Текст книги "Сумерки в полдень"
Автор книги: Даниил Краминов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)
Сидевший напротив профессора Дубравина Антон пытался поймать взгляд маленьких и, как у Кати, черных глаз, улыбнуться и сказать: «Ну, вот видите, необходимость заставила и вас отказаться на время от науки. За что же вы сердитесь на меня?» Но профессор упрямо избегал смотреть на Антона, разговаривая с Щавелевым, Двинским, а чаще всего с Антониной Михайловной. Воспользовавшись паузой, возникшей в их разговоре, Антон спросил профессора, как поживают Юлия Викторовна и Катя. Тот ответил вежливо и холодно, как чужому: «Благодарю вас, хорошо», – и снова наклонился к Антонине Михайловне. Это намеренное пренебрежение задело Антона, и он, напомнив профессору его слова, что «не дело ученого заниматься политикой», спросил, кто или что заставило его изменить свои взгляды.
Дубравин, недовольно взглянув на него, буркнул:
– Никто меня не заставлял.
– Ну, это не совсем точно, – усмехнулся Щавелев. – Насколько мне известно, это – дело Курнацкого.
– А, кстати, Лев Ионыч не приехал еще? – спросила Антонина Михайловна.
– Приехал, приехал, – проговорил Щавелев таким тоном, словно хотел сказать, что было бы лучше, если бы тот и не приезжал.
– Лев Ионыч остановился у полпреда, – пояснил Двинский, – но сейчас он где-то в городе.
– Мой секретарь, приехавший сюда из Москвы, – заговорила Антонина Михайловна, – сказал мне, что Лев Ионыч носится сейчас с идеей какой-то активной коллективной безопасности. Что это такое?
Дубравин, на которого она взглянула, пожал широкими плечами, ничего не сказав. Двинский хитро улыбнулся и повел глазами в сторону Щавелева: похоже, он знал, о чем идет речь, и не одобрял эту новоявленную идею, но высказываться не хотел. Щавелев провел ладонью по волосам, опять нависшим над его морщинистым лбом, и наклонился вперед, чтобы видеть Антонину Михайловну.
– Это, как говорят у нас, тех же щей да погуще влей, – сказал он. – Та же коллективная безопасность, только с более активной, или, как говорит Курнацкий, «ведущей ролью» Советского Союза. Он считает, что нам нужно воспользоваться нынешней кризисной обстановкой, чтобы подтолкнуть Францию и Англию к действию.
– И как же намерен он подтолкнуть их к действию? – вкрадчиво спросила Антонина Михайловна.
– Начать самим действовать – вот как. «Кто-то должен толкнуть ком снега, – говорит он, – чтобы тот, сорвавшись с горы, покатился вниз, становясь крупнее, мощнее, сокрушительнее». Он пытается убедить Малахова, что это должны сделать мы – самая революционная, антифашистская и передовая держава.
– Начать самим действовать, не убедившись, готовы ли действовать другие? – с прежней вкрадчивостью спросила Антонина Михайловна. – И хотят ли они вообще действовать?
– Курнацкий доказывает, что они будут вынуждены действовать вместе с нами, – ответил Щавелев, сохраняя тот же едва уловимый иронический тон. – Чехословакия, говорит он, будет, безусловно, драться рядом с нами: дело ведь идет об ее существовании как независимого государства, за Чехословакией потянется Франция, связанная с ней договором о взаимной поддержке, а за Францией – Англия, обязанная прийти ей на помощь.
– Смелый замысел, – заметила Антонина Михайловна таким тоном, что Антон не понял, одобряет она или осуждает эту смелость.
– Смелый и рискованный, – произнес Щавелев после короткого молчания и, как бы думая вслух, повторил: – Смелый и рискованный…
То ли Двинский не хотел, чтобы Антон и Тихон Зубов слушали этот разговор, то ли в самом деле спешил, но он вдруг поднялся из-за стола и объявил, что ему и его молодым помощникам надо заняться делом. Антон и Зубов поблагодарили хозяйку, простились с гостями и пошли за советником. Он провел их по внутренней лестнице наверх и остановился перед белой дверью с глазком. Дверь открылась не сразу, а открывшись и впустив их, грузно захлопнулась. Двинский сказал встретившему их пареньку-шифровальщику, чтобы он снабдил молодых людей бумагой, а когда они кончат писать, позвонил ему; он поднимется, чтобы прочитать написанное и отобрать то, что нужно для Москвы.
– Не могу я будить вас в три или четыре часа ночи, Григорий Борисович! – недовольно возразил шифровальщик. – Прошлую ночь вас будили и позапрошлую ночь. Но тогда были «молнии» из Москвы… А это, – он повел головой в сторону Антона и Зубова, – может подождать до утра.
– Будите, как только они закончат работу, – строго проговорил советник. – Понятно?
– Конечно, понятно, Григорий Борисович, – обидчиво отозвался шифровальщик. – Разбужу, как только кончат писать.
Он проводил советника и закрыл за ним тяжелую дверь. Снабжая друзей бумагой – ручки и чернила были на столиках, – сказал:
– Пишите, да не торопитесь… Дайте человеку немного поспать…
Они быстро договорились, о чем писать Антону, о чем Тихону, и углубились в работу. Однако волнение, охватившее в столь поздний час уже затихший большой дом, проникло и в их отдаленный и обособленный уголок. Умолкшие было на ночь телефоны вдруг начали звонить. Озабоченный шифровальщик торопливо уходил куда-то, возвращался и снова уходил, запирая каждый раз тяжелую внешнюю дверь на ключ.
– Наверно, начальство вернулось, – заметил Тихон и, увидев недоумение Антона, с усмешкой добавил: – Появление начальства, как сказал один философ, подобно падению камня в воду: оно всегда вызывает волнение.
– А где начальство могло быть до сих пор?
– Трудно сказать. Могло быть в театре, а потом заехало в ресторан перекусить – оно ведь тоже хочет есть. Могло быть на званом ужине. Могло быть на тайной встрече…
– На тайной встрече? – удивленно переспросил Антон.
– Ты что, первый раз об этом слышишь?
– Я думал, что это – дело мелкой сошки… дрогнуть у мокрых ворот и ждать…
– У мелкой сошки, как сказал некий мудрец, мелкие тайны, у крупной – крупные…
Разговор прервал шифровальщик. Вернувшись особенно озабоченный, он, едва открыв дверь, показал большим пальцем через плечо и громким шепотом произнес:
– Вас зовут…
Поспешно надев пиджаки, висевшие на спинках стульев, и поправив галстуки, они двинулись за парнем. Миновав плохо освещенные узкие лестницы и тесные коридоры, они попали в ту часть здания, которую Тихон назвал «аристократически-представительской». Тут все было иным: они проходили по комнатам и залам, обставленным красивыми диванами и креслами, маленькими изящными столиками, устланным пышными коврами, увешанным чудесными гобеленами, гардинами и погашенными хрустальными люстрами. Это был островок другого, теперь уже давнего мира, где богатый дворянин, граф или князь, представлял императорскую Россию в кайзеровской Германии, и красивые, с перетянутыми талиями, женщины, сопровождаемые одетыми в расшитые золотом мундиры усатыми мужчинами, бесшумно скользили по этим коврам, бесконечно отражаясь в золоченых зеркалах. Ушли в небытие и царь и кайзер, исчезли, по крайней мере с русской земли, дворяне, однако, уйдя со сцены, они оставили свою бутафорию тем, кто победил их, и победители прилежно хранили ее. В Москве, где Антон впервые столкнулся с подобной роскошью, ему объяснили, что, дескать, важно содержание, а не форма и что «с волками жить – по волчьи выть».
Наконец они остановились перед высокой, красного дерева дверью с большими бронзовыми ручками. Шифровальщик постучал, из-за двери донеслось резкое «Да!», и они вошли в большую, богато обставленную комнату. Почти на самой середине стояли вокруг столика с мраморной крышкой, отделанной золотом, диван и кресла. На тесно сдвинутых креслах сидели Двинский, Щавелев, Дубравин и двое мужчин, которых Антон не знал, на диване – Антонина Михайловна и Курнацкий. В сторонке примостился на стуле Игорь Ватуев. Увидев Антона и Тихона Зубова, он улыбнулся им одними глазами и тут же перевел взгляд на раскрытую папку, лежавшую на его коленях.
Курнацкий, сердито прищурив глаза, внимательно посмотрел на остановившихся в дверях молодых людей. Этот сердитый прищур, как восторженно рассказывал Игорь, повергал в трепет не только подчиненных Курнацкого, но и иностранных дипломатов, которые сразу теряли свое заносчивое красноречие.
– Кто из вас говорил с англичанином, который сообщил о переговорах Чемберлена с Гитлером? – спросил Курнацкий с ясно недовольными нотками в голосе.
Антон сделал шаг вперед.
– Я.
– А вы знаете этого англичанина?
– Знаю, – ответил Антон, но тут же спохватился и уточнил: – Насколько можно знать человека, с которым знаком две недели.
– И вы верите ему?
– У меня нет оснований не верить ему, – тихо произнес Антон.
– А такое слово, как «дезинформация», вам известно? – уже не скрывая раздражения, спросил Курнацкий.
– Вы думаете, он намеренно обманывал меня? – с откровенным сомнением проговорил Антон. – Зачем?
– Зачем! – почти выкрикнул Курнацкий. – А вы сами не можете сообразить, что ли? Нам известно, что английский посол близок к нацистам и помогает им, – сказал Курнацкий четко и резко. – Почему бы его секретарю не воспользоваться неопытностью или наивностью наших людей, – прищуренные глаза сверкнули в сторону Двинского, – и не попытаться убедить Москву, что Лондон целиком и полностью на стороне Германии? Посеять недоверие между возможными военными союзниками – значит подорвать союз, изолировать и обезвредить противников поодиночке. Неужели вам это не приходило в голову?
Антон хотел было ответить, что не приходило, но промолчал, увидев, как зло нацелены прищуренные глаза в усталое и угнетенное лицо Двинского.
– Такую возможность исключать нельзя, – с готовностью заметил сосед Двинского. – Скорее ее даже следует предполагать.
– Предполагать все можно, – проговорил Двинский. – Но я не понимаю, почему нельзя или не нужно информировать Москву о том, что узнали мы?
– Информировать – да! – звонко отчеканил Курнацкий. – Но не дезинформировать! Не дез-ин-фор-ми-ро-вать!
– Я все же не уверен, что это дезинформация, – тихо сказал Двинский. – До сих пор все, что говорил этот молодой англичанин, подтверждалось.
– Что он говорил? Что подтверждалось?
– Да вот о предстоящей встрече…
Курнацкий насмешливо фыркнул.
– За несколько часов до опубликования сообщения в печати?
Двинский не отозвался.
– И в Лондоне, и в Женеве англичане дают официальные заверения, – заговорил Курнацкий, – что в случае конфликта Англия будет воевать на стороне Франции и Чехословакии так же, как мы. А вы, – он опять осуждающе прищурил глаза, нацелив их на Двинского, – вы спешите сообщить в Москву, что Чемберлен по своей доброй воле предлагает Гитлеру Судетскую область, чтобы избавить фюрера от хлопот и опасностей. Неужели вы не видите, что одно явно противоречит другому?
Противоречие было неоспоримо, и слушатели промолчали. Курнацкий положил тонкие пальцы на край стола. Глаза, перестав сердито щуриться, смотрели на молодых людей, молча стоявших у двери. Вероятно, Курнацкий только сейчас как следует разглядел их, и его кустистые рыжие брови удивленно поднялись.
– Вы ведь, кажется, назначены в Лондон? – обратился Курнацкий к Антону. – Что вы делаете в Берлине?
Двинский торопливо объяснил, почему и с чьего согласия он задержал на короткое время Карзанова, добавив, что билет в Лондон ему уже заказан. Курнацкий тут же отвернулся от Антона, потеряв к нему интерес. Двинский махнул рукой, точно выметал Антона и Тихона из комнаты: Антон, огорошенный разговором, не знал, продолжать им свои записи или нет, и спросил об этом Двинского.
– Продолжать, продолжать, – сказал советник, еще раз взмахивая рукой, чтобы они поскорее уходили.
– Какие записи? О чем? – заинтересовался Курнацкий, заставив уходящих задержаться.
Советник коротко и точно изложил суть разговора между Гитлером и Чемберленом об их намерениях в отношении Советского Союза.
Курнацкий недоверчиво взглянул на молодых людей у двери, потом на Двинского.
– Неужели так и было сказано: «устранить Россию из Европы»?
– Да, мне передали именно так, – подтвердил Двинский и повернулся к Антону: – Так ведь, Карзанов?
– Так, Григорий Борисович. Я постарался запомнить все, что сказал мне Хэмпсон.
– Надо стараться не только запоминать, – назидательно произнес Курнацкий, – но и понимать. И не позволять обводить себя вокруг пальца.
– Я не позволял… – начал было Антон, но тут же умолк, остановленный сердитым взглядом Курнацкого.
– «Не позволял», – передразнил тот Антона. – «Не позволял»… Неужели вы не читали, что этого «удаления России из Европы» уже давно требуют здешние газеты? Почему же вы не подумали, что этот ваш англичанин просто повторяет их болтовню?
Антон виновато опустил голову: теперь он вспомнил, что слова Хэмпсона, приписанные им английскому премьер-министру, действительно совпадают с тем, что писали берлинские газеты.
– Не надо так жестко с ним, Лев Ионович, – вступилась за молодого человека Антонина Михайловна. – У него совсем еще нет опыта.
– У него, конечно, нет опыта, – сурово и осуждающе повторил Курнацкий. – Нет ни опыта, ни знаний. Но у других, – он метнул укоризненный взгляд на Двинского, – достаточно того и другого, чтобы не поручать серьезных дел новичкам, почти студентам, которые пока мало что смыслят в тонкостях сложной дипломатической борьбы…
– Мы можем отправляться по домам? – спросил Тихон Зубов, воспользовавшись неловкой паузой. – Раз мы мало что смыслим, тогда зачем записывать то, что мы слышали или видели? Пустая трата времени и бумаги…
– Возвращайтесь и записывайте, как мы договорились, – сердито бросил им Двинский. Он повернулся к Курнацкому и просительно сказал: – Думаю, эти записи нам не повредят. Полезно знать и о том, о чем нас хотят дезинформировать.
Курнацкий согласно наклонил голову, показав свою белую и круглую, как донышко блюдца, лысину. Шифровальщик, открыв спиной дверь, вышел первым. Они опять оказались в сумраке зала, где белые свечи со сверкающими, как наконечники пик, головками изливали в простенках слабый свет на красный бархат диванов и кресел. Миновав парадные комнаты, они прошли по узким и сумрачным коридорам до комнаты за тяжелой дверью.
Тихон Зубов тут же принялся писать, перо легко заскользило по бумаге. Но у Антона теперь ничего не получалось. Мысли путались. Слова Курнацкого о том, что «новичка, почти студента обвели вокруг пальца» и использовали, чтобы «посеять недоверие между возможными военными союзниками» и «подорвать союз, изолировать и обезвредить противников поодиночке», жгли сердце. Антон то мысленно соглашался с ним, обзывая себя еще более уничтожающе и зло, чем это сделал Курнацкий, то также мысленно возражал ему, утверждая, что обманывал не Хэмпсон, а те англичане, которые давали свои фальшивые заверения нашим представителям в Женеве и Лондоне. Однако, подумав немного, он одергивал себя: надо действительно не очень много смыслить в тонкостях сложной дипломатической борьбы, чтобы противопоставить мелкую рыбешку – Хэмпсона китам английской дипломатии, с которыми общается Курнацкий.
Тихон заметил, что Антон портит страницу за страницей, комкая их, выбрасывает в корзину.
– Наплюй ты на него, – посоветовал он другу. – Наше дело – видеть, слышать, записывать, а Москва пусть разбирается, кто обманывает, а кто нет.
Антон вздохнул.
– Понимаешь, у меня все выходит как-то боком, – сказал он тихо. – Хотел помочь своим, а получилось – помогаю врагу.
– Ну это, как сказал один философ, еще на воде вилами писано, – изрек с обычной уверенностью никогда не унывающий Тихон Зубов. – Пока неизвестно, кто кому помогает.
Когда через несколько часов друзья закончили писать – записи Антона превысили десять страниц, а Тихона – почти двенадцать, – шифровальщик привел советника. Измученный Двинский – он тоже не ложился спать – прочитал написанное, уточнил кое-что и, поблагодарив, отпустил друзей.
На улице они поймали позднее такси, и Тихон довез Антона до «Наследного принца». Поднявшись в свою комнату и подойдя к окну, Антон с удивлением обнаружил, что громады черных домов отчетливо проступают на посветлевшем небе. Начинался новый день.
Глава восемнадцатая
В Женеву вместе с Курнацким, которого сопровождал неотлучный Игорь Ватуев, с Антониной Михайловной, Щавелевым и профессором Дубравиным уезжали несколько сотрудников полпредства, в том числе Пятов, и Антон отправился на вокзал, чтобы проститься с другом. Улицы были опять перекрыты – через центр Берлина проходила еще одна танковая дивизия, – и такси долго петляло по узким каменным коридорам улиц прежде, чем остановилось перед унылым, серым зданием вокзала. Антон не сразу нашел нужную платформу, и, когда подбежал к поезду, почти все уезжающие были уже в вагоне, а провожающие возле окон. У входа в вагон тесной группой стояли Володя Пятов с женой Таней, Олег Ситковский, провожающий Антонину Михайловну, Ватуев и Тихон Зубов с Галей. Они чуть-чуть расступились, включая Антона в свой кружок.
– Молодец, что приехал, – обрадованно сказал Пятов. – Я уже боялся, что не увидимся. Ты, как мне сказали, уезжаешь завтра, а мы раньше, чем через десять дней, едва ли вернемся.
– Лев Ионович и я так долго там не пробудем, – заметил Ватуев с обычной самоуверенностью. – Решающим будет наше выступление, а после него будет видно, останемся мы там или сразу уедем.
– Какое выступление? – спросил Антон и тут же пожалел о своей торопливости.
Вместо ответа Ватуев только укоризненно усмехнулся, дав понять, что спрашивать об этом здесь не место и не время. Антон смущенно отвернулся и увидел в нескольких шагах от себя Двинского. Тот оживленно разговаривал вполголоса с высунувшимся из открытого окна Щавелевым. В соседнем окне виднелась черноволосая, с проседью голова Георгия Матвеевича Дубравина, а напротив – красивый профиль Антонины Михайловны. Курнацкий, занявший отдельное купе, уселся в самый угол, и с платформы были видны лишь рыжие волосы да залысины на висках. Всматриваясь в провожающих, Антон заметил у окна соседнего вагона молодого стройного немецкого офицера, лицо которого показалось ему поразительно знакомым. Но он тут же решил, что ошибся: среди немецких офицеров у него не было и не могло быть знакомых.
– А где же ваша соседка? – спросила Галя, трогая Антона за локоть и как бы возвращая его к их дружеской беседе.
– Не знаю, – ответил он. – Я не видел ее со дня отъезда в Берхтесгаден. Сегодня она позавтракала без меня – я проспал, – и официантка в «шпайзециммер» сказала, что ее сопровождал какой-то брюнет.
– Брюнет? – удивилась Галя. – Кто же это такой?
– Ничего таинственного и романтического, – отозвался Володя Пятов. – Муж. Приехал из Женевы, чтобы забрать ее.
– А-а-а… – протянула Галя. В приезде мужа за женой ничего, конечно, таинственного и романтического не было.
Антону еще вчера хотелось спросить Ватуева о Кате, но суровый и угнетающий разговор с Курнацким не позволил ни подойти к Игорю в кабинете, ни вызвать его за дверь. Антон пытался найти Игоря сегодня, но Курнацкий, а с ним, конечно, его помощник разъезжали с утра по городу, потом где-то обедали и заехали в полпредство лишь за тем, чтобы забрать чемоданы. Не осмеливаясь спросить о Кате прямо, Антон начал расспрашивать, как поживают московские друзья и знакомые. Игорь отвечал, упрямо не упоминая о Кате. Наконец на прямой вопрос, как там Катя, ответил вопросом:
– А что Катя?
– Ну, как живет?
– Ничего живет.
– И это все, что ты можешь сказать мне о ней?
– А что ты хочешь, чтобы я сказал?
– Ну, как ее самочувствие, настроение и все такое…
– Самочувствие, насколько я знаю, хорошее, настроение бодрое и все такое – на уровне. Если ты хотел знать, плачет ли она и рвет ли на себе волосы после твоего отъезда, то могу сказать, что не плачет, волосы на месте, даже сделала прическу, которая ей очень идет, и по-прежнему увлекается концертами и танцами.
– А почему ты не привез от нее хотя бы несколько строк?
– Не привез, потому что она их не написала.
Уже давно, несмотря на дружеские отношения, Игорь усвоил в разговоре с Антоном, как, впрочем, и с другими приятелями-сверстниками, тон иронического превосходства. Этот тон коробил Антона, раздражал, а временами вызывал возмущение, хотелось оборвать, даже отругать Игоря. Но Антон сдержался.
– С тобой много не наговоришь, – лишь осуждающе заметил он.
– А много и говорить некогда, – усмехнулся Игорь, становясь на подножку вагона. – Поезд отходит.
Володя Пятов обнял жену, пожал руки Тихону Зубову, Антону, поцеловал в щеку Галю и стал рядом с Ватуевым, взявшись за поручни. Ситковский бросился к окну, в котором показалась изящно причесанная голова Антонины Михайловны. Она протянула ему руку, обещая вернуться в Стокгольм как можно скорее: она была уверена, что в любом конфликте, который разразится в Европе, Швеция останется нейтральной, но все же хотела быть в это трудное время со своими помощниками.
Поезд тронулся, заставив провожающих отойти от вагонов, и Антон опять увидел молодого стройного офицера с поразительно знакомым лицом: отступив на середину платформы, тот взял под козырек, прощаясь и отдавая кому-то честь, как прощались с ним, Антоном, брат Петр и его друг Тербунин ранним утром на маленькой белорусской станции. Офицер круто повернулся и пошел в ту сторону, где стояли Таня, Галя, Тихон Зубов, Ситковский и Антон. Присмотревшись к офицеру внимательнее, Антон узнал Юргена Риттер-Куртица и тут же вспомнил: да ведь он же офицер! Обрадованный неожиданной встречей, Антон двинулся наперерез ему. Риттер-Куртиц, несомненно, узнавший его, быстро отвел глаза, устремив их куда-то вперед поверх толпы, и жестко сложил тонкие губы.
– Юрген, Юрген! – позвал Антон.
Офицер смерил его надменным взглядом.
– Вы ошиблись, уважаемый господин, – резко и пренебрежительно проговорил он и, подняв руку в перчатке, поправил фуражку. На секунду он приподнял светлые вьющиеся волосы, обнажив обезображенное ухо. Юрген дал понять Антону, что тот не ошибся, но что встреча при посторонних излишня.
– Простите, пожалуйста, – извинился Антон громко. – Я действительно ошибся.
Он вернулся к Тане, Ситковскому и Зубовым, и они той же тесной группкой пошли по платформе к выходу. Галя пригласила всех провести вечер у них. Таня отказалась: она не любила ходить в гости без Володи. Ситковский был уже куда-то приглашен.
Антон охотно согласился поехать к Зубовым. Простившись с Ситковским и отправив Таню домой с Сидоренко, привезшим к поезду Курнацкого, Тихон, Галя и Антон двинулись к видневшемуся в конце улицы входу в подземку. Однако недалеко от входа Антона окликнули. Озадаченно оглянувшись, он увидел маленький спортивный автомобиль вишневого цвета, остановившийся неподалеку от тротуара. За рулем сидел Юрген. Он поманил Антона к себе.
– Ты сильно занят? – спросил Юрген, когда Антон подошел к автомобилю. – Мне надо поговорить с тобой.
– Мне тоже надо, – в тон ему отозвался Антон.
– Ты можешь оставить своих друзей?
– Могу.
– Тогда садись! – И Юрген открыл дверцу машины.
Коротко объявив удивленным и опасливо посматривающим на немецкого офицера Гале и Тихону, что приедет к ним позже, Антон юркнул в автомобиль, и тот, быстро набирая скорость, рванулся вперед, свернул в соседнюю улицу, промчался вдоль длинной, почти черной стены, отделявшей улицу от железнодорожных путей, пронесся по мосту через грязную речку или канал и вклинился в поток машин, текущий от центра города. Чем ближе к окраине, тем шире становились улицы, тем заметнее ускорял свой бег спортивный автомобиль.
– За вашими отъезжающими и провожающими следили гестаповцы, – заговорил Юрген, не глядя на Антона. Положив руки в перчатках на руль, он смотрел вперед. – Мне не хотелось, чтобы они засекли встречу одного из советских людей с офицером люфтваффе.
– Прости меня, пожалуйста, – виновато сказал Антон, – я не подумал об этом.
– Ничего, ничего, – успокоил его Юрген. – По-моему, они не заметили, как ты пытался заговорить со мной. А если и заметили, то содержание разговора вряд ли вызвало подозрение.
– А Пятов не пытался приблизиться к тебе? – спросил Антон, подумав, что Володя, наверное, не раз видел Юргена в офицерской форме и не мог не узнать его.
Юрген улыбнулся.
– У Пятова большой опыт.
– А гестаповцы не могли заметить, как я подсел к тебе в машину? – забеспокоился Антон.
– Думаю, нет. За мной не следят. Сначала я ехал на некотором расстоянии от вас и окликнул тебя, лишь убедившись, что вами никто не заинтересовался. Они поспешили за советником Двинским и другими из полпредства.
Автомобиль вырвался на широкое шоссе, разделенное зелено-серой полосой на два рукава. Заметив впереди идущую синюю машину, Юрген дал газ и погнался за ней. Его лицо мгновенно изменилось: спокойное, мягкое выражение сменилось недовольным и злым. И только когда его автомобиль оставил позади синюю машину, Юрген снова мягко улыбнулся.
– Не могу терпеть, если впереди меня кто-то маячит, обязательно должен догнать, а потом и перегнать.
Антон засмеялся.
– И так до бесконечности? Машин-то на дороге много.
– И так… пока не вернусь в город. Там светофоры уравнивают всех.
Антон был доволен, что оказался с Юргеном наедине и мог наконец разрешить мучивший его вопрос: почему не произошел обещанный переворот? Кто кого обманул: Гитлер – заговорщиков или заговорщики – соучастников заговора? Сегодня, бродя в одиночестве по Берлину, Антон остановился перед газетным киоском, у которого невероятно толстая немка вывешивала послеполуденные газеты, зажимая их на веревочках деревянными прищепками, какими обычно закрепляют во дворах выстиранное белье. Центральное место первых страниц занимала фотография – сухое, надменное лицо, наполовину спрятанное военной фуражкой с высокой тульей и большим козырьком. Особое внимание привлекал тонкий прямой нос и костлявый подбородок, выпяченный и загнутый вверх, – хоть вешай на него фуражку. Под фотографией значилось, что фюрер и верховный главнокомандующий назначил генерала Бека командующим первой армией – одной из четырех, направленных к границе Чехословакии. Беку, о котором ходили слухи, будто он отстранен с поста начальника штаба сухопутных сил за то, что открыто осудил военные замыслы Гитлера, вдруг поручалось командовать авангардом германских войск! Появление «генерала-заговорщика» в новой роли было последним ушатом воды на робко тлевшие в душе Антона угольки надежды на заговор. Он спросил Юргена, что бы это значило.
– Вероятно, то, что написано, – сухо и даже недовольно ответил Юрген, не отрывая взгляда от дороги.
Миновав большую желтую стрелу с черными словами «Берлинер ринг» – «Берлинское кольцо», он снизил скорость и, направив машину по правому рукаву, вывел ее на просторное бетонированное шоссе. Построенное совсем недавно, это шоссейное кольцо опоясывало столицу и связывало все дороги, ведущие в город и из города. Антон, предположивший по указателям, что они направляются в Потсдам, теперь не знал, куда едут, и спросил об этом.
– Поедем по кольцу, – коротко отозвался Юрген и, лишь обогнав идущий впереди «мерседес» и выровняв машину, пояснил: – Когда мне особенно тошно, я выбираюсь на это кольцо и гоню машину с такой скоростью, какую она выдерживает. Быстрая езда успокаивает.
– А сейчас тебе тошно?
Юрген кивнул.
– Почему?
– Наверно, потому, что я никогда еще не был в таком идиотском положении.
– Что случилось?
Юрген обогнал еще одну машину, потом погнался за следующей и, только оставив ее позади, продолжил:
– Молодым дуракам вроде меня намекали, что генералы оторвут голову всякому, кто посмеет поставить под угрозу существование Германии, втянув ее в войну на два фронта. Когда же Гитлер объявил, что намерен в самое ближайшее время решить «чехословацкий вопрос» силой, эти же генералы стали яростно добиваться, чтобы «богемский ефрейтор» именно им доверил повести войска. Они соглашались возглавить армию, корпус, дивизию, полк, что угодно, лишь бы только участвовать в военном походе, который обещает обильную добычу, награды и почести. Не только на том решающем совещании в Нюрнберге, но и на последующих оперативных совещаниях в штабах, где генералы оставались с преданными им офицерами, ни один из них не поднял голос против предстоящего нападения на Чехословакию.
– Может быть, струсили?
– Нет, они смелые люди, и многие из них предпочтут умереть, чем показать трусость. Но они всегда отличались также и покорностью. Свои спины они держали прямо, как предписано уставом, но в душе сгибались перед старшими по чину, по должности, по положению, по власти, по богатству.
– И сейчас согнулись перед Гитлером, хотя то, чего он хочет, противоречит их убеждениям?
– Я не уверен, что это противоречит их убеждениям, – произнес после некоторого раздумья Юрген, прибавляя газ, чтобы догнать очередную машину. – Я думаю, планы Гитлера соответствуют их желаниям.
Большой широкозадый «хорьх», беззаботно катившийся по ровному, просторному шоссе, вдруг начал набирать скорость и подался немного влево с явным намерением помешать машине Юргена обогнать его. Юрген наклонился к рулю и стиснул губы, прищуренные глаза с ненавистью смотрели на идущую впереди машину. Увеличив скорость, он повел автомобиль по кромке узкой зеленой полосы, разделявшей шоссе надвое. Левые колеса машины могли врезаться в мягкий грунт, и Антон, опасаясь аварии, невольно схватился обеими руками за сиденье. Автомобиль Юргена, обходя «хорьх», почти вплотную прижался к тому, заставив водителя резко свернуть вправо. Выйдя вперед, Юрген направил автомобиль на обочину, покрытую щебнем, и мелкие камни, как шрапнель, брызнули из-под колес в «хорьх». Спасаясь от каменного града, тот резко затормозил и остановился. Посмотрев в зеркальце над ветровым стеклом на неудачливого соперника, Юрген ожесточенно выругался: он не прощал даже неудачникам. «Не хотел бы я иметь его своим противником», – подумал Антон, поглядывая на Юргена сбоку.
– И давно ты стал думать, что планы Гитлера соответствуют желаниям ваших генералов? – спросил он, заметив, что Юрген, успокаиваясь, сбавил скорость.
– Не очень давно, – ответил тот. – Я ведь искал среди военных убежища от нацистов. Думал, что вермахт – единственная сила, способная оказать им сопротивление, поэтому стремился надеть военную форму. Конечно, я знал, что были военные, которые симпатизировали нацистам, и помнил, что Людендорф – это усатое олицетворение нашего военного духа – шагал плечом к плечу с Гитлером во время скандального «пивного путча» в Мюнхене. Я помнил также слова генерала Рейхенау, обращенные к нам, молодым офицерам: «Мы и без партийных билетов – национал-социалисты, причем самые лучшие, серьезные и преданные. Вермахт – единственная, последняя и самая большая надежда фюрера». Но в целом армия казалась мне силой, которая противостояла и будет противостоять нацистам.
