Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

Антон еще раз крепко пожал мягкую, пухлую руку советника. Этим пожатием он хотел передать Двинскому свою идущую от самого сердца признательность за все хорошее, что тот сделал для него, за все мудрое, что сказал.

Зайдя в консульство, Антон забрал билет, разменял в бухгалтерии немного денег – в Москве его снабдили английскими фунтами, – взяв на дорогу немецких марок и бельгийских франков, и отправился в отель собираться к отъезду. За соседней стеной, где жила Елена, было – как он ни прислушивался – тихо, и Антон спустился в «шпайзециммер», не постучав в дверь соседки. В столовой он задержался после обеда, надеясь, что Елена и ее муж застанут его. Они, однако, не появились, оставшись, вероятно, обедать где-нибудь в городе или в гостях. Не вернулись они и к отъезду Антона на вокзал, и к чувству неясной, но ощутимой потери у него прибавилась обида: его намеренно избегали.

Настроение Антона улучшилось, когда Тихон Зубов, приехавший вместе с Галей, привез свежую «Правду», где в несколько измененной форме было опубликовано сообщение, написанное ими по возвращении из Берхтесгадена. Оно воспроизводило некоторые их фразы полностью, включая язвительное замечание Чэдуика о «золотой тарелочке», на которой Чемберлен готов преподнести Гитлеру Судетскую область. Сигнал об опасности, которую таил секретный сговор глав двух правительств, был услышан. Это обрадовало Антона настолько, что он обхватил Тихона за талию и поднял, как в первый вечер, едва не стукнув кудрявой головой в низкий потолок. Тихон упирался обеими руками в его плечи и, как тогда, кричал:

– Отпусти, дьявол!

Глава двадцатая

Одновременно с большими войнами, которые вели Япония в Китае, Италия в Абиссинии, а Германия вместе с Италией в Испании, шла малая, или, как ее называли, «визовая», война между Англией и Советским Союзом. Обидевшись на то, что советские власти закрыли английское консульство в Ленинграде – оно занималось не тем, чем положено, – правительство Англии запретило своему посольству в Москве выдавать визы советским людям, едущим в Лондон. Оформлением этих виз занималось английское консульство в… Брюсселе, и поэтому в полдень следующего дня Антон вышел из трансконтинентального экспресса на вокзале бельгийской столицы. Оставив багаж в камере хранения и узнав, как найти английское консульство, он выбрался на улицу и зашагал к центру. Брюссель – старый город, и, как во всех старых городах, его центр поражал узостью и кривизной улиц, теснотой площадей и древностью каменных, почерневших от времени домов.

В английском консульстве, занимавшем узкий трехэтажный дом с окнами на маленькую шумную площадь, Антона встретил безукоризненно одетый, тщательно выбритый и густо напудренный чиновник. Повертев в руках советский паспорт, он попросил разрешения покинуть посетителя «на несколько секунд» и исчез за дверью, ведущей во внутренние апартаменты. Вернулся он не через несколько секунд, а минут через пятнадцать-двадцать, но зато улыбающийся и со склоненной головой – точно извинялся за задержку, хотя и не говорил этого. Он положил перед Антоном паспорт, раскрытый на той странице, где четко синел штамп с визой, и сожалеюще заметил, что более разумные отношения между двумя странами избавили бы мистера Карзанова от необходимости останавливаться в Брюсселе. Он мог бы проехать прямо в Антверпен, чтобы проследовать в Лондон. Теперь ему придется задержаться в Брюсселе на два-три дня: транспортная фирма, ведающая заморскими перевозками, выдает билеты при наличии виз, как правило, за несколько дней до поездки. Впрочем, остаться на несколько дней в Брюсселе, который заслуженно зовут «маленьким Парижем», – одно удовольствие, и он, чиновник, желает мистеру Карзанову приятно провести время.

Антон, стоявший по другую сторону стола, обеспокоенно взглянул в напудренное лицо.

– Неужели нет возможности уехать сегодня?

– Маловероятно, – ответил чиновник с той же сожалеющей улыбкой. – В Англию едут многие, и, насколько мне известно, билеты на ближайшие пароходы все взяты.

Вероятно, разочарование Антона было столь очевидно, что чиновник сочувственно вздохнул и посоветовал обратиться в фирму: не исключено, что кто-нибудь и по какой-нибудь причине отказался или откажется ехать сегодня. Он подвел Антона к окну и показал на солидное серое здание напротив: в нем на нижнем этаже с большими зеркальными окнами располагалась фирма, от которой зависело теперь, уехать Антону в Лондон сегодня или не уехать.

Антон поблагодарил чиновника, вышел из консульства и торопливо обогнул маленькую площадь. Нижняя половина зеркальных окон была задернута шторами, и с улицы виднелись лишь большие карты и фотографии красивых пароходов. Белая мраморная вывеска у входа извещала на французском, английском, немецком и фламандском языках, что фирма обеспечивает всем желающим проезд в предельно короткие сроки на поездах и самолетах во все страны Европы, а на пароходах – во все части света.

В сумрачном коридоре Антон быстро нашел дверь с такой же многообещающей вывеской и вошел в просторное помещение, разделенное барьером на две неравные части: в первой, меньшей, стояли и сидели посетители, во второй трудились клерки фирмы. По ту сторону барьера вдоль него двигался расторопный молодой человек, который, склоняя изящно причесанную голову, спрашивал посетителей, чем он может служить, и Антон изложил свое желание сегодня же уехать в Англию. Молодой человек подобрал тонкие губы и отрицательно покачал головой.

– Но мне нужно уехать в Лондон, – повторил Антон. – Нужно, понимаете?

– Понимаю, но сделать ничего не могу, – проговорил молодой человек. – Билеты на этот пароход, как и на следующий, разобраны давно, и в нынешней обстановке мы не ожидаем, что кто-нибудь откажется от билета. Те, кто хочет уехать с континента, спешат сделать это как можно скорее.

– Мне тоже нужно как можно скорее, – еще более настойчиво произнес Антон. – Билет был заказан из Берлина, но мне пришлось задержаться там, и заказ отменили, а теперь я должен уехать.

Молодой человек покачал головой еще более решительно и повернулся к следующему посетителю: чем могу служить? В это время матово-стеклянная дверь кабинета в дальнем углу распахнулась, и на пороге появился хорошо одетый толстячок с краснощеким, девичьи-круглым лицом, на котором выделялись песчано-золотые усики и такие же брови. Склонив чуть набок голову в легкой светлой шляпе, толстячок шел мимо столов и столиков к проходу, и клерки провожали его почтительными взглядами. Он, однако, смотрел не на них, а на тех, кто был по другую сторону барьера. Его внимательные синие глаза остановились на Антоне, не то удивленно, не то испуганно расширились и вдруг засветились радостью, и Антон тут же узнал Жана-Ивана Капустина. Тот окликнул говорившего с посетителем молодого человека и, показав на Антона, спросил о чем-то по-французски. Молодой человек ответил и услужливо склонил голову, показывая готовность сделать все, что ему прикажут.

– Ваш паспорт, – сказал Жан-Иван Антону по-английски с заметным французским акцентом. Взяв паспорт, он внимательно перелистал страницу за страницей, точно хотел убедиться, что перед ним действительно Карзанов, зачем-то показал молодому человеку английскую визу, сказав что-то опять по-французски, потом с тем же заметным акцентом обратился к Антону по-английски: – Не будете ли вы так любезны пройти в мой кабинет?

Антон, веря и не веря тому, что это Жан-Иван – уж очень необычным оказалось место, где они встретились, – пошел за толстячком, зашагавшим с той же гордой медлительностью к матово-стеклянной двери в углу. Открыв дверь, он пропустил Антона вперед, неторопливо закрыл ее и лишь после этого стиснул его плечи своими крепкими веснушчатыми пальцами.

– Антон! – прошептал он едва слышно. – Антон! Как я рад, что ты набрел на меня. Как я рад!

– Я знал, что ты где-то за границей и занимаешься чем-то необычным, – тем же возбужденным шепотом произнес Антон, – но встретить тебя тут не ожидал. Даже не поверил, что это ты… Думал: просто очень похож, двойник…

Жан-Иван беззвучно рассмеялся.

– Я и сам иногда не верю, что это я… – Он еще раз стиснул плечи Антона. – Как ты оказался здесь?

– Еду в Лондон, работать. А ты что тут делаешь?

– Ты спешишь? – спросил Жан-Иван, не ответив на вопрос Антона.

– Да, спешу. Я изрядно задержался в Германии, и мне хочется попасть в Англию поскорее.

– Ну что ж, билет я тебе устрою, и на сегодня же, – пообещал Жан-Иван. – У фирмы всегда есть два-три места в запасе: лучше понести некоторый убыток, нежели вызвать неудовольствие важных персон, которые, как нарочно, обращаются к фирме в самый последний момент. Но мне дьявольски хочется поговорить с тобой, Антон. Ведь я здесь один. Совсем один, если не считать «дяди».

– Дяди? Какого дяди? Насколько я помню, у тебя не было дяди.

– Не было, а появился, – признался Жан-Иван. – И очень хороший «дядя». У самого Дзержинского, как он говорит, прошел начальные классы своей школы.

– Понимаю, понимаю, – тихо проговорил Антон. – И больше ни о чем не спрашиваю.

– И не нужно. Запомни только: я теперь Жан Венсан… Венсан… И ты никогда не встречал меня, не знал, не слышал и никому никогда не скажешь, где встретил Ивана Капустина и чем он занимается.

– Будь покоен.

И они, глядя друг на друга с понимающими улыбками, шепотом договорились встретиться в наружном кафе у отеля «Метрополь» на Пляс-де-Брукер. Затем Жан-Иван распахнул перед гостем дверь, вышел вслед за ним в просторную комнату, где трудились клерки, и что-то сказал по-французски коротко и повелительно молодому человеку у прилавка. Затем, небрежно кивнув Антону, гордо прошествовал к двери и скрылся за ней. Молодой человек взял у Антона паспорт, попросил присесть и заметался между столиками, торопясь выполнить поручение мосье Венсана.

Обрадованный Антон покинул здание фирмы, чувствуя во внутреннем кармане толстый конверт, в котором, помимо красивого билета, лежали какие-то красочные открытки и рекламки. Коротая время до встречи с Капустиным, Антон выбрался на просторный зеленый бульвар. По сверкающим рельсам, отделенным от мостовой рядами мощных деревьев, бегали со звоном и скрежетом маленькие трамваи, по мостовой мчались машины. Тротуары были почти такими же широкими, как мостовая, и владельцы кафе выставили на них столики. Защищенные от солнца матерчатыми навесами или большими цветными зонтиками столики были заняты: брюссельцы пили пиво, вино, закусывали и… болтали. Разговаривали они громко, горячо, увлеченно, страстно, азартно – так занимаются только любимым делом.

Антон пробирался между столиками, посматривая на беззаботных брюссельцев с завистью. Хорошо одетые и откормленные, они наслаждались жизнью: пили с удовольствием, ели с аппетитом, смеялись с искренним весельем. Либо не знали, что происходит по ту сторону их границы, либо не хотели знать, поэтому были самодовольны, как те немецкие бюргеры, которых они с Еленой и Хэмпсоном видели на экскурсионном пароходе в Берлине.

Когда часы на башне пробили три четверти первого, Антон, спросив у полицейского, как добраться до Пляс-де-Брукер, повернул в узкую улицу и через несколько минут оказался на площади, тротуары которой были также заняты столиками, а столики – людьми.

– Антон! – услышал он негромкий оклик.

Живо повернувшись, Антон увидел Жана-Ивана. Тот стоял у накрытого белой скатертью столика и смотрел на Антона с радостной и немного виноватой улыбкой. Усадив его на стул напротив, Жан-Иван поманил официанта, будто больше ждал обеда, чем запоздавшего друга, и торопливо заказал еду. Лишь после того, как официант скрылся в двери кафе, откуда доставлялись еда и напитки, Жан-Иван облокотился о столик и рассмеялся – на этот раз не беззвучно, а по-настоящему.

– До чего же я рад тебя видеть, Антон!

– Я тебя тоже, Иван.

– Чертовски рад! Как в детстве, когда получал подарок ко дню рождения.

Антон опасливо огляделся по сторонам: не подслушивает ли кто? Бельгийцы за соседними столиками усердно ели, пили и разглагольствовали. Жан-Иван перехватил его взгляд.

– Не беспокойся: ты не в Германии. Наемных шпиков тут мало, а добровольных и совсем нет.

– Слышат же, двое русских…

– В Брюсселе десятки тысяч русских белоэмигрантов, – сказал Жан-Иван и тут же уточнил: – Собственно говоря, настоящих белоэмигрантов осталось мало – вымерли, больше их дети, которые помнят Россию, как детские сказки. Русская речь слышится на улицах Брюсселя часто, и наш разговор никого не удивит и не заинтересует.

Затем, торопясь и волнуясь, стал расспрашивать Антона о том, что делается дома, на Родине, о чем говорят и думают в Москве, чего опасаются и на что надеются. Вспомнив о вынужденной задержке Антона в Германии, Жан-Иван расспросил, что он там делал, с кем из друзей или знакомых встретился. Он выслушал рассказ Антона о Севрюгине, Володе Пятове и Тихоне Зубове, о поездках в Нюрнберг и Берхтесгаден с завистливым интересом, не прерывая. Упоминание имен Бухмайстера и Риттер-Куртица, которых Жан-Иван тоже хорошо знал, заставило его заволноваться.

– Не ожидал, что они живы, – проговорил он. – Никак не ожидал. Значит, Юрген – офицер и даже работает в разведке Геринга? И настроен совершенно непримиримо к нацистам?

– Он ненавидит их лютой ненавистью.

Жан-Иван помолчал, потом спросил с непонятной Антону тревогой:

– А не толкнет ли его эта ненависть к какому-нибудь необдуманному акту, действию против них?

– Не знаю, – ответил Антон. – Но ты же помнишь Юргена: если найдет нужным, он ни перед чем не остановится.

– То-то и плохо, что он ни перед чем не остановится, – хмуро заметил Жан-Иван. – А нужно, чтобы он знал, когда нужно остановиться, и не завидовал чужой, пусть даже героической смерти. Его смерть мало что изменит, а вот жизнь может изменить многое.

Жан-Иван обрадовался, узнав, что Пятов встречается с Юргеном у сына Бухмайстера, и почти мечтательно сказал, что хотел бы побывать в Берлине у Бухмайстера, и побывать раньше, чем нацисты выставят из Германии Пятова и всех наших.

Антон хотел было спросить, зачем это нужно Жану-Ивану, но вовремя сообразил, что об этом спрашивать не следует, и спросил, как ему живется и работается.

– Пока плохо, – сокрушенно признался Жан-Иван.

– Недружелюбно встретили?

– Нет, не в этом дело, – ответил Жан-Иван. – Встретили меня хорошо, но я чувствую себя чужим среди них. Не могу действовать, вести себя, поступать, как они. Что-то сдерживает меня там, в душе, будто все время ударяешься о какие-то невидимые, неодолимые стенки. Понимаешь, о чем я говорю?

– Нет.

Жан-Иван посмотрел на Антона с укором.

– А «дядя» понимает, – сказал он после короткого молчания. – «Дядя» все понимает. Он говорит, что у нас, у советских, уже возник новый образ не только мыслей и моральных представлений, но и чувств. Нормальный племянник владельца фирмы даже не двинет бровью, если грузчик согнется в три погибели под тяжестью ящика, ему и в голову не придет броситься в трудную минуту рабочему на помощь. А я бросаюсь, и это вызывает у служащих фирмы недоумение. Первый раз «дядя» повернул мой промах в шутку, второй раз объяснил горячностью, а после третьего раза позвал к себе и рассказал историю о том, как один очень хороший военный разведчик поплатился жизнью за то, что не сумел полностью подавить в себе свое «я». Услышав однажды на улице звуки военной музыки, он невольно, механически подтянулся и стал чеканить шаг в такт маршу. Случайный агент тайной полиции, увидевший это необычное для солидного, тихого и благообразного лавочника перевоплощение, хотя оно продолжалось какой-то миг, немедленно доложил своему начальству. За подозрением последовала слежка, и все – конец работе и жизни. И со мной происходит почти то же, что с тем военным: я невольно включаюсь в жизнь тех, кто трудится. Правда, «дядя» надеется, что со временем я сумею перебороть себя, но когда это будет?

– А ты долго собираешься здесь оставаться?

– Не знаю, – ответил Жан-Иван. – «Дядя» намерен сделать меня «совладельцем фирмы», и не исключено, что через три-четыре года он оставит фирму мне, а сам отправится в путешествие, из которого может и не вернуться. Он здесь около пятнадцати лет, а в Москве у него семья, дети.

– Ну, тогда и тебе придется остаться здесь надолго, – заключил Антон.

Жан-Иван вздохнул.

– Пока был дома, – заговорил он, – все казалось иначе, проще, легче, а тут с первых же дней почувствовал, как трудно жить и работать за пределами Родины. Особенно когда подумаешь, что не сможешь вернуться ни через месяц, ни через год, ни даже через пять лет.

– Я ведь тоже не рассчитываю вернуться домой через месяц или даже через год, – заметил Антон, пытаясь успокоить приятеля.

– «Я ведь тоже…» – повторил Жан-Иван с горечью. – Что ты? Приедешь в Лондон, будешь в полпредстве со своими людьми. А я среди чужих, всегда среди чужих, и это угнетает. И, может быть, я «не узнал бы» тебя, как советуют нам делать, если бы это проклятое одиночество не было таким тяжким.

– Тебе совсем нельзя встречаться с нашими?

– Можно, – отозвался без малейшего энтузиазма Жан-Иван, – можно. Мне не надо избегать наших, и по делам фирмы я могу встречаться и разговаривать с ними – многие из тех, кто едет к нам или от нас, пользуются услугами фирмы, – но для советских людей я всегда буду гнилым капиталистом, эксплуататором, врагом рабочего класса, а значит, и Советского Союза.

Антон не удержался от улыбки, а Жан-Иван укоризненно заметил:

– Тебе, конечно, смешно, а мне не до смеха.

– Тебя же, наверно, не неволили, – сказал Антон, вспомнив заверение Щавелева, что на зарубежную работу насильно никого не посылают. – Сам же согласился поехать.

– Да, согласился сам, – подтвердил Жан-Иван. – Как и ты согласился, хотя, насколько я помню, клялся не расставаться ни с историей, ни со своей ученой карьерой. Мне сказали, что именно я нужен тут, что я самый подходящий человек для Брюсселя: родился здесь, язык знаю и… вообще.

– И чем же ты занимаешься?

– Билетами на пароходы, которые идут из Антверпена.

– Не очень-то большое дело тебе дали.

– Наоборот, очень большое, – возразил Жан-Иван. – Как говорит «дядя», нам поручили оберегать Родину издали. У нас тут великолепная вышка, с которой можно многое видеть, и мы стараемся смотреть, как говорят, в оба.

Вдруг совершенно неожиданно не только для Антона, но и для Жана-Ивана у их столика появилась ярко одетая девушка. Ее светлые, с легким медным оттенком волосы, стянутые на затылке в тяжелый узел, открывали высокий чистый лоб. Под светлыми бровями синели веселые и смелые глаза. Тонкое, привлекательное лицо было особенной белизны, и эта белизна подчеркивалась алыми, чуть подкрашенными губами.

Жан-Иван вскочил, заставив подняться и Антона, и сказал что-то по-французски, показав на друга. Девушка протянула Антону руку и, улыбаясь, проговорила ученически правильно по-английски, что рада познакомиться с «деловым другом» мосье Венсана. Скороговоркой она назвала себя: Ада Гейс. И Антон, заглядывая в глубокие синие глаза, сказал, что ему тоже приятно познакомиться с мисс Гейс, но своего имени не назвал.

– Мы встречались с мистером Смитом в Лондоне, – заговорил, переходя на английский язык, Жан-Иван, вероятно, чтобы предупредить вопросы Ады Гейс, которые могли оказаться трудными для Антона.

Она наклонила голову и снова улыбнулась.

– Мистер Смит надолго в Брюссель?

– Нет, сегодня уезжаю.

Жан-Иван взял свободный стул и, подвинув его к столу, пригласил девушку сесть. Она отказалась, заявив, что очень спешит – в машине ее ждет отец, – снова протянула Антону руку, выразив надежду, что в свой следующий приезд он задержится в Брюсселе подольше и позволит ей попрактиковаться с ним в английском языке. Антон охотно обещал. Одарив его улыбкой еще раз, она повернулась к Жану-Ивану, сказала что-то по-французски и, ловко лавируя между столиками, пробралась к краю мостовой, где стояла большая дорогая машина. Заметив, что Жан-Иван проследил за стройной девичьей фигурой с восхищением, Антон тронул друга за руку.

– Знакомая?

– Если бы только знакомая… – проговорил Жан-Иван, сразу помрачнев.

– Неужели влюбился?

– Кажется, да. И довольно сильно. Во всяком случае, до сих пор ничего подобного я не чувствовал.

Жан-Иван признался в этом, виновато опустив глаза.

– Но ты как будто не рад этому?

– А чему радоваться?

– Она тебя не любит?

– Не в этом дело, – досадливо произнес Жан-Иван. – По-моему, любит.

– Так что же угнетает тебя?

– А ты не понимаешь?

– То, что она бельгийка?

– И это, и многое другое.

Жан-Иван помолчал немного, рисуя черенком вилки узоры на крахмальной скатерти.

– Она чужая нам, – проговорил он, бросив вилку на стол, – чужая в полном смысле слова. Выросла в богатстве, воспитана в сознании своей избранности, в презрении к труду и людям труда.

– И все же ты…

– И все же я в нее влюбился, – перебил Жан-Иван, не дав ему договорить.

– Плохо твое дело, Иван.

– Я и сам знаю, что плохо.

Жан-Иван снова замолчал, разлил по бокалам остатки вина и, подвинув Антону его бокал, сказал со вздохом:

– А вот «дядя» доволен.

– Чем же?

– Да всем. Он, видишь ли, не прочь породниться с этим Гейсом, – с иронической усмешкой проговорил Жан-Иван. – Гейс тут – важная персона, у него большие связи не только в Бельгии, но и в Германии.

– А что твоему «дяде» Германия?

– Германия для него… – Жан-Иван понизил голос, – Германия для него сейчас самое главное. Да и для меня тоже…

Антон мало что понял из ответа Жана-Ивана, но от расспросов воздержался: в секреты товарищей не лезь, говорили ему перед отъездом из Москвы, у тебя и со своими секретами будет достаточно хлопот.

После обеда друзья пересекли площадь и узкой улочкой добрались до главной площади Брюсселя с красивой старой ратушей. Когда часы на башне пробили три раза, Жан-Иван забеспокоился.

– Ну, мне пора в контору, – сказал он. – В последнюю неделю так много немцев, желающих уехать из Бельгии в Англию, что нам приходится работать даже вечерами.

– Немцы едут в Англию? – удивился Антон: кому могло прийти в голову спешить в страну, с которой, возможно, придется воевать.

– Да, едут вот.

– Несмотря на обстановку?

– Да, несмотря на обстановку, – повторил Жан-Иван и тут же уточнил: – «Дядя» думает, что они едут скорее именно из-за этой обстановки. Мы подозреваем, что немецкая разведка забрасывает в Англию свою агентуру под видом эмигрантов. Многие из них годами жили тут, в Бельгии, а теперь вдруг бросились в Англию… «Тайная война», говорит «дядя», усиливается перед началом явной войны, а в последнее время «тайная война» заметно усилилась…

Жан-Иван крепко стиснул руку Антона, тряхнул ее, готовясь отпустить, но не отпустил, а подтянул Антона поближе к себе.

– А рядом с этой «тайной войной» совершаются поразительные сделки, которые наводят на мысль, что самые богатые и потому самые сильные люди мира сего собираются жить друг с другом в согласии и совместными усилиями увеличивать свое богатство.

Антон выжидательно смотрел в лицо друга: не затем Жан-Иван начал, чтобы ограничиться намеком. И тот, помолчав немного, действительно поведал другу, что совсем недавно тут, в Брюсселе, в доме Гейса, встретились посланец немецкой фирмы Круппа некий фон Зюндер с посланцем английской фирмы «Виккерс – Армстронг» неким лордом Овербэрри. Посланцы, как рассказал Жану-Ивану отец Ады, договорились поставлять друг другу то оружие, в каком будут нуждаться их клиенты и какое сама фирма поставить не сможет. Овербэрри обещал Зюндеру аккумуляторы для подводных лодок и самонаводящиеся торпеды, а Зюндер ему – аппараты для прицельного бомбометания с самолетов.

– Они как будто не верят в возможность войны между Англией и Германией? – предположил Антон, вскользь подумав, не тот ли это Зюндер, которого он встретил в поезде по пути из Москвы в Берлин.

– «Дядя» считает, что верят и поэтому спешат договориться, – ответил Жан-Иван.

– Но война прервет все связи.

– Я тоже так думал, – признался Жан-Иван. – Но «дядя» говорит, что капиталисты изобретательны и смелы, когда речь идет о большой прибыли.

Снова пожав Антону руку, Жан-Иван посоветовал отправиться пятичасовым поездом в Антверпен, чтобы вовремя занять каюту на пароходе, и пообещал перехватить друга по пути из Лондона в Москву: он хотел встретиться с ним наедине, без посторонних глаз. Круто повернувшись, Жан-Иван зашагал прочь, стараясь идти вразвалочку и высоко подняв голову с надменной уверенностью человека, у которого есть деньги и власть. Антон поглядел в его спину с болью и радостью: жалел друга, которому досталось такое необычное, трудное и опасное дело, и радовался мудрости и проницательности людей там, в Москве, отыскавших Жана-Ивана в Казани и приславших его сюда, в Брюссель, чтобы он с неведомым «дядей» неведомыми Антону путями оберегали Родину издали.