Текст книги "Сумерки в полдень"
Автор книги: Даниил Краминов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)
– Избежать войны можно, либо защищая мир совместными усилиями, либо капитулируя перед агрессором, – сказал Андрей Петрович.
– Благодарю вас, мистер Краевский, за глубокомысленные замечания, – сказал с тихой издевкой Галифакс, поднимаясь. – Они очень интересны и поучительны, и я думаю, что этот молодой человек, – кивнул он на Антона, – запишет их достаточно точно, чтобы будущие поколения могли воспользоваться вашей мудростью.
Андрей Петрович поднялся с кресла и, коротко кивнув, сухо поблагодарил Галифакса за то, что тот разъяснил ему позицию Англии.
– Я должен предупредить вас, что мое правительство слагает с себя всякую ответственность за решения, которые будут приняты четырьмя державами, – резко проговорил он. – Оно не будет считаться с ними и не признает их законность.
– Это как вам будет угодно, – произнес Галифакс, кланяясь.
– И мы обратимся к другим правительствам и мировой общественности с призывом осудить эти решения.
– Как вам угодно… Как вам угодно…
Галифакс продолжал кланяться, хотя голос его стал жестче. Советник круто повернулся и пошел к двери. Антон поспешил за ним.
В приемной они встретили молодого человека в очках – постоянного спутника Чемберлена по поездкам в Германию – Стрэнга. Он остановил Андрея Петровича и заговорил с ним, понизив голос. Вероятно, он не хотел, чтобы его слышали, другие, и Антон, поняв это, вышел в коридор. Там он лицом к лицу столкнулся с Хэмпсоном.
– Энтони! – воскликнул тот удивленно. – Что вы тут делаете?
Антон ответил, что сопровождает советника и что они только что побывали у лорда Галифакса.
– Зачем?
– Чтобы узнать, почему нас не пригласили на конференцию в Мюнхене.
– И что же вы узнали?
– Гитлер не захотел, чтобы чехи и мы были приглашены.
– Гитлер не захотел… – повторил Хэмпсон и засмеялся. Потом, оглянувшись по сторонам, тихо добавил: – Гитлера даже не спрашивали. Гораций Вильсон показал премьер-министру старую, хранимую им с молодых лет карикатуру из «Панча», на которой был изображен Дизраэли, сидящий за столом с русскими на Берлинском конгрессе. Русские захватили всю еду, сдвинув ее на свой угол стола и оставив английского премьер-министра ни с чем. «Тот, кто садится обедать с дьяволом, – значилось под рисунком, – должен запастись длинной ложкой». Показав Чемберлену, страстному поклоннику Дизраэли, карикатуру, Вильсон сказал: «А зачем нам самим сажать дьявола за стол?» И премьер-министр только переспросил его с понимающей ухмылкой: «Действительно, зачем?» И хотя в правительстве были сторонники России, они покорились желанию премьер-министра.
В машине Антон рассказал Андрею Петровичу о своем разговоре с Хэмпсоном. Советник усмехнулся.
– Они более хитры и изобретательны, чем мы представляем себе.
– По-моему, это не изобретательность, а обман, жульничество, – выпалил Антон.
– Обман, всеми принимаемый за правду, и жульничество, принимаемое за честность, считаются здесь воплощением высшего искусства дипломатии, – произнес Андрей Петрович. – Именно это многим помогает делать политические карьеры, наживать богатства, получать высокие чины, звания, титулы, ордена…
Антон, слушая советника, невольно вспомнил ироническое замечание Фокса о «великолепно разыгранном шоу» в парламенте, которое не мог бы лучше поставить и разыграть сам Лоуренс Оливье.
По пути в полпредство советник предложил Антону составить отчет о разговоре с министром иностранных дел и подробно изложить все, что произошло в парламенте.
Глава шестнадцатая
Андрей Петрович, прочитав записи Антона, внес несколько изменений и дополнений и, вызвав шифровальщика, распорядился немедленно зашифровать и отправить в Москву. Подавая Антону на прощание руку, полюбопытствовал:
– Чем собираетесь заняться вечером?
– Пока не знаю, Андрей Петрович. Скорее всего пойду в отель, послушаю радио…
Советник нахмурился.
– Не самое лучшее проводить вечера в отеле, – начал он, но, взглянув на дверь, остановился; дверь приоткрылась, на пороге показался Краюхин.
– Посетители пришли, Андрей Петрович, а в полпредстве никого. Говорят, что им нужен сам амбассадор.
– Сам амбассадор, – сказал советник, иронически выделив слово «амбассадор», – еще в Женеве, и, если им нужен непременно он, пусть приходят через несколько дней.
– Я объяснил им, Андрей Петрович, а они говорят: тогда самого главного из тех, кто есть. И не хотят уходить.
– Ну что ж, пойдемте посмотрим, – проворчал советник после короткого раздумья, обращаясь скорее к Антону, чем к привратнику.
Большой холл уже погрузился во мрак, и слабая лампа над лестницей, ведущей на антресоли, бросала бледно-желтый полукруг на огромный ковер, устилавший паркет. Вглядываясь в темные углы холла, Антон невольно припоминал случаи из истории, когда под разными предлогами террористы появлялись в посольстве и убивали ничего не подозревавшего посла или советника, чтобы продемонстрировать свою ненависть к стране, которую те представляли, или спровоцировать военный конфликт. Бешеных антисоветчиков в Англии было немало, «клуб Риббентропа», о котором говорил Норвуд, достаточно богат, чтобы нанять убийц, а советник Троттер достаточно беспощаден и хитер, чтобы умело выбрать жертву, – осложнение отношений между Лондоном и Москвой было бы сейчас даром божьим для Берлина. Антону хотелось задержать Андрея Петровича, но советник решительно освободил свой локоть. Двое мужчин – они сняли кепки, но не разделись, – сидели на стульях по обе стороны большого зеркала.
– Чем могу служить? – спросил Андрей Петрович, останавливаясь перед ними.
Мужчины поднялись и переглянулись, словно спрашивали друг друга: тот ли это, кто им нужен, или нет? Стоящий ближе к советнику торопливо поклонился.
– Добрый вечер!
– Добрый вечер, – живо отозвался Андрей Петрович. – Чем могу быть полезен?
– Мы хотели бы видеть самого главного.
– Временно самый главный – я, советник полпредства.
Мужчина с суровыми чертами лица сделал шаг вперед и, бросив кепку на мраморный подзеркальник, сунул руку в карман макинтоша, вынул конверт и подал советнику. Надев очки и вскрыв конверт, тот быстро пробежал глазами письмо, озадаченно нахмурил брови.
– Почитайте-ка… – Он протянул исписанный лист Антону.
В верхнем левом углу письма крупными буквами было выведено: «Излингтон». Антон вспомнил, что это слово было написано на красном знамени демонстрантов у вокзала Кингкросс. Он поспешно прочитал письмо. Организация Коммунистической партии Великобритании района Излингтон, Большой Лондон обращалась к «послу Советского Союза» – она тоже не признавала «полпреда» – с просьбой приехать самому или прислать своего представителя выступить с речью на митинге, который устраивается в клубе Общества слепых на такой-то улице. Организация сожалела, что обращается с просьбой без предварительной договоренности, но митинг созывался срочно по требованию рабочих Излингтона, возмущенных тем, что Советская Россия устранена от участия в конференции, решающей судьбу Чехословакии и мира в Европе. Организация выражала надежду, что «посол» поймет важность дела и, если не сможет приехать сам, поручит «кому-нибудь из советских друзей и товарищей» прибыть к семи часам по указанному адресу.
Сдержанно-суровый в течение всего дня Андрей Петрович растроганно заулыбался.
– Спасибо, мои дорогие друзья, за приглашение. Наш товарищ будет на митинге.
Рабочие надели было кепки, но тут же сняли, когда советник протянул им руку. Пожав ее и проговорив «Спасибо! Спасибо!», они покинули полпредство. Проводив их, Андрей Петрович озадаченно остановился посреди вестибюля.
– А кого же послать к ним? – спросил он, взглянув на Краюхина. Привратник только пожал плечами: не моего, мол, ума дело. – Не знал, что там, в Излингтоне, замышляют, поэтому разослал всех с разными поручениями, – продолжал Андрей Петрович, не отрывая глаз от Краюхина и заставив того сочувственно вздохнуть. – Поехал бы сам, да обещал Криппсу быть у него, а он человек не только знающий и нужный, но и обидчивый…
Антону показалось, что Андрей Петрович, хотя и обращался к привратнику, на самом деле адресовался к нему, и потому робко спросил:
– Может быть, вы хотите, чтобы поехал я? – И тут же добавил: – Но я же ни разу не выступал перед иностранцами.
– Ну, как же ни разу, – возразил Андрей Петрович, будто ждавший от Антона именно этих слов. – Елена Алексеевна рассказывала мне, что вы занимались политическим просвещением немецких рабочих.
– Так то было в Москве! – воскликнул Антон. – В Москве! С немецкими рабочими, которые сами приехали к нам!
– Английские рабочие не очень сильно отличаются от немецких.
– И тогда я был просто один из беседчиков, а тут – представитель полпредства, значит, и Советского Союза.
– Они поймут вас, как понимали немецкие рабочие.
– Да и по-английски я говорю недостаточно бегло и гладко.
– Это они вам простят.
Все доводы были исчерпаны, и Антон смиренно спросил Андрея Петровича, о чем ему все-таки следует говорить.
– Говорите о самом главном: что мы, Советский Союз, хотим мира и нуждаемся в нем… Что мы заняты огромным строительством и переустройством жизни, а это невозможно в условиях войны… Что мы полны решимости объединить наши силы со всеми, кто готов защищать мир, оказывая сопротивление агрессору… – Андрей Петрович остановился, будто припоминая, что следовало бы сказать еще, и, подняв указательный палец, добавил: – Не забудьте: мы стояли и будем стоять вместе с Францией и Англией на стороне жертв агрессии и готовы оказать Чехословакии всякую и всю возможную помощь в случае нападения на нее нацистской Германии. – Он снова остановился, раздумывая, и, помолчав немного, тихо заключил: – Ну, это основное. А там – смотря по обстановке. Сориентируетесь.
– А на вопросы отвечать придется? – обеспокоенно спросил Антон, вспомнив, что Сомов, вернувшись с какого-то собрания, жаловался на «каверзные вопросы»: «Когда отвечаешь на них, будто по арбузным коркам ходишь».
– Наверно, придется, – ответил советник. – Всегда находятся люди, которые непременно жаждут знать больше других.
– И вопросы могут быть каверзными?
– Чаще всего они именно такими и бывают, – спокойно подтвердил Андрей Петрович.
Стараясь не показать охватившего его беспокойства и даже растерянности, Антон вздохнул.
– Ничего, ничего, – успокоил его Андрей Петрович. Он протянул Антону руку, крепко стиснул. – Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Антон пошел к вешалке, чтобы взять плащ и шляпу, но советник остановил его.
– И вот еще что, Карзанов, – сказал он строже, словно хотел предостеречь. – Не критикуйте английское правительство, что бы о нем там ни говорили, и не аплодируйте, когда другие будут критиковать. И вообще поведения Англии не касайтесь… чтобы не обвинили вас, а следовательно, и нас всех, во вмешательстве во внутренние дела.
Озабоченный, вернулся Антон в отель, перекусил в ресторане и, выйдя на улицу, сел в такси, назвав адрес. Чем дольше они ехали, тем все реже и реже попадались ярко освещенные, с оживленным движением улицы, включив полный свет, машина петляла по узким и кривым переулкам с черными домами.
Их заставил остановиться слепяще яркий свет, как прожектор, неожиданно резанувший по глазам. Он так же неожиданно погас, лишь два огонька слабо тлели. Антон понял, что впереди остановился автомобиль. Из распахнутой двери невысокого дома на улицу падал длинный желтый квадрат света, освещавший большую машину и людей, которые суетились возле нее. Из машины вышла женщина в шляпе с широкими полями и медленно двинулась к распахнутой двери. Встретившие ее мужчины почтительно сняли головные уборы.
– Как будто здесь. – Шофер остановил такси, повернулся к Антону.
Опустив окно дверцы, Антон выглянул. Темное, напоминающее сарай здание с широкой дверью и двумя окнами по бокам выходило на улицу своей узкой стороной. Окна были освещены, а за дверью раздавались голоса.
– Да, как будто здесь, – неуверенно согласился Антон, озадаченный не столько жалким видом клуба, сколько большой и дорогой машиной, доставившей сюда, по всей видимости, богатую даму.
Антон, выйдя из такси, оглянулся: и справа и слева тянулась темная и пустынная улица. Лишь вдали над черными силуэтами крыш со сплошными рядами маленьких труб ярко светились ряды окон верхних этажей работающей фабрики, как бы подсвечивая низкие и тяжелые облака, нависшие над Лондоном. Антон поежился от холодного, пронизывающего ветра, поправил шляпу и двинулся к двери.
Клуб помещался действительно в сарае – просторном и длинном, без потолка: были видны потемневшие от времени стропила. На дощатом полу стояли ряды дешевых легких стульев, вдоль бревенчатых стен – деревянные скамьи. В дальнем конце сарая возвышался помост, своего рода сцена, посреди нее разместились стол и десяток стульев. Над столом свисало большое полотнище, на котором крупными, будто кричащими на весь зал буквами было написано: «И Россия!»
Несколько дней назад после обнародования сообщения о том, что в случае нападения Германии на Чехословакию Франция придет ей на помощь, а Англия и Советский Союз будут на стороне Франции, одна популярная лондонская газета вышла с передовой, озаглавленной «И Россия!», в которой одобряла и прославляла мудрость английского правительства, решившего привлечь к борьбе за сохранение мира в Европе Советскую Россию. За последнее время обстановка резко изменилась, правительство отстранило Москву от участия в мюнхенской встрече, и появление этого лозунга удивило Антона.
В зале уже собралось около сотни человек, явно рабочих. Одни сидели, другие стояли группками вдоль стен, оживленно, хотя и негромко разговаривая, сцена была пуста. Несколько человек окружили сидящую в единственном кресле перед сценой даму в широкополой шляпе.
Антон обошел ряды стульев с правой стороны и приблизился к сцене. Никто не остановил его, не спросил, кто он и зачем пожаловал, и он решил просто дождаться, когда на сцене появится кто-нибудь, кому следует представиться. Ждать ему, однако, не пришлось: перед ним появилась Пегги. Она в удивлении всплеснула руками, и ее синие глаза радостно вспыхнули.
– Вы что здесь делаете?
– Жду, – ответил Антон. – Меня пригласили.
– Вас прислали из русского посольства?
– Да, – сдержанно подтвердил он. – Вы разочарованы?
– Нет, что вы! – воскликнула она. – Я рада. Мне так хотелось встретиться с вами и поговорить. А вы не рады, что приехали? У вас такие унылые глаза.
– Я рад, – сказал Антон, стараясь придать своему голосу бодрость: в присутствии Пегги он почувствовал себя смелее и уверенней.
– Пойдемте, я познакомлю вас с мистером Дженкинсом. – Пегги решительно взяла его под руку.
– А кто он, этот мистер Дженкинс? – спросил Антон, взглянув на Пегги сбоку. У нее был четкий, красивый профиль, детски округлый подбородок, длинные черные ресницы.
– Мистер Дженкинс? – переспросила она. – Наш районный партийный организатор.
Дженкинс оказался коренастым крепышом с большими, сильными руками и высоким лбом, нависающим, как глыба, над глубоко сидящими, веселыми глазами. Он с силой стиснул ладонь Антона. Заговорил Дженкинс дружелюбно, громко и быстро, глотая окончания слов, и Антон в растерянности смотрел на него, почти ничего не понимая. Видимо, Дженкинс догадался об этом, прервал словесный поток и рассмеялся.
– Извините, забыл, что вы не лондонец и нашего «кокни» не понимаете, – раздельно и четко проговорил он.
– Пожалуйста, продолжайте, я постараюсь понять, – попросил Антон, но Дженкинс в дальнейшем избегал острых словечек и выражений, которые так нравятся истинным лондонцам. Он сердечно поблагодарил Антона за то, что тот пожертвовал вечером и приехал к ним, и выразил надежду, что гость не разочаруется в пришедших сюда людях: хотя во многом они не разделяют его, Дженкинса, взглядов, но полностью согласны, что без Советской России не может быть крепкого мира в Европе. Поэтому они и собрались здесь, невзирая на дождь и ветер. Он предложил Антону познакомиться с другими почетными гостями.
Сначала Антона подвели к даме в широкополой шляпе.
– Герцогиня Аттольская, – шепнул Антону Дженкинс. Антон поклонился. Герцогиня, не поднимаясь с кресла, медленно протянула руку в перчатке, согнув кисть. Поняв, что руку подают не для пожатия, Антон осторожно взял ее пальцами и приложился губами между перчаткой и браслетом. Герцогиня благосклонно улыбнулась, отчего морщины на ее длинном, костлявом лице стали глубже.
– Такой молодой и уже представляет за границей свою страну, – сказала она, сочетая упрек с восхищением.
– Наша страна сама молодая, – отозвался Антон, польщенный замечанием. – В прошлом году она отпраздновала свое двадцатилетие.
– Настоятель собора святого Панкратия, – шепнул Антону Дженкинс, останавливаясь перед благообразным старичком с напомаженными и тщательно расчесанными длинными волосами. Старичок протянул Антону руку, ответил на его пожатие и улыбнулся приветливо и ободряюще.
– Вы давно в Англии? – спросил он.
– Не очень, – ответил Антон уклончиво.
Дженкинс подвел его к худощавому человеку, одетому с необычной праздничностью: хороший костюм, крахмальный стоячий воротничок, крахмальные манжеты, непослушно вылезавшие из-под рукавов. Однако лицо его, словно опаленное жарким огнем, было истощенным и темным. Наблюдение Антона оказалось точным: новый знакомый, он назвался Биллом Хиггсом, был цеховым старостой – профсоюзным руководителем мартеновского цеха соседнего завода.
Антона познакомили еще с несколькими почетными гостями и усадили на крайний стул. Попросив его немного подождать, Дженкинс направился к входной двери. Антон обрадовался, увидев входящих в клуб Фила Беста с женой Мартой, а за ними высокую сутулую фигуру Хартера.
Хартер подошел к герцогине, нагнулся и поцеловал ее руку, сказав, что особенно рад видеть ее светлость сегодня вечером. Она, улыбнувшись, ответила, что всегда рада видеть мистера Хартера и с удовольствием вспоминает последнюю встречу с ним в Глазго, где они почти целый вечер просидели на такой же вот сцене в рабочем клубе. Затем Хартер пожал руку настоятелю собора святого Панкратия, потом Хиггсу, который встретил его как старого друга, за Хиггсом – другим почетным гостям и, наконец, Антону. Усадив его рядом с Антоном, Дженкинс снова поспешил к дверям, навстречу входившему в зал Макхэю. Расстегнув пальто и сняв шляпу, тот шел по среднему проходу, раскланиваясь со знакомыми. Дженкинс подвел его к герцогине, потом провел вдоль ряда стульев, поставленных перед сценой полукругом, на которых сидели почетные гости, и с шутливой церемонностью представив старых друзей друг другу: «Мистер Макхэй». «Мистер Хартер», – со вздохом облегчения объявил:
– Ну, теперь можем начать! Прошу на сцену…
Все встали и, следуя за герцогиней и Макхэем, поднялись на сцену. В самом центре стола села герцогиня, справа от нее – Макхэй, а слева – настоятель собора святого Панкратия, рядом с Макхэем – Антон, с настоятелем – Хартер. Другим соседом Антона оказался Хиггс, и, внимательно взглянув на него, Антон понял, что цеховой староста смущен не меньше его: вероятно, ему тоже впервые пришлось сидеть рядом с герцогиней и членом парламента да к тому же еще и с советским дипломатом. Антон ободряюще улыбнулся: не робей, мол, мартеновец! И получил в ответ благодарную улыбку.
Дженкинс, открывая митинг протеста против отстранения Советской России от предстоящей встречи в Мюнхене, представил, по английскому обычаю, собравшимся – зал был полон – тех, кто «занял платформу», то есть сцену. Антон, впервые слышавший, как представляют на митингах почетных гостей – они же и ораторы, – поразился восторженному и длинному перечню достоинств герцогини Аттольской. Помимо доброты, мудрости и щедрости, она была также воплощением справедливости, всегда стояла на стороне тех, кто защищал человечество от грозящих ему бед. Она помогала республиканскому правительству Испании, собирая деньги и медикаменты, искала работу вернувшимся оттуда раненым бойцам Интернациональной бригады. В последние годы была активным участником деятельности Англо-русского общества, заботящегося о сохранении и укреплении уз дружбы между двумя народами. Затем в таких же восторженных тонах был описан настоятель собора, потом Макхэй – талантливый вожак шотландских горняков, руководитель наиболее передовой части рабочего класса, депутат парламента, защищающий интересы народа. После Хартера – любимого лидера горняков – Дженкинс перешел к Антону, заставив его внутренне похолодеть и заволноваться. Дженкинс назвал его «молодым, но весьма способным дипломатом», которому великая страна доверила представлять ее в другой великой стране, и хотя мистер Карзанов прожил в Англии не так уж много, сумел завоевать сердца не только англичан, но и… – оратор остановился и поднял руку, призывая к особому вниманию, – но и англичанок, чего, как вы знаете, нелегко добиться. Зал, как и хотел Дженкинс, засмеялся: тут любили шутку.
Смущенный Антон бросил взгляд на передние ряды и увидел растерянное лицо Пегги. Она опустила глаза и покраснела: наверно, приняла намек Дженкинса на свой счет.
А тот уже расхваливал Хиггса, сердце которого согревает друзей и товарищей, как его мартен. За Хиггсом он представил местного учителя, широкие и глубокие знания которого могли бы посрамить даже профессоров, за ним «всем известного Джо – мастера веселого и острого слова» и некоего Смита – «воплощение несчастий и бед безработицы». Шутливым тоном Дженкинс отрекомендовал и себя. После этого он произнес короткую речь, сказав, что, хотя премьер-министр лишь сегодня объявил о предстоящей встрече с Гитлером и Муссолини, намерение встретиться и договориться с ними безусловно давно обсуждалось за закрытыми дверьми министерских кабинетов на Уайтхолле. Он, Дженкинс, не против встреч и переговоров, но в этих встречах и переговорах должны участвовать все страны, которых это касается, и прежде всего Чехословакия и Россия; без них не может быть справедливого и прочного мира в Европе.
Затем он стал вызывать на трибуну людей, которых только что расхваливал, но в обратном порядке. Сначала выступил пожилой учитель, нервно сдергивавший со своего большого носа и вытиравший платком очки в толстой роговой оправе; потом встреченный аплодисментами Джо, с плутоватыми глазами и с толстым красным лицом бармена, развеселивший собравшихся анекдотами, которые Антон не понял: они были рассказаны на «кокни»; затем «воплощение несчастий и бед безработицы» – чистенько, но бедно одетый человек с тонкой шеей и хриплым, простуженным голосом, и, наконец, Хиггс. Мартеновец так волновался, что капли пота, сбегая от виска по темной щеке, оставляли влажные бороздки, Хиггс говорил неровно – то слишком громко, то слишком тихо, но убежденно, искренне. Он осуждал правительство тори за махинации вокруг Чехословакии и требовал, чтобы оно рассказало английскому народу всю правду о переговорах с Гитлером. Он, Хиггс, не верит, что с Гитлером можно договориться о мире потому, что здесь, в Излингтоне, не удалось договориться с чернорубашечниками Мосли; недавно они напали и избили в кровь водителей грузовиков, объявивших забастовку.
Зал настороженно затих, когда слово предоставили Антону. Выйдя к трибуне и взявшись обеими руками за края крышки, он всмотрелся в ряды лиц. На одних было ожидание, на других – любопытство, на третьих – непроницаемая бесстрастность. Обычно Антон искал среди слушателей лицо или несколько лиц, к которым обращался, выступая с речью, лекцией, докладом, и по их реакции догадывался, слушают его или не слушают, понимают или нет. И сейчас, окидывая зал ищущим взглядом, Антон увидел Пегги. Девушка улыбнулась ему, и ее глаза ласково засветились.
Антон поблагодарил организаторов митинга за то, что его удостоили высокой чести, пригласив выступить перед собравшимися, которых он особенно сердечно благодарит за чувства симпатии и дружбы к его стране, к ее народу. Стараясь не торопиться и тщательно подбирая слова, он сказал то, что советовал сказать Андрей Петрович. Дважды его слова – о готовности Советского Союза помогать Чехословакии и о решимости стоять рядом с Англией и Францией в отражении агрессии – были встречены шумными аплодисментами. Удовлетворенный, успокоенный и приподнято взволнованный, Антон, передав – опять под дружные аплодисменты – теплые, сердечные чувства советских людей английскому народу, покинул трибуну.
Хартер и Макхэй, выступавшие вслед за Антоном, были встречены аплодисментами: их тут знали. Осуждая правительство за стремление удовлетворить ненасытные аппетиты фашистских диктаторов и тем самым умиротворить их, Хартер призывал противопоставить махинациям министров и дипломатов согласованные и единые действия рабочих европейских стран, и прежде всего Англии и России. Макхэй обвинил правительство в намеренном обмане: разговоры о возможном союзе с Россией оно использовало лишь для того, чтобы повысить себе цену в глазах Гитлера.
Настоятель собора святого Панкратия, воздев по-церковному руки к потолку, торжественно провозгласил, что человечество находится на вершине холма, с которого оно может начать спуск либо в сторону войны и страданий, либо в сторону мирного прогресса, и это зависит в значительной мере от того, с кем пойдет Англия: с силами насилия и разрушения, воплощаемыми ныне нацистской Германией и фашистской Италией, или с силами созидания и человеколюбия, воплощаемыми Америкой и Советской Россией.
– Но ведь русские – антихристы! – закричал с места шустрый старичок.
Настоятель вскинул руку, готовый осенить крестным знамением зал, но вместо этого нацелил указующий и грозящий перст в старичка.
– Вашими устами глаголет невежество, брат мой. То, что делается ныне в России – равенство, братство, счастье для всех, – христианство проповедовало веками, но, к сожалению, не могло добиться…
Герцогиня Аттольская – Антон вспомнил, что встречал это имя в московских газетах не раз, как сторонницы мира и дружбы с Советской Россией, – вышла на трибуну, сняв шляпу, и теперь ее лицо показалось ему благородным и строгим. Действительно, какое мужество надо иметь, чтобы вопреки титулу, происхождению, положению в обществе стать на сторону друзей новой России, которую проклинали в богатых гостиных, поносили в газетах, порочили в речах, предавали анафеме с церковных амвонов! Озабоченная будущим Англии, она прониклась верой, что спасти страну от войны и гибели может только коллективная оборона с непременным участием России, и стала доказывать это всем, кто готов был слушать, действовала вместе с теми, кто разделял ее веру.
– Я очень рада, что наш молодой друг из русского посольства, – сказала она, оглянувшись с улыбкой на Антона, – наш молодой друг подтвердил готовность его великой страны оказать любую помощь Чехословакии и решимость стоять на стороне Франции и Англии в отражении агрессии. Никто не может и не смеет умалять тот вклад, который может внести Россия с ее колоссальными человеческими и промышленными ресурсами в систему коллективной обороны, особенно в случае длительной войны. Без России мы обречены на капитуляцию или поражение, и кто отказывается ныне от нее, тот отказывается от будущего Англии…
Крики «Слушайте! Слушайте!» были заглушены громкими аплодисментами, и герцогиня, поклонившись залу, вернулась на свое место.
Дженкинс, продолжая хлопать своими огромными ладонями, взошел на трибуну и предложил принять резолюцию, которую предполагалось направить правительству. Резолюция осуждала намерение правительства договориться с Гитлером за счет Чехословакии, требовала немедленного приглашения России для участия в переговорах в Мюнхене и утверждала, что без России под угрозу ставится не только мир в Европе, но и будущее Англии. Резолюция была тут же одобрена аплодисментами, но Дженкинс поставил ее на голосование, и лес рук, вскинутых дружно и решительно, подтвердил одобрение.
