Текст книги "Сумерки в полдень"
Автор книги: Даниил Краминов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)
Глава четвертая
Воскресенье выдалось на редкость погожим, солнечным, теплым, словно отступившее было лето снова вернулось. Кенсингтонский парк, где Антон договорился встретиться с Хэмпсоном, позвонившим ему утром по телефону, был свеж, чист и праздничен. Над просторными лужайками висел молочно-белый туман. И казалось, что деревья утопают в сверкающем на солнце нежно-розовом облаке. Только недавно вырытые траншеи чернели страшными ранами, удивляя и пугая прохожих.
Прямо от переулка, в котором находился отель, через весь парк шла широкая и прямая асфальтированная дорожка, которая связывала две шумные улицы, соседствующие с парком. Слева от парка пролегала теперь уже хорошо известная Антону «частная улица» с дворцами знати и зданиями посольств. За дальними купами позолоченных осенью кленов Кенсингтонский парк переходил в Гайд-парк. Днем и вечером в этом соединенном большом парке отдыхал и развлекался лондонский трудовой люд, лишенный возможности выехать на лоно природы, за город. В утренние часы в парке наслаждались аристократы, верные своим привычкам, невзирая на события. По большому кругу рыхлой, изрытой конскими копытами земли гарцевали наездники и наездницы в высоких сапогах с отогнутыми вниз голенищами, в бриджах, обтягивающих ноли, в спортивных пиджаках и цилиндрах, предписанных обычаями «высшего света»: лишь аристократы-богачи могли позволить себе роскошь содержать в большом городе конюшни, конюхов и грумов. На лужайках седовласые слуги в старомодных одеждах и современных резиновых сапогах прогуливали породистых собак.
Поджидая Хэмпсона, Антон неторопливо шагал по дорожке. Он еще издали заметил, что с другой стороны парка навстречу ему движется женщина. Ее освещенная солнцем хрупкая и стройная фигура, легкая походка были столь знакомы, что Антон невольно ускорил шаг. Женщина шла не спеша, играя свернутым зонтиком и посматривая по сторонам. Антон узнал Елену и бросился к ней. Она же, увидев его, остановилась, улыбаясь, поправила рукой в перчатке выбившиеся из-под шляпки волосы.
– Я знал, конечно, что встречу вас в Лондоне, – обрадованно проговорил Антон, – но не думал, что сейчас и здесь.
– А я надеялась, – отозвалась она, ласково улыбаясь, – что встречу вас именно сегодня и, может быть, здесь. Когда я вступила на эту дорожку там, – она кивнула на ворота в ограде парка, – я даже представила себе, что с другой стороны идете вы. Видите, я оказалась более проницательной.
Антон засмеялся, смущенный ее неожиданным признанием.
– Иногда мне очень хотелось, чтобы вы были рядом, как в Берлине, – признался он.
В ее глазах появился лукавый блеск.
– Только иногда?
– Ну, больше, чем иногда, – ответил он в тон ей.
– Это хорошо, – одобрила Елена, вздохнув. – Дорожные знакомства быстро забываются.
– Вас не забудешь, – сказал Антон серьезно. – Встретил Хэмпсона, и его первый вопрос был о вас: где вы, когда будете в Лондоне?
– Он разве здесь?
– Здесь. Звонил час назад и обещал приехать сюда, в парк.
– Неужели? – удивилась Елена. – Зачем?
– Не знаю, хочет встретиться, поговорить…
Елена промолчала, и Антон, желая переменить тему разговора, спросил:
– Вы живете неподалеку отсюда? – Он повернулся в сторону, откуда пришла Елена. Над деревьями парка поднимались высокие дома.
– Да, – коротко ответила она. – И представьте себе, улица, на которой Виталий Савельевич нашел квартиру, называется Московской. Я даже возликовала: хоть название родное.
– А почему вы одна? Где Виталий Савельевич?
– Разве вы не знаете? – ответила она вопросом. – Вчера он опять улетел в Женеву. Рассчитывал пробыть подольше в Лондоне, но произошло какое-то недоразумение с англичанами, и ему пришлось срочно вернуться в Женеву и доложить обо всем наркому.
– И когда же он вернется?
– Этого он не сказал, – с сожалением сообщила Елена. – Ведь наши пока остаются в Женеве, и ему, наверно, придется быть с ними.
– Кто наши? – спросил Антон и легонько тронул Елену под локоть, молча приглашая продолжать прогулку.
– Да все, – коротко ответила она и, точно вспоминая вслух, начала перечислять: – Сам нарком, конечно. Потом полпреды – из Лондона, Парижа, Берлина, Рима. Потом этот Курнацкий, Антонина Михайловна, Щавелев и мой дядя – Георгий Матвеевич.
– Вы забыли еще одного человека, – напомнил Антон, пытливо всматриваясь в лицо спутницы, – Володю Пятова.
– Не забыла, – сухо отозвалась Елена. – Он вернулся в Берлин через день после нашего приезда в Женеву.
– Почему?
– Откуда я знаю? – отрезала она, сразу похоронив намерение Антона спросить о странностях отношений между ней и Пятовым. – В те дела, которыми вы все занимаетесь, посторонним заглядывать не позволяют, особенно женщинам.
– А что вы скажете об Антонине Михайловне? – возразил Антон. – Она ведь тоже дипломат, и даже очень видный.
– Антонина Михайловна, – перебила его Елена, – исключение. Единственное и необыкновенное.
– Вы встретились с ней?
– Да. Очень милая женщина! – почти восторженно проговорила Елена. – Очень! Каждый раз, когда мы встречались утром в ресторане отеля или вечером в его коридорах – днем все были заняты во дворце Лиги наций, – она непременно останавливалась и спрашивала Виталия Савельевича о самочувствии, меня – о Женеве. Она увидела впервые Женеву в молодые годы, была очарована ее яркостью, живописностью, жизнелюбием жителей. Вспомнив свое прошлое, вздохнула и, улыбаясь, заметила, что хорошо смотреть на город глазами свободного человека, а не эмигранта, вынужденного скрываться и искать убежища. Накануне отъезда из Женевы мы за ужином оказались за одним столиком, разговорились, и Антонина Михайловна, будто угадывая мои мысли, сказала: «Вы не можете ограничить себя ролью жены дипломата. Будьте активнее, любознательнее и обязательно старайтесь делать то, что окажется по силам. Вы молоды, образованны, знаете язык, и было бы просто грешно тратить эти богатства только на то, чтобы быть, как говорит Щавелев, хорошей женой и помощницей мужа». – «Антонина Михайловна! – воскликнул Виталий Савельевич. – На что вы подбиваете мою жену?» Она засмеялась: «Я всегда была сторонницей полной эмансипации женщин и их равных с мужчинами прав во всем. Во всем!»
Елена, волнуясь, ускорила шаг и заговорила громче, рассказывая о напутствии, которое дала ей Антонина Михайловна, прощаясь с ней в тот вечер: «Без женщины не может быть семьи, но семья не может быть единственным содержанием ее жизни».
– Удивительный человек – нарком, – проговорила Елена, вспоминая. – Удивительный!..
Она стала рассказывать, как он поразил ее своей простотой, обходительностью и совершенно неистощимым оптимизмом. Дела во дворце Лиги наций, как рассказывал ей Виталий Савельевич, шли плохо, наши попытки заставить этот «международный форум» сделать хоть что-нибудь в пользу мира неизменно встречали хитрое, упрямое и порою даже издевательское сопротивление. Все же нарком, встречаясь со своими советниками, помощниками, экспертами – все жили в одном отеле, – никогда не терял бодрости духа и, сверкая очками, вышучивал Курнацкого, предлагавшего «разоблачить эту говорильню перед всем миром, хлопнуть дверью и уехать домой».
Антону показалось, что Елене, которая иронизировала над Курнацким, не понравился начальник Игоря Ватуева, и он сказал ей об этом.
– Нет, почему же? – живо возразила она, посмотрев на Антона и скривив в улыбке красивые губы. – Он симпатичный мужчина, разговорчивый, остроумный, умеет ухаживать, и вообще с ним приятно проводить время.
– И это случалось?
– Представьте себе, да, – с усмешкой подтвердила Елена. – Провела целый вечер.
И она рассказала о том, как познакомилась с Курнацким, заставшим ее в коридоре гостиницы, когда она разговаривала с Игорем Ватуевым. Окинув Елену оценивающим взглядом, Курнацкий сказал своему помощнику, словно те были вдвоем: «А ты и в Женеве сумел найти красивую девушку». Тогда Ватуев представил ему Елену.
В тот же вечер Грач, вернувшись из дворца Лиги, сказал Елене, что они приглашены Курнацким в ресторан и что им, разумеется, придется поехать. Елена надела черное платье, которое ей было к лицу, и Курнацкий отметил это. Он танцевал с ней, сыпал комплименты и несколько раз со вздохом заметил, что «если бы ему сбросить лет двадцать, он показал бы некоторым молокососам, как надо ценить молодых и красивых женщин, да еще с таким живым умом».
– Конечно, он был немножко смешон, – с улыбкой закончила Елена рассказ, – но все же очень, очень мил.
Антон посмотрел на спутницу сбоку, не понимая, то ли Елена действительно очарована Курнацким, то ли подсмеивается над ним. Они повернули к озерку, блестевшему почти рядом, и сели на скамью в беседке, доски которой совсем почернели от времени и непогоды. Мальчишки пускали на воду парусные лодочки, и те, гонимые легким ветерком, скользили к другому берегу, вызывая восторженные визги детей.
– В Берлине ходили слухи, что звезда Курнацкого поднимается, – иронически заметил Антон. – Его расположением стоит дорожить.
– Да? – сухо произнесла Елена. – Вот и дорожите на здоровье.
– У меня нет шансов завоевать его расположение, – сказал Антон. – Он уже создал обо мне свое мнение, и оно не в мою пользу.
– Игорь рассказывал мне, что вы со своим приятелем Зубовым сочинили что-то такое несуразное… – начала Елена, но Антон перебил ее:
– Ничего мы не сочиняли. Мы узнали кое-что…
– Ах, да! – вспомнила она. – Вас кто-то обманул, а вы выдали это за чистую монету.
– И вовсе никто нас не обманывал, – недовольно опроверг Антон. – Все, что мы узнали тогда в Берхтесгадене, целиком подтвердилось.
– А Игорь говорит, что главное оказалось вздором.
– Главное? Вздором?
Антон сердито посмотрел на соседку, она, перестав улыбаться, отодвинулась.
– Не знаю, право, – проговорила она немного виновато. – Он просто сказал, что главное оказалось вздором. А потом добавил, что Курнацкий, пользуясь старыми связями, организовал встречу важных англичан с нашим наркомом и эта встреча будто бы «открыла новую страницу».
– Англичане опровергли, что они встречались с нашим наркомом и разговаривали с ним, – сказал Антон, – и из-за этого вчера между Виталием Савельевичем и мною…
– Подождите, – остановила его Елена, посмотрев на дорожку. – Это, кажется, он… Ваш приятель…
Антон оглянулся. По дорожке торопливо шел Хэмпсон. Антон поднялся и помахал ему рукой.
– Хью! Мы здесь.
Хэмпсон остановился, увидел Елену, и его усталое лицо озарилось радостной улыбкой. Он подбежал к беседке и, минуя Антона, склонился к ее руке.
– Я рад, что вы здесь! – произнес он восторженно. – Я очень рад.
Елена улыбнулась и сказала, что тоже рада видеть его, что намеревалась воспользоваться его добрым письмом к матери, чтобы вместе с мистером Карзановым навестить ее в ближайшее время.
– Приходите! – воскликнул Хэмпсон. – Приходите! Мы будем рады видеть вас у себя. Приходите!
Он повернулся к Антону, протянул руку и вместо обычного «Как поживаете?» спросил:
– Придете? Честное слово, придете?
Антон заверил, что непременно воспользуется его приглашением при первой возможности, если, разумеется, у Хэмпсона будет время принять их, ведь он сейчас находится в центре событий, рядом с теми, кто диктует их, и у него, видимо, мало свободного времени.
Хэмпсон иронически усмехнулся и поправил:
– Не в центре, а на обочине, если вам хочется язвить. Временный помощник личного секретаря.
– Да, но все-таки личного секретаря премьер-министра! – без иронии отметил Антон, вспомнив скуластого молодого человека с глубоко сидящими глазками и маленьким острым носиком. – И соответственно его помощник…
– Никакого соответствия, – перебил Хэмпсон. – Алек Дугдэйл – лорд и сын лорда, его семья принадлежит к тому кругу, который правил и правит Англией, я же – мелкий чиновник и сын мелкого чиновника, и мы, как слуги в богатом доме, можем только прислуживать и получать за свой труд гроши, но членами семьи никогда не станем.
В голосе Хэмпсона слышалась ирония и горечь. Антон возразил:
– Самоуничижение, Хью, паче гордости. Вам доверяют, и вы много знаете…
– Не так уж много, – опроверг Хэмпсон. – То, что делается на самом верху, от меня скрывают, и даже телеграммы из-за границы мне показывают только те, в которых и секретов-то нет. Наш посланник в Праге сообщил, например, ночью, – продолжал он, насмешливо кривя губы, – что в Праге и других городах Чехословакии проведено затемнение и устроены учебные воздушные тревоги. Он же извещает, что приказал всем англичанам, кроме дипломатов и военных, немедленно покинуть страну, потому что население Праги ожидает начала войны с часу на час и в городе царит нервозность, распространяются панические слухи, коммунисты требуют вооружить народ, а президент Бенеш обратился к населению с призывом сохранять спокойствие и порядок и доверить судьбу страны армии.
– Почему вы недовольны этой телеграммой? – спросил Антон, не понимая раздражения Хэмпсона.
– Потому что об этом уже сообщили сегодня корреспонденты. Мне доверяют секреты, о которых знают все.
– И все же вы узнали об этом раньше других, а в такое критическое время это – большое преимущество.
– Разумеется! – саркастически воскликнул Хэмпсон. – Ведь мне надлежит участвовать в принятии важных правительственных решений.
– Кстати, о важных решениях, – поспешно проговорил Антон. – Нынешние газеты пишут, что за последние два дня весь кабинет собирался четыре раза, премьер-министр обедал с королем, встречался с лидерами лейбористов, хотя и отказался принять уполномоченных конгрессом профсоюзов, консультировался с военными и беседовал с американским послом. И тем не менее газеты ничего не сообщили читателям по поводу принятых решений. Они лишь передают слухи о созыве парламента и намекают, что назревают большие и важные события. Но какие события? Какие?..
Хэмпсон неопределенно пожал плечами:
– Я не знаю. От меня почти все скрывают. Я уже говорил вам об этом.
Елена предложила мужчинам погулять. Они поднялись и пошли по аллее, ведущей к Гайд-парку, пересекли дорогу, отделяющую один парк от другого, обогнули озеро, похожее на большой серп, и снова вышли на просторную поляну.
Небольшой участок парка, упиравшийся в отделанную мрамором арку, был заасфальтирован. На асфальте толпилась пестрая и праздная публика. То там, то здесь, взобравшись на стулья, ящики из-под мыла, перевернутые бочонки, ораторы и просто любители поговорить, поострить, обращались к этой веселой, шумной толпе с речами. Религиозные проповедники взывали к совести слушателей, укоряя за ослабление веры, анархисты поносили власть, которая воплощает насилие, сердобольные защитники животных призывали жалеть бессловесные божьи создания, а крикливые чернорубашечники требовали переловить и повесить на фонарных столбах «красных» – коммунистов и «розовых» – лейбористов. Рыжий, веснушчатый ирландец проклинал англичан, захвативших когда-то северные районы Ирландии и до сих пор не желавших вернуть их ирландцам. Пацифисты окружили усталого, красного от напряжения оратора изгородью белых плакатов с надписью: «Мир любой ценой!» Высокий, худой мужчина, запрокинув голову с длинными седыми волосами, истошно предрекал близкий конец света.
Добродушно посмеиваясь, люди переходили от одного оратора к другому, задерживаясь на короткое время, иногда выкрикивали вопросы, бросали реплики, вступали в спор.
– Поразительно! – воскликнула, прислушиваясь к странным речам ораторов, Елена. – Что это: базар – не базар, митинг – не митинг?
– Это наша демократия в действии, – заметил Хэмпсон, усмехаясь. – Знаменитый «спикерс корнер» – «угол оратора». Здесь каждый может сказать все, что ему захочется. Притащи ящик, взберись на него – и ты уже оратор, неси всякую чушь, что взбредет в голову. Лишь не порочь королевскую семью.
– И есть польза?
– Да ровным счетом никакой, – ответил Хэмпсон. – Зато шума об этом «уголке оратора» – на весь мир: видите, свобода слова, свобода собраний! В какой стране встретите подобное?
Елена засмеялась.
– Демократия на заасфальтированном пятачке? Просто и дешево!
– Весьма! – подхватил Антон, восхищаясь точностью ее оценки. – Странная демократия.
– Она считается старейшей в мире, – напомнил Хэмпсон.
Елена вздохнула и почему-то насупилась, отвернувшись от шумливых ораторов и их добродушных слушателей. Она и ее спутники снова пересекли просторную лужайку, на которой сидели, лежали, играли, гуляли лондонцы, и вновь вышли к серповидному озеру. Обогнули его с другой стороны, пересекли дорогу и добрались до беседки, где встретились два часа назад. Хэмпсон попросил у Елены разрешения проводить ее до дому, она охотно согласилась, и Антон, поняв, что им хочется остаться вдвоем, пожелал всего хорошего и отправился в свой отель.
Обеденное время в Англии, строго определенное двумя часами, подходило к концу, и Антон зашел в столовую. Пообедав, вышел, томимый каким-то неясным беспокойством. День был тихий, солнечный, и казалось, опасность, нависшая над Лондоном, над Англией, над Европой, отступила, скрылась, чтобы дать людям возможность насладиться этим запоздалым теплом.
Антон прошел вдоль парка к центру города и выбрался на прямую и пустынную в этот послеполуденный час Пиккадилли, затем пересек Сент-Джеймский парк и вышел на широкую улицу, которая упиралась в большое серое здание – Букингемский дворец. Посмотрев издали на дворец, Антон направился вместе с любопытными провинциалами и иностранцами к просторному плацу, чтобы полюбоваться опереточно-пестрыми кавалергардами, во всеоружии сторожившими ворота своих казарм. Увлекаемый толпой, он вышел на небольшую площадь перед трехэтажным домом с высокими решетчатыми окнами. Люди, толпившиеся перед ним, сосредоточенно смотрели в эти окна, точно ждали чего-то. «Даунинг-стрит», – прочитал Антон надпись на углу, а переведя глаза на дверь, у которой дежурили два полисмена, увидел цифру 10. Даунинг-стрит, десять! Совершенно случайно он оказался у дома, который с давних пор был символом подлинной власти в Англии, вожделением ее политических деятелей, стремившихся попасть сюда любой ценой, удержаться в этом доме любыми средствами.
Антон постоял немного перед домом, потом двинулся по короткой и узкой, затененной большими, почти черными зданиями улице, намереваясь выбраться на видневшийся в ее конце широкий, освещенный солнцем проспект – Уайтхолл. Однако крик «Едут! Едут!» остановил его. С Уайтхолла на Даунинг-стрит медленно сворачивали черные лимузины, сопровождаемые полицейским эскортом.
– Кто едет? – спросил Антон соседа, шагнув с мостовой на узкий тротуар.
– Французы! – ответил сосед. – Французы едут…
Полицейская машина, раздвигая толпу, прокладывала лимузинам дорогу к дому премьер-министра. Почти тут же дверь с белой цифрой 10 открылась, на низкое крылечко вышел теперь уже хорошо знакомый Антону человек с худым, морщинистым лицом и совиными главами. Обнажив в улыбке крупные зубы, Чемберлен спустился с крыльца и протянул руку широкоплечему, полному человеку, проворно вылезшему из первого лимузина.
– Опять Даладье, – проговорил кто-то рядом с Антоном.
– Почему «опять»? – заинтересовался другой.
– Потому что он уже был здесь неделю назад, – пояснил первый. – Зачастили что-то французы.
– Нужда, видимо, заставляет, – предположил другой.
– Разумеется, нужда, – охотно согласился первый. – Наш премьер летает в Германию, этот летает к нам.
– Кто сильнее, к тому и ходят на поклон, – ядовито заметил другой.
За Даладье из лимузина вылез высокий, узкоплечий человек с маленькими, бегающими глазками и большим клювоподобным носом – министр иностранных дел Боннэ. Пожав руку премьер-министру, он двинулся к крыльцу, на ступеньках которого стоял Галифакс, закрыв худыми пальцами тонкую и длинную морщинистую шею. Он отнял пальцы от шеи, чтобы пожать руку Боннэ, и снова схватился за горло. Из другой машины выбрался статный, широкоплечий старик в черном пальто и черной жесткой шляпе. Вокруг него немедленно выросли офицеры в золотых галунах, и они двинулись за стариком таким тесным строем, что, казалось, никакая сила не могла бы оторвать их от него.
– Гамелен, – тоном знатока произнес первый. – Значит, дело серьезно, коль французы привезли своего главнокомандующего.
– Вы думаете, что серьезно? – спросил второй.
– Даже очень…
Антон не дослушал разговора, рванувшись с тротуара на мостовую. Среди свиты, прибывшей в других машинах и спешившей за Даладье, Боннэ и Гамеленом, он увидел знакомую франтоватую фигуру де Шессена. Сдвинув шляпу на правое ухо и явно наслаждаясь обеспокоенным и благожелательным интересом лондонцев, он шел мимо лимузинов, ловя взгляды молодых англичанок.
– Здравствуйте, господин де Шессен, – сказал Антон по-немецки, когда француз поравнялся с ним. Удивленный де Шессен остановился.
– Здравствуйте, господин… господин…
– Карзанов, – подсказал Антон. – Мы были в одном поезде, когда ездили в Нюрнберг. Помните?
– Ах, да! Конечно, помню, – живо отозвался де Шессен. – Вы друг Вольдемара Пятова? Как вы оказались в Лондоне?
– Я приехал сюда работать. А вы?
– Меня вызвали в Париж для консультации. Вместо посла, – со скромной гордостью ответил де Шессен. – А из Парижа привезли сюда.
– Вы встречаетесь с моим другом Пятовым?
– Безусловно, – категорически подтвердил де Шессен. – Чем тревожнее обстановка, тем чаще встречаются коллеги-дипломаты.
– И в Берлине тревожная обстановка?
Де Шессен стрельнул глазами в сторону молодой хорошенькой англичанки, стоявшей неподалеку, игривая улыбочка тронула его яркие губы и тут же погасла: она явно не соответствовала разговору, Шессен нахмурился.
– Очень тревожная, – ответил он, взглянув на Антона. – Очень…
– Гитлер напугал в Англии почти всех, – сказал Антон, – но чего ему самому-то тревожиться или путаться?
– А он, как говорит ваш друг Пятов, хочет напугать и немцев, чтобы они уповали на него, как на единственного спасителя.
– Чем же он пугает немцев?
Де Шессен замялся.
– Извините, я не хотел бы повторять, – осторожно начал он, – но высшие чины правительства, а за ними все немецкие газеты кричат о страшной большевистской опасности, которая надвигается якобы из Москвы, но которую сейчас олицетворяют Бенеш и генерал Сыровы в Чехословакии, Эррио и Блюм – во Франции, Иден и Черчилль – в Англии.
Антон засмеялся.
– Они что, всех их считают красными?
– Не знаю, – коротко и недовольно ответил де Шессен, – но на многих немцев это действует. Тем более что крики о грозящей опасности подкрепляются военными приготовлениями. На всех площадях, на крышах министерств поставлены зенитки, на бульварах прожекторы, а над Берлином день и ночь ревут эскадрильи бомбардировщиков и истребителей, будто бы оберегающих столицу от смертельного удара с воздуха.
– Но разве они не понимают…
– Извините, – перебил Антона француз и тронул пальцами поля шляпы. – Мне надо спешить.
Гости скрылись за дверью с цифрой 10, лимузины выстроились на площадке у дома премьер-министра, и в больших решетчатых окнах на втором этаже засветились люстры. Толпа, собравшаяся перед домом, смотрела на эти окна и терпеливо ждала. Пожилой мужчина, дышавший в затылок Антону, сокрушенно вздыхал.
– Боже мой, боже мой, неужели опять война? – Ему не отвечали, да он, видимо, и не ждал ответа. Постояв немного молча, он снова вздохнул и повторил: – Боже мой, боже мой, неужели опять война?
Вероятно, этот безответный вопрос раздражал соседей, и один из них сердито бросил:
– Да заткнитесь вы! Заладил… И без того тошно, а он бубнит, будто молитву читает.
– Напрасно вы так, – примирительно заметил третий. – Война не отодвинется от нас, если мы не будем думать о ней. Она стучится в двери наших домов, и тут уж ничем не поможешь…
Тяжелое молчание нависло над толпой, и лишь у самого уха Антона вместе со вздохом раздавалось: «Боже мой, неужели опять война?»
Спустились ранние осенние сумерки, решетчатые окна в большом доме засветились ярче, и толпа, не дождавшись появления французских гостей, стала расходиться. Антон остался: ему хотелось поймать де Шессена и попытаться завязать разговор. Но его ожидания оказались напрасными: переговоры затянулись до поздней ночи.
