Текст книги "Сумерки в полдень"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

Глава третья

В конце дня Горемыкин, появившись на короткое время в их рабочей комнате, поинтересовался, чем занимается Антон.

– Стараюсь вспомнить и записать разговоры, что велись во время ланча у советника.

Горемыкин скривил яркие, как у девушки, губы: он явно не одобрял такое занятие, – но ничего не сказал. Продолжая улыбаться, вдруг предложил:

– Пойдем со мной вечером.

– Куда?

– К моим английским друзьям.

– А кто они, твои английские друзья?

– Не беспокойся, хорошие люди.

– Я не беспокоюсь, – сказал Антон, стараясь сдержать нарастающее раздражение.

Горемыкин разговаривал с ним, усмехаясь, словно его потешала осторожность новичка. Насколько Антон помнил, еще в университете Горемыкин ничего не принимал всерьез, ко всем друзьям – а их у него было много – относился одинаково, никого особо не выделяя, ни с кем не спорил, считая, что учить или переучивать человека не только утомительно, но и бесполезно, держался в стороне от столкновений и ссор, и все считали его «славным парнем». Андрей соглашался с этим, но бесстрастное спокойствие Горемыкина раздражало его, и он сказал ему однажды, что всегда спокойны только вросшие в землю камни. «Зато они долговечны», – возразил с усмешкой Горемыкин. И сейчас, глядя в его ухмыляющееся лицо, Антон повторил:

– Я не беспокоюсь, хотел бы только знать, что это за хорошие люди.

– Ты их все равно не знаешь, – ответил Горемыкин. – Меня пригласил Фил Бест, а кто у него будет, я не знаю, хотя не сомневаюсь, что будут хорошие люди.

– Фил Бест? – переспросил Антон, вспомнив, что это имя не раз упоминалось Хэмпсоном, а совсем недавно он слышал его из уст Барнетта. – Редактор левой газеты?

– Он самый.

– Хорошо, я пойду с тобой. Когда?

– Сразу после ужина. В отличие от москвичей лондонцы собираются не перед ужином, а после него. Приглашение в английский дом на ужин – событие редкое. Обычно гостям-мужчинам предлагают виски, пиво, дамам – чай, кофе…

Они договорились встретиться на платформе ближайшей станции метро, и в половине восьмого Антон спустился по широкой бетонированной лестнице на платформу станции. Эта линия метро проходит по поверхности, и только поднятая на тонких столбах крыша прячет платформу от дождя: подходившие к ней поезда блестели, будто после мойки.

Горемыкин и тут опоздал, и они сели в поезд лишь без четверти восемь. Тесные, с низким потолком вагоны лондонского метро поделены на закуточки, рассчитанные на четырех человек. Мягкие сиденья, покрытые плотной материей, разделены подлокотниками: каждый пассажир получает как бы свое отдельное место. Антон и Горемыкин сели у окна лицом друг к другу, прикасаясь коленями.

За темными окнами, иссеченными бисерными струйками дождя, потянулась черная, с редкими фонарями стена, которая то поднималась, то опускалась, изредка позволяя видеть освещенные окна верхних этажей домов. На платформе «Кингкросс-Сэнт-Панкрас» Горемыкин взял Антона под руку, помогая выбраться из толпы, и отпустил только на улице. Они прошли мимо огромного подъезда вокзала Кингкросс, внутри которого за высокими застекленными дверями мерцали огни, и завернули за угол. Чем дальше, тем безлюднее и темнее становилась улица. Только пивные с ярко освещенными названиями – «Радость холостяка», «Фортуна войны» – выделялись, как островки света и жизни.

– Вечером тут почти все кажется черным, – заметил удрученно Антон.

– Тут и днем почти все черно, – отозвался из-под зонтика Горемыкин и, обходя лужу, добавил: – А лондонцы зовут этот район «красным». Рэд Сэнт-Панкрас. Красный святой Панкратий.

– Красный, хотя и черный?

– Чем чернее район внешне, тем краснее по своей сути.

Наконец они свернули влево на улицу, где, вероятно, и днем трудно отличить один дом от другого, настолько они одинаковы.

По номеру над дверью, слабо освещенному маленькой лампочкой, Горемыкин нашел дом Беста и поднялся вместе с Антоном по лестнице, ведущей прямо с тротуара к двери. Свернув зонтики, они постучали висячей скобой. Через минуту дверь открылась, и в узком, слабо освещенном коридоре Антон увидел моложавого человека с глубокими, совсем немолодыми залысинами на висках.

– А-а-а, Майкл! – весело проговорил хозяин, протягивая обе руки Горемыкину: одной пожимал руку гостю, другой брал у него зонтик.

– Фил, я привел своего московского друга, – сказал Горемыкин. – Надеюсь, не возражаете?

– Нет, конечно, нет, – с тем же оживлением проговорил Бест и протянул обе руки Антону. – Добро пожаловать. Моя жена и я рады видеть вас своим гостем. О, простите! Вы говорите по-английски?

Антон крепко пожал одну из протянутых рук, во вторую отдал зонтик и торопливо ответил, что по-английски говорит.

– Прекрасно! – воскликнул Бест, помогая им скинуть пальто. – Прекрасно!..

В просторной комнате с большим камином, старым диваном и тремя такими же старыми креслами стояли двое мужчин. Один был высок, узкоплеч, с длинным, худым лицом, которое казалось синеватым, как лицо брюнета после бритья. Другой рядом с ним выглядел маленьким и щуплым, и только длинные руки с крупными кистями выдавали скрытую силу. Высокий назвал себя Артуром Хартером, пожал руку Антона крепкими холодными пальцами, а его маленький сосед, стиснув руку гостя, потянул к себе и заглянул в глаза.

– Вы из Москвы? Прямо из Москвы? – спросил он требовательно, словно знать это было для него очень важно. Он разочарованно вздохнул, когда Антон сказал, что покинул Москву сравнительно давно.

– Мистер Макхэй много лет собирается в Москву, – с улыбкой сказал Хартер Антону, – поэтому так интересуется ею.

– Да, да, – подтвердил сосед, – собираюсь, не был там с первых лет революции.

– Что же вам мешает? – спросил Антон, всматриваясь в лицо Макхэя: казалось невероятным, что этот пожилой, маленький, худой человек с поседевшей головой и морщинистым лицом, темным, как у Хартера, от въевшейся в поры угольной пыли, был тем «смутьяном» и «подстрекателем» Макхэем, который, по словам одной утренней газеты, пытался «возбудить ненависть наивного и политически неопытного народа к правительству, а также ко всем порядочным людям, желающим добрых отношений с нынешней Германией». За три последних вечера Макхэй, шахтер, коммунист, член парламента, «ухитрился выступить» на митингах в Глазго, Ливерпуле и Лондоне, на Трафальгарской площади, «сея, – по словам газеты, – вражду и требуя активных действий в защиту сомнительного права чехов властвовать над немцами».

– Это о вас писала сегодня «Дейли пост»? – спросил Антон, продолжая сомневаться: не однофамилец ли?

– Обо мне, – признался Макхэй, усмехаясь. Когда он улыбался, лицо его покрывалось густой и темной сеточкой глубоких морщин.

– Газета возмущена тем, что вы критикуете правительство перед толпой, а не в парламенте.

Макхэй засмеялся.

– Не в парламенте! – воскликнул он, продолжая смеяться. – Но как можно критиковать правительство в парламенте, который распущен «на каникулы»? Правительство обходилось без него и намерено обходиться дальше.

– Несмотря на все, что происходит?

– Скорее именно поэтому, – уточнил Макхэй. – Правительству удобнее сговариваться с Гитлером, пока парламент «отдыхает». Правда, нынешний парламент правительству не помеха, он одобрит все, что скажет премьер-министр, но могут быть вопросы со стороны оппозиции. Отвечать же на них премьер-министр не хочет.

Хозяйка принесла поднос, на котором стояли бутылка виски, стеклянный кувшин с водой и стаканы. Поставив поднос на каминную доску, она подошла к Горемыкину и Антону, робко улыбаясь. По углам ее рта жестко залегли печальные складки, привлекательное лицо было бледно. Поздоровавшись с Горемыкиным, она протянула руку Антону и, показав на поднос, пригласила наливать виски и разбавлять водой по своему вкусу.

Горемыкин тут же направился к камину, налил виски, плеснул в стакан немного воды и вернулся на место. Привыкший к русскому обычаю, запрещающему гостю вольничать в чужом доме, Антон не осмелился последовать его примеру, и хозяин, догадавшись об этом, подвел Антона к камину, подал стакан и, налив немного виски, стал разбавлять водой.

Антон, оказавшись рядом с Бестом, сказал, что слышал его имя еще в поезде из Москвы в Берлин. Бест удивленно поднял брови, собрав морщины на высоком лбу.

– Да, да, еще в поезде, – повторил Антон. – Некий Хью Хэмпсон упоминал ваше имя и уверял, что дружил с вами в студенческие годы и продолжает встречаться и ныне, хотя и расходится с вами во взглядах.

– Хью расходится во взглядах почти со всеми, – заметил Бест, улыбнувшись. – В студенческие годы ожесточенно спорил с нами, студентами-коммунистами, но, когда последователи Мосли напали однажды вечером на студента-коммуниста, Хью кинулся ему на помощь. Хью избили, но все же он не бросил в беде нашего товарища. Однако, притащив его к нам и смыв кровь со своего лица, он счел нужным провозгласить, что взглядов наших все равно не разделяет. Я сказал ему, что фашисты уже заставили его драться на нашей стороне, заставят и в будущем. «Драться – возможно, но не думать», – заносчиво заявил он.

– Мне показалось, – заметил Антон, – что события последних недель научили его многому.

– Эти события научили многому не одного Хэмпсона, – сказал Бест. Добавив виски и воды в свой стакан, он жестом пригласил Антона вернуться к тем, кто стоял в середине комнаты. – Лавировать становится все труднее, и каждый вынужден выбирать, на чьей стороне драться.

В дверь постучали, и Бест, поставив стакан на каминную доску, вышел в коридор, где вскоре послышались оживленные голоса: пришли новые гости. В комнату вошла высокая светловолосая девушка, за нею следовал Эрик Фокс. Неся на своем красивом лице улыбку, как победный флаг, девушка смело направилась к Макхэю, протягивая ладонь ковшиком.

– Добрый вечер, мистер Макхэй, – проговорила она звучным, грудным голосом. – Очень рада вновь видеть вас. – Едва выслушав приветствие Макхэя, она повернулась к Хартеру и ему подала ладонь. – Очень рада вновь видеть вас. – От него она понесла свою ладонь хозяйке. – Добрый вечер, миссис Бест. Очень рада вновь видеть вас.

– Добрый вечер, Вирджиния, – приветливо отозвалась хозяйка. – Познакомьтесь, пожалуйста, с нашими русскими друзьями.

Девушка повернулась к Горемыкину и Антону и, держа ладонь тем же ковшиком, двинулась к ним, сохраняя на лице свою улыбку. Сказала, что «очень рада познакомиться» сначала Горемыкину, потом Антону, и лишь после этого опустила руку и погасила улыбку, как гасят ненужную свечу.

Фокс не удивился, увидев Антона, будто и ожидал встретить его здесь.

– Ну, как вам понравился Лондон? – спросил он. – Отвратительный город, не правда ли?

– Я этого не нахожу, – ответил Антон, – но кое-что показалось мне отвратительным.

– Что? Погода? Погода действительно ужасна.

– Нет, не погода, а то, что тут происходит. Власти занимаются военными приготовлениями, а печать чернит всех, кто требует оказать Гитлеру сопротивление. О нас пишут такие мерзости, что читать противно. Даже не поймешь, кто же для Англии враг: Гитлер или мы?

– Для власть имущих, конечно, вы, русские, – сказал Макхэй, опередив Фокса. – И мы, кого они именуют «английскими красными». Для народа враг – Гитлер, и только Гитлер.

– Но почему мы враги для ваших власть имущих? – спросил Антон. – Мы же не угрожаем ни их позициям в Европе, ни их колониям.

– Вы угрожаете их благополучию, даже самому существованию, – так же быстро ответил Макхэй. – Не будь Советской России, не было бы красных ни в Англии, ни в Испании, ни во Франции, ни в других странах. Они знают, что Гитлер, за спиной которого стоят немецкие банкиры и промышленники, не лишит их английских партнеров банков, заводов, пароходных компаний, а английский рабочий класс, следуя примеру русских, отнимет у них богатство и власть. С Гитлером они могут договориться, со своими рабочими нет. Они лишили работы миллион семьсот тысяч человек, и эта армия голодных, недовольных и раздраженных людей, находящихся здесь, рядом, для наших богачей намного страшнее, чем гитлеровская армия, расположенная на Рейне или даже на Ла-Манше.

Хартер собрал морщины на своем худом синеватом лице. Макхэй взглянул на него с недоумением.

– Ты не согласен?

– Согласен, согласен, – торопливо ответил Хартер. – Они не только не боятся Гитлера, но даже говорят, что неплохо было бы призвать его навести и у нас порядок.

– Зачем им Гитлер? – иронически спросил Бест. – Пока их вполне устраивает Мосли. Его чернорубашечники, следуя примеру штурмовиков, захватывают улицы наших городов, получая за каждый «выход», как поденщики, денежное вознаграждение.

– Да, наемники Мосли ведут себя все наглее, – подхватил Хартер. – Они избили наших пикетчиков в Ньюкасле, и один из избитых умер в больнице, в Лидсе разогнали палками и камнями демонстрацию жен безработных, а в Ридинге разгромили… – Он не договорил, закашлявшись. Кашлял долго, надсадно, гулко, в горле у него клокотало, из глаз катились слезы. Иногда он, переводя дыхание, приговаривал: «Вот бьет, дьявол, вот бьет!» – а кончив кашлять, сказал Антону и Горемыкину, смотревшим на него с жалостливым состраданием: – Извините, что перебил разговор. У меня в груди столько угля, что можно открывать шахту…

А хозяйка шепнула Антону:

– Он всегда кашляет, когда начинает волноваться.

Она оставила мужчин, сказав, что тотчас вернется, и действительно вернулась через несколько секунд с новой бутылкой виски и кувшином с водой. За ней шла худенькая девушка, держа на вытянутых руках большую тарелку, полную крохотных сандвичей с ветчиной и сыром. Хозяйка подливала виски и воду в стаканы, которые гости держали в руках, а девушка подносила сандвичи, говоря просительно и тихо:

– Пожалуйста, угощайтесь.

Гости накалывали сандвичи на зубочистки – вместо вилок – и отправляли в рот, говоря коротко и так же тихо:

– Благодарю.

Девушка наклоняла голову с черными густыми волосами, улыбалась, шептала: «Не стоит», – и переходила к другому. На ее узком, бледном лице выделялись большие и необыкновенно синие глаза, которые, как заметил Антон, засветились особенно ярко, будто загорелись синим огнем, когда она смотрела на Беста и Макхэя. Бест что-то шепнул ей на ухо, а Макхэй отечески положил большую ладонь на ее остренькое плечо. Антон, протыкая сандвич зубочисткой, попытался заглянуть ей в глаза, но она отвела их. Поставив тарелку на каминную доску рядом с бутылкой и кувшином, девушка отодвинулась в дальний угол, молча наблюдая за гостями.

– Кто она? – шепнул Антон Горемыкину, кивая на девушку. – Родственница или прислуга?

– Кажется, родственница, – шепотом ответил Горемыкин. – Но в общем-то она работает у Фила в редакции.

– Удивительные глаза! – восхищенно проговорил Антон.

– Да? – равнодушно произнес Горемыкин. – А мне Вирджиния нравится больше.

Он подошел к Вирджинии, стоявшей у камина, в котором зажгли маленькую газовую печь. Взглянув на Горемыкина, девушка снова водрузила на свое красивое лицо победную улыбку. Одетая в дорогой костюм, ладно облегавший ее стройную фигуру, Вирджиния казалась в этой просторной, бедно обставленной комнате такой же яркой и чужой, как букет цветов, стоявший в дешевой вазе на каминной доске. Букет был привезен, как сказала хозяйка, ее подругой, живущей с мужем в деревне. Откуда и как попала сюда Вирджиния, оставалось загадкой, и Антон, воспользовавшись тем, что Бест вышел в коридор встречать новых гостей, наклонившись к Фоксу, спросил про нее.

– Да мы и сами толком еще не знаем, кто она, – ответил Фокс. – Полгода назад появилась у нас и сказала, что хочет помогать, потому что наш еженедельник необыкновенный, а ей нравится все необыкновенное. Сначала мы думали, что Вирджиния подослана к нам полицией, но она проявила полное равнодушие к тому, откуда и как добываем мы свои новости. Она расплачивалась за наши мелкие долги и охотно оказывала небольшие услуги, и мы прозвали ее Ангелочком. Теперь она отзывается, когда ей кричат: «Ангелочек, подай чернильницу!», «Ангелочек, принеси бумагу!».

– Она из обеспеченной семьи?

– Круглая сирота, по родители оставили ей деньги, и она может жить, как ей хочется.

– А что заставило вас принять ее?

Фокс поправил растопыренными пальцами очки и взглянул на девушку, увлеченную разговором с Горемыкиным.

– Сначала она показалась нам просто забавной: богатая, красивая особа ищет острых ощущений. Потом убедились, что она может быть полезной. Она племянница лорда Овербэрри, вхожа в «свет», приносит оттуда слухи, которые помогают нам иногда узнавать, что делается за кулисами.

Антона насторожило имя дяди Вирджинии, и он, стараясь не показать особой заинтересованности, спросил:

– Этот лорд – как вы его назвали? Овербэрри? Лорд Овербэрри не связан с фирмой «Виккерс-Армстронг»?

– Не знаю, – ответил Фокс. – По рассказам Ангелочка, лорды Овербэрри давно обеднели, и родители не оставили ее дяде ничего, кроме титула. А почему он заинтересовал вас?

Антон отвел Фокса в сторонку и рассказал, что в Берлине узнал от своих друзей о встрече агента Круппа с представителем фирмы «Виккерс-Армстронг» лордом Овербэрри и о соглашении между фирмами поставлять друг другу «товары», которые сами не производят. Крупп предлагает своим иностранным клиентам аккумуляторы для подводных лодок и самонаводящиеся торпеды, производимые Виккерсом-Армстронгом.

– Вот это «товары»! – возбужденно прошептал Фокс. – Лучших «товаров» для тех, кто хочет потопить торговый флот Англии, не найдешь. А что же Крупп поставляет англичанам взамен этих «товаров»?

– Об этом его представитель умолчал.

– Ну, конечно же, немецкие «товары» предлагает своим клиентам Виккерс-Армстронг, – саркастически произнес Фокс.

– И заметьте, Эрик, Крупп гарантирует поставку «товаров» даже в случае возникновения войны, – добавил Антон.

– Через линию фронта? – недоверчиво спросил Фокс. – Через блокаду?

– Не знаю, но представитель Крупна сказал, что клиенты могут потребовать неустойку, если фирма подведет.

Фокс взволнованно сорвал очки, протер их фланелькой, которую носил в кармане, и снова водрузил на свой длинный, прямой нос.

– А не «утка» ли это? – тихо спросил он, всматриваясь в лицо Антона пытливо и требовательно.

– Маловероятно, – так же тихо ответил Антон. – Ведь Крупп, делая предложение о поставке аккумуляторов и торпед, добивался получения заказа, а на «утках» бизнеса не сделаешь.

– Да, на «утках» бизнеса не сделаешь, – повторил Фокс и потер указательным пальцем висок: он явно волновался.

Бест ввел в комнату молодого худощавого мужчину в бархатной куртке с большим черным бантом вместо галстука. Знакомясь – он назвал себя Даули, – новый гость гордо вскидывал красивую голову с пышными, зачесанными назад волосами, и голос его был мягкий, бархатистый, говорил он медленно и как-то особенно значительно. Сразу зачислив его в аристократы, Антон подивился: зачем он тут? Вооружившись стаканом с виски, Даули сел в кресло, небрежно закинув ногу на ногу, и Антон не мог не удивиться, обнаружив, что потрепанные, но модные туфли «аристократа» надеты на голые, без носков ноги. Перехватив взгляд Антона, Даули поспешно опустил ногу и одернул брюки.

Синеглазая девушка вновь принесла тарелку с крохотными сандвичами и запасом зубочисток. Хозяйка подвела ее к Антону, сказав, что Пегги – так звали девушку – хочет поговорить с человеком, недавно приехавшим из Москвы. Пегги взглянула на него и улыбнулась, но ее синие глаза не вспыхнули тем огнем, который заметил Антон, когда девушка смотрела на Беста и Макхэя. Она сказала, что у нее так много вопросов, что не знает, с чего начать.

– Начинайте с того, какой вас больше всего интересует, – посоветовал он.

Пегги все же помолчала, прежде чем спросить:

– А у вас много безработных молодых людей?

– У нас нет безработных, – ответил Антон. – Ни среди взрослых, ни среди молодежи.

– Фил тоже утверждает это, – поспешно сказала Пегги, – а Том не верит. Он убежден, что молодые нигде и никому не нужны. Они мало что знают и ничего не умеют, поэтому, говорит Том, они обуза для родителей и общества.

– Том?

Бледные щеки Пегги вспыхнули.

– Извините, я забыла сказать: Том – мой брат. Ему скоро двадцать четыре года, и он еще нигде не работал – с начала его не брали потому, что, мол молод и ничего не умеет, а теперь не берут потому, что нет работы даже для тех, кто умеет. – Она опять поглядела на Антона вопросительно и робко. – Можно спросить еще?

– Ну, конечно, спрашивайте.

– А с чего начинают у вас свою работу молодые? Ведь они тоже мало что знают и ничего не умеют.

– С того, что в особых школах при заводах их учат знать и уметь.

– Они много платят за это?

– Ничего. Платят им. Сначала, правда, не очень много, а когда выучатся – платят больше, сколько заработают.

– Том тоже учился года два, пока папа платил за него, – сказала Пегги тихо, – а когда сам потерял работу, то перестал платить, и хозяин прогнал Тома.

– Два года учился? – удивился Антон. – И ничему не научился?

– Да, ничему, – покорно подтвердила Пегги. – Том говорит, что первый год он только убирал мастерскую, а со второго года начал понемногу помогать мастеру.

К ним подошли Горемыкин и Вирджиния. Они постояли молча, прислушиваясь к разговору. Видимо, разговор показался им неинтересным, и Горемыкин отошел к мужчинам, а Вирджиния тронула Антона за рукав.

– Скажите, мистер Кар… Кар… Извините, русские имена такие трудные.

– Карзанов.

– Скажите, мистер Карзанов, вы состоите в коллективном браке?

– Что-о-о? В каком коллективном браке?

– Мне говорили или я где-то читала, что у вас молодые люди живут вместе, делят между собой все, что у них есть, включая, конечно, и жен.

Антон вгляделся в красивое лицо с недоумением: издевается? Ясные глаза смотрели на него выжидательно и ласково.

– Нет у нас таких браков! – воскликнул он. – Нет и не было! Это все ваши газеты выдумали!

Вирджиния, опустив ресницы, вздохнула:

– Значит, в этом отношении вы ничем не отличаетесь от нас.

– В этом отношении почти ничем.

– Почти? Что значит почти?

– Наши женщины более независимы. Они работают, имеют свой заработок, решают семейные дела наравне с мужьями.

– А зачем они работают? Чтобы быть независимыми? Или из-за заработка?

– Одно не исключает другое.

Ясные глаза опять затуманились. Вероятно, Вирджиния считала увлекательным работать во имя независимости, но не для заработка. Она опять вздохнула.

– Жаль, жаль… – И отошла.

– Жаль, что такие дуры водятся на свете, – резко проговорила Пегги, глядя в спину Вирджинии, и ее глаза вспыхнули на мгновение синим, обжигающе злым огнем.

– Что еще вы хотели спросить? – обратился к девушке Антон, желая вернуться к прерванному разговору.

Пегги молча пожала худенькими плечами.

Вскоре Даули и Вирджиния, пошептавшись, ушли. Хартер, Макхэй и Бест о чем-то вполголоса говорили, и Фокс вежливо осведомился, не мешают ли им гости: он готов пожелать хозяевам спокойной ночи.

– Вы не мешаете нам! – воскликнул Бест. – Мы обсуждаем демонстрацию, которая назначена на следующую неделю.

– Что за демонстрация? – полюбопытствовал Фокс. – Опять безработные?

– Да, опять безработные, – подтвердил Макхэй. – Хотя и не только они. Будут и работающие.

– И чего они хотят? Чего потребуют на этот раз?

– Безработные хотят одного – работы, – ответил Макхэй. – И они требуют тоже одного – работы!

– И помощи, – добавил Бест. – Миллионы людей голодают или живут впроголодь.

– Скоро они будут не только голодать, но и мерзнуть от холода, – подхватила хозяйка. – Мистер Чемберлен лишил безработных даже тех жалких грошей, которые они получали прошлую зиму на покупку угля для своих каминов.

– Мы заставим его отказаться от этого! – сердито пообещал Хартер. – Горняки намерены забастовать, если правительство не окажет безработным помощи.

– Министр внутренних дел Хор приказал не допускать демонстрантов в центр города, – напомнил Фокс и добавил: – А Мосли, как говорят, заказал двадцать автобусов для переброски его чернорубашечников к центру. Они готовятся к большой драке.

– Нам к дракам не привыкать, – откликнулся Макхэй. – Но в прошлый раз, когда демонстранты легли на мостовую Уайтхолла, полиции пришлось закрыть движение наземного транспорта через весь центр и носить на руках лежавших на мостовой.

– Правда, недалеко, – уточнил Хартер. – До ближайшей полицейской машины или грузовика.

– А все равно на руках! – торжествующе воскликнул Макхэй. – Ругались, давали пинка, но все равно тащили на руках. И когда их несли, демонстранты кричали: «Работы и угля! Работы и угля!»

– Но почему демонстранты требуют наравне с работой уголь для каминов? – не удержался, наконец, Антон.

Макхэй улыбнулся, собрав на худом лице черную сеточку морщин: он понял недоумение новичка, незнакомого с лондонской зимой, холодной, промозглой и зябкой.

– Потому что камин – единственный источник тепла почти во всех домах, где живут бедняки, – пояснил он. – Центральное отопление – это роскошь, привилегия богачей.

Фокс посоветовал Макхэю быть особенно осторожным: он прослышал, что мослевцы замышляют какую-то акцию лично против него, – и, пожелав хозяйке и хозяину спокойной ночи, ушел. Стали прощаться Горемыкин и Антон.

– Может, пойдешь с ними? – сказала хозяйка Пегги. – До Кингкросс вместе, а там совсем недалеко.

– Проводим и до дому, – пообещал Горемыкин. – Пойдемте…

Пегги отрицательно покачала головой.

– Я помогу Марте…