Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

По залу пронесся недовольный ропот: редакторам не нравилось, что свобода их действий ограничивалась. Однако никто не высказал несогласия.

Холеное лицо повернулось в одну сторону зала, потом в другую, улыбнулось и торжественно провозгласило:

– Его превосходительство посол Кеннеди!

Проворные руки раздвинули на столе вазы с розами, и взору собравшихся предстал высокий мужчина с худым лицом, высоким, но узким лбом и запавшими висками. Редкие, зачесанные назад волосы едва прикрывали темя. Он оглядел зал острыми, внимательными и умными глазами, и в углах его большого тонкогубого рта появилась надменная усмешка.

– Леди и джентльмены, – произнес он, четко выговаривая и отделяя каждое слово, – я хочу представить вам одного из самых выдающихся американцев, который вписал знаменательную страницу в историю цивилизации, связав своим героическим полетом из Америки в Европу Новый Свет со Старым. Я хочу представить вам американца, который сблизил затем Соединенные Штаты с их южными соседями и соседями по ту сторону Тихого океана. Я хочу представить вам американца, который… который… – Посол забыл заученный текст речи и поспешно полез за ним во внутренний карман пиджака, повторяя: – Который, который…

– Который сбежал из Америки и проклинает ее с жаром баптистского проповедника, – проговорил вдруг Даули, склоняясь к Вирджинии.

Он хотел сказать это только ей, но в наступившей выжидательной тишине его слова прозвучали отчетливо и громко. Раздался смешок.

Кеннеди быстро достал текст речи, но не смог читать его без очков и начал шарить по карманам. Очки, как обычно в таких случаях, долго не находились, и смешок, как легкий ветер, снова пронесся по залу.

– А куда он сбежал? – спросила Вирджиния, подвигаясь к Даули.

– Да сюда же, к нам, в Англию. Живет недалеко от Лондона уже более двух лет и изредка совершает поездки в другие европейские страны.

– А почему он сбежал? – продолжала допытываться девушка.

– Неужели ты забыла? – удивился Даули. – Гангстер украл его двухлетнего сына и потребовал с отца огромный выкуп. Выкуп отец принес ночью на кладбище, где его ждал гангстер, обещавший вернуть сына. Деньги тот, конечно, забрал, но сына Линдбергу не вернул. Лишь много месяцев спустя тело убитого ребенка нашли неподалеку от дома летчика.

– Но ведь убийцу, кажется, поймали, – неуверенно вспомнила Вирджиния.

– Поймали, судили и казнили.

– И все же летчик сбежал? Почему?

– Жалуется – замучила популярность. К тому же стал получать письма с угрозами, что украдут и второго малолетнего сына.

– Изверги!

Соседи зашикали, и молодые люди умолкли, вслушиваясь в то, что говорил, уже не отрываясь от текста, посол.

А тот, закончив перечислять несравненные достоинства «великого американца», наконец повернулся в сторону Чарльза Линдберга и кивнул ему. Линдберг послушно поднялся и поклонился залу, что вызвало дружные аплодисменты. Антон увидел невысокого, узкоплечего моложавого человека с застенчивой улыбкой и растерянным взглядом светлых глаз. Поклонившись, он послушно сел, скрывшись снова за розами.

– Полковник Линдберг посетил в последние недели почти все европейские страны, втянутые в нынешний конфликт, – продолжал Кеннеди. – Он был принят и беседовал с руководящими государственными деятелями этих стран, получил свою информацию из первых рук и имел возможность сравнить военную мощь…

– Прежде всего военно-воздушную мощь, – робко поправил посла Линдберг.

– Да-да, имел возможность сравнить военно-воздушную мощь всех этих стран и сделать соответствующие выводы. Но я не хочу углубляться в эту далекую для меня область и предоставляю слово полковнику Линдбергу.

И снова, встреченная аплодисментами, у стола выросла невысокая, узкоплечая мальчишеская фигура. Застенчивая улыбка исчезла, но растерянность в глазах осталась, и Линдберг, чтобы скрыть ее, почти не отрывал взгляда от роз, стоявших на столе. Он лишь изредка бросал быстрый взгляд в зал, как-то воровато пробегал им от столика к столику и вновь, потупившись, рассматривал розы. Говорил он глухо и сбивчиво, часто повторялся и краснел.

– В течение августа и сентября, – сказал Линдберг, – я посетил Россию, Германию, Чехословакию и Францию. В России я присутствовал на воздушном параде, который устраивается там ежегодно и на котором показывают новые самолеты. В Германии мне предоставили возможность осмотреть новые самолеты, заводы, где их строят, конструкторские бюро. В Чехословакии и Франции мне также показали самолеты и авиационные заводы…

Он остановился, словно не знал, о чем говорить дальше, и, повернувшись к послу, вопросительно поглядел на него. Тот буркнул что-то, и Линдберг, будто спохватившись, достал из кармана сложенные вчетверо листы бумаги, поспешно развернул их.

– У меня тут записаны сравнительные данные всех самолетов, которые я видел… – Он потряс бумагой и затем, не отрываясь от записей, прочитал их до конца. Линдберг называл марки самолетов, имена конструкторов и летчиков, безбожно перевирая русские имена, указывал скорость самолетов то в милях, то в километрах, мощность моторов то в американских фунтах, то в лошадиных силах, высоту подъема то в футах, то в метрах и запутал всех, как, вероятно, запутался и сам. Словно ученик, плохо выучивший урок, он бормотал, что немецкая авиация сильнее авиации любой другой страны, что в воздухе немцы сильнее всех западных держав, вместе взятых, что сопротивляться им бесполезно и опасно.

– Полковник Линдберг, – донесся до Антона знакомый резкий голос. Обернувшись, он увидел Лугова-Аргуса. Тот стоял в простенке между окнами, повернувшись лицом к столу с розами. – Полковник Линдберг, некоторые из ваших слушателей были в Испании и наблюдали схватки немецких и русских самолетов над Мадридом. Мы, конечно, не специалисты в авиационном деле, но у нас сложилось впечатление, что русские самолеты не уступают немецким ни в скорости, ни в вооружении. Кто же ошибается: мы, видевшие воздушные бои, или вы?

Растерянность и смятение плескались в глазах Линдберга, тонкие пальцы – пальцы канцеляриста, а не летчика-механика, кем он был до своего знаменитого полета через океан, – ожесточенно комкали записи.

– Видите ли, – начал он, избегая смотреть в зал, – русские всегда отличались храбростью, и отдельные летчики, которых вы видели в Испании, могли показать в воздухе, что их машины не уступают немецким.

– Это были не отдельные машины, полковник, а целые эскадрильи, – возразил Лугов-Аргус.

Линдберг снова вопросительно взглянул на посла, будто ждал подсказки. Но помощь ему пришла из зала. Поднявшись из-за столика, Уоррингтон – высокий, костлявый, надменный – спросил, может ли полковник поделиться своим мнением о русской авиации вообще, особенно, после недавней «чистки».

– Да-да, конечно, – поспешно согласился Линдберг, разгладил обеими ладонями смятые записи, перелистал их раз, потом другой и, наконец, найдя то, что искал, поднял голову. – Русская авиация, я имею в виду военную авиацию, подорвана недавней «чисткой». Сами по себе самолеты – даже отличные самолеты – ничто, если на них некому летать. Фактически мощные силы прикованы к земле.

– Полковник Линдберг! – укоризненно воскликнул Барнетт. – Я не понимаю вас. Вы говорите, что присутствовали на воздушном параде, и в то же время утверждаете, что советские воздушные силы прикованы к земле. Кто же участвовал в параде?

– В параде участвовали десятки или сотни самолетов, – пробормотал Линдберг, по-прежнему избегая смотреть на людей, обращавшихся к нему. – А в русской авиации тысячи самолетов. На этих самолетах некому летать, их некому ремонтировать, авиационной службой некому управлять. Вы знаете, – он остановился и понизил голос, будто делился секретом, – вы знаете, в Москве мне, американцу, предложили пост начальника всей советской гражданской авиации.

Гул удивления прокатился по залу. Линдберг выпрямился, поправил галстук, и на его худом лице заиграла блудливая улыбка. – Да-да, пост главного начальника всей авиации. – Он понаслаждался впечатлением, которое произвел на собравшихся, потом, спрятав улыбку, сказал: – Но я отверг предложение. Отверг. Потому что Советские Воздушные Силы находятся ныне в состоянии хаоса.

Антона подмывало подняться и спросить, где и у кого получил Линдберг свои сведения о советской авиации. Он, однако, сдерживался, не желая привлекать к себе внимание собравшихся. Но после наглого хвастовства Линдберга Антона взорвало, и он, вспомнив напутственные слова Щавелева: «В любом месте и в любое время ты обязан защищать свою страну, свою партию делом или словом, не ожидая приказа, совета или разрешения», вскочил и выкрикнул:

– Полковник Линдберг! Вы читали Гоголя?

Линдберг посмотрел в зал удивленно и испуганно.

– Гогол? – переспросил он. – Кто есть Гогол?

– Гоголь – известный русский писатель, – ответил Антон. – Классик. Автор «Мертвых душ» и «Ревизора».

Линдберг отрицательно покачал головой.

– Я не знаю Гогол. Я не читал Гогол.

– Он не читал ни Диккенса, ни Марка Твена, ни Гёте, ни Флобера, – подхватил Бест вполголоса. – Он давно хвастает, что не читает ни книг, ни газет.

– У Гоголя в «Ревизоре» есть тип по имени Хлестаков, – пояснил Антон, обращаясь к Линдбергу. – Этот Хлестаков – мелкий, ничтожный чиновник, картежник и враль – хвастался перед провинциальными дураками, что однажды его даже пригласили управлять департаментом. Вы ведете себя как Хлестаков, но ведь слушающие вас не провинциальные дураки.

В зале раздался смех. Поглядев на смеющихся соседей, Антон – ему было совсем не до смеха – повернулся спиной к столу с розами и, показав через плечо на Линдберга, громко сказал:

– Я утверждаю, что все сказанное сейчас полковником о советской авиации такая же ложь, как и его хвастливое заявление о том, что ему якобы был предложен пост начальника советской гражданской авиации.

Он замолчал и опустился в кресло. В зале зашумели, а за столом с розами возник переполох. Посол сверлил Антона злыми глазами и что-то сердито говорил человеку с холеным лицом – устроителю встречи. Тот пожимал плечами, виновато ухмыляясь.

Уоррингтон, которому, вероятно, было поручено задавать «наводящие вопросы», торопливо поднялся снова и спросил, как полковник Линдберг оценивает силу люфтваффе.

– Я уже говорил, что германская авиация сильнее авиации всех стран, которые я посетил, вместе взятых.

Ответ не удовлетворил Уоррингтона.

– Насколько сильнее?

Линдберг исподлобья взглянул на Уоррингтона.

– Раз в десять…

– Во сколько?

– В десять раз.

Ропот удивления и недовольства прокатился по залу.

– Можно узнать, полковник, – прокричал Барнетт, перекрывая шум, – как вы подсчитали, что люфтваффе сильнее русской, французской, английской и чехословацкой авиации, вместе взятых, в десять, а не в семь или в двенадцать раз? Ведь сведения о числе военных самолетов все страны держат в секрете. Как же подсчитали вы?

Растерянность снова выразилась на лице Линдберга.

– Мне были показаны секретные досье, где собраны все сведения об авиации этих стран.

– Где вам были показаны эти досье? – не отступал Барнетт.

– В Берлине, – с усилием выдавил Линдберг.

– Кем?

Линдберг молчал.

– Кем показаны секретные досье, полковник?

– Я не хочу называть имена…

– Не хотите называть имена – не надо, – с сарказмом бросил Барнетт. – И так ясно, кто и зачем показывал вам фальшивые досье.

– Нет, нет, досье были не фальшивые, – быстро проговорил Линдберг. – Я уверяю вас: там были подлинные донесения разведки.

– И эти донесения разведки доказывают, что люфтваффе ровно в десять раз сильнее авиации Советского Союза, Чехословакии, Франции и Англии, вместе взятых? – иронически суммировал Барнетт.

– Да, да, – поспешно подтвердил Линдберг.

Посол сказал что-то устроителю встречи, и его холеное лицо снова возвысилось над розами.

– Может быть, мы перестанем пытать своими вопросами нашего выдающегося гостя? – спросил устроитель, улыбаясь. – Он устал и заработал заслуженный отдых. Благодарю вас, леди и джентльмены, за ваше внимание, за ваше терпение, за ваши вопросы и реплики. Еще раз напоминаю, что вы можете использовать полученные здесь сведения, но без упоминания имен. Пожалуйста, без имен. До свидания, леди и джентльмены, до свидания…

Бест, спешивший на работу, простился с Антоном и ушел. Вирджиния предложила Антону подождать Фокса, и, когда тот подошел к ним, вместе двинулись к выходу. В проходе кто-то положил руку на плечо Антона. Повернувшись, он увидел рядом с собой Бауэра, швейцарца, которого, по убеждению Тихона Зубова, гестапо подсадило с итальянцем Риколи в их купе во время поездки из Берлина в Нюрнберг и обратно. И хотя все шесть дней, проведенные ими вместе, Бауэр был неизменно вежлив, общителен, предупредителен, Антон возненавидел его. Правда, следуя совету Тихона, он разговаривал со швейцарцем, отвечая на его шутки шутками, на улыбки улыбками, и старался ничем не обнаружить, что знает: Бауэр – шпик и враг. Покинув Германию, Антон считал, что навеки расстался со швейцарцем, и появление Бауэра поразило Антона.

– Как вы оказались в Лондоне? – воскликнул он.

Швейцарец протянул Антону руку, улыбнулся, но его улыбка сменилась вскоре серьезной и печальной миной.

– Мне пришлось бежать из Германии.

– Вам пришлось бежать? Почему?

– Потому же, почему бежали из Германии все английские, французские, бельгийские, голландские и прочие корреспонденты.

Удивление Антона возрастало.

– Из Берлина бежали все корреспонденты?

– Ну, почти все, – ответил Бауэр. – После того, как стало известно, что Гитлер предъявил ультиматум, дав чехам и их союзникам два дня сроку, корреспонденты, чтобы не быть интернированными на все время войны, бежали за пределы Германии. Остался Чэдуик и другие американцы, а также ваш друг Зубов. Я не решился рисковать.

– Но Швейцария не союзница Чехословакии, она нейтральная страна.

– О, мистер Карзанов, – горестно произнес Бауэр, – кто знает, какие страны будут в предстоящей войне нейтральными, а какие нет? Тем более что гестапо давно точило на меня зубы.

– Гестапо? На вас?

– Да, мистер Карзанов, на меня, – с трагической отрешенностью подтвердил Бауэр.

– Но почему?

– Нацистам не понравился состав моей крови. Она не арийская.

– Почему же нацисты не трогали вас до сих пор? – спросил Антон. – Они же, наверно, знали состав вашей крови и раньше.

– О, раньше, мистер Карзанов, была другая обстановка, – с готовностью ответил Бауэр. – Общественность Европы была бы возмущена, если бы нацисты бросили иностранного журналиста в концлагерь. Теперь им на это наплевать.

– А почему вы бежали в Англию, а не в Швейцарию?

– И это легко объяснимо, мистер Карзанов, – ответил Бауэр с той же готовностью. – Англия не только защитница, но и крепость демократии, и только здесь, на этой земле, отделенной от континента неприступной полосой пролива, можно чувствовать себя в полной безопасности.

Фокс, которому Бауэр напомнил о своих встречах с ним в Германии, представил его Вирджинии и Даули. Беглый швейцарец, едва познакомившись, объявил, что был бы рад пригласить своих старых и новых знакомых пообедать или поужинать с ним в любое удобное для них время. Сдержанно поблагодарив за приглашение, Антон подумал: не оплачивает ли эти обеды и ужины Гиммлер, как оплачивает усердия Линдберга Геринг? Однако своими мыслями ни с кем не поделился, предпочтя проститься и уйти: он и так отсутствовал в полпредстве больше, чем было можно.

В своей комнате он застал Горемыкина и рассказал ему о том, где был и что слышал. Горемыкин посоветовал зайти к Андрею Петровичу.

– Этот американец, – сказал советник, выслушав Антона, – не просто Хлестаков, а опасный гитлеровский холуй. Мне уже говорили, что он доказывает всем и каждому, будто борьба с фашистской Германией невозможна, потому что ее сила неодолима. Заведомо сеет страх, пугает слабонервных, помогает капитулянтам и гитлеровским агентам!

Андрей Петрович попросил Антона немедленно и подробно записать все, что слышал в отеле «Маджестик», и передать записи ему.

Глава четырнадцатая

Вечером, накануне возвращения Курнацкого, Ватуева и Грача в Женеву, советник устроил прием. Помимо лорда Де ла Варра и Батлера, с которыми Курнацкий встречался в Женеве и Лондоне, были приглашены министры. Они, конечно, не явились. Пришло человек сорок депутатов парламента – лейбористы и либералы; консерваторы и носа не показали. Были редакторы газет, профсоюзные деятели, писатели, артисты.

Когда Антон, переодевшись в черный костюм, явился в полпредство, многие гости уже собрались, и из открытых дверей ярко освещенного зала доносились сдержанные голоса. Антон устремился к открытой двери, но был остановлен в холле Грачом.

– Побудьте пока в вестибюле, – сказал Грач. – Многих приглашенных еще нет, и кому-то надо принимать их.

– Но почему эта доля выпала мне? – скорее недоумевая, чем оспаривая, проговорил Антон. – Я ведь почти никого не знаю.

– Именно поэтому, – без тени улыбки пояснил Грач. – Те, у кого есть знакомые, занимают их в зале.

Антон хотел было возразить, что у него тоже есть знакомые, но промолчал. Круто повернувшись, он вышел в вестибюль. Краюхин впускал приглашенных. Антон жал им руки, принимал и ставил в угол мокрые зонтики, помогал раздеваться и вел через холл к двери.

Пришел Мэйсон. Он улыбнулся привратнику, потом подарил такую же вежливую и сдержанную улыбку Антону, поблагодарил за то, что тот принял у него шляпу и пальто, и лишь после этого соизволил узнать его.

– Мы, кажется, уже где-то встречались? – произнес он полувопросительно.

– Здесь же, мистер Мэйсон, – напомнил Антон.

– О да! – воскликнул Мэйсон, улыбнувшись еще раз с прежней сдержанностью. Он заставил себя ждать, занявшись перед зеркалом своими красивыми усами: вытер с них шелковым платком капельки дождя, затем расчесал особой щеточкой, которую носил с собой в замшевом футляре. Лишь после этого он повернулся к Антону, показывая всем видом готовность следовать за ним.

Макхэй, пришедший вскоре, не позволил ни привратнику, ни Антону взять у него пальто и шляпу; пригладил обеими руками короткие седые волосы, поправил пиджак, поддернув его вверх за лацканы: пиджак казался великоватым для его худого, словно после долгой болезни, тела.

– Сюда, пожалуйста, – пригласил гостя Антон, намереваясь провести его в зал приемов.

– Не беспокойтесь, товарищ, – сказал Макхэй, отклоняя руку Антона. – Здесь я хорошо знаю дорогу.

Краюхин посмотрел в спину Макхэя и, вспомнив что-то, засмеялся.

– Однажды из-за него тут произошел почти что дипломатический скандал.

– Из-за Макхэя? Скандал?

– Да, вроде скандала, – уточнил привратник. – На одном приеме он подошел к полпреду, подал руку и сказал: «Добрый вечер, товарищ посол!» А рядом оказался какой-то чиновник из их министерства иностранных дел, и тот строго заметил Макхэю: «Посла подобает называть «ваше превосходительство». Макхэй посмотрел на него снизу вверх (чиновник был худ и длинен, как оглобля) и ответил: «Это он для вас «ваше превосходительство», а для меня «товарищ», – и отошел, заставив чиновника побагроветь.

Вслед за Макхэем явился Хэндли. Как и в прошлый раз, он был без зонтика и шляпы, и капли дождя сверкали не только на ворсе его длинного пальто, но и в густых, зачесанных назад волосах.

– Не очень опоздал? – спросил он Антона, взглянув на дверь, откуда доносился оживленный разговор.

– Нет, не очень, – успокоил его Антон. – Гости все еще подходят.

– Ну и хорошо, – удовлетворенно произнес Хэндли, зашагав рядом с Антоном. На середине холла он вдруг остановился. – Прием устраивается в честь мистера Курнацкого. Он, видимо, важная персона?

– Да, конечно, – подтвердил Антон и вспомнил, что и сам мысленно назвал Курнацкого «важной персоной», встретив его впервые в кабинете Малахова в Москве. Правда, вскоре он узнал, что Курнацкий был «важен» не сам по себе, а из-за близости к Малахову, именно эта близость многократно увеличивала вес и влияние Курнацкого, придавала ему ту смелую и порою надменную самоуверенность, с какой он действовал или разговаривал с другими.

Одним из последних появился Барнетт. Сказав Антону, что рад снова видеть его, он, раздевшись, взял Антона под руку, скорее ведя, нежели позволяя вести себя. По пути он упрекнул Антона за то, что тот так и не удосужился воспользоваться его приглашением и не пришел в редакцию. Антон, не раз думавший об этом, но так и не решившийся пойти к Барнетту, спросил, может ли он исправить свою вину и зайти завтра. Барнетт отрицательно покачал головой.

– Нет, только не завтра. Во второй половине дня открывается заседание палаты общин, премьер-министр готовит какое-то важное заявление, и мне надо непременно быть там.

– Мистер Барнетт, – просительно произнес Антон, придержав гостя перед дверью зала. – Вы обещали помочь мне попасть на заседание парламента. Не могли бы вы устроить это на завтра?

Барнетт задумался, точно прикидывая что-то в уме.

– Хорошо, – сказал он. – Приходите завтра в палату общин после двух и обратитесь в бюро пропусков. Я закажу вам пропуск. – Антон принялся благодарить, но Барнетт только стиснул его плечо крепкими пальцами и скрылся за дверью.

Когда Антон, встретив последних гостей, вошел в зал, прием был в полном разгаре. Гости и хозяева еще продолжали держать в руках тарелки с закуской и рюмки с напитками, но уже редко удостаивали вниманием сандвичи с икрой, рыбой, ветчиной и не так часто прикладывались к рюмкам. Зато неустанно говорили, стараясь переговорить, вернее, перекричать друг друга. Маленький толстенький Курнацкий стоял перед высоким худым мужчиной, что-то убежденно и горячо доказывая ему. Мужчина сутулился, и со стороны казалось, что он наклоняется, чтобы лучше расслышать Курнацкого. Тот, продолжая говорить, запрокидывал лицо, и его круглая, как донышко блюдца, лысина тускло поблескивала. Андрей Петрович внимательно слушал молодого, располневшего англичанина. У стеклянной двери, ведущей на террасу, стоял Норвуд. Его худое, морщинистое лицо расплылось в блаженной улыбке: Елена рассказывала ему что-то, не сводя с него веселых золотистых глаз. Ракитинский и Мэйсон вели себя как заговорщики в кинофильмах: говорили друг другу только на ухо и загадочно улыбались. У другого конца стола Ковтун, окруженный военными, говорил что-то, сердито хмурясь, и английские офицеры, зажав в руках рюмки с водкой, внимательно слушали его.

Гул стал постепенно стихать, когда подали шампанское. Повинуясь тонкому позваниванию хрусталя – Андрей Петрович стучал вилкой о фужер, – гости и хозяева умолкали, поворачивая головы к столу, стоявшему на середине зала.

– Ваше лордство! – заговорил советник, обращаясь к высокому мужчине с худощавым, бледным лицом, стоявшему между ним и Курнацким. – Сэр Норвуд, леди и джентльмены, господа, товарищи и друзья! Я рад приветствовать вас всех в этом зале, где мы собрались, чтобы отметить приезд в Лондон и пребывание вместе с нами высокого гостя из Москвы Льва Ионовича Курнацкого. Имя Курнацкого хорошо известно как в Москве, так и в Лондоне, потому что он бывал здесь…

– Правда, в ином качестве, – вставил Курнацкий.

– Да, в ином качестве… – запнувшись, повторил Андрей Петрович и после небольшой паузы продолжал: – В нашей стране и за ее пределами он известен как последовательный сторонник мира и дружбы между государствами и народами, и его вклад в это дело трудно переоценить. Особенно значительны его заслуги в улучшении отношений между нашими странами – Великобританией и Советским Союзом, и особенно в последнее время, когда Европа из-за безрассудного поведения правителей одной центральноевропейской державы оказалась на грани войны. Я рад и счастлив предоставить слово Льву Ионовичу Курнацкому…

Раздались аплодисменты, и все придвинулись поближе к столу, на другой стороне которого стояли Курнацкий, советник, высокий мужчина и еще молодой, но уже начавший толстеть англичанин. Курнацкий, сказав что-то высокому англичанину, отчего тот рассмеялся, подошел вплотную к столу, окинул взглядом столпившихся гостей.

– Елена Алексеевна! – позвал он и сделал рукой широкий жест, приглашая ее подойти ближе.

Гости расступились, давая Елене дорогу, и она, смущенно улыбаясь, обошла стол и стала рядом с Курнацким.

– Лорд Де ла Варр! – начал он, посмотрев снизу на высокого соседа, потом перевел глаза на молодого полного англичанина. – Мистер Батлер! – Затем посмотрел через стол. – Леди и джентльмены! Господа, товарищи! От всего сердца благодарю вас всех за то, что пришли сюда, на этот скромный и такой дорогой для меня прием.

Хороший оратор, привыкший выступать на международных встречах с непременными переводчиками, Курнацкий остановился, взглянув на Елену, и она негромко и чуть сбивчиво перевела первую фразу. Затем, постепенно смелея, она переводила лучше и громче, а к концу короткой речи даже нашла восхитившее англичан идиоматическое выражение, равнозначное русскому: старый друг лучше новых двух. (Курнацкий намекал как на союзничество Англии и России в прошлой войне, так и на свое давнее знакомство с лордом Де ла Варром.)

Де ла Варр, пожелавший «сказать несколько слов», попросил, чтобы и его переводила «эта милая переводчица, у которой такой мягкий выговор, что даже корявые английские слова звучат в ее устах необыкновенно сердечно». В шутливом тоне лорд напомнил, что мистер Курнацкий действительно бывал в Англии в ином качестве – в качестве беглеца от преследований прежнего русского режима – и что он, Де ла Варр, тогда начинающий юрист, помог молодому русскому с пышной огненно-рыжей шевелюрой освободиться из тюрьмы и уехать домой. Если бы он знал, что выпускает на волю человека, с которым придется многократно и яростно сражаться – словесно, конечно, – на разных международных форумах, он, пожалуй, помешал бы его отъезду из Англии, убив сразу двух зайцев: устранил бы столь красноречивого противника и оставил бы в своей стране хорошего оратора и человека. Лорд был несказанно рад встретиться с мистером Курнацким вновь в Женеве и особенно здесь, в Лондоне, где им удалось обменяться мнениями и прийти к общему выводу, что двум таким великим странам, как Англия и Советская Россия, в это трудное для Европы время надо действовать вместе. Гости и хозяева снова зааплодировали.

Разнесли кофе и коньяк, и гости стали расходиться. Курнацкий и советник проводили высоких гостей до вестибюля. Распрощавшись с гостями в вестибюле, все вернулись в зал, чтобы по обыкновению обменяться впечатлениями. Курнацкий, пивший, как заметил Антон, редко и мало, потребовал «чего-нибудь из резервных запасов». Несколько бутылок водки, запотевших от охлаждения, появились на столе. Распорядившись налить мужчинам водки, а женщинам вина, Курнацкий поднял свою рюмку.

– За всех вас, друзья мои! – сказал он с искренней теплотой. – За Андрея Петровича, сделавшего возможной эту встречу и оказавшего нам помощь в трудном и большом деле, за товарищей Ракитинского и Грача, за всех других товарищей, которые своей повседневной работой здесь облегчили нам выполнение важного поручения нашего наркома, за Елену Алексеевну, умеющую не только переводить, но и очаровывать даже таких сухарей, как этот лорд Де ла Варр или старый Норвуд.

Все выпили и, поставив рюмки на стол, зааплодировали Курнацкому: он сказал именно то, что им хотелось услышать. Советник растроганно пожал ему руку, Елена смотрела на Курнацкого восторженными глазами; разулыбался даже всегда сдержанный и строгий Ковтун, стоявший сейчас рядом с такой же высокой, как он сам, блондинкой. Сомов подходил к Курнацкому то с одного бока, то с другого, намереваясь сказать что-то, но тот упрямо поворачивался к нему спиной, недовольный тем, что Сомов не сумел устроить ему встречу со всемогущим Бэвином. Откровенно заискивая перед всеми вместе, Курнацкий холодно игнорировал отдельных людей.

Он отклонил предложение Ракитинского налить еще по одной и даже отодвинул от себя рюмку.

– Давайте лучше поговорим о деле.

– О каком? – озадаченно воскликнул Ракитинский. – После такого приема, и о деле…

– После приема и следует поговорить о деле, – сказал Курнацкий снисходительно. – Во-первых, почему не явились приглашенные министры?

– Все передали, что заняты, – быстро ответил Андрей Петрович.

– Отговорки, – проворчал Курнацкий. – И нам надо знать, что кроется за этими отговорками. Далее, вероятно, были приглашены не все, кто нам нужен, кто влиятелен и осведомлен.

– Мы постарались пригласить всех, – пояснил Андрей Петрович. – По крайней мере, всех, кто с нами связан и кто представляет хоть какой-нибудь интерес. Те, кто действительно влиятелен и осведомлен в этой стране, те, кто принадлежит к высшему обществу или вхож в его круги, не сочувствуют нам, они сочувствуют гитлеровцам.

– Да, да, высшее общество и все, кто вхож в него, на стороне Гитлера, – поддержал советника Звонченков. – И политики, и дельцы, и журналисты.

– Не знаю, как дельцы и политики, а о журналистах я бы этого не сказал, – заметил Антон. – Я знаю очень осведомленного журналиста, вхожего в высшее общество, который настроен резко антигитлеровски.

– Кто же это твой журналист? – повернулся к Антону Звонченков, улыбаясь с иронической недоверчивостью.

– Аргус.

– Аргус? – Звонченков даже всплеснул руками. – А ты знаешь, что этот Аргус – беглый русский князь Лугов?

– Знаю.

– И что он антисоветчик, тоже знаешь?

– Был антисоветчиком, – поправил Антон. – Был. Сейчас он выступает за союз Англии с Россией.

– Где он с этим выступает? Где?

– В той американской газете, в которую пишет.

Курнацкий поднял руку, и сразу все умолкли.

– Вы что, знакомы с этим Аргусом? – спросил он Антона со зловещей сдержанностью.

– Да, встречался с ним и разговаривал.

– А кто позволил вам встречаться с белогвардейцем? Кто поручил вам разговаривать с ним?

Хмель, давший Антону храбрость возразить Звонченкову, почти тут же улетучился, и Антон растерянно ответил:

– Никто не позволял и не поручал.

– А разве вам не объясняли в Москве перед отъездом, что без ведома и согласия вашего прямого руководителя ни в какие контакты с иностранцами, тем более с белогвардейцами, не вступать?

– Объясняли, – подтвердил Антон. – Но и говорили также, чтобы не упускал никакой возможности, позволяющей узнать, конечно, законными путями все, что можно о стране, о ее политике, о людях, которые направляют и делают эту политику.

– Аргус политики не делает.

– Да, но он знает, кто делает эту политику, – возразил Антон. – Он помог Фоксу разоблачить роль «кливденской клики», которая направляет политику Англии.

– Че-пу-ха!

– Нет, не чепуха! – упрямо настаивал Антон. – Премьер-министр каждый раз отправляется в Кливден перед тем, как поехать к Гитлеру, и там же бывают германский посол Дирксен и фюрер английских фашистов Мосли. Эта клика, как магнит, притягивает к себе всех, кто ненавидит нашу страну и поклоняется Гитлеру. И только им клика открывает дорогу к успеху в политике, в бизнесе, в личной карьере.