Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)

Вернувшись в город, Антон и Елена расстались с Хэмпсоном у пристани, договорившись обязательно встретиться до отъезда москвичей в Лондон: англичанин обещал угостить их обедом или ужином, а также дать письмецо к своей матери, которое откроет им двери его родного дома.

Глава десятая

Хозяин отеля «Наследный принц» дал Антону вместе с ключом от комнаты сложенный вчетверо листок бумаги. Войдя вслед за Еленой в тесный лифт и нажав кнопку своего этажа, он развернул листок и прочитал: «Где это вы пропадаете? Заезжал, не нашел ни тебя, ни Е. Будете завтра в районе Бранденбургских ворот – загляните в полпредство. В. П.».

– Заглянем? – спросил Антон Елену, сложив записку и сунув в нагрудный кармашек.

Елена молча кивнула, выходя из лифта. У двери своей комнаты она повернулась к Антону и сказала:

– Не думаю, чтобы Пятов жаждал увидеться со мной. Может быть, вы как-нибудь обойдетесь без меня?

– Ну что ж, без вас так без вас, – согласился Антон, вспомнив, с какой насмешливой миной Володя поздравлял ее вчера с замужеством, а она его с женитьбой. Видимо, новая встреча с Пятовым не казалась ей приятной. – Я съезжу один.

– Вот и чудесно, – проговорила она, распахивая дверь, и сухо пожелала ему «спокойной ночи».

На другой день после завтрака Антон, оставив Елену в отеле, отправился в полпредство. Таксист, посмотревший на него, как показалось Антону, с подозрительно повышенным интересом, когда он сказал «русское посольство», гнал машину особенно быстро и скоро высадил его перед неказистым серым домом на широкой улице с липами вдоль тротуаров. Сквозь начавшую желтеть листву Антон увидел в конце улицы высокие массивные колонны, увенчанные громоздким сооружением, – Бранденбургские ворота. Почти рядом с дверью полпредства стояли два «шупо» – полицейских в форме, а несколько поодаль – двое штатских в длинных, просторных плащах. Штатские словно ощупали его злыми, внимательными глазами. «Гестаповцы», – подумал Антон.

Дежурный полпредства, курносый и вихрастый парень, пообещав вызвать Пятова, попросил Антона подождать немного в приемной. Ждать, однако, пришлось долго, и Антон уже начал жалеть, что приехал слишком рано, когда в приемную торопливо вошел Володя.

– Прости, пожалуйста, – сказал он, опускаясь в кресло рядом с Антоном. – У нас в это время совещание, и сегодня оно, как на грех, затянулось.

– И так каждый день? – удивленно спросил Антон. – О чем же вы совещаетесь?

– О многом, – ответил Пятов неопределенно, но, увидев недоумение на лице друга, пояснил: – О том, что произошло в стране, в Европе, в мире. О том, что пишет местная печать или передает радио. О том, что делается дома, в Москве то есть.

– Вроде кружка текущей политики? – иронически предположил Антон.

– Вроде, – согласился Володя, игнорируя иронию. – Нам приходится иметь дело с политикой, поэтому такой «кружок» просто необходим. Он помогает нам, как говорят, «держать руку на пульсе Германии», вовремя почувствовать, когда этот пульс «частит» или делает «перебои», и немедля информировать об этом Москву.

– И как же вы информируете? – спросил Антон тем же насмешливым тоном. – «Пульс участился», «пульс ослаб»? И чем вы измеряете его?

– Скоро сам узнаешь, – ответил Володя. – В Лондоне занимаются примерно тем же, чем мы в Берлине.

Пятов положил руку на плечо Антона и заглянул ему в глаза.

– Как провели день? – спросил он, явно желая переменить тему разговора. – Что интересного видели?

Антон ответил, что видели они не очень много, хотя день провели интересно: прокатились на теплоходе по Шпрее и озерам. Он мимоходом заметил, что сопровождал их тот же молодой англичанин, с которым они ехали от советской границы до Берлина в одном вагоне. Володя помрачнел.

– И чего он к вам привязался? – проговорил он сердито.

– Ему понравилась Елена, – сказал Антон, внимательно наблюдая за другом: в отношениях между Володей и Еленой было что-то необычное, и это начало интересовать его. – Он не сводил с нее глаз всю дорогу.

– Час от часу не легче! – воскликнул Володя. – За Еленой ухаживает англичанин, и ты говоришь об этом так, будто тебя это не касается.

– Меня это действительно не касается, – возразил Антон, выделив слово «меня». – Да и что я мог сделать? Запретить ему смотреть на нее?

– Не брать его с собой – вот что!

– Это от меня не зависело. Его пригласила Елена, и он подчинился ей, как маленький.

– Ты должен был помешать поездке.

– А зачем? Мне было интересно…

– Интересно наблюдать, как англичанин ухаживает за ней?

– Нет, интересно слушать.

– Что интересного мог сказать этот молодой балбес? – раздраженно спросил Володя.

– Во-первых, он наших с тобой лет и, во-вторых, отнюдь не балбес, – заметил Антон, теперь уже не сомневаясь в том, что его друг неравнодушен к Елене. – А рассказал он кое-что интересное. Для меня, по крайней мере.

– Ну и что интересное он рассказал?

И Антон неторопливо и обстоятельно передал Володе все, что услышал от Хэмпсона.

Пятов слушал друга с возрастающим интересом и, когда Антон кончил говорить, попросил его подождать немного, а сам скрылся за стеклянной с узорами дверью, ведущей в коридор. Вернулся он минут через пятнадцать и, поманив Антона в открытую дверь, крепко взял под руку, словно опасаясь, что тот сбежит или окажет сопротивление.

– Пойдем со мной.

– Куда?

– Григорий Борисович очень заинтересовался тем, что сказал тебе англичанин.

– А кто такой Григорий Борисович?

– Двинский, советник.

– Двинский? – переспросил Антон, вспомнив вдруг и слова Щавелева о советнике в Берлине, у которого «верный глаз на людей», и сердитое замечание Курнацкого о том, что этого Двинского хотели отозвать домой за потерю бдительности.

Володя Пятов и Антон остановились перед высокой белой дверью. Володя осторожно постучал и, услышав возглас «Входите!», открыл дверь, пропустив Антона впереди себя. За черным столом с резными ножками и резными украшениями, опоясывающими крышку, сидел грузный пожилой человек в дорогом сером костюме, с золотой цепочкой от часов, спрятанных в кармане жилета, с кольцами и перстнями на пухлых пальцах. Антон не видел живых банкиров, но представлял их именно такими, каким выглядел этот человек.

«Банкир» тяжело поднялся с кресла и протянул Антону руку, которую тот торопливо и неумеренно крепко пожал, почувствовав жесткость колец и перстней. Двинский показал ему место на полукруглом диване у низкого столика, сам сел в широкое кресло напротив, молча пригласив Пятова присесть рядом. Сверкая кольцами и перстнями, он погладил кончиками пальцев темные припухлости под глазами и попросил Антона повторить то, что рассказывал Пятову. Слушая, он одобрительно кивал своей большой головой с зачесанными назад, уже поредевшими, но еще черными волосами. Когда Антон закончил свой рассказ, Двинский заинтересовался самим Хэмпсоном.

– Расскажите мне все подробно о вашем знакомстве в поезде, о разговоре.

Услышав о признаниях Хэмпсона, сделанных Елене, относительно его социалистических увлечений в студенческие годы и интересе к советской жизни, Двинский заинтересовался и Еленой. Антон пояснил, что познакомился с ней лишь в поезде, и так выразительно посмотрел на Володю, что советник повернулся к нему.

– Ты ее знаешь?

Пятов утвердительно наклонил голову.

– Да, встречался в Москве. Тому, что она говорит, можно верить, и на ее суждения можно положиться – она достаточно образованна и умна.

Двинский побарабанил пальцами по полированному подлокотнику кресла, прикрыл бледными веками утомленные, с красными прожилками глаза, потом взглянул на Антона требовательно и пытливо.

– Вы понимаете, конечно, как важно нам знать, что затевает английский посол, – заговорил он негромко. – Хотя предполагается, что в борьбе, которая сейчас развернулась в связи с Чехословакией, мы и англичане – союзники, все же Гендерсон держится весьма обособленно и посольство держит от нас на далеком расстоянии, и наши возможности совместных действий пока очень ограниченны. У меня до недавнего времени были хорошие отношения с Рэдфордом, советником их посольства, но с приездом Гендерсона тот почему-то стал избегать меня. А Пэтрик, первый секретарь, так этот наглец при встречах делает вид, что не узнает, хотя у нас на приемах немало поел икры и попил водки.

– Пэтрик сейчас ведет такие разговоры, будто поступил на службу к Риббентропу или к самому Геббельсу, – вставил Пятов. – Позавчера на приеме у шведского посла собрал вокруг себя кружок слушателей и не менее получаса доказывал, что судетские немцы имеют историческое право на воссоединение с Германией, хотя каждый школьник знает, что Судеты никогда не принадлежали Германии.

Советник устало взглянул на своего молодого помощника, немного поморщился, недовольный не то поведением английского дипломата, не то тем, что Пятов прервал его мысль.

– Это все идет от посла, – сказал он осуждающе. – От Гендерсона. Приехав в Берлин, он произнес речь, восхваляющую национал-социализм, который будто бы принес Германии устойчивость и порядок. Несколько раз в течение своего короткого пребывания в Берлине он так славословил Гитлера и нацизм, что мой знакомый дипломат-югослав съязвил по его адресу, сказав, что Гендерсон пытается отнять лавры у Геббельса.

– Гендерсон – славяноненавистник, – снова вмешался в разговор Пятов. – Он начал свою дипломатическую службу в славянских странах и начал плохо: «хитрые славяне», как пожаловался он однажды Эрику Фоксу, моему знакомому английскому журналисту, не позволили ему проявить свои способности в молодом возрасте, и он почти всю жизнь оставался на задворках дипломатии. Ему потребовалось тридцать четыре года, чтобы стать наконец послом в большой стране.

– Да, он славянофоб, – сказал Двинский, соглашаясь с замечанием Пятова. – В разговорах с дипломатами Гендерсон доказывает, будто виновники всех зол и неурядиц не только в Европе, но даже и в Германии – славяне. По его убеждению, военный дух немцев навязан им пруссаками, в жилах которых течет слишком много… славянской крови. Даже крайности нацистского режима – погромы, массовые аресты, убийства – он объясняет зловредным влиянием пруссаков. Когда ему напоминали, что Гитлер – австриец, а его ближайшие сподвижники – баварцы, южане или рейнцы, Гендерсон упрямо отмахивался: «Все равно они все давно опруссачены, а пруссаки давно ославянены».

– Но ведь это же чушь! – невольно воскликнул Антон, Изучая историю международных отношений, он представлял себе английскую дипломатию весьма умной и хитрой. Как же, спрашивается, умную дипломатию могли осуществлять такие глупцы, как этот Гендерсон? – Неужели он настолько невежествен?

Двинский, задумавшись, привычно массировал кончиками пальцев мешки под глазами, не торопился с ответом.

– По-моему, Гендерсон не настолько невежествен, чтобы не знать, что это вздор, – произнес наконец Двинский. – Он действует в духе старого девиза английской дипломатии: разделяй и властвуй и не брезгует ничем, чтобы натравить немцев на славян, французов на немцев, итальянцев на французов и так далее. Его славянофобство служит этой политике особенно хорошо, потому что совпадает с животной ненавистью Гитлера к славянам. – Советник взглянул на Антона, его глаза были серьезны, даже строги. – Мы немного отвлеклись, – проговорил он с усталой улыбкой. – Собственно, я хотел поговорить с вами об этом… как его? Хэм…

– Хэмпсон.

– Да, о Хэмпсоне… Судя по вашему рассказу, он, пожалуй, не успел еще превратиться в служаку, душой и телом преданного правящему классу. И хотя его ум начинен, конечно, тем же, чем начинены умы молодых аристократов, ищущих житейского успеха на дипломатической службе, Хэмпсон, возможно, еще способен понять, что его интересы и интересы богатой верхушки, управляющей Англией, не совпадают.

Антон с удивлением смотрел в лицо советника. Скромное происхождение Хэмпсона не давало, по убеждению Антона, оснований для выводов, которые делал Двинский.

– Он, правда, расходится по некоторым частностям во взглядах с послом, – заметил Антон осторожно, – но, по-моему, не видит, что его интересы не совпадают с интересами английской верхушки.

– А вы уверены в этом? – спросил Двинский. Он надел очки в толстой роговой оправе, словно хотел получше рассмотреть собеседника, осмелившегося возражать ему.

– Хэмпсон рад, что попал к Гендерсону, – сказал Антон, – ведь в Москве он был простым канцеляристом. Правда, он позавидовал, что мне, его ровеснику, дали пост, до которого он дослужится не раньше, чем к сорока годам, но, как мне показалось, вовсе не думает, что интересы тех, кому он служит, противоречат его собственным интересам.

– Что ж, если не думает, надо сделать так, чтобы думал, – произнес Двинский. – Надо помочь ему думать.

– Помочь ему думать?

– Да, помочь ему думать, – повторил советник. – Надо помочь ему видеть события не глазами Гендерсона, а так, как их видит народ. Честный человек, вышедший из народа, должен и действовать в его интересах, а значит, и в интересах мира.

Антон выжидательно молчал. Советник снял очки и отложил их в сторону.

– У нас нет силы или власти, чтобы заставить того или иного иностранца смотреть на происходящее в мире, как мы смотрим, – продолжал он, подавшись к собеседнику. – Но мы можем и должны помочь ему видеть все в правильном свете. В ночь провозглашения Советской власти Владимир Ильич говорил, что добиться мира можно, лишь вовлекая весь народ и все народы в решение вопросов войны и мира, и наша страна, наша партия всегда действовали и действуют в этом духе. Для нас, коммунистов, работающих за границей, это означает, что мы должны убедить каждого, с кем мы встречаемся, соприкасаемся, сталкиваемся, поверить в наше искреннее, глубокое и постоянное стремление к миру, к дружеским отношениям между народами, убедить действовать вместе с нами в интересах мира, против поджигателей войны.

– Я должен убедить Хэмпсона? – спросил Антон, заглядывая в глаза Двинского.

– Вы уже как будто начали это делать, – сказал советник. – Надо продолжить.

– Я не совсем понимаю, – заговорил Антон с возрастающим недоумением: он все еще не представлял, какую пользу может им принести молодой англичанин. – Во-первых, Хэмпсон слишком мелкая сошка…

– У нас нет сошки покрупнее, – перебил его Двинский. – На вылощенных аристократов нам рассчитывать нечего. Что во-вторых?

– Во-вторых, – уже с некоторой робостью начал Антон, боясь снова попасть впросак, – во-вторых, когда же я сумею убедить его? Ведь послезавтра мы уезжаем из Берлина.

– Но вы, кажется, договорились встретиться с ним еще раз?

– Да, договорились. Я заплатил за обед на теплоходе, и он считает своим долгом угостить нас ответным обедом или ужином.

– В этом отношении англичане щепетильны, – заметил советник, – и в долгу не остаются. И когда же вы ожидаете приглашения на обед или ужин?

– Сегодня или завтра.

– Лучше бы сегодня, – сказал Двинский. – Чем скорее, тем лучше.

– Может быть, подсказать ему? – предложил Пятов, поглядывая то на советника, то на Антона. – Позвонить и сказать, что удобнее было бы встретиться сегодня, завтра, мол, вечер занят.

– Можно и позвонить, конечно, – согласился Антон. – Хэмпсону, наверно, все равно: сегодня или завтра.

Он достал визитную карточку Хэмпсона с номером телефона, которую англичанин дал Елене в поезде, а Елена передала Антону, и приподнялся было с дивана.

– Хотите позвонить? – догадался советник. – Ну что ж, позвоните. И обязательно договоритесь об определенном ресторане.

– Это важно?

– Да, – подтвердил советник. – Там будет обедать и ваш друг, – он показал глазами на Пятова, – и вы должны постараться, чтобы англичанин пригласил его за ваш стол. Нам нужно сохранить знакомство с Хэмпсоном, и вы оба должны позаботиться об этом.

– Хорошо, – охотно согласился Антон, обрадованный тем, что Володя будет рядом с ним.

Но когда Антон направился к телефону, стоявшему на большом столе, Двинский обеспокоенно замахал руками.

– Не отсюда! И вообще не из полпредства. Все наши телефоны подслушиваются тайной полицией. Зачем же ей знать, что у нас устанавливается связь с личным секретарем английского посла? Позвоните из автомата.

Вместе с Володей они нашли телефон-автомат на углу соседней улицы и позвонили. Швейцар английского посольства, отозвавшийся на звонок, коротко и строго объявил, что мистер Хэмпсон уехал в Темпельгоф встречать прилетающего из Лондона посла, и тут же повесил трубку.

Друзья вернулись на Унтер-ден-Линден, где располагалось полпредство, прошлись по улице из конца в конец, посмотрели издали на английское посольство, находящееся на Вильгельмштрассе, и снова позвонили из другого автомата. Узнав голос Хэмпсона, Антон сказал, что миссис Грач и он сам были бы рады сегодня пообедать или поужинать с ним, как договорились. Англичанин конфузливо извинился: право, ему очень совестно, но сегодня он не может отлучиться – сэр Невиль вернулся и засадил его за работу. Антон предложил перенести встречу на завтра. Хэмпсон снова попросил прощения: завтра он тоже будет занят. Сэру Невилю поручено срочно встретиться с рейхсканцлером или Герингом и передать чрезвычайно важное и срочное предложение правительства его величества. В Берлине, к несчастью, никого не осталось: все уехали в Нюрнберг, и Хэмпсону придется сопровождать сэра Невиля в Нюрнберг.

Пятов выжидательно смотрел в лицо Антона, которое становилось все более разочарованным, и, как только тот повесил трубку, схватил его за плечо.

– Ну что? Что он сказал?

Выслушав Антона, он нахмурился, сосредоточенно прищурив серые глаза, затем решительно скомандовал:

– Пошли к Григорию Борисовичу.

Двинский, читавший что-то за своим большим резным столом, снял очки и недовольно посмотрел на молодых людей. Не подпуская к столу, он показал им на диван у низкого столика, за которым обычно принимал посетителей и гостей, снова надел очки, дочитал бумагу и, спрятав ее в толстую папку, пересел к ним. Обескураженный Антон передал разговор с Хэмпсоном. Советник с упреком взглянул на сидевших рядом друзей и задумался, барабаня пальцами по крышке столика.

– Да, – произнес наконец он, – теперь эта встреча с вашим англичанином становится еще нужнее.

– Но теперь она уже не может состояться, – обеспокоенно проговорил Антон.

Советник взглянул на него с явной досадой. Он вытянул перед собой правую руку, посмотрел на нее, потом вытянул левую, тоже посмотрел, точно сравнивал, и повторил:.

– Теперь встреча становится еще нужнее.

– Может быть, попытаться устроить случайную встречу на улице? – предложил Пятов. – Англичане любят гулять в Тиргартене.

Двинский не отозвался. Помолчав, он повернулся к Пятову.

– Зубов уехал в Нюрнберг?

– По-моему, еще нет, – ответил тот и, подняв глаза к потолку – выше находился кабинет полпреда, – пояснил: – Там посоветовали спросить Москву. До сих пор власти не жаловали нас своими приглашениями, а тут вдруг «расщедрились». Гитлер пожелал, чтобы «эхо Нюрнберга прокатилось по всему миру», и Геббельс распорядился пригласить на партайтаг редакторов всех симпатизирующих нацистам газет, выходящих за пределами Германии, а также всех иностранных корреспондентов в Берлине. Было найдено целесообразным посоветоваться с Москвой: стоит ли идти навстречу этим желаниям.

– Смотреть, слышать, видеть и понимать, что делается вокруг нас, вовсе не значит идти навстречу желаниям Гитлера, – досадливо заметил Двинский. – Лучшие сведения – это сведения из первых рук.

– Я полностью согласен с вами, Григорий Борисович, – подхватил Пятов, – и я советовал Зубову непременно ехать. Изменить ход событий не в силах корреспондента, но точно осветить их – целиком зависит от него.

Советник нетерпеливо вынул часы из жилетного кармана, взглянул на них и, щелкнув золотой крышкой, сунул обратно.

– Позвони Зубову, – сказал он, обращаясь к Пятову, – узнай, что ответили ему из Москвы. Если ответа нет, заготовь срочную телеграмму с предложением разрешить Зубову поездку в Нюрнберг как целесообразную. Я подпишу…

Пятов тут же вскочил, и Антон, не решаясь остаться наедине с Двинским, тоже поднялся с дивана. В коридоре Володя обнял его правой рукой и прижал к себе.

– Ну, Григорий Борисович что-то задумал, – сказал он.

– Что?

– Пока не знаю, но он умеет находить выход из трудного положения.

Они отступили к стене, пропуская по узкому коридору официантку с подносом, накрытым салфеткой: Двинскому несли обед. Ровно в час дня.

– Хоть часы проверяй, – заметил Пятов.

– У него, оказывается, не только немецкая внешность, но и немецкие привычки. – Антон усмехнулся.

Пятов отозвался с легким, соболезнующим вздохом:

– Что ты хочешь? Из пятидесяти своих лет он более двадцати прожил с немцами. До революции спасался тут от царской полиции, после революции возвращался сюда неоднократно, работал и жил в Мюнхене, Дюссельдорфе, Гамбурге и Берлине. Ну и привык, конечно, к их обычаям. Между нами: очень любит ставить немцев в пример – и точны-то они, и организованны, и трудолюбивы, – хотя, сам понимаешь, в наше время это восхваление звучит странно. Я как-то сказал ему, что этим можно нажить себе неприятности. Он разволновался, обозвал меня молокососом, мальчишкой, начал кричать, что Ленин много раз говорил, что немцы били и будут бить других, потому что они дисциплинированнее, организованнее и трудолюбивее, и что они особенно жестоко били русских, потому что нам не хватало именно дисциплины, именно организованности, именно трудолюбия. Я-то понимаю нашего советника, но вот один бдительный товарищ накатал на Двинского заявление. Курнацкий распорядился отозвать его в Москву, а там предложил освободить от работы. Мы все здесь страшно жалели и его и себя, потому что у Григория Борисовича большие и надежные связи. Сам Густав Крупп ежегодно присылает ему написанные лично, от руки, поздравления к рождеству и памятные подарки ко дню его рождения. Крупные промышленники – многие из них были тесно связаны с нашей страной – не упускают случая и теперь заглянуть к нему и пригласить на обед, когда приезжают в столицу. Некоторые нынешние генералы – особенно бывшие офицеры рейхсвера, которые в свое время бывали у нас, – приглашают его к себе в гости, хотя Гитлер косо смотрит на это. Все обрадовались, узнав, что за Двинского вступился Щавелев и помешал Курнацкому добиться своего. Мы почти всей колонией отправились на вокзал встречать Двинского, когда он вернулся в Берлин.

Дежурный, которого Пятов попросил соединить с квартирой Зубова, сказал, что тот уже в полпредстве, на его имя пришла шифровка, и его, как всегда, намеком пригласили «заглянуть на минутку». Вскоре друзья увидели идущего им навстречу в сумраке коридора Тихона Зубова.

– Ну что Москва? – спросил Пятов. – Согласна?

– Согласна, согласна, – отозвался Тихон. – А тебе-то что?

– Григорий Борисович очень интересуется, – сказал Пятов, пожимая руку приятелю. – Он считает твою поездку в Нюрнберг очень нужной. Пойдем к нему.

Однако зайти к советнику они смогли лишь после того, как официантка в белом переднике и с белой наколкой на пышных волосах вынесла из его кабинета поднос с тарелками, накрытыми салфеткой.

Двинский, увидев друзей в дверях, сразу поднялся и пошел к низкому столику, словно ждал их прихода. То ли он догадался по лицам молодых людей, то ли шифровальщик доложил ему во время обеда, что из Москвы получен положительный ответ, но советник, опускаясь в кресло, спросил Зубова:

– Вы каким поездом собираетесь ехать?

– Сейчас не знаю, – ответил Тихон. – Когда приглашали, говорили, что иностранные корреспонденты поедут в специальном поезде вместе с дипломатами.

Советник наклонил голову, выслушал это с явным удовлетворением или даже одобрением, затем посмотрел на Зубова особенно пристально.

– Не могли бы вы взять с собой туда вот этого товарища? – спросил он, показав на Антона. – Предположим, в роли вашего помощника? Или переводчика? В любой роли, но обязательно взять.

– Я-то готов, – смущенно начал Тихон. – Я всей душой, но… от меня это не зависит. Нужно согласие немцев.

– А кто приглашал в Нюрнберг иностранных корреспондентов?

– Министерство иностранных дел.

– Лично кто?

– Как всегда, Баумер, из отдела иностранной прессы.

– У тебя с Баумером, кажется, хорошие отношения? – сказал Двинский, обратившись к Пятову. – Если с ним поговорить как следует, он, наверное, согласится пригласить также и помощника нашего корреспондента. Они же, как ты говоришь, заинтересованы в самом широком представительстве прессы.

Пятов выслушал его с понимающей улыбкой.

– Ну, если «как следует» поговорить с Баумером, – сказал он, делая ударение на словах «как следует», – то, наверное, приглашение Карзанову будет обеспечено. Могу я сказать завхозу, чтобы мне выдали для подарка Баумеру водки и икры?

– Да, да, конечно, – торопливо, с досадой произнес Двинский. – Без подарка не обойтись.

– Не подмажешь – не поедешь, как сказал один философ.

Советник хмуро взглянул на Зубова: его шутка показалась ему неуместной. Он тут же перевел глаза на Антона, давая знать, что пришел его черед выслушать наставления.

– Я думаю, что для вас эта поездка будет тоже очень интересной и полезной, – проговорил он. – Посмотрите этот нюрнбергский балаган: зрелище, конечно, тяжелое, но поучительное. Поближе познакомьтесь с англичанами – ведь вам придется с ними работать – и обязательно найдите возможность встречаться с вашим знакомым. Как можно чаще!

– Я-то не возражаю, – проговорил Антон, пораженный неожиданным предложением. – Наверно, все это будет интересно и полезно. Но мне же в Лондон надо, я не могу самовольно задержаться.

– Об этом можете не беспокоиться, я договорюсь с Москвой. В Лондоне пока обойдутся без вас, а тут вы можете весьма пригодиться.

– А как быть с ней… с моей спутницей? Ведь мы ехали вместе.

– Не забивайте себе голову чужими заботами, – недовольно посоветовал Двинский и повернулся к Пятову. – Скажи консулу от моего имени, чтобы отправил женщину в Лондон.

С медлительностью грузного человека он поднялся с кресла, заставив молодых людей вскочить с дивана, и оглядел по очереди всех, точно прощался с ними, потом вдруг уставил свой толстый палец в грудь Пятова:

– А ты побеседуй со своим приятелем. Объясни, как лучше вести разговор, чтобы он дал то, что нам нужно. В нашем деле слово – главное оружие, и им надо владеть умеючи.