Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

Глава вторая

Антону не повезло: Фокса, как ответили на его телефонный звонок в редакцию еженедельника, ожидали в Лондоне лишь вечером. Пришлось вернуться к старым докладам, за чтением которых часа два спустя его застал Грач. В черном пальто, черной шляпе и в перчатках Грач зашел в их комнату перед отъездом из полпредства. Не глядя на Антона, он сказал, что Андрей Петрович, находящийся где-то в городе, позвонил и распорядился, чтобы кто-нибудь встретил гостей, приглашенных на ланч, а поскольку никого из дипломатов в полпредстве нет, этим придется заняться Карзанову. Антон поднялся и спросил, что входит в его обязанности.

– Будьте в вестибюле без четверти час, – сухо пояснил Грач. – Встречайте гостей, помогите им раздеться и проведите в зал. Водка, виски, коньяк будут стоять на столике у двери. Угощайте гостей, но не уговаривайте – это не в обычае англичан.

Грач взялся было за поля жесткой шляпы, намереваясь по привычке приподнять ее, как делал обычно, прощаясь, но не приподнял, а только поправил, и вышел, оставив Антона горестно размышлять о своей неполноценности: пока Сомов, Звонченков, Ракитинский, Ковтун и Горемыкин выполняют поручения советника, он, Антон, будет прислуживать гостям. Двинский, несомненно, нашел бы для него более достойное занятие.

Обиженный и немного угнетенный, Антон вышел в вестибюль и сел на стул рядом с Краюхиным. Занятый телефонным разговором, тот повелительно указал ему глазами на входную дверь: звонок дребезжал тихо, но настойчиво. Антон пошел открывать дверь, раздраженно подумав, что из дипломата его превращают в помощника дуркипера – привратника. Перед дверью стоял Барнетт.

– Смею войти? – спросил он, приподнимая шляпу. Переступив порог, Барнетт остановился в изумлении. – Мистер Карзанов! – воскликнул он. – Вы уже здесь и встречаете меня… Это очень любезно с вашей стороны.

Хотя Антон не знал, кто приглашен на ланч, он, дружелюбно улыбаясь, сказал, что ждал мистера Барнетта и рад встретить его на этом кусочке советской земли в Лондоне. Он помог ему раздеться и повел через сумрачный холл в просторный и, светлый зал с окнами и верандой, выходящими в сад. По дороге он признался, что с удовольствием вспоминает вечер, проведенный с мистером Барнеттом в «Гранд-отеле» в Берхтесгадене, а также интересные разговоры в поезде по пути из Берлина в Мюнхен и обратно.

– А я ведь еще раз побывал в Германии, – похвастался Барнетт.

– Знаю, – отозвался Антон, подводя гостя к столику у двери, где на большом подносе стояли бутылки, матово поблескивало запотевшее серебряное ведерко со льдом, рядом стоял сифон с содовой водой. Налив водки – англичане предпочитают ее – и подав рюмку Барнетту, Антон сказал: – Я читал ваши статьи из Годесберга. Вы не изменили своих взглядов даже после разрыва переговоров.

– Нет, не изменил, – охотно и с вызовом подтвердил Барнетт. – Почему я должен менять свои взгляды?

– Обстановка меняется, меняется и политика.

– Нынешнее правительство не способно изменить свою политику.

Антон взглянул на англичанина, пившего водку маленькими глотками, с недоверием.

– Извините, – сказал он, поднося гостю тарелку с бутербродами, – но у меня создалось впечатление, что в последние день-два произошел серьезный поворот.

– Серьезный поворот? – Барнетт удивленно поднял брови. – В какую же сторону?

– От умиротворения к сопротивлению.

Барнетт отхлебнул глоток водки и провел языком по губам.

– От умиротворения к сопротивлению? – переспросил он, усмехаясь. – И кто же, по-вашему, намерен сопротивляться?

– Как кто? – удивился Антон. – Все! И чехи, и мы, и французы, и вы.

– Не знаю, как там чехи или вы и французы, а наше правительство искало и будет искать возможности договориться с Гитлером.

– Но теперь это исключено!

– Вы недооцениваете упрямства и хитрости мистера Чемберлена, – проворчал Барнетт и, опорожнив рюмку, поставил ее на поднос.

Антон тут же наполнил ее. Увидев в открытую дверь, что Краюхин впускает нового посетителя, Антон поспешил в вестибюль навстречу немолодому, плотному человеку в просторном сером пальто. Гость был без зонтика и шляпы, в его густых, тронутых сединой волосах поблескивали капельки дождя. Большеголовый, крупнолицый, носатый, с умными, веселыми глазами, он производил впечатление сильного добряка, которому по сердцу все – и моросивший на улице дождь, и просторный вестибюль, и встречавшие его люди. Он широко улыбнулся, подавая Антону руку.

– Меня зовут Джон Бернард Хэндли, сокращенно Джейбиэйч, – сказал он. – А вы новичок?

– Да, новичок, – подтвердил Антон.

– Я это вижу, – довольный своей проницательностью, сказал Хэндли, взял Антона под руку и повел из вестибюля раньше, чем хозяин успел пригласить его. – Хэлло, Дик! – прокричал он издали, увидев Барнетта. – Как поживаете?

– Прекрасно, – ответил Барнетт. – А как вы?

– Замечательно! – воскликнул Хэндли с той же добродушной улыбкой и, повернувшись к Антону, показал на Барнетта. – Вы, наверно, еще не знаете, что Ричард Барнетт – один из самых популярных наших публицистов и парламентариев и самый непримиримый критик нынешнего правительства.

– Все же я не столь популярен, как Джейбиэйч, – скромно возразил Барнетт. – Его слава давно перешагнула границы острова и, как мне говорили, достигла даже вашей огромной страны. Не так ли?

– Книги мистера Хэндли издаются у нас, и их читают, а его пьесы ставят в театрах. Только никто у нас не зовет его Джейбиэйч.

Хэндли посмотрел сначала на Антона, потом на Барнетта с откровенным восхищением: разговор с ними доставлял ему истинное удовольствие. Однако столик, уставленный бутылками, тарелками с закуской, привлекал его с не меньшей силой. Антон налил ему водки и, извинившись, поспешил в вестибюль, откуда вновь донеслось знакомое дребезжание.

Краюхин уже впустил следующего гостя. Сбросив пальто на руки привратника и отдав ему шляпу и зонтик, гость разглаживал перед зеркалом темные, аккуратно подстриженные усы. Так же старательно он причесал поредевшие на темени волосы и лишь после этого зашагал рядом с Антоном через холл. Привычно, почти заученно заговорив о погоде, гость достал из внутреннего кармана бумажник, из бумажника визитную карточку и подал ее Антону, как подают билеты контролеру в автобусе. Антон взглянул на карточку: «Николас Мэйсон, МП» (депутат парламента) – и другие литеры, означающие не то звания, не то полученные ордена.

Антон едва успел попотчевать Мэйсона водкой, как в зал вошел Андрей Петрович, встреченный благожелательными восклицаниями. Он попросил извинить его за задержку – дела! – и шутливо выразил надежду, что с помощью мистера Карзанова они сумели разобраться в напитках. Вооружившись большим стаканом с виски, он встал в кружок гостей и спросил, что нового. Мэйсон наклонил голову в сторону Барнетта.

– Все новости, заслуживающие внимания, скапливаются в редакциях.

Барнетт ответил таким же почтительно-ироническим поклоном.

– Думаю, что новости, которые хотел бы слышать мистер Краевский, касаются того, что делается сейчас на Даунинг-стрит, десять, а меня туда после столкновения с премьер-министром на Рейне не подпускают.

– Мистеру Краевскому известно, что премьер-министр не выносит нас и своими планами или намерениями с нами не делится.

– Все ревнивцы не выносят своих соперников, – заметил, ухмыляясь, Хэндли.

Андрей Петрович скосил на Мэйсона небольшие умные глаза, вокруг них появились венчики веселых морщин.

– Соперников все-таки, а не врагов?

Мэйсон замялся, а Барнетт поспешил подсказать:

– Конечно, Чемберлен и Черчилль – соперники, а не враги. Оба добиваются благосклонности тех, в чьих руках действительная власть.

– А в чьих руках действительная власть? – спросил советник, взглянув на Барнетта.

Тот, однако, отвесил поклон Мэйсону.

– Черчиллисты близки к ним, вам и отвечать.

– Нет, это вы, люди прессы, любите и умеете заглядывать за кулисы, – отпарировал Мэйсон, кланяясь Барнетту.

Они еще раз обменялись поклонами и комплиментами, но о том, в чьих руках действительно находится власть, не сказали, заставив Антона вспомнить свой первый разговор с Андреем Петровичем: те, кто правит этой страной, старательно и умело держатся в тени, помня правило – кого не знают, против того не борются.

Дверь в зал распахнулась, впуская высокого худого человека с узким, длинноносым, морщинистым лицом и поразительно яркими светлыми глазами. За ним почтительно и гордо шествовал улыбающийся Ракитинский. Андрей Петрович шагнул им навстречу.

– О сэр Норвуд! – воскликнул он, протягивая гостю руку. – Как я рад, что вы нашли время, чтобы приехать сюда! Ведь у вас теперь столько дел…

– Какие там дела! – Гость взмахнул узкой длиннопалой рукой и закрыл на короткое время глаза. – С тех пор, как мне дали «пинка вверх», меня не признают и не замечают, будто я перестал существовать.

Андрей Петрович взял Норвуда под руку и повел к большому, стоявшему ближе к двери столу, уже накрытому для обеда. Обернувшись, он пригласил других следовать за ним. Антон тихо спросил Ракитинского:

– Мне уйти?

– Оставайтесь, – так же тихо произнес тот. – Позаботьтесь о Хэндли да прислушивайтесь к разговору внимательнее.

Когда все уселись за стол – Антон оказался на самом краю, – Андрей Петрович предложил выпить за здоровье присутствующих, добавил, что в такую погоду водка – лучшее лекарство. Все рассмеялись и выпили. Подождав немного, Андрей Петрович предложил выпить еще, пояснив, что выпить по одной рюмке – все равно, что ходить на одной ноге, и этот тост был подхвачен смехом.

Уже через несколько минут сдержанный и вежливый обмен репликами перерос в оживленный разговор, послышались восклицания и смех. Барнетт, опьянев и повысив голос, начал поносить правительство, которое давно следовало бы заменить другим, более способным и молодым.

– Старые простофили политически настолько наивны, что их обвел вокруг пальца даже такой демагог и выскочка, как Муссолини! – выкрикнул он.

– Нет, мистер Барнетт, я с вами не согласен, – с чувством превосходства возразил Норвуд. – Наши старички не наивные простофили, а хитрецы. Они сами обвели Муссолини вокруг пальца. Едва став премьером, мистер Чемберлен послал к Муссолини с личным письмом вдову своего брата Остина и даже посоветовал ей сшить черное платье – под цвет фашистской униформы, дабы показать дуче, что семья Чемберленов духовно близка к фашистам, симпатизирует им. Правда, старая леди немного перестаралась – надела на рукав фашистскую повязку и встретила Муссолини, вскинув руку, к сожалению, не на итальянский, а на немецкий манер, чем немало потешила очевидцев. Но премьер-министр все же добился своего. Дуче теперь – его горячий поклонник. Читали сегодня в газетах, как он хвалит нашего премьера?..

Антон вспомнил, что речь Муссолини в Триесте, опубликованная в утренних газетах, заставила его рассмеяться, настолько напыщенной и малограмотной она показалась ему. Назвав Чемберлена «вдохновенным паломником мира», дуче завершил свой дифирамб по его адресу сумбурной фразой: «Ибо всякое опоздание в решении чехословацкого вопроса не ускоряет его разрешения, а вызывает роковой удар. Несмотря на кампанию Москвы, это решение проникает в сердца европейских народов».

– Дуче дурак! – решительно объявил Барнетт. – Нашел кого хвалить и за что хвалить!

– Однако наши умные редакторы поместили эту речь на самом видном месте, – язвительно заметил Норвуд.

– Наши редакторы заодно с ними! – осуждающе провозгласил Барнетт. – Издавна!

– Но вы-то не с ними, – напомнил Ракитинский. – И еще кое-кто тоже не с ними.

– Мой издатель был и будет против них, потому что я против, – снова похвастался Барнетт. – К сожалению, только мы. Остальных… Эрика Фокса… Фила Беста и еще… как их там… можно не считать. Хотя они против, влияние их ничтожно. Я говорил и писал и буду говорить и писать, что наши старички не знали и не знают Гитлера. Вы опять не согласитесь со мной, сэр Норвуд?

Норвуд закрыл глаза, то ли обдумывая ответ, то ли наслаждаясь внутренним теплом, вызванным водкой.

– Да, не соглашусь, – медленно проговорил он, открывая глаза. – Мистер Чемберлен давно знает, кто такой Гитлер. Он сказал герру Риббентропу, когда тот был еще послом в Лондоне, что хочет познакомиться с «ходом мыслей и подлинными намерениями фюрера». В течение одной ночи посольство сделало краткое изложение гитлеровской «Майн кампф» на английском языке, и на другой день Риббентроп лично доставил его премьер-министру. Познакомившись с «мыслями и подлинными намерениями» Гитлера, Чемберлен сказал Галифаксу: «Этот парень не так уж глуп, как его изображают, и его намерение повернуть вечное стремление Германии на запад в другом, восточном направлении заслуживает внимания и поддержки. Решительной и смелой поддержки!..» И лорд Галифакс, встретившись с Гитлером прошлой осенью в Берхтесгадене, так и сказал ему: «Понимаем и одобряем ваше стремление на восток».

– Ну, старик расходится, – шепнул Антону Хэндли, показав глазами на Норвуда. – Достанется, наверно, не только премьеру, но и министрам.

– Его сильно обидели? – тоже шепотом спросил Антон.

– Оскорбили и унизили, – прошептал Хэндли. – Хотя он числится «дипломатическим советником» правительства, с ним никто не советуется, докладов его не читают, мнений не спрашивают и вообще не замечают. Точно в насмешку над ним – аристократом, знатоком международных дел, премьер-министр сделал своим советником и помощником по иностранным делам Горация Вильсона – невежду и выскочку, сумевшего с грехом пополам одолеть лишь среднюю школу. Отстраненный от дел старик теперь клеймит своих врагов везде при первом же удобном случае. И сюда он пришел, наверно, за тем же, хотя до недавнего времени не очень жаловал своим вниманием ваше посольство.

Антон склонился на стол, чтобы лучше рассмотреть Норвуда. Тот старательно накладывал серебряной лопаточкой икру на хлеб. Андрей Петрович держал перед ним серебряную вазочку. Разровняв икру, Норвуд поблагодарил хозяина и потянулся к рюмке с водкой. Он поднес ее к бледным губам, не ожидая тоста, и советник поспешил поднять свою рюмку, сказав:

– Ваше здоровье!

– Может быть, они и готовы одобрить стремление Гитлера на восток, – заметил Мэйсон, дождавшись, когда Норвуд и советник выпьют, – но сейчас они растерянны, а премьер-министр, возвратясь из Годесберга, показывает всем, что возмущен вероломством Гитлера.

Ясные глаза Норвуда снова спрятались под дряблыми, желтоватыми веками, а на тонких губах заиграла ироническая усмешка.

– Вы, наверно, не знаете, мистер Мэйсон, – начал он, открыв глаза, – что в молодые годы мистер Чемберлен играл в семейных спектаклях. И позже он не раз говорил, что каждый делец должен быть артистом в жизни и уметь прикидываться, скрывая от других свои истинные мысли и намерения: зачем посторонним людям знать, что прячет он в своей душе или в кассе? Сам он всегда играл, сначала занимаясь бизнесом, теперь – политикой.

– Играл, занимаясь бизнесом, а теперь политикой? – удивился Мэйсон. – Но зачем?

Норвуд медленно повернулся к нему.

– А зачем играют на сцене?

– Затем хотя бы, чтобы создать иллюзию жизни, – не сразу ответил Мэйсон.

– А в политике играют, чтобы создать иллюзию правды.

Барнетт опять потянулся через стол к Норвуду.

– То есть обмануть?

– И обмануть, и создать ошибочное впечатление, и отвлечь внимание, и возбудить ложные надежды, и многое другое…

– Обмануть, однако, можно неопытных людей, сэр Норвуд, – заметил советник. – Опытные люди сумеют отличить иллюзию правды от настоящей правды.

– Опытных людей в политике мало, мистер Краевский, – возразил Норвуд. – Артистам в жизни в наше время верят чаще, чем артистам на сцене.

– Но те, кто держит в этой стране реальную власть, – люди, опытные в политике, – заметил Андрей Петрович. – А иллюзии остаются иллюзиями. Кого они волнуют?

– Этих людей волнуют только собственные интересы, мистер Краевский.

– Слышите? Слышите? – восхищенно прошептал Хэндли Антону. – Я же говорил, что старик доберется до всех.

– Я не понимаю намека, сэр Норвуд, – сказал Барнетт.

– Не понимаете, потому что многого не знаете, – самоуверенно отпарировал Норвуд. – Вы знаете, конечно, что сэр Хор настойчивее и старательнее всех поддерживает заигрывание с Гитлером, но не понимаете, почему?

– Он давно настроен пронемецки.

– А почему? – Норвуд уставился на Барнетта своими светлыми глазами. – Почему? – На его тонких губах появилась саркастическая усмешка. – Да потому, что он давно связан с немцами, – проговорил он, довольный тем, что поставил в тупик Барнетта.

– Хор связан с немцами? – воскликнул тот. – Это для меня новость.

– Значит, вы не помните процесса «оловянного короля» Джона Хаюсона, – насмешливо отметил Норвуд.

– Я помню этот процесс, – возразил Барнетт. – Хорошо помню.

– А помните, в чем этого «короля» обвиняли?

Барнетт припомнил, что на процессе речь шла о каких-то крупных финансовых махинациях.

– Ну, может быть, помните, что во главе «Оловянной корпорации», которую судили за эти махинации, стоял, кроме самого Хаюсона, человек по имени Оливер Хор?

– Неужели родственник министра?

– Родной брат, – со злым торжеством произнес Норвуд. – На суде выяснилось также, что спекуляциями занимался и сам сэр Хор, тогда министр по делам Индии. Он-то и открыл корпорации Хаюсона дорогу в английские колонии.

– Но при чем тут немецкие связи сэра Хора? – не сдавался Барнетт.

Морщины на сухом лице Норвуда стали глубже, глаза заблестели ярче.

– Корпорация только числилась английской и пользовалась покровительством властей в наших колониях, – сказал он. – На самом деле ее хозяевами были немцы. Да, да, немцы! Мнимый англичанин Джон Хаюсон оказался немцем Эрнстом Хаузеном.

– О-о-о!.. – воскликнул Барнетт.

– Я же говорил вам, – шепнул Хэндли Антону, – старик доберется до всех.

Мэйсон осторожно заметил, что связи, которые имеют влиятельные англичане с Германией, конечно, сказываются на их отношении к этой стране. Но лично он склонен видеть главную причину заигрывания Лондона с Берлином в стремлении одного человека, который возглавляет ныне правительство.

– Мистер Мэйсон, я знаю, что ваша группа видит все зло в премьер-министре и пытается возложить всю вину на него, – сказал Норвуд. – Знаю, что это продиктовано честолюбивыми замыслами мистера Черчилля – занять его место, но причина этого заигрывания глубже и сложнее. Мистер Чемберлен не один и даже не первый среди многих. Он всего лишь выражает распространенные в Англии настроения.

– Какие настроения? – недоверчиво переспросил Мэйсон. – Чьи?

– О «кливденской клике» вы, конечно, слышали? – предположил Норвуд.

– Слышал.

– А о «клубе Риббентропа» слышали?

– Нет.

– Так немецкие дипломаты в Лондоне называют «Англо-германское товарищество», созданное Риббентропом, – пояснил Норвуд с усмешкой. – Год назад секретарь этого «товарищества» некий Райт, отвечая на вопрос репортера, как много людей состоит в «товариществе», сказал, что важно не число, а имена, персоны. «В противном случае, – спросил он, – как можем мы оказывать должное влияние на правительство или Форин оффис?» «Имена» и «персоны», входящие в «клуб Риббентропа», оказывают на наше правительство и Форин оффис не просто «должное», а безграничное влияние.

– А вы не преувеличиваете, сэр Норвуд? – с сомнением, в котором чувствовалась ирония, спросил Мэйсон.

Норвуд отрицательно покачал головой.

– Знаете, кто такой Норман Халберт? – спросил он, пытливо оглядывая соседей.

– Я знаю одного члена парламента с таким именем, – вспомнил Мэйсон.

– Он не только член парламента, – с готовностью отозвался Норвуд. – Он один из руководителей этого «товарищества» и директор крупной компании в Бирмингеме, которой владеет семья с более известным именем – Чемберлены.

– Впервые слышу!

– А Лоела Гиннеса, который входит в то же «товарищество», вы знаете? – спросил Норвуд и, посмотрев на Барнетта, потом на Мэйсона, снисходительно улыбнулся. – Он тоже член парламента, но, кроме того, еще и зять герцога Рэтлэнда, а кто такой герцог и его положение в высшем свете, вы, конечно, знаете. А Клемента Дэвиса, члена парламента? Он один из директоров крупнейшей компании «Братья Ливер и Униливер». А Фрэнка Сандерсона, члена парламента? Он глава трех крупных компаний. И так далее и тому подобное.

– Не думал, что вы дадите себе труд заняться этим «товариществом», – заметил Мэйсон.

– Мы не интересуемся возбудителями болезней, пока не заболеем, – ответил Норвуд. – Сначала и мне слова Райта показались бахвальством, но, когда «персоны» из «товарищества» выставили меня из Форин оффис, я не мог не заинтересоваться ими. Влияние «клуба Риббентропа» на нашу политику больше и опаснее, чем кто-либо представляет себе. Крупнейшие банковские фирмы и богатейшие промышленные компании входят в «Англо-германское товарищество» на правах корпоративных членов, то есть вносят деньги – и немалые, – позволяют использовать свои имена на письмах и листовках, которые рассылает «товарищество». Впрочем, банки и компании еще можно понять: их вдохновляют деловые связи с Германией. А что вдохновляет высший свет? В чем причина их увлечения Гитлером? Список «товарищества» возглавляют выходцы из таких прославленных семей, как герцог Веллингтон, внук королевы Виктории маркиз Кэрисбрук, маркиз Лондондерри, маркиз Лотиан, пять эрлов [1]1
   Дворянский титул, средний между титулами маркиза и графа.


[Закрыть], три графа и большое число просто лордов. Короли бизнеса и цвет английской аристократии – стойкие и вдохновенные поклонники богемского маляра Гитлера! Самая горячая из поклонниц – Юнити Митфорд – дочь лорда Редсдэйла и свояченица английского «фюрера» Мосли – отправилась в Германию, чтобы отдаться Гитлеру. Ее сиятельные подруги, друзья и их родители не столь опрометчивы, хотя в душе, морально они все отдались ему. Поэтому наивно считать, что Чемберлен – главный или даже единственный герой этого необыкновенного романа…

– Ну я же говорил, что старик доберется до всех! – восхищенно прошептал Хэндли. – Он знает много! Он знает чертовски много!..

– Очень жалею, что не интересовался «Англо-германским товариществом» и не придавал ему никакого значения, – признался Мэйсон. – Я думал, что это одно из тех странных обществ, ассоциаций и товариществ, которых так много в нашей стране.

– Обществ, ассоциаций и товариществ много, – живо подхватил Норвуд, – но только это пользуется особой симпатией нашей верхушки.

– Но почему, сэр Норвуд? – спросил Андрей Петрович. – Почему верхушка Англии воспылала такой любовью к нынешней Германии и ее лидеру?

Норвуд положил себе на тарелку кусок бифштекса с большого блюда, которое только что принесла официантка, полил из судочка соусом и лишь после этого взглянул на советника.

– Потому, что оно превратно понимает интересы страны, мистер Краевский, – рассудительно произнес он. – А ложно понятые интересы часто приводят к серьезным, порою даже трагическим ошибкам.

– И за такие ошибки приходится расплачиваться не только тем, кто их совершает, но и стране, – укоризненно проговорил Барнетт. – Всем нам придется расплачиваться за их ошибки.

– Но в ваших же силах не допустить, чтобы страна делала эти ошибки, – заметил Андрей Петрович, подвигая блюдо с бифштексом Мэйсону.

– А что мы можем сделать? – спросил Мэйсон, застыв с большой вилкой и ложкой в руках, так и не дотянувшись до бифштекса.

– Да, да, что мы можем сделать? – подхватил Норвуд. – Ведь власть-то сейчас в их руках.

Андрей Петрович едва уловимо усмехнулся и, наливая Норвуду красного вина, сказал:

– Конечно, я не могу да и не смею давать советы столь мудрым и опытным людям, как вы, джентльмены. Но будь я дипломатическим советником правительства…

– Фактически отстраненным, – пробормотал Норвуд, – фактически отстраненным…

– Будь я советником правительства, даже фактически отстраненным, – продолжал Андрей Петрович, – но имеющим за плечами такую долгую и славную службу своей стране, такое уважаемое имя, я приложил бы все силы и использовал бы все средства, чтобы помешать моей стране, которую люблю, для которой живу, совершить трагическую ошибку. Я обошел бы всех моих влиятельных друзей, рассказал бы о своих опасениях и уговорил бы их действовать, и действовать активно и немедленно.

– Но мои друзья сейчас так же бессильны, как я сам, – сказал Норвуд.

– Я бы обратился к народу, будь у меня такое имя…

– Каким образом? – перебил Андрея Петровича Норвуд. – Пойти на «угол оратора» в Гайд-парке? Или влезть на постамент колонны Нельсона?

– Я же сказал, сэр Норвуд, что не могу и не смею давать вам советы. Но… – Андрей Петрович остановился и оглядел всех сидевших за столом, словно хотел убедиться, можно ли сказать то, что ему хотелось. – Но мистер Ллойд-Джордж, с которым я беседовал час назад, принял предложение выступить на собрании домохозяек одного из лондонских районов, чтобы сказать, что он думает о поездках премьер-министра на поклон к Гитлеру. Правительство, как известно, отказывается собрать парламент, и он считает, что молчать в такое время нельзя.

– Мистер Краевский прав, – сказал Мэйсон, обращаясь к Норвуду, – в такое время молчать ни вам, ни мне нельзя. Через несколько дней я отправлюсь в свой избирательный округ и расскажу людям, которые меня выбрали, куда ведет страну наше нынешнее правительство.

– У меня нет избирательного округа! – воскликнул Норвуд. – И домохозяйки не обращаются ко мне с просьбой выступить перед их собранием.

– Напишите нам статью, сэр Норвуд, – с энтузиазмом предложил Барнетт. – Вот была бы сенсация! Дипломатический советник правительства против правительства!..

Норвуд замахал длинными, худыми руками.

– Я не оратор и не писатель, и не требуйте от меня слишком многого..

– А многого от вас и не требуется, – громко вставил не участвовавший до сих пор в разговоре Хэндли. – От вас требуется одно: не молчать и не покрывать своим молчанием действия людей, ведущих Англию к трагической ошибке. Молчание ныне подобно соучастию в преступлении.

Андрей Петрович одобрительно улыбнулся, бросив взгляд на Хэндли, но, увидев, как помрачнел Норвуд, решил не продолжать разговора, принявшего опасный характер.

– Джентльмены! – провозгласил он, поднимаясь. – А не перейти ли нам в чайную комнату? Там приготовлены кофе и ликер.

– Великолепная идея! – подхватил Норвуд. – Чудесное предложение!

Все поднялись. Барнетт сожалеюще развел руками.

– Простите меня, мистер Краевский, – сказал он, – я должен покинуть вас. Газета…

– Очень жаль, мистер Барнетт, – отозвался Андрей Петрович. – Я вас понимаю: дело прежде всего.

– Да, да, дело прежде всего, – повторил Барнетт, протягивая советнику руку. – Большое спасибо за прекрасный ланч.

– Рад был видеть вас, – сказал Андрей Петрович и показал Антону глазами на дверь: надо, мол, проводить.

Пока Антон и Барнетт шли через сумрачный холл в вестибюль, гость еще раз похвалил обед, сказал, что очень рад снова встретить Антона, и пригласил заходить к нему в редакцию, обещая оказать любую помощь, которая может потребоваться новичку в Лондоне. Простившись с Барнеттом, Антон не решился войти в чайную комнату.

Однако минут через сорок Ракитинский, проводив последнего гостя, открыл дверь в комнату Антона и с порога сказал:

– Пойдемте к Андрею Петровичу.

Советник, когда они вошли в его кабинет, докуривал сигару, глядя в окно, за которым под низкими, тяжелыми тучами темнел парк. Он коротко взглянул на Ракитинского и Антона и снова перевел взгляд на низкое, по-осеннему тяжелое небо. Помолчав немного, спросил:

– Чем же мы обогатились сегодня?

– Да не очень многим, Андрей Петрович, – ответил Ракитинский, подходя к окну и тоже глядя на холодное, набухшее от туч небо. – Мэйсон сказал мне, что Черчилль собирал у себя на квартире свою группу и они договорились предупредить премьер-министра, что, если правительство примет новые требования Гитлера, группа открыто выступит против него.

– Это они и раньше говорили, – задумчиво произнес Андрей Петрович. Затем он вполоборота повернулся к Ракитинскому. – Мэйсон не сказал, зачем приглашают в Лондон Даладье и Боннэ?

– А разве решено снова пригласить французов?

Андрей Петрович коротко подтвердил:

– Да, решено. – Он стряхнул пепел с сигары в медную урну, стоявшую в углу, и тихо добавил: – Французам, как выразился Норвуд, «приказано» явиться в Лондон завтра.

– Несмотря на воскресенье?

– Несмотря.

Они помолчали, погруженные в свои мысли. Оглянувшись на Антона, советник спросил:

– Ну а вам удалось узнать что-либо?

– Кажется, ничего, Андрей Петрович, – ответил Антон. – Барнетт сказал, что Чемберлен искал и найдет возможность договориться с Гитлером.

Андрей Петрович усмехнулся.

– Было бы куда лучше, если бы Барнетт написал об этом в своей газете…

Советник снова помолчал, потом попросил Антона, чтобы тот припомнил все, о чем говорилось за столом, и записал: может быть, пригодится.

– Записать и ваши советы, Андрей Петрович?

– Какие мои советы? – удивленно и недовольно переспросил Андрей Петрович.

– Мне показалось, что…

– Это вам только показалось, – перебил Андрей Петрович. – Советов я никому и никаких не давал.

Ракитинский, скосив хитрые глаза на советника, засмеялся.

– Конечно, просто отчитал их вежливо и корректно, как полагается дипломату.

– Если бы не мое положение советского дипломата, я бы не просто отчитал, а обругал бы этих любителей изображать себя борцами за правое дело, ныть и жаловаться на противников, но ничего не делать, чтобы помешать опасному развитию событий. Может быть, тогда бы они поняли, что играют вовсе не героические роли.

– Я думаю, они поняли, – заметил Ракитинский. – Ведь что сказал Хэндли! Молчание, а значит, и бездействие равносильны соучастию в преступлении.

Андрей Петрович утвердительно кивнул и произнес едва слышно:

– Если бы все, кто молчит и бездействует, понимали это!