Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

Глава двенадцатая

Насмешливый совет Горемыкина заставил Антона вспомнить о Хью Хэмпсоне. Англичанин звонил Антону несколько раз, приглашал домой, назначал свидания в других местах, но каждый раз некоторое время спустя перезванивал и отменял: неожиданно получил задания, делавшие встречу невозможной. При последнем разговоре Хэмпсон дал номер телефона, сказав, что частенько дежурит у него, и Антон, выйдя в вестибюль, позвонил.

– Хэмпсон слушает, – узнал он знакомый голос. – Кто говорит?

– Доброе утро, Хью, – сказал Антон. – Вернулись из Берлина?

– Хэлло, Энтони, рад вас слышать, – обрадованно отозвался Хэмпсон. – Откуда вы знаете, что я был в Берлине?

– Мне сказали, что вы сопровождали мистера Вильсона. Утомительное и скучное путешествие, не так ли?

– Да, утомительное, – согласился Хэмпсон. – Может быть, даже очень утомительное, но я бы не сказал, что скучное.

– Вы очень заняты, Хью?

– Как обычно, Энтони. А что?

– Хотелось бы встретиться. Я уже стал старожилом-лондонцем, а с вами поговорить наедине все не удается.

– Ужасно неприятно, Энтони, но мне действительно трудно вырваться отсюда. Обременительно быть помощником личного секретаря премьер-министра.

– Однако он отпустил вас, чтобы сопровождать Вильсона.

Хэмпсон рассмеялся.

– Чтобы не лететь с ним самому. Он одолжил меня сэру Вильсону, как посол Гендерсон одолжил ему.

– Значит, у меня нет надежды встретиться с вами в Лондоне? – спросил Антон, не скрывая иронии. – Тогда, может быть, назначим встречу в Берлине или еще где-нибудь?

– Не будьте злым, Энтони. Вы же знаете, что это не от меня зависит.

– Ну что же, Хью, до свидания…

– Не опускайте трубку, не опускайте! – торопливо прокричал Хэмпсон. – Подождите минутку.

Антон услышал, что Хэмпсон положил трубку на стол, наверно, вышел в соседнюю комнату, вернулся и спросил Антона, не назначил ли он ланч с кем-нибудь на этот день. Антон ответил отрицательно.

– Тогда разрешите мне пригласить вас, мистер Карзанов, сегодня на ланч, – с шутливой торжественностью произнес он.

– С благодарностью принимаю приглашение, – в тон ему ответил Антон. – А где?

Хэмпсон назвал улицу в Сохо и описал итальянский ресторанчик, где хорошо и недорого кормят.

Это было первое приглашение Антона на ланч в Лондоне, и он возвратился в свою комнату, радуясь и торжествуя. Хотя дипломатические работники часто сами приглашали и принимали чужие приглашения, считая это обыденщиной, Антон зашел к советнику и попросил разрешения поланчевать со знакомым англичанином. Андрей Петрович сказал: «Пожалуйста! Пожалуйста!» – а потом полюбопытствовал:

– А кто он, этот знакомый?

Антон ответил, напомнив советнику о молодом англичанине, который рассказал о последней встрече Чемберлена с Гитлером поздней ночью в Годесберге.

– Помню, помню, – Признался Андрей Петрович. – Наблюдательный и смышленый. Пойдите пообедайте с ним, а потом пригласите его сами.

Одобрение советника возвысило Антона в его собственных глазах, и он, увидев в вестибюле Игоря Ватуева, не удержался, чтобы не подойти к нему и не сказать о приглашении на ланч.

– Кто пригласил? – спросил Ватуев, отвернувшись от Краюхина, которому только что велел вызвать машину для Льва Ионовича.

– Один приятель.

– Приятель – это само собой разумеется, неприятель приглашать не будет, – поучающе заметил Ватуев. – Кто он по положению?

– Что-то вроде временного помощника личного секретаря.

– Что-то вроде Володи, – со смехом объявил Ватуев, не дав Антону договорить, и тут же снова повернулся к привратнику: – Ну, как с машиной?

– Через пять минут будет у подъезда, – доложил Краюхин.

– Благодарю вас, – бесстрастно бросил Ватуев и насмешливо взглянул на Антона. – А мы с Львом Ионовичем едем на ланч к Батлеру. Он всего лишь заместитель министра иностранных дел.

Встреча с Игорем Ватуевым немного омрачила приподнятое настроение Антона, но не испортила целиком. Он расспросил Краюхина, как лучше всего добраться до Сохо, словоохотливо объяснив, зачем ему это надо, потом поймал за воротами «частной улицы» нужный автобус и, сидя на первой скамье второго этажа, покатил мимо парка в сторону Мраморной арки. Когда автобус влился в поток машин и автобусов на Оксфорд-стрит, Антон напряженно всматривался в названия улиц, боясь пропустить ту, которая была нужна. Он оказался у ресторанчика за пятнадцать минут до назначенного времени и нетерпеливо ходил перед ним, ожидая Хэмпсона. Тот подкатил на такси, подал Антону руку и повел в обеденный зал. Он приветливо раскланялся с черноволосым и черноглазым хозяином, стоявшим за стойкой, и похвалил «прекрасный вид» такой же черноволосой и черноглазой, еще молодой и красивой официантки, которая тут же подошла к ним. Попросив вина и заказав еду, Хэмпсон облокотился на стол и заглянул в глаза Антона.

– Ну как, освоились с Лондоном?

– Я пока еще мало что видел, чтобы ответить утвердительно, – заметил Антон.

– Да, чтобы оценить Лондон, как он того заслуживает, его надо знать, – сказал Хэмпсон с гордостью.

– Ну что ж, за Лондон, который надо знать, чтобы оценить по заслугам! – произнес Антон, поднимая наполненный красным вином бокал. – И за лондонцев!

Подгоняемый нетерпением, Антон сказал, что очень рад встретиться с Хэмпсоном снова, и спросил, как прошло путешествие в Берлин и обратно.

– Сам полет был действительно утомителен и скучен, – ответил Хэмпсон, вспомнив разговор по телефону. – Все время, пока летели туда, сэр Вильсон заучивал текст предупреждения, которое должен был передать Гитлеру, а на обратном пути либо сердито молчал, переживая разговор с Гитлером, либо бормотал с недоумением и укором: «Личность сильная. Но до чего же плохо воспитан! Поразительно плохо!»

– Мистер Вильсон считает Гитлера сильной личностью?

– Не он один такого мнения, – отозвался Хэмпсон с горькой усмешкой. – Посол Гендерсон считает Гитлера не только сильной личностью, но и великим человеком, который спас от анархии Германию и призван спасти от нее Европу, а может быть, и весь мир. Так же думает и мой нынешний босс Алек Дугдэйл, а личные секретари, как известно, выражают мнения своих шефов с такой же точностью, с какой зеркало отражает тех, кто смотрится в него.

– Мистер Чемберлен разделяет мнение посла о Гитлере? – осторожно спросил Антон.

– Трудно сказать, кто чье мнение разделяет, – ответил Хэмпсон, – премьер-министр мнение посла или наоборот.

– Вы обиделись однажды, когда я сказал, что дипломаты в Берлине считают вашего посла нацистом по убеждению, – напомнил Антон.

– Сейчас бы я не обиделся, – отозвался Хэмпсон и, помолчав немного, добавил с осуждающей усмешкой: – Впрочем, я не обиделся бы и после поездки в Нюрнберг.

– Там случилось что-нибудь особенное?

– У меня открылись глаза.

– В отношении нацистов?

– Это само собой. Об их силе и ненависти мы еще там, в Нюрнберге, говорили. Помните, во время факельного шествия?

– Да, такое не забудешь…

– У меня открылись глаза в отношении человека, которому я служил, – продолжал Хэмпсон, и в его голосе зазвучали жесткие нотки.

Налив в оба бокала вина, Хэмпсон отпил из своего, не чокаясь с Антоном, и, облокотившись о столик, рассказал, что в один из тех нюрнбергских вечеров Гиммлер пригласил Гендерсона быть почетным гостем у эсэсовцев, и, к удивлению Хэмпсона и Рэдфорда, тот согласился. В огромном зале пивной, где собрались чернорубашечники, посол сидел за главным столом между Гиммлером и его главным помощником Гейдрихом, несколько раз вставал, чтобы провозгласить тост «За мужественных и сильных людей, утвердивших новый порядок в Германии и несущих его Европе!», «За людей, у которых черная форма, но светлые, возвышенные души!». (Это у палачей-то и погромщиков «светлые, возвышенные души»!) Налившиеся пивом, краснорожие громилы, поднимая над головой пивные кружки, орали: «Хайль Гитлер! Хайль Гиммлер! Хайль Гендерсон!» Хэмпсон сгорал от стыда, сидя за одним столом с эсэсовцами. Соседи, узнав, что он личный секретарь посла, выпили за Хэмпсона и восторженно уверяли, что «лучшего посла, чем герр Гендерсон, нет не только в Берлине, но и ни в какой другой столице мира».

После этого долгого и шумного вечера, проведенного с эсэсовцами, Хэмпсон перестал возмущаться и негодовать, когда слышал едкие намеки на то, что Гендерсон не посол Британии при Гитлере, а посол Гитлера при английском короле. И последняя поездка в Берлин вместе с Вильсоном убедила его, что в этих намеках – большая доля правды.

Антон выжидательно молчал, не решаясь спросить, что случилось во время этой поездки. Допив свой бокал, Хэмпсон наполнил его снова и отодвинул на середину стола. Саркастически усмехаясь, он рассказал о том, как Вильсон, посол и он, Хэмпсон, которому поручили нести чемоданчик, специально сделанный для особо важных правительственных бумаг, явились в огромный кабинет Гитлера и тот, разыгрывая радушие, посадил посланца премьер-министра рядом с собой на диван, временами доверительно прикасаясь кончиками пальцев к его колену. Но едва Вильсон передал письмо чехословацкого правительства, в котором отвергались немецкие требования, предъявленные Чемберлену в Годесберге, Гитлер с легкостью опытного артиста перешел от радушия к бешенству. «Все! Все! – закричал он, не позволив переводчику дочитать письмо до конца. – Это все решает! Теперь я раздавлю этих чехов! Раздавлю!» Он вскочил с дивана и, выкрикивая что-то нечленораздельное и размахивая руками, пошел к дальней двери, Гендерсон, не осмелившийся сесть в присутствии Гитлера, бросился за ним. «Ваше превосходительство! Подождите, ваше превосходительство! Уверяю вас, ваше превосходительство, – выкрикивал посол, – мое правительство вовсе не принимает и не одобряет чехословацкого отказа! Сэру Вильсону поручено устроить встречу между чешскими и германскими представителями и, если вам будет угодно, с участием представителя британского правительства». Остановившись, Гитлер выкрикнул: «Я не хочу встречаться с чехами! Не хочу разговаривать с ними!» – «Но там же будет представитель Британии, ваше превосходительство», – поспешил вставить Гендерсон. «Да плевать мне на британского представителя! – заорал Гитлер, распаляясь еще больше. – Старая дерьмовая собака, должно быть, взбесилась, если думает, что может удержать меня такими штучками!» Бледный, сразу вспотевший, Вильсон поднялся с дивана и трясущимися губами едва слышно пролепетал: «Если господин Гитлер, говоря о старой дерьмовой собаке, имеет в виду премьер-министра Великобритании, то я могу заверить вас, что он… он… он не взбесился, он… он хочет только сохранения мира». Гитлер взглянул на Вильсона уничтожающе и сказал Риббентропу, вытянувшемуся рядом, как солдат перед генералом: «Мнение задолизов премьера меня не интересует». Риббентроп улыбнулся, одобряя острое словцо, сделал шажок поближе к Гитлеру и что-то зашептал ему. Тот слушал, постепенно успокаиваясь и распуская жесткие складки на лице. «Хорошо, хорошо, – сказал он своему министру нетерпеливо. – Если они хотят встречи, мы согласимся на нее, но при условии: мой меморандум, который я передал старику в Годесберге, принимается безоговорочно, и так же безоговорочно принимается и первое октября, как срок, когда условия меморандума должны быть выполнены».

Он снова двинулся к двери, но почти тут же остановился и, повернувшись вполоборота к Риббентропу, пренебрежительно бросил: «Их положительный ответ должен быть передан мне через два дня». – «По истечении двух дней, ваше превосходительство? – почтительно изгибаясь, спросил Гендерсон. – К полуночи?» – «Нет! – отрезал Гитлер, не глядя на посла. – К двум часам дня!»

Умело разыгранное Гитлером негодование потрясло Вильсона. «Предупреждение», которое он так усердно заучивал в самолете, вылетело у него из головы, и его язык не повернулся сказать Гитлеру неприятное. Вильсон не поехал в Спортпалас, где выступал Гитлер, но покорно обещал слушать его по радио. Сидя у приемника в гостиной посла, Вильсон морщился, прислушиваясь к грубой ругани оратора и диким воплям аудитории, время от времени шептал испуганно и восхищенно: «Грубиян! Что за грубиян! Но какая сила! Какая страсть!» А диктуя позже Хэмпсону телеграмму в Лондон о встрече с германским рейхсканцлером, не осмелился воспроизвести слова, которыми тот обругал премьер-министра и его посланца. «Эпитеты, примененные к мистеру Чемберлену и сэру Горацию Вильсону, – смущенно продиктовал Вильсон, – не могут быть повторены в гостиной».

Если «старый джентльмен», как называл Хэмпсон Вильсона, выглядел в его рассказе смешным и жалким, то Гендерсон представал в непонятной для посла роли. Он ни разу не возразил Гитлеру, не замолвил ни слова в поддержку чехов, ни слова в защиту своего правительства. Посол был покорен и услужлив, как адъютанты и помощники фюрера. И, даже вернувшись в посольство, Гендерсон не позволил ни себе, ни другим критиковать оскорбительное поведение Гитлера.

– Предупреждение не было передано? – спросил Антон. – Гитлер так и не узнал, что Франция и Англия готовы поддержать чехов, если его требования будут чрезмерны?

– Нет.

– Но они же могли опубликовать это предупреждение. Чего проще?

– Конечно, – согласился Хэмпсон. – Но посол решительно выступил против этого, чтобы не обидеть Гитлера…

– До чего предупредительны английские дипломаты! – иронически заметил Антон. – Трогательно щадят чувства человека, который обзывает их премьер-министра «дерьмовой собакой», «взбесившимся стариком».

Хэмпсон усмехнулся.

– Я понимаю и разделяю ваше возмущение, Энтони, – проговорил он. – И могу только сказать, что наши поклонники Гитлера просчитались. Гитлеру все же сделано публичное предупреждение, и ему теперь придется отступать на глазах у всех.

– Какое предупреждение?

– Наше правительство опубликовало заявление о готовности действовать вместе с Советским Союзом в поддержку Франции, если та придет на помощь Чехословакии, а ваше правительство, как телеграфирует наш посол из Москвы, объявило, что приветствует долгожданное изменение позиции западных держав и выражает готовность к тесному сотрудничеству с Францией и Англией.

– Наше правительство объявило об этом? – удивленно переспросил Антон.

Он не знал этого, хотя тут же вспомнил, что Курнацкий, хвастаясь перед Еленой, сказал, что послал срочную телеграмму в Москву и посоветовал сделать какой-то шаг, который свяжет Лондон и Париж крепче, чем смирительная рубашка связывает сумасшедшего. Видимо, заявление Советского правительства и было этим шагом.

– Если Лондон готов действовать вместе с Москвой и Парижем, а Москва вместе с Парижем и Лондоном, – обрадованно проговорил Антон, – то Гитлеру действительно придется либо отступать, либо считаться с войной на два фронта, чего так боятся его генералы.

– Да, это так, это так, – живо подтвердил Хэмпсон, согласно наклоняя голову, и, подняв глаза, обрадованно заулыбался.

Удивленный Антон оглянулся и тоже улыбнулся: к ним приближался Фил Бест.

– Могу я присесть к вашему столу? – спросил Бест, поздоровавшись с каждым за руку.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – пригласил Хэмпсон.

Бест сел и, посмотрев сначала на своего давнего приятеля, потом на Антона, весело спросил:

– В чем это вы так единодушны, что оба киваете головами в знак согласия?

– Единодушны в том, что наши страны готовы наконец действовать против Гитлера совместно, – немного торжественно произнес Хэмпсон и тут же добавил: – И с Францией, конечно.

Бест озадаченно покачал головой.

– Готовы действовать совместно? На основании чего же вы пришли к такому заключению?

– Оба правительства, английское и наше, – поспешил Антон на помощь Хэмпсону, – обнародовали заявления о готовности действовать в защиту Чехословакии совместно друг с другом и с Францией.

Бест потупил взгляд, либо избегая смотреть в взволнованное лицо Антона, либо задумываясь.

– Я не сомневаюсь в готовности вашего правительства действовать совместно с английским и французским правительствами, – сказал он после короткого молчания. – Но очень сомневаюсь, что они-то платят ему тем же.

– Узнаю Фила! – насмешливо воскликнул Хэмпсон. – Он и студентом утверждал, что не может быть ни примирения, ни сотрудничества между красной социалистической Россией и черной империалистической Британией.

Бест поморщился и, наклонившись, спросил:

– А знаете ли вы, что наше правительство запретило публиковать в печати и передавать по радио то самое заявление Советского правительства, в котором говорится о готовности действовать совместно с нами и французами?

– Не может быть!

– Да, дорогой мой русский друг, – сочувственно произнес Бест, положив пальцы на руку изумленного Антона. – Многим казалось, что в нынешней обстановке этого не может быть, но заявление в нашей печати не появилось.

– Вероятно, оно еще не дошло до газет, – предположил Хэмпсон.

– Дошло, дошло! – заверил Бест. – Это-то я знаю точно.

– Но кому и зачем потребовалось скрывать русское заявление от англичан? – удивился Хэмпсон. – Думаю, что все англичане были бы только рады узнать, что Россия с нами.

– Нетрудно догадаться, что скрыли те, кого готовность Москвы не обрадовала, а напугала, – заметил Бест.

– Если правительство запретило печати публиковать русское заявление, значит, оно само испугалось его, не так ли?

– Вероятно, так, Хью.

– Ничего не понимаю! – воскликнул Хэмпсон. – Чем больше у нас союзников, тем смелее можем мы разговаривать с этим кровожадным истериком. Оставшись с ним один на один, мы можем рассчитывать лишь на его милость.

– А среди нашей верхушки больше таких, которые предпочитают гитлеровскую милость, нежели советскую помощь.

– Ты опять за свое, Фил.

– Но «мое» – это правда, Хью. Наша верхушка не давала и не даст в обиду Гитлера, как не давала и не даст в обиду Мосли и его чернорубашечников. Мосли – ее опора внутри Англии, Гитлер – ее надежда в Европе.

– Это примитивно, Фил!

– Но соответствует действительности, Хью!

– Даже в правительстве идет борьба, – не сдавался Хэмпсон, – и верх берут то поклонники Гитлера, то их противники.

– И в чем же взяли верх противники Гитлера?

– Как в чем? А заявление о совместных действиях с Францией и Советской Россией?

– Да, но, отказавшись опубликовать советское заявление, наше правительство показало не только Москве, но и Берлину, что не хочет и не будет действовать вместе с русскими.

Та дружеская благожелательность, с какой спорили Бест и Хэмпсон, показала Антону, что, несмотря на расхождения во взглядах и убеждениях, они остались друзьями, которые, если потребуют обстоятельства, отложат свои расхождения в сторону и подадут друг другу руку. Они с увлечением вспоминали старые и непонятные ему споры, уверяя, что время доказало правоту одного и ошибочность другого, а когда с улыбкой удовлетворения – точно исполнили свой долг – перестали спорить, было уже поздно: посмотрев на часы, Хэмпсон сказал, что ему надо спешить, подозвал официантку и расплатился. На улице, остановив такси, он предложил Бесту и Антону подвезти их. Антон уже приготовился влезть в машину, но Бест, придержав его за руку, сказал Хэмпсону, чтобы он ехал один.

– Мы прогуляемся немного, – пояснил он. – Погода великолепная, и было бы просто грешно не воспользоваться этим. Вы не возражаете, Энтони?

– Нет, конечно, – с готовностью объявил Антон, поняв, что Бест хочет что-то ему сказать.

Глава тринадцатая

Бест тронул Антона за локоть, молча приглашая идти. Антон ждал, когда спутник заговорит, но тот хранил молчание, будто и на самом деле хотел только прогуляться после обеда.

Улицы Сохо извилисты и узки, словно каменные коридоры, по их тротуарам могут идти рядом не больше двух человек, а на мостовых с трудом разъезжаются две машины или повозки. По утрам тут торговали овощами и фруктами, о чем напоминали собранные в кучи лохматые капустные листья, морковная ботва, апельсиновые корки да сложенные штабелями легкие ящики и плетеные корзинки. Лавчонки, мелкие рестораны, конторы и квартиры располагаются в Сохо на уровне тротуара, и Антон заглядывал по старой привычке в окна, как бы делая моментальные снимки чужой жизни.

– Вы не хотели бы встретиться с Линдбергом? – спросил вдруг Бест.

– С каким Линдбергом?

– С полковником Чарльзом Линдбергом, летчиком.

– Тем, что перелетел в одиночку Атлантический океан? – переспросил Антон, вспомнив давний разговор в поезде Берлин – Нюрнберг между советником английского посольства Рэдфордом и Володей Пятовым. – Но, насколько я знаю, он в Германии. Наслаждается гостеприимством Геринга.

– После Германии он уже побывал во Франции, – сказал Бест, – а теперь обретается в наших краях. Неделю назад американский посол Кеннеди устроил в его честь прием, на котором был цвет лондонского общества, потом кто-то богатый и щедрый пригласил Линдберга на ланч в самом фешенебельном и дорогом отеле, где его соседями оказались наши военные, банкиры, дельцы и члены парламента. И в обоих случаях полковник был не только главным гостем, но и главным оратором.

– И что же глаголил этот оратор? – не скрывая неприязни, спросил Антон. Володя назвал Линдберга «нацистом по убеждению».

– Достоверно ничего не известно, – ответил Бест. – О том, что сказал Линдберг, ходят самые различные слухи. Одни говорят, что он запугивал англичан, утверждая, что в новой войне все будет решать авиация, которую не остановят никакие линии Мажино, никакие укрепления и для которой Английский канал, отделяющий нашу страну от континента, не большее препятствие, чем дорожный ров для козла. По словам других, он намекал, что Англия поступит мудро, если позволит Гитлеру сокрушить «красную Россию» и «дегенеративную Францию», но она поступила бы еще мудрее и дальновиднее, если бы заключила союз с нынешней Германией и помогла ей в предстоящей великой битве за спасение европейской цивилизации.

– И роль спасителей этой цивилизации он отводит Геббельсу и его подручным, устраивающим на улицах немецких городов костры из книг?

– Наверно.

– Неужели слушатели не заткнули ему глотку и не прогнали его, а власти не посадили в каталажку?

– Совсем напротив! Ему многократно аплодировали, а потом, как рассказывал мне очевидец, всей толпой провожали к машине и махали вслед, как новобрачным, уезжающим в свадебное путешествие.

Они вышли к Пиккадиллийскому кругу – маленькой площади, где сходилось полдюжины улиц. Потоки машин и автобусов стекались сюда. Красные двухэтажные автобусы и машины кружили по тесной площади, словно гонялись друг за другом, прежде чем пробраться к нужной улице и исчезнуть за высокими домами. В самом центре площади поднимался гранитный постамент, увенчанный позолоченной статуей голенького мальчишки – Эроса. Постамент был уже обложен мешками с песком почти до самого верха, но златокудрый проказник, лукаво улыбаясь, все еще натягивал тетиву золотого лука, намереваясь поразить своей стрелой проходящих мимо. Пропустив машины и автобусы, Антон и Бест пересекли одну из улиц и остановились перед другой.

– В Германии Линдберг говорил то, что хотели слышать хозяева, – продолжал Бест, придерживая Антона за руку. – Поносил демократию и восхвалял немецкий порядок. Начиненный там нацистской пропагандой, как яблочный пирог яблоками, он отправился во Францию. Американский посол в Париже Буллит, «либерал» и тайный поклонник Гитлера, преподнес этот «пирог» французским министрам и военным, и его начинка повергла всех в страх и смятение. После встречи с Линдбергом министр авиации ля Шамбр помчался к министру иностранных дел Боннэ, и оба стали доказывать всем и каждому, что воздушные силы Франции ничтожны по сравнению с немецкими и в случае конфликта с Германией будут уничтожены в первый же день. Даладье охотно поверил им, хотя и знал, что оба министра тесно связаны с Отто Абецом – нацистом, присланным Гитлером в Париж для установления контактов с «полезными людьми» помимо германского посла.

Они пересекли еще одну улицу и, обогнув выступ большого универмага, пошли вдоль Пиккадилли.

Антон вопросительно взглянул на Беста.

– Куда мы идем?

– В отель «Маджестик». Посол Кеннеди пригласил лондонских редакторов на чашку кофе.

– Но меня не приглашали, – сказал Антон, останавливаясь.

– На приглашениях помечено, – пояснил Бест, – что каждый из приглашенных может взять с собой своего друга или даже нескольких друзей, которые пожелают послушать полковника Линдберга.

– Они великодушны!

– Нет, просто расчетливы, – поправил Бест. – Хотят, чтобы мнение полковника распространилось как можно шире.

– А зачем американскому послу в Лондоне нужно, чтобы это мнение с нацистской начинкой было усвоено как можно большим числом англичан? – спросил Антон после короткого молчания.

– Этот делец, ставший ради разнообразия послом, сочувствует Гитлеру, – сказал Бест. – Еще в начале месяца Кеннеди произнес в Эдинбургском университете речь, в которой восхвалял «новую Германию». В варианте, заблаговременно розданном печати, была фраза, выражающая суть всей речи: «Ни за что в жизни я не смогу понять, почему кто-либо должен воевать, чтобы спасти этих чехов». Государственный департамент, как стало известно журналистам, предложил выбросить фразу, но Кеннеди отказался: ведь она была одобрена самим Чемберленом. Ее сняли лишь по личному распоряжению президента Рузвельта. Узнав о том, что говорил Линдберг в Париже, и особенно о том, какое впечатление произвело это на французских министров, Кеннеди пригласил полковника в Лондон и теперь носится с ним, как с новым пророком…

Перед отелем «Маджестик» Бест остановился, взглянул на приглашение и, спрятав его снова в карман, посоветовал Антону:

– Держитесь смелее и не стесняйтесь задавать вопросы и бросать реплики, если этот «пророк» начнет нести антисоветскую ахинею. Встреча, как указано в приглашении, информал – неофициальная, и каждый может подняться и спросить или сказать что захочет, не называя себя.

Через широкие застекленные двери они вошли в вестибюль отеля. Швейцар в ливрее с золочеными позументами, осведомившись, зачем пожаловали джентльмены, повел их в боковую гостиную. Поднявшись по широкой, устланной ковром лестнице, они свернули влево и, миновав небольшой холл с золочеными зеркалами, вошли в зал, уставленный низкими столиками с креслами и диванами вокруг них. Гостиная была полна говора и дыма. Кресла и диваны у двери и вдоль стен были заняты, и Антону с Бестом пришлось пройти почти на самую середину зала. Усевшись в удобное кожаное кресло, Антон осмотрелся. В дальнем конце у большого, отделанного зеленоватым мрамором камина с зеркалом почти во всю стену был поставлен длинный стол, на котором в хрустальных вазах ярко рдели красные розы. Между вазами виднелись лица. Антон попытался разглядеть тех, кто прятался за розами, но никого не узнал и оглянулся на соседей. Совсем недалеко сидел Барнетт. Пренебрежительно оттопырив бледные губы, он что-то торопливо писал. За ним, глубоко утонув в кресле, полулежал Фокс; его очки поблескивали, отражая свет окна. Антон повернулся к Бесту и, указав на свободное рядом с ним кресло, сказал:

– А не позвать ли нам Фокса?

– Что ж, позовите, – охотно согласился Бест.

Антон приподнялся и сделал рукой приглашающий жест. Занятый разговором с соседом, Фокс не заметил этого жеста, зато его увидели те, кого Антон меньше всего хотел иметь своим соседом. От двери к их столику двинулась Ангелочек с неизменным спутником – Даули. Вирджиния была в сером шерстяном платье, в меховой накидке и шляпе. Грудь Даули сверкала белой манишкой, закрепленной, как Антон знал теперь, тесемочками на спине, а начищенные до блеска штиблеты наверняка прятали ноги без носков.

– Очень мило с вашей стороны, мистер Кар-ца-нов, – правильно я произношу ваше имя? – пригласить нас за свой столик, – сказала Вирджиния, подходя к ним.

– Очень мило, очень, – подхватил Даули.

– Рада видеть вас снова, – проговорила Вирджиния, подавая Антону руку в перчатке. Потом протянула руку через стол Бесту. – И вас рада видеть снова, мистер Бест.

– Зачем вы-то здесь? – не удержался Антон. – Интересуетесь тем, что будет говорить полковник Линдберг?

– Нет, только им самим, – с усмешкой призналась Вирджиния, опускаясь в кресло, подвинутое ей Даули. – Давно мечтала видеть этого идола американцев, по которому все наши леди сходят с ума, и, когда прочитала на приглашении Эрика приписку, что он может взять с собой друзей, попросила разрешения прийти сюда вместе с Даули.

В большом зеркале над камином Антон увидел Анну Лисицыну. Сопровождаемая молодым длиннолицым американцем, она шла по проходу. Мужчины поднимались и кланялись ей, и она отвечала им, рассылая благосклонные улыбки. Увидев Вирджинию, она подняла руку в перчатке и в знак приветствия пошевелила пальцами.

– Вы знаете ее? – спросил Антон соседку, показав глазами на Лисицыну.

– А кто ее не знает?.. – ответила Вирджиния с насмешкой. – Она везде, где собирается лондонское общество. Куда бы и когда бы я ни приходила, я непременно заставала ее, и всегда в сопровождении мужчины. Представьте, она даже к моему дяде лорду Овербэрри являлась несколько раз в сопровождении мужчины.

– Этого американца?

– Нет, тогда были немцы. Она приходила по делам.

– Какие у нее могут быть дела с вашим дядей?

– Ну, уж этого я не знаю, – ответила Вирджиния. – При мне они о делах не говорили, а если бы и говорили, я бы не стала слушать. А почему вы так заинтересовались ею? Понравилась?

– Она же моя соотечественница, – ответил Антон осторожно: его расспросы действительно могли вызвать подозрение.

Вирджиния взглянула на него с недоверием, но тут же насмешливо заулыбалась.

– Впрочем, я понимаю вас… Женщина красивая и, говорят, благосклонна не только к немцам и этому американцу.

– Джини! – трагическим тоном воскликнул Даули. – Вы безжалостны.

– А вы нудны! – отпарировала Вирджиния.

Официанты стали разносить чай. Действовали они быстро и ловко, и уже через несколько минут шумный говор заметно уменьшился: приглашенные занялись чаепитием.

Над вазой с розами, стоявшей в центре большого стола, показалось холеное лицо с веселой самоуверенной улыбкой. Раздалось тонкое позвякивание серебряной ложечки о хрусталь, самоуверенная улыбка стала шире.

– Леди и джентльмены! – выкрикнуло лицо. – Смею ли я привлечь ваше внимание, леди и джентльмены?

Зал затих.

– Прежде чем дать слово послу Соединенных Штатов его превосходительству Джозефу Кеннеди, который представит вам главного оратора, я хочу выразить искреннюю благодарность всем, кто отозвался на наше приглашение, а также тем, кто пришел сюда в качестве друзей приглашенных. Я хотел бы предупредить, что, хотя вы можете использовать в ваших статьях и разговорах сведения, услышанные здесь, вам не следует ссылаться на людей, от которых вы это узнаете, и не рекомендуется называть их имена.