустив голову на грудь.

– Бедный Гейнц, – тихо проговорил Володя, стискивая руку Антона, – он так слаб, что после утомительной дороги почти всегда засыпает, как только добирается до своего кресла.

– Кто это? – шепотом спросил Антон.

– А ты не узнаешь его?

Антон внимательно всмотрелся в изможденное лицо с глубокими страдальческими складками вокруг впалого тонкогубого рта и отрицательно покачал головой.

– Бухмайстер, – сказал Володя Пятов. – Староста «Немецкого дома» в Москве.

– Не может быть! – прошептал Антон, вглядываясь в лицо спящего.

Бухмайстер, которого он знал, был здоровый и сильный человек, его круглое лицо с хитрыми веселыми глазами было краснощеким, потому что, усердно восхваляя великолепное немецкое пиво, он не брезговал московским и потреблял его в колоссальном количестве. Не верилось, что тот громкоголосый, жизнелюбивый толстяк и этот щуплый старичок – один и тот же человек.

– Бухмайстер, Бухмайстер, – повторил Володя.

– Но мне же сказали, что он пропал в концлагере, погиб…

– Мог бы, конечно, погибнуть, – сказал Володя Пятов, – как погибли тысячи… десятки и даже сотни тысяч других коммунистов, социал-демократов, рабочих.

– А как же он?

– Его отпустили.

– Отпустили? Бухмайстера отпустили из концлагеря?

– Да, отпустили, – тихо подтвердил Володя Пятов и, помолчав, зло прошептал: – Отпустили умирать! Они отбили ему почки и раздавили легкие, у него туберкулез в последней стадии. Гиммлер бездушен, как профессиональный палач, но расчетлив и жаден, как все бюргеры, и он приказал не кормить узников, обреченных на скорую смерть.

– Он обречен? – едва слышно спросил Антон.

– Врачи обещали ему всего шесть месяцев жизни, когда его выпустили из концлагеря, – ответил Володя. – Но с того времени прошло уже полтора года, и Бухмайстер клянется прожить столько, сколько потребуется, чтобы увидеть гибель этого гнусного режима.

Антон, смотревший на спящего старика, вздрогнул: тот открыл глаза и в упор, не мигая, глядел на него. Пятов открыл дверь и вошел в комнату.

– Добрый день, Гейнц! – сказал Пятов, протягивая Бухмайстеру руку. – Я привел к тебе, как обещал, твоего молодого московского друга.

– Карзанов? – спросил Бухмайстер, устремив свой горящий взгляд на Антона. Он взял его руку в свою и слабо пожал. Показав ему на стул рядом с собой, Бухмайстер сказал, что рад видеть его в Берлине. На вопрос Антона, как он себя чувствует, Бухмайстер помолчал немного, потом, не отвечая прямо на вопрос, сказал, точно грозя кому-то: – Я еще поживу! Я еще поживу…

– Ну и слава богу, – проговорил Антон.

– Бог тут ни при чем, – сердито опроверг Бухмайстер. – Не он дал мне веру.

– Веру? Какую веру?

– А что эта банда не продержится долго на нашей земле.

В коридоре раздался звонок, открылась и закрылась входная дверь, прозвучали невнятные голоса, и на пороге комнаты выросла высокая и стройная фигура красивого, еще молодого мужчины. Зачесанные назад светлые, немного вьющиеся волосы, высокий лоб, прямой нос, упрямо выдающийся вперед подбородок неопровержимо доказывали Антону, что перед ним Юрген Риттер-Куртиц, повзрослевший, чем-то изменившийся, но, безусловно, живой и здоровый. Удивленный и обрадованный, Антон рванулся ему навстречу.

– Юрген! Неужели это ты?

– Я, Антон, я…

– Это уж совсем похоже на чудо! Как же так? Мне говорили, что ты… Неужели и тебя отпустили из концлагеря, как Гейнца?

– Меня отпустили? – переспросил Юрген со странной усмешкой и сам же ответил: – Нет, меня не отпускали. Я в концлагере не был.

– Ты в концлагере не был? А мне говорили…

– Нет, в концлагере я не был, – повторил Юрген и снова зло усмехнулся. – Меня спасла от концлагеря мать. Я же тебе рассказывал еще там, в Москве, что она внучка прославленного адмирала, и отец мой капитан, поэтому нашу семью знают военные моряки. И когда меня увезли эсэсовцы, мать отправилась к полицей-президенту Берлина адмиралу Леветцову, и по его приказу меня отпустили.

– Откуда? Из тюрьмы?

Юрген ответил не сразу. Он посмотрел на Бухмайстера, потом на Пятова, точно спрашивал, стоит ли рассказывать Антону свою историю. Бухмайстер решительно наклонил голову с короткими и редкими седыми волосами.

– Это было пострашнее тюрьмы, – проговорил наконец Юрген. – Много страшнее. В тюрьмах казнят по приговору суда. Там, где был я, убивали медленно и мучительно, стараясь продлить страдания и агонию жертвы и садистски этим наслаждаясь.

– Где ты был? И кто эти садисты?

Юрген кивнул головой, показывая куда-то за окно.

– Они… – зло произнес он.

Вероятно, ему тяжело было вновь вспоминать во всех деталях пережитое, но Юрген все же последовательно и точно рассказал Антону свою страшную историю.

Вернувшись из Москвы, Юрген пошел в редакцию журнала «Борец», который когда-то был создан им вместе с его студенческими друзьями – поэтом Лангером и художником Вернером. Журнал был маленький, читателей имел не так уж много, но он ядовито высмеивал нацистов, и штурмовики несколько раз громили редакцию. Друзья, издававшие журнал без Юргена, готовили новый номер; им хотелось, как они говорили, «крикнуть во весь голос именно теперь», когда нацисты заглушили голоса почти всех своих противников. Юрген написал статью, в которой, подражая Гитлеру («Я… я… я…») и от его имени сказал немцам, что их ожидает с приходом фюрера к власти. Едва журнал появился в свет, дом, где находилась редакция и такая же маленькая типография, окружили эсэсовцы. Ворвавшись в помещение, они переломали все столы и стулья – страсть к разрушению была у них манией, – разбили пишущие машинки и печатные машины, рассыпали наборные кассы и сожгли бумагу. Избив издателей, они бросили их со связанными руками на дно грузовой машины и, сидя на их спинах, доставили в особый эсэсовский лагерь под Берлином. На ночь их оставили в мокром подвале, а утром вытащили во двор, обнесенный высокой стеной. Вдоль стены стояли лицом к лицу две шеренги эсэсовцев; каждый держал на правом плече ременную витую плетку со свинцовым наконечником.

– Ну, борцы, посмотрим, на что вы способны, – обратился к ним главарь эсэсовцев. Он показал через плечо на шеренги своих подручных. – Вам назначается три «круга почета». Тот, кто сумеет устоять на ногах, вернется в подвал, кто упадет, пусть пеняет на себя и обращается к господу богу, чтобы он принял его душу…

Трое эсэсовцев сорвали с арестованных одежду, и Юрген впервые увидел, какими худенькими мальчишками были его друзья. Отец, считавший, что настоящий немецкий мужчина должен быть крепок как духом, как и телом, позаботился о физическом развитии Юргена, и рядом с ними Юрген выглядел здоровяком. Он двинулся к шеренге первым, но эсэсовец остановил его и ткнул кулаком в худую и впалую грудь Герда Лангера:

– Первым ты!..

Лангер сказал друзьям «Прощайте!» и побежал между шеренгами. Плетки взвивались и опускались на его спину, издавая страшные чавкающие звуки. Красные полосы вспухали на худой и белой спине. Лангер добежал до стены и повернул назад. Он бежал, нагнув голову, и Юрген не видел его лица. Лишь у самого края шеренги Герд поднял голову, словно хотел в последний раз взглянуть на солнце, поднявшееся над крышей дома, в подвале которого они провели ночь. Сильный удар плетью по шее заставил его закрыть от боли глаза, он упал под ноги палачей.

– Ага, не выдержал! – злорадно прокричал их главарь и с силой ударил упавшего носком сапога в лицо.

Эсэсовцы бросились на Лангера. Они били его рукоятками плеток и топтали ногами, пока не превратили лицо, да и все тело в кровавое месиво. Приказав оттащить труп в сторону, главарь подошел к стоявшим рядом, плечом к плечу, Юргену и Клаусу Вернеру. Эсэсовец, переводя взгляд с одного на другого, долго решал, кого послать на смерть следующим. Наконец его кулак уперся в грудь Вернера, веселого, жизнелюбивого художника, карикатуры которого неизменно вызывали смех: даже у злодеев он умел находить смешные черты.

– Ну что ж, настал мой черед, – проговорил Вернер. – Жаль только, что не смогу нарисовать эти морды – лучших карикатур на человекоподобных зверей не было бы.

Вернер пробежал до стены и обратно, побежал бы еще раз, но, как и Лангер, был сбит тем же сокрушительным ударом плети по шее. И тот же страшный конец…

Ненависть и презрение к этим мучителям поглотили все чувства Юргена, он почти не замечал первых ударов. Он пробежал раз, пробежал второй, пробежал и третий. Его ненависть к этим тупым, искаженным садистским наслаждением мордам была так велика, что он побежал в четвертый раз и, добежав до конца шеренги, повернул, чтобы бежать в пятый раз. Главарь эсэсовцев остановил его. «На сегодня хватит! – крикнул он. – Посиди в подвале, помечтай в темноте. Завтра или послезавтра мы тебе устроим еще пробежку». Когда Юрген, спускаясь в подвал, шагнул на первую ступеньку, палач стеганул его плетью по голове с такой силой, что отсек ему ухо.

– Отсек ухо? – в ужасе воскликнул Антон.

– Да, – подтвердил Юрген и, повернувшись к Антону, приподнял левой рукой светлые, вьющиеся волосы: верхняя часть уха была срезана, как бритвой. Юрген опустил волосы и пригладил их.

Потрясенный рассказом, Антон молчал. Смотрел на Юргена и молчал.

– Спасло меня то, – вновь заговорил Юрген, – что второй пробежки не было. Иначе я не был бы тут – они убили бы меня, как убили Герда и Клауса. Мать вовремя добралась до адмирала Леветцова, он приказал доставить меня в тюрьму, а оттуда несколько недель спустя меня отпустили, предупредив, чтобы духа моего не было в Берлине.

И Юрген исчез из Берлина, гонимый одной жаждой, одним желанием, одной мыслью – отомстить за смерть друзей, за свои муки, за муки многих других ни в чем не повинных людей. Юрген решил поступить в армию – тогда она была независима и нацисты побаивались ее. Но в офицерскую школу его не приняли – оказался «неблагонадежным». Пользуясь связями матери, он пробился в школу морских летчиков, блестяще окончил ее, но офицерского звания не получил: «неблагонадежен»! Его взяли военным переводчиком: ведь он владеет английским, французским, испанским и русским языками. Лишь после женитьбы он смог выбраться из маленького приморского городка в Берлин: у жены оказались влиятельные родственники, они устроили его в министерство военной авиации и облегчили получение офицерского звания.

– Ты офицер?

– Обер-лейтенант.

– Ну а как же твоя ненависть к убийцам друзей? – настороженно спросил Антон. – Осталась прежней? Или?..

Тонкие губы Юргена плотно сомкнулись, глаза засверкали тем холодным стальным блеском, который поражал Антона еще во время московских встреч.

– Если бы не было ее, этой ненависти, я давно бы покончил с собой, – проговорил он, понизив голос, точно не хотел, чтобы сидевшие рядом слышали его. – Давно бы!

Все же Бухмайстер услышал последние слова и погрозил Юргену пальцем.

– Не смей об этом не только говорить, но и думать. Убить себя – значит устранить одного из врагов режима и принести нацистам радость.

– Я и не думаю, – сказал Юрген. – Теперь я не думаю.

Бухмайстер одобрительно кивнул и, обратившись к Антону, показал на Юргена:

– А ведь он оказался лучше, чем мы думали тогда, в Москве.

Бухмайстер называл Юргена человеком «единой цели». «Если Юрген наметит цель, обязательно ее достигнет, – говорил он Антону, – и мы должны позаботиться, чтобы цель у этого отпрыска знатных и заносчивых военных моряков была правильной».

– Лучше?

– Да, лучше, – повторил Бухмайстер, ласково поглядывая на Юргена. – Когда меня отпустили из концлагеря, мне стало известно, что Юрген теперь офицер; я пришел к нему с намерением спросить, изменил ли он своей цели, а если изменил, то сказать ему, что я думаю о ренегатах. Он сказал мне, что верит во все, во что верил прежде, и ненавидит коричневых убийц такой страшной ненавистью, что не сможет жить, если не рассчитается с ними за все сполна. Я сказал ему, что одной ненависти мало, надо действовать, бороться. Он сказал, что в одиночку многого не сделаешь, и я заметил ему, что нас уже двое и что я знаю, как связаться с нашими товарищами-коммунистами, которые действуют и борются, несмотря ни на что. И тогда он вытянулся передо мной, будто перед генералом – офицерство все же сказывается в нем, – и отрапортовал, что отдает себя в наше распоряжение и готов выполнить любое поручение. Так ведь было, Юрген?

Юрген, слушавший рассказ о себе с усмешкой, перестал улыбаться и подтвердил:

– Да, так!

Он опустился на стул, стоявший рядом с креслом, и положил руку на острое колено Бухмайстера.

– Гейнц молодец, – сказал Юрген. – Он помог мне разорвать кольцо одиночества, и не мне одному.

– Вернее, я помог из отдельных звеньев сковать цепь. Выступил, так сказать, в роли кузнеца, – подхватил Бухмайстер и поглядел на Володю Пятова и Антона.

Бухмайстер-младший принес большой семейный кофейник с еще пузырившимся кофе и чашки, которые роздал прямо в руки сначала отцу, потом гостям. Антон, настороженно следивший за ним, повернулся к Бухмайстеру, едва его сын покинул комнату.

– Он в самом деле штурмовик?

– Как видишь, форма штурмовика, – неохотно ответил Бухмайстер. – А душа… За душу его я ручаюсь как за свою собственную. Чтобы успешнее бороться, нам приходится проникать и в ряды врага.

За кофе разговор шел то о Москве, то о германских делах, то о работе Антона в Лондоне.

– Мы должны поддерживать связь, Антон, – сказал Юрген, строго глядя прямо в глаза собеседнику. – Это очень важно. Нам поможет Володя. А сейчас я настоял на нашей встрече, потому что узнал важную новость. – И он, поглядывая то на Володю, то на Антона, то на Бухмайстера, рассказал о вчерашнем визите к нему его давнего знакомого и даже родственника, майора штаба сухопутных сил, который посоветовал Юргену не отлучаться в ближайшие десять дней из Берлина. «Нужны надежные и смелые офицеры», – сказал он. На вопрос Юргена, к чему быть готовым, майор жестко произнес: «Как только «птичка» прилетит из Нюрнберга, мы упрячем ее в клетку, остальной сброд разгоним; тех же, кто окажет сопротивление или попытается выпустить «птичку» на волю, придется обезоружить, а кое-кого пристрелить». Майор не добавил к этому ни слова, но Юрген понял, что кто-то замыслил либо арестовать Гитлера по возвращении из Нюрнберга, либо каким-то иным путем, изолировав его, свергнуть нынешнее правительство. Юрген полагал, что заговор созрел в штабе сухопутных сил, начальник которого генерал Бек был недавно смещен Гитлером. Бек считал опасным то, что «богемский ефрейтор», как генералы частенько называли между собой Гитлера, восстановил против Германии почти всю Европу. Бек был убежден, что в войне на два фронта – а Гитлер толкал Германию на этот опасный путь – она будет разбита, и генерал не хотел, чтобы позор поражения, как в прошлую войну, снова пал на головы военных.

– Но если Бек устранен из штаба, что он может сделать? – спросил Бухмайстер. – Новый начальник, говорят, ближе к Гитлеру.

– Может быть, генерал Гальдер и не ближе к Гитлеру, но он покорнее, бесхребетнее, услужливее.

– Тогда кто же возьмет это дело в свои руки?

– Не знаю, – смущенно признался Юрген.

– И чего они хотят?

Юрген снова виновато посмотрел в горящие глаза Бухмайстера и пожал плечами.

– Этого я тоже не знаю.

– Ничего не знаешь, а соглашаешься, – с укоризной проговорил Бухмайстер.

– Мне вполне достаточно того, что они готовы убрать Гитлера, – сказал Юрген. – И того, что они хотят предотвратить войну…

– На два фронта, – подсказал Бухмайстер. – На два фронта! Против войны на одном фронте они не возражают.

– Насколько я понял, они вообще против войны, – ответил Юрген.

– Генералы против войны? – недоверчиво воскликнул Бухмайстер. – На наших генералов это непохоже. Они вели и ведут Германию к войне, и лучшего покровителя, чем Гитлер, у них не было и нет.

– И все же заговор против него готовят именно они, – проговорил Юрген и, повернувшись к Пятову, добавил: – И я хотел, чтобы об этом знали и ваши.

– Спасибо, Юрген, большое спасибо.

– Я думаю, что те, кто замыслил это, – продолжал Юрген, – надеются на поддержку великих держав.

– На поддержку великих держав?

– Да! – подтвердил Юрген. – Да! Чем решительнее будет их сопротивление Гитлеру, тем сильнее позиции его противников среди военных. Когда советник Двинский, как мне рассказывали в нашем министерстве, встретив на одном из приемов генерала Хаммердорфа, заметил ему почти мимоходом, что у советских западных границ сосредоточено около сорока советских дивизий, готовых двинуться на помощь Чехословакии, генерал тут же покинул прием, приехал ночью к главнокомандующему сухопутными силами и стал уговаривать его ни в коем случае не позволять «богемскому ефрейтору» втянуть армию в чехословацкую авантюру. Одного случайно или намеренно оброненного замечания оказалось достаточно, чтобы сделать колеблющегося Хаммердорфа противником войны. Представляете, что мог бы сделать решительный нажим великих держав!

Бухмайстер оглядел собеседников своими глубоко запавшими, лихорадочно блестевшими глазами и укоризненно покачал головой.

– Не нравятся мне наши военные, – проговорил он. – И планы их не нравятся. Не верю я в их миролюбие. Не верю…

Юрген улыбнулся, не желая обидеть друга: он сожалел, что больной Бухмайстер не понимал происходящих среди военных изменений. Юрген поднялся со стула и стал прощаться: ему следовало торопиться на важное совещание.

Вскоре простились с Бухмайстером Антон и Володя Пятов. Антон пообещал при первой возможности навестить старого другая а Володя сказал, что будет поддерживать контакт «прежним путем»: встреча назначается условной открыткой. Сын Бухмайстера проводил их до выходной двери и пожелал счастливого пути.

Друзья добрались до платформы городской железной дороги и проехали в поезде не две, а шесть остановок. На улице Пятов поймал такси и попросил шофера довезти их к Бранденбургским воротам. Вечерние сумерки опустились на город, когда такси остановилось у массивных колонн, и Володя с Антоном, затерявшись в праздной толпе, дошли до полпредства. Дежурный, увидев их, сказал, чтобы они скорее шли к Двинскому: Григорий Борисович спрашивал, не вернулся ли Пятов со своим приятелем.

– Вы меня искали, Григорий Борисович? – спросил Володя, входя вместе с Антоном в кабинет советника.

– Да, – подтвердил Двинский. – Но сначала расскажите мне, где это вы пропадали.

Пятов рассказал о встрече и разговоре с Бухмайстером и Риттер-Куртицем.

Сообщение о готовящемся аресте Гитлера и свержении правительства не вызвало у Двинского ни волнения, ни даже удивления, будто ему сообщили, что на улице начался собиравшийся с утра дождь. Лишь по коротким, точным вопросам Антон догадался, что Двинский внимательно слушал Володю. Антон, всю дорогу думавший о скором конце Гитлера, разумеется, радовавшийся этому, не вытерпев молчания, спросил:

– Разве то, что мы узнали, неважно и неинтересно?

– Почему же? – отозвался Двинский. – Интересно. И важно. Но слухи о готовящемся перевороте доходили до нас и раньше. О скором свержении Гитлера говорили еще весной, но, как видите, с ним ничего не случилось. Ни один из генералов, называющих его «богемским ефрейтором», даже не осмелился возразить Гитлеру, когда тот приказал двинуть войска к границам Чехословакии.

Двинский снова оглядел немного обескураженных друзей и улыбнулся.

– А за сообщение спасибо.

Он оперся обеими руками о подлокотники кресла, намереваясь подняться, но, видимо, раздумал, снова откинулся в кресле, усаживаясь удобнее.

– Мы посовещались тут… – сказал он. – И решили тоже принять приглашение в Нюрнберг.

– Неужели полпред или вы поедете на это сборище? – удивился Пятов. – Поедете, как генерал Осима, синьор Аттолико, сэр Гендерсон, мосье Франсуа-Понсе, пан Липский?

Двинский взглянул на своего молодого помощника и хитро улыбнулся.

– Нет, ни полпред, ни я не поедем туда, – проговорил он. – Мы решили послать в Нюрнберг тебя.

Пятов от неожиданности даже привскочил с дивана, толкнув коленями столик.

– Меня?

– Да, тебя. Уже сообщили в министерство. Не думаю, чтобы они очень обрадовались этому: ведь другие-то страны будут представлены на уровне послов!

Советник снова оперся обеими руками о подлокотники кресла и на этот раз поднялся, давая понять, что разговор окончен. Когда друзья были уже у дверей кабинета, он остановил их.

– Если обстановка еще более осложнится и дело дойдет до войны, – медленно проговорил Двинский, – всех нас, наверно, блокируют в полпредстве, а вас скорее всего арестуют. Если это произойдет, мы уверены, что вы будете вести себя достойно коммунистов! Помните: ни мы, ни Москва не забудем о вас, что бы ни происходило. И вы держитесь… Крепко держитесь!