Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 47 страниц)

– Похоже, что наступили сумерки, – проговорил Антон, но, взглянув на освещенные автомобильные часы, удивленно воскликнул: – А ведь сейчас только полдень!

– В Лондоне сумерки бывают и в полдень, – досадливо отозвался шофер. – И такие сумерки, что за два шага ничего не видишь.

– Сумерки в полдень, – повторил Антон. – Я слышал о лондонском тумане, но не думал, что он такой густой и непроглядный.

– Может быть, нам лучше остановиться? – сказал Андрей Петрович шоферу. – Не ровен час наскочит какой-нибудь грузовик.

– Он скорее наскочит, если мы остановимся, – возразил шофер. – Лучше уж потихоньку ехать, как все едут, в городе туман не так опасен.

Машина продолжала двигаться, словно плыла, медленно раздвигая молочную реку. Освоившись с туманом, Антон попытался вернуться к разговору, который был прерван шофером.

– Вы сказали «странно и непонятно», Андрей Петрович, – напомнил он. – Что вы считаете странным и непонятным?

– Странно и непонятно то, – ответил советник, – что премьер-министр почувствовал доверие к человеку, который только что обманул его. Это, правда, случается… с очень доверчивыми простаками. А Чемберлен далеко не простак. Он не доверяет даже своим министрам, не входящим в кружок приближенных к нему людей. И если между ним и Гитлером возникало взаимное доверие, то что скрывается за объявленным с таким шумом разрывом переговоров? Странно и непонятно, что английский премьер-министр ответственность за то, будет война или мир, возлагает на чехов, хотя нынешняя напряженность создана нацистами, и только нацистами. Это похоже на стремление выгородить их, снять с Берлина ответственность за все, что ожидает Европу и весь мир. А это, в свою очередь, наводит на мысль, что в Лондоне все еще хотят иметь Гитлера участником той самой игры, о которой говорил вам в Берлине Двинский.

– А я-то, простофиля, думал, что игра кончилась, и кончилась не так, как намеревались ее участники, – сокрушенно признался Антон.

– Нет, игра далеко не кончилась, – подтвердил Андрей Петрович. – Кажется, она становится только хитрее, сложнее, острее, и от ее участников можно ожидать теперь самых неожиданных ходов.

– А мы? Мы что же, будем смотреть на игроков со стороны? – спросил Антон удрученно. – Смотреть и возмущаться? Негодовать и призывать людей устраивать митинги и демонстрации?

– Ну зачем же так примитивно? – укоризненно проговорил Андрей Петрович. – Мы, конечно, не участвуем в этой игре, но и не смотрим на игру и на игроков со стороны. Мы делаем все и будем делать все, чтобы эта игра не повернулась против нас, не принесла нашим народам, как и народам других стран, страшное зло и непоправимый вред.

Антон вздохнул.

– Чем больше присматриваюсь к тому, что делается в мире, – сказал он, – тем меньше понимаю. У меня такое впечатление, что я попал… попал, – он не мог подобрать нужного слова, – попал в туман, густой, вязкий и непроглядный, как вот этот, что превращает даже полдень в сумерки.

– Да, обстановка сложная, – согласился советник, – сложная и опасная. И, судя по всему, в ближайшем будущем она станет еще более сложной и опасной…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Вернувшись из полпредства в «Уэст-палас», Антон Карзанов увидел на стене вестибюля широкую красную стрелу, нацеленную вниз на лестницу, ведущую в подвал. На стреле черно и крупно значилось: «Бомбоубежище».

Портье, подавая Антону ключ от комнаты, сказал учтиво, но строго:

– Я должен предупредить вас, сэр. Когда прозвучит сигнал тревоги – прерывистые гудки сирены, вы должны немедленно покинуть вашу комнату и спуститься в бомбоубежище. Нам приказано следить за тем, чтобы жильцы нашего отеля не стали жертвами воздушного налета.

– Неужели положение столь серьезно?

Портье посмотрел на Антона еще строже и, не отвечая на вопрос, добавил с прежней учтивостью:

– И мы советуем вам приобрести противогаз как можно скорее, сэр, и брать его всюду с собой, хотя, конечно, ваша безопасность за пределами отеля – ваше личное дело, сэр.

– А я не верю, что немцы применят газ, – пробасили за спиной Антона.

Повернувшись, он встретился лицом к лицу с грузным мужчиной, которого ежедневно видел по утрам в ресторане отеля. Они неизменно раскланивались, но ни разу не заговаривали.

– Можно верить или не верить, но готовым быть нужно, – отозвался пожилой мужчина в шляпе и пальто, стоявший у барьерчика портье. Вероятно, он только что вернулся с улицы: с его сложенного зонтика капало. – Внезапность нападения – главное оружие немцев.

– Ну, нас они врасплох не застанут, – уверенно объявил грузный мужчина. – Вы видели, что делается в Лондоне? Нижние этажи министерств на Уайтхолле обкладываются мешками с песком, а безработные – вот когда пригодились и они! – по всему Лондону роют окопы, чтобы те, кого захватит бомбежка на улицах, могли спрятаться…

Вечером, включив радиоприемник, Антон узнал, что Европа в тот день сделала серьезный шаг к войне: германские войска на чехословацкой границе приготовились к удару; итальянский флот вышел в Средиземное море; польские войска поспешно перебрасывались на юг, готовясь к нападению на Чехословакию, а Венгрия, предъявив Праге ультиматум, тут же объявила мобилизацию. Чехословакия заканчивала всеобщую мобилизацию, Франция призвала под ружье резервистов второй очереди, и французские войска в полной боевой готовности заняли позиции перед линией Мажино на границе у Страсбурга. Варшавские полковники отвергли предупреждение Москвы, что в случае нарушения Польшей чехословацкой территории польско-советский пакт о ненападении будет расторгнут; и советские войска, как сообщалось, начали подтягиваться к польской границе.

Военные приготовления захватили и Англию. Направляясь утром мимо парка в полпредство, Антон увидел, что на лужайках, которые вчера еще ярко и весело зеленели, рабочие в синих комбинезонах и касках копали траншеи.

По тротуару вытянулась длинная очередь, ведущая в подъезд казенного кирпичного здания; выходившие оттуда люди несли небольшие, туго набитые квадратные сумки защитного цвета – противогазы! У станции метро толпились дети с рюкзаками за плечами: их, как догадался Антон, намеревались доставить на поезде метро к вокзалам Юстон или Кингкросс, а оттуда далее – на север. Хозяева лавчонок и пивных, взобравшись на лесенки, закрашивали лампочки над дверями синей краской: готовилось затемнение.

В вестибюле полпредства Антона остановил Краюхин.

– Дети есть?

– Какие дети? – удивился Антон.

– Самые обыкновенные. Ваши дети. Составляю список. Приказано подготовиться к эвакуации.

– Куда?

– Куда-то на север. Подальше от Лондона. Его же первым будут бомбить.

Краюхин, уже немолодой человек, с худым, усталым лицом, говорил спокойно, но в его глазах была тревога.

– Хорошо, что у вас нет детей, – сказал он Антону. – У меня их трое, и младшему пошел четвертый. Как они там, в эвакуации, без матери будут?

Ту же тревогу увидел Антон и в глазах Звонченкова. Вопреки обыкновению тот не направил свет лампы на дверь, когда Антон входил в их комнату, и не стал расспрашивать, как провел тот предшествующий вечер. У Звонченкова было двое мальчишек-сорванцов, и, хотя им вместе насчитывалось десять лет, они, как однажды горделиво признался отец, стоили целого детского сада. Глаза опоздавшего Горемыкина были немного заспаны и красноваты (вчера он возил кого-то ужинать в Сохо), но спокойны: он «не успел» или не спешил жениться.

Когда всех позвали к Андрею Петровичу Краевскому, Антон стал невольно всматриваться в глаза тех, кто собрался в кабинете советника. Сомов и Ковтун явно беспокоились: у обоих были маленькие дети. Ракитинский смотрел прямо перед собой с меланхолической задумчивостью: дочь его кончала институт в Москве, а сын только что поступил на первый курс университета. Глаза вернувшегося вчера из Женевы Грача блестели, как обычно, ничего не выражая. Толстое и круглое лицо Гришаева – Антон познакомился с ним лишь в то утро – хранило самоуверенную и всепонимающую улыбочку, которая дала полпредским острякам основание прозвать его «Буддой». Дровосеков, «редкая особь – советский банкир», как называл его Горемыкин, казался равнодушно-бесстрастным, словно ничто происходившее вокруг не волновало его. Советник поспешно дописывал что-то, и Антон не мог заглянуть в его глаза.

Несколько минут в кабинете царило молчание, и дождь забарабанил в большое решетчатое окно так громко, что все, кроме Дровосекова, повернули головы. За окном ветер срывал мокрую листву, обнажая черные деревья.

– А может, их домой отправить? – обеспокоенно спросил Сомов. Маленький, нервный, он вертелся на стуле, наклонялся вперед, выпрямлялся и наклонялся снова.

Советник, перестав писать, поднял голову.

– Кого домой отправить?

– Да детей же! – воскликнул Сомов.

Советник подумал, вероятно, не о детях – его взрослые и уже семейные дети жили и работали на Родине, – поэтому все еще не понимал, о чем говорят.

– Каких детей?

– Всех наших детей, – нетерпеливо сказал Сомов, – которых предлагают эвакуировать на север.

– А-а-а… – протянул Андрей Петрович, и в глазах его появилась та же тревога. – Детей…

– Дома, – заговорил Сомов, наклоняясь вперед, – есть кому за ними присмотреть, кому позаботиться. А тут, можно сказать, на произвол судьбы бросаем.

– Ну, это не совсем так, – возразил Андрей Петрович сдержанно. – Английские власти обещают предоставить нам один или два отеля на берегу Ирландского моря, дали слово обеспечить детей всем необходимым и разрешают сопровождать их нашим женщинам.

– Но наши женщины, как и дети, не говорят по-английски, – заметил Звонченков.

– Мне сказали, что жена Виталия Савельевича хорошо владеет языком, – вставил Ракитинский, повернувшись к Грачу.

Тот молча смотрел в окно.

– Лучше бы детей домой отправить, – поддержал Сомова Гришаев. – Детей да и матерей тоже. Дома, говорят, и стены помогают.

Андрей Петрович поморщился.

– Ну, затеяли разговор, – произнес он осуждающе. – Мы не можем этого сделать без разрешения Москвы, а она, безусловно, не разрешит: это красноречивее всяких слов доказало бы, что мы сами признали неизбежность войны.

– Но американский посол уже распорядился, чтобы дети и женщины немедленно покинули Лондон, – торопливо напомнил Звонченков. – И вчера специальный поезд доставил часть американской колонии в Портсмут, где американцы сели на пароход.

– Кеннеди нам не пример, – возразил Андрей Петрович. – Он давно добивается сближения Англии с Германией и старается одних англичан соблазнить выгодами такого сближения, других запугать силой рейха, поэтому охотно подхватывает все, что усиливает страх.

– Конечно, если отправим детей домой, это покажет, что мы считаем войну неизбежной и притом скорой, но англичане и сами знают об этом, – ворчливо проговорил Сомов. – Мы тут Америки никому не откроем.

– Америки-то не откроем, – досадливо повторил Андрей Петрович, – но покажем, что и у нас слабые нервы, что и мы тоже поддались шантажу, испугались.

– Почему «тоже»? – спросил Дровосеков с тем же бесстрастным выражением на лице. Одетый в серый твидовый костюм, с таким же серым галстуком, охватившим крахмальный стоячий воротничок, «банкир» действительно выглядел в кабинете «редкой особью». Хотя все сотрудники полпредства одевались на английский образец, в их «обличье», как сказал Антону Краюхин, все равно было что-то отличное от англичан: прически, жесты, манеры. Дровосеков «обангличанился» полностью и даже говорил с английской медлительностью и бесстрастием. – Почему тоже? – повторил он.

– Потому что в Лондоне ныне стало модным пугаться и распространять страхи, – ответил советник, повернув скуластое лицо к Дровосекову. – Сторонники Гитлера лезут из кожи вон, чтобы запугать англичан и заставить их согласиться на уступки Германии во всем, чего она хочет сейчас и чего захочет в будущем.

– Лорды-близнецы Кэмзли и Ротермир расписывают в своих газетах разрушения испанских городов немецкой авиацией такими красками и с такой старательностью, что у читателей волосы встают дыбом, – бросил со своего места у двери Гришаев. – И прямо намекают, что английским городам предстоит такая же участь, если дело дойдет до войны с Германией и Гитлер прикажет своей авиации бомбить их.

– Но для этого ей надо еще долететь до Англии, – сердито возразил советник. – Долететь и вернуться в Германию, и каждый военный может подтвердить, что при нынешнем радиусе действия бомбардировщиков германской авиации без баз в Бельгии, во Франций или хотя бы в Голландии придется туго.

Ковтун согласно наклонил голову, а Андрей Петрович повернулся к Ракитинскому.

– Начнем, что ли?

– Да, начнем, чего тянуть, – ответил Ракитинский. – День обещает быть хлопотным, и чем скорее закончим, тем лучше.

Советник пододвинул к себе толстую тетрадь в кожаном переплете, в которую записывал полученные из разных источников сведения. По записям он составлял потом телеграммы и доклады в Москву, а исписанные тетради складывал стопкой в сейфе: собирался писать не то историю, не то мемуары.

Ракитинский, глядя на тетрадь советника, неторопливо заговорил. Он рассказал о том, что после второго возвращения Чемберлена из Германии английский кабинет заседает с утра до вечера и, насколько известно, не принял пока никакого решения. Между сторонниками соглашения с Германией и противниками развернулись ожесточенные споры. Саймон и Хор, которые до сих пор столь ревностно поддерживали Чемберлена во всех его заигрываниях с Гитлером, считают, что, сказав «а», нужно сказать и «б», то есть двигаться дальше по избранному пути. Морской министр Дафф Купер предлагает оказать сопротивление и требует, чтобы правительство разрешило призвать на флот резервистов – матросов и офицеров. Галифакс колеблется: не хочет капитулировать перед наглостью Гитлера, но и боится решительных шагов. Словом, спор в правительстве продолжается, и позиция Англии остается все еще неясной.

– Я бы не сказал, что позиция Англии остается неясной, – заметил Гришаев, продолжая улыбаться с самоуверенной и все-понимающей мудростью истинного Будды. – По-моему, она ясна.

Советник отложил перо, посмотрев на Гришаева поверх очков вопросительно и испытующе. Не дождавшись продолжения, он снял очки и выпрямился.

– Ну, говори, говори, коль начал.

– Я уже передал в Москву обзор нынешней прессы, – сказал после короткого молчания Гришаев, словно это было главным доказательством правильности его замечания. – «Дейли мейл», например, призывает правительство сделать правильный выбор и не оказаться по недомыслию или просчету «не на той стороне». Газета уверяет, что «Москва использует всякие трюки и нелегальные методы, чтобы затеять войну». А «Таймс» пишет, что только безумие может поставить европейскую цивилизацию на край гибели из-за каких-то жалких коров, старых сараев, развалившихся вагонов и устаревших пушек.

– Минутку! – Советник предупреждающе поднял руку, останавливая Гришаева. – Чушь какая-то… Какие коровы? Какие старые сараи и развалившиеся вагоны?

– Наверно, те самые коровы, сараи, вагоны и пушки, которые Гитлер потребовал оставить на землях, очищаемых чехами, – с усмешкой пояснил Гришаев. – Чехи не хотят отдать все это вместе с территорией, которую готовы уступить Германии под нажимом Англии и Франции.

– Вот оно что! – воскликнул Андрей Петрович.

– По газетам нельзя определять поведение и политику правительства, – досадливо проговорил Грач, сверкнув глазами на Гришаева. – Газеты часто врут, печатают слухи, сочиняют отсебятину.

– Верно! – тут же с готовностью подхватил Гришаев. – Газеты часто врут, но сейчас они говорят то, что хочется правительству. Особенно «Таймс», которую мои собратья журналисты считают органом «кливденской клики» и рупором правительства.

– И «Таймс» врет, – пренебрежительно бросил Грач. – Врет! После того, как наш нарком с трибуны Лиги наций в Женеве заявил, что Советский Союз готов оказать Чехословакии любую помощь против агрессии, глава английской делегации лорд Де ла Варр и заместитель министра иностранных дел Батлер поспешили пожать ему руку и сказать, что благодарят наше правительство за ясную и твердую позицию. Они сказали наркому, что было бы хорошо вместе обсудить меры, которые могли бы обуздать агрессора, и нарком тут же предложил собрать конференцию великих держав. Вероятно, англичане ждали этого, потому что сразу же согласились с предложением наркома и только спросили, не будет ли Советское правительство возражать, если такая конференция состоится в Лондоне. Нарком сказал, что нет, не будет, и эта конференция соберется, по всей вероятности, в самые ближайшие дни.

Грач посмотрел на Гришаева с насмешкой.

– В газетах этого, конечно, нет и не будет.

Антон, внимательно прислушивавшийся к спору, вдруг вспомнил прочитанное им утром коротенькое сообщение агентства Рейтер, которое поставило его в тупик своей загадочной бессмысленностью. В нем говорилось, что сообщения о встрече высокопоставленных английских представителей с русским министром иностранных дел в Женеве с целью созыва конференции великих держав, включая Советскую Россию, для обсуждения европейского кризиса, лишены всякого основания. Антон не читал в газетах и не слышал по радио даже намеков на встречу в Женеве или на возможность конференции великих держав, поэтому опровержение сообщений, которые не печатались и не оглашались, показалось ему бессмысленным. И сейчас, поднявшись со стула, он сказал, что действительно в газетах ничего подобного, о чем только что говорил Виталий Савельевич, нет, но есть прямо противоположное.

– Что такое? – сердито спросил Грач, нацелив в лицо Антона сверкающие глаза.

– А то, что никакие высокопоставленные английские представители не встречались с русским министром иностранных дел в Женеве и никаких переговоров о созыве конференции великих держав не вели.

– Как это не встречались и переговоров не вели? – требовательно повторил Грач, и его глаза заблестели ярче и злее. – Что за ерунду вы говорите?

– Я говорю не ерунду, а только повторяю то, что было напечатано в здешних газетах, – обидчиво возразил Антон.

– Ерунда остается ерундой. И повторять ее не следует!

– Подожди, не горячись, – остановил Андрей Петрович раздраженного Грача и повернулся к Антону. – Где это напечатано?

Из пачки газет, лежавших на столе советника, Антон выдернул «Таймс» и, торопливо развернув, положил перед ним. Андрей Петрович вслух прочитал сообщение, старательно выговаривая каждое слово. В отличие от более молодых дипломатов, учившихся говорить по-английски у московских и ленинградских лингвистов, которые славились на весь мир оксфордским произношением, он усвоил язык в лондонском Истэнде, где жил после побега из царской России. Советник говорил с заметным лондонским акцентом, а раздражаясь, переходил на «кокни» – жаргон простого люда английской столицы.

Глянцевито-синие щеки Грача покрылись бурыми пятнами. Он потянулся через стол и, взяв газету, перечитал заметку.

– Вранье! – раздраженно выкрикнул он. – Вранье! Не могло правительство утверждать, что английские представители не встречались и не вели переговоров с нашим наркомом. Не могло! Я-то знаю, что они встречались и вели переговоры. Я присутствовал при этом. Присутствовал! Слышал все сам. Сам! – Он с отвращением отбросил газету.

– Я же сказал: не горячись, – досадливо повторил Андрей Петрович, укоризненно посмотрев на Грача. Тот обеспокоенно оглядывался, словно по лицам соседей хотел узнать, верят ему или не верят. – Не горячись. Мы верим тебе, хотя Москва почему-то не информировала нас об этих переговорах, а лорд Галифакс, с которым я разговаривал на аэродроме в Хестоне, даже словом не намекнул на возможность такой конференции.

– А может быть, Де ла Варр и Батлер вели переговоры с нашим наркомом по своей инициативе, без ведома Лондона, – подсказал Ракитинский.

Андрей Петрович с сомнением покачал головой.

– Не могли Де ла Варр и Батлер решиться на столь важные переговоры без ведома и одобрения правительства или хотя бы Галифакса.

– Ныне Галифакс, как сказал мне знакомый банкир, ничего не решает, – вставил Дровосеков. – Дельцы называют его «длинной тенью» Чемберлена.

– Ну а Чемберлен едва ли допустит, чтобы европейские дела решались конференцией великих держав с участием Советского Союза, – со вздохом отозвался советник. – Нас он боялся и боится, как черт ладана.

– Но в политике, Андрей Петрович, личные симпатии или антипатии играют подчиненную роль, – вкрадчиво заметил Ракитинский.

– Это верно, Илья Семенович, – согласился советник. – Это верно…

Он записал что-то в своей толстой тетради и, сняв очки, повернулся к Дровосекову, сидевшему у сейфа в углу.

– А как реагирует деловой мир на последние события? Ведь, как говорят, биржа – барометр политической погоды.

Дровосеков поскреб указательным пальцем седеющий висок, не меняя бесстрастного выражения лица.

– Пока никак, – ответил он, подумав, и тут же добавил по-английски: – Бизнес идет как обычно. Управляющий Английским банком Монтэгю Норман отправляется в Берлин, чтобы встретиться с управляющим Германским банком Шахтом и предложить Германии большой заем.

– Предложить Германии большой заем? – удивленно переспросил советник.

– Да, – односложно подтвердил Дровосеков. – В Сити, – он кивнул на залитое дождем окно, – в Сити убеждены, что золотые цепи надежнее всяких бумажных пут, именуемых договорами и соглашениями, и надеются заковать в них Гитлера так крепко, что он без ведома и согласия Лондона и шага не сделает.

Ракитинский, погладив свои пышные усы, ухмыльнулся.

– Блажен, кто верует…

Грач, ревниво следивший за разговором советника с Дровосековым, вдруг поднялся.

– А что же с тем, о чем я сказал? – спросил он, не отрывая сверкающих глаз от лица Андрея Петровича.

Советник посмотрел на него с недоумением.

– С чем?

– Со встречей Де ла Варра и Батлера с нашим наркомом, – раздраженно пояснил Грач. – Поскольку создалось впечатление, что я сам сочинил эту встречу, то я хотел бы…

– Ну что за чушь ты несешь! – перебил его Андрей Петрович. – Никто не думает, что ты сочинил…

– Но я хотел бы, чтобы была внесена полная ясность, – повысил голос Грач, не дав советнику договорить. – Кто-то тут врет, и я хочу знать, кто.

– Сказано же, не ты, – бросил Гришаев, но всезнающая улыбка на его полных губах говорила: «Ты сочинил, ты…»

– Знаю, что не я, – резко произнес Грач, едва взглянув на Гришаева. – Но интересно, кто? И с какой целью?

– Виталий Савельевич прав, – поддержал его Звонченков. – В этом надо разобраться.

– А как? – спросил Ракитинский.

– Поехать в Форин оффис и спросить, почему Рейтер опровергает то, что действительно имело место.

– Будьте уверены, там скажут, что ничего не знают, – заметил Ракитинский. – Английских дипломатов трудно поймать, когда они начинают петлять, а ныне они петляют особенно старательно.

– Да, нелегко громогласно выступать в защиту демократии и поддерживать диктаторов, – проговорил с сарказмом Андрей Петрович, – проповедовать право народов устраивать жизнь по своему желанию и совершать сделки против них за их спиной, открыто говорить о сопротивлении агрессорам, а тайно вдохновлять и финансировать их.

Он вдруг умолк, словно понял, что тут не место и не время произносить разоблачительные речи: люди, собравшиеся здесь, сами это знали. И, понизив голос, советник заговорил о том, как сложна и остра обстановка, что в самой английской верхушке идет ожесточенная борьба, которая неизвестно когда и чем кончится.

Андрей Петрович озабоченно оглядел своих помощников, встретил такие же озабоченные взгляды, ободряюще улыбнулся, сверкнув золотыми подковками зубов, и посоветовал не сидеть без крайней нужды в полпредстве: надо встречаться, говорить, убеждать и, конечно, узнавать. Узнавать как можно больше. Сам он собирался навестить «уэлльского льва» – Ллойд-Джорджа, который в последних речах требовал тесного союза с Россией. Сомову предлагалось встретиться с Эрнестом Бэвином: «босс» крупнейшего профсоюза подталкивал, хотя и очень вяло, друзей-лейбористов осудить Чемберлена за его вояжи к Гитлеру. А Звонченкову – отправиться в Форин оффис и попробовать выяснить в отделе печати тайну появления странного «опровержения».

– А вы, Илья Семенович, – повернулся советник к Ракитинскому, – свяжитесь с группой Черчилля. Нам важно знать, что теперь черчиллисты собираются делать: действительно выступят против правительства или ограничатся, как обычно, напыщенной декламацией?

Ковтун, встретив взгляд Андрея Петровича, вскочил, вытягиваясь с армейской строгостью.

– Продолжайте поддерживать контакт с военными властями, Александр Никодимович, – сказал ему советник. – Англичане стараются выпытать о наших оборонных приготовлениях побольше, а о своих сказать поменьше, но вы попытайтесь узнать: они на самом деле готовятся к военным действиям или только создают впечатление, что готовятся?

Цепкий взгляд советника задержался было на лице Антона, но тут же скользнул на соседа, и Антон подумал, что, вероятно, ему не доверяют, коль даже в такие напряженные дни его обошли поручением. Он двинулся к выходу первым, едва закрылось совещание, но в зале его остановил Горемыкин.

– Вернись, Антон! Андрей Петрович зовет.

В кабинете Антон выжидательно остановился у двери: советник продолжал разговаривать вполголоса с Грачом. Лишь отпустив того, Андрей Петрович жестом пригласил Антона подойти к столу и сесть. Коротко спросил, как он чувствует себя в Лондоне, и, не дослушав его, напомнил:

– Вы говорили, что познакомились в Германии с Фоксом. Удалось вам встретиться с ним?

– Нет еще, – виновато ответил Антон. – Не удалось ни встретиться, ни поговорить по телефону. В редакции Фокс бывает редко, а идти в «Кафе ройял», где он проводит время, я не осмелился.

– Почему? – удивился Андрей Петрович, откидываясь на спинку кресла. – «Кафе ройял» посещается местными и иностранными журналистами, дипломатами и дельцами, артистами и художниками. Место шумное и дорогое, но для нас доступное. Туда можно и нужно заходить и, если представится возможность, заводить полезные знакомства. Учтите, что вас сюда не в светелке сидеть прислали, а работать. Работа же у дипломата – в основном в общении с людьми.

– Хорошо, Андрей Петрович, я пойду туда и попробую поймать Фокса.

– Попробуйте, попробуйте, – повторил советник и, склонившись над столом, добавил: – Постарайтесь встретиться с ним и поговорить об одном интересном деле. – Он помолчал и нетерпеливо продолжил: – Мы получили из Москвы сообщение, что недавно в Брюсселе агент Круппа фон Зюндер встретился с агентом Виккерса-Армстронга лордом Овербэрри. Они договорились о том, что будут поставлять друг другу те виды оружия, которые производит один концерн и не производит другой. Англичане будут снабжать немцев аккумуляторами для подводных лодок и самонаводящимися торпедами, а немцы англичан – приспособлением для прицельного бомбометания с самолетов.

Фокс должен заинтересоваться этой сделкой, – продолжал Андрей Петрович. – Он любит все сенсационное, а сенсационней этого трудно что-либо придумать: военные концерны обязуются снабжать друг друга оружием, которое наиболее опасно для их собственных стран. Если Фокс вытащит сделку на свет божий, поднимется шум. Тут многим известна близость семьи Чемберленов к Виккерсу-Армстронгу, и общественность спросит, какова же роль премьер-министра в этом деле.

– Хорошо, Андрей Петрович, я встречусь с Фоксом и скажу ему о сделке, – с торопливой готовностью проговорил Антон.

– Но сказать надо так, чтобы на тех, кто узнал об этой сделке в Брюсселе, не пала тень подозрения. Их надо беречь. Понимаете?

– Да, конечно, – с еще большей поспешностью согласился Антон, подумав о Жане-Иване: вероятно, он и был тем самым человеком, которого следовало беречь.

– Да, конечно, – с усмешкой повторил его слова Андрей Петрович. – А как вы думаете это сделать?

– Скажу, что узнал в Берлине, я ведь только что оттуда.

Советник подумал немного, потом утвердительно наклонил седеющую голову.

– Ну что ж, это, пожалуй, подойдет. Можно сказать, что некий посланец Круппа в разговоре с иностранными деловыми партнерами обещал поставлять аккумуляторы английского производства. До остального Фокс сам докопается.