Текст книги "Силы Хаоса: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Их слова горели, поэтому мы сожгли города, чтобы сравняться с ними. Мы заново короновали Хеггору роскошной желтизной пламени, не тем бездушным желтым, что на знаменах Седьмого. Мы показали защитникам городов, выстроенных Дорном, кто более сведущ в осадном деле. Залпы наших лэнсов и батарей раздирали атмосферу, пока она не вскипела, очистив небеса от целых эскадрилий боевых машин, а вражеские ракеты с трудом пытались отыскать нас за перегретыми облаками и помехами от радиации, пока мы с хирургической точностью бомбардировали их. Мы состязались с орбиты с их пушками двадцать дней – номера легионов Жиллимана и Дорна, сложенные вместе – а на двадцать первый сели в посадочные модули, чтобы ничтожные смертные познали гибель от наших рук.

Тогда я был не таков, каким вы видите меня сейчас. Я выходил на бой в облачении терминатора, в адамантии, отмеченном черным и желтым. Я полетел вместе с авангардом штурма в первой волне штурмовых торпед, которые пронзили шкуру улья Роэгхим. Его пустотные щиты рассыпались перед нами. Верхняя часть улья была выстроена, чтобы противодействовать именно такой атаке: их многослойная структура напоминала соты, чтобы лишить штурмовую торпеду импульса и запереть ее в лабиринте полуобрушенных помещений. Но те, кого мы оставили в Империуме, глупы, братья мои, и память их коротка. Они выдолбили стены изнутри, лишили укрепления прежней мощи, эти забывшие об угрозе потомки. Ах, восхитительный грохот штурмовой торпеды, пробивающей вражеский бастион! В осаде есть моменты, приносящие большее удовольствие, но мало более пьянящих.

Когда мы оказались среди них, они лишились всего мужества, какое у них только было, и обратились в бегство. Я поклялся, что буду тратить боеприпасы только в настоящем бою, и поэтому убивал силовым кулаком и раздирал шипами своих доспехов, и рука моя покрылась кровью до самого плеча. Кровь и пыль, поднятая нашей бомбардировкой, смешалась в красно-серую грязь на моем кулаке, которая запятнала золотую аквилу с храмового шпиля, когда я смял ее в когтях.

Голова Ченгрела задергалась и закачалась в жидкости от возбуждения, которое разгоралось все сильнее от воспоминаний о резне.

– Чего теперь стоила гордость Дорна? Создал ли он что-то, что могло вытоять против нас? Нет! Роэгхим стал брешью, и мы хлынули в нее. Стада Императора ослепли от паники, и только в одном из соседних ульев догадались вовремя уничтожить железную дорогу, по которой ездили поезда-пули. В награду за это мои ремесленники построили реактивные повозки, которые помчались по рельсам быстрее звука, остановились там, где путь был разорван, и метнули плазменные заряды в бока улья Толмеа. По другой линии, к улью Беремвальт, устремились его же вагоны под защитой хитроумной брони, сделанной моими металлургами и варп-кузнецами, набитые воинами, которых я сам отобрал для того, чтоб передать свои приветствия. Осадные бригады в холодной броне, с холодными глазами, знающие, как искалечить жизненно важные системы улья или ослабить его кости из адамантия и углеродной пены. Они были как лед, но с ними был и огонь: горячие, свирепые берсерки, братья, что отринули верность Трону из Золота и отдали ее Трону из Черепов.

Тот, кто ни разу не строил крепость, не может до конца понять, что значит ее разрушить. Каждая павшая крепость – словно павший воин, и гибель любой из них уникальна. Каждый зубец короны Хеггору умер смертью, не похожей на иные.

Толмеа умерла, как воин под выстрелами врага, плазма пробила ее склон, словно болт-снаряд – нагрудник. Два дня она протянула в агонии, оседая от кратера в боку, как человек, согнувшийся пополам из-за смертельной раны, а потом пик и склон провалились внутрь и рухнули, покоряясь смерти, как все мы не раз видали на поле боя. Завеса пыли все еще висела над ее руинами, когда мы улетали с Хеггору.

Беремвальт был отравлен нашими бронепоездами, как неосторожный разведчик, ужаленный тварью с мира смерти. Мои воины были инфекцией, ядом. Берсерки с ревом неслись по его залам, как лихорадка по жилам, и так пропитались кровью зубчатые цепи их оружия, что, верно, и поныне сочатся ею. Мои собственные Железные Воины действовали, как менее заметная отрава, отключающая органы и нервы: они вывели из строя энергетические и информационные сети, очистные сооружения для воздуха и воды, системы контроля климата, а затем оставили труп Беремвальта темным и безмолвным.

Улей Массога погиб, как боец, наступивший на мину. Сейсмическая бомбардировка расколола его геотермальное ядро, и ударная волна магмы вырвалась из основания улья, разрушила его, озарила ночь и задушила небо. Улей Декахел был обескровлен: его население в панике утекло в жаркие каменистые пустоши, когда мы ранили верхние уровни города. Улей Кайленга умер смертью труса, парализованный зрелищем настоящей войны, раздираемый между эвакуацией, сражением и сдачей. Нерешительность лишила его стойкости и сделала нашей добычей. Улей Дауфиэль, больше всех других ослабленный войной с ксеносами, познал смерть, достойную уважения, смерть раненого ветерана, который не посрамил себя, несмотря на увечья.

Все закончилось безумием в улье Аттегал, когда весь остальной венец Дорна лежал в руинах за нашими спинами. Мои берсерки все еще пылали яростью, словно их бешенство было топкой, а несчетные тела, скошенные ими, лишь топливом для нее. Некоторых настолько обуяла жажда крови, что они ринулись за беглецами в пустоши и не вернулись, но остальные, покончив с разорением Дауфиэля, устремились вперед. Когда в их собственных транспортах иссякло топливо, они захватили у колонн беженцев грузовики или щебневые краулеры; когда сгорели двигатели новых скакунов, они разорвали их на части от такого оскорбления и помчались дальше пешком. Берсерки уже пронеслись в кровавом исступлении через пол-Аттегала, когда мы нагнали их и увидели творения их рук.

Мы обнаружили символы Кхорна, вырубленные цепными клинками в рокритовых стенах или начертанные кровью, разлитой на дорогах. Мы услышали, как перенастроенная система массового оповещения повторяет гортанные молитвы сквозь визг и треск, ибо сила произносимого имени подавляла хрупкие вокс-устройства. Мы услышали, как берсерки выкрикивали имя своего бога, заглушая вой цепных зубьев, грызущих кости.

Теперь, когда их закованный в бронзу господин обратил взор на Хеггору, пересчитывая черепа, рассыпанные берсерками в его честь, и когда улей Аттегал стал убойным загоном, он проявил свою милость. Некоторые воины как будто бежали сквозь воду, оставляя за собой волны и рябь. Другие отбрасывали слишком много теней, которые поднимались и трепетали собственной жизнью. Дымный ветер приносил вой и взрывы визгливого хохота, рожденного не людскими глотками. На стенах начали появляться рубцы и кровавые пятна, но рядом не было никого, кто мог бы их оставить. Демоны Кхорна постепенно воплощались в реальности.

В безмолвии я и мои братья оставили вымершее подножье берсеркам и стали взбираться к вершине улья. Перед нами стены сами собой покрывались письменами, вокс-трубы изрыгали кощунства, а в облаках за стенами-окнами появлялись лица. Деревья в дендрариях стали кроваво-красными и выпустили шипы, подобные клыкам, и их ветви содрогались в ритм стучащим, словно барабаны, сердцам демонов внизу.

Стоя на самом пике улья Аттегал, я объявил, что наша задача выполнена. Мы сбросили золотую аквилу, что простирала крылья над последним зубцом короны Хеггору, и на ее месте воздвигли наш собственный знак, единственный прямой брус, адамантиевый, черный и желтый, как наши собственные доспехи, забрызганные кровью на бойне Кхорна у подножья.

Ульи Хеггору сожжены! Наследие Дорна попрано и низвергнуто!

Имперские паразиты Хеггору погибли! Труд потомков Жиллимана был тщетен!

И вот перед вами трофеи моей победы!

В амфитеатр с лязгом потянулась процессия «Осквернителей», и каждый из них высоко, словно венец, нес на своем корпусе искореженные останки золотой имперской аквилы.

– Орлы с острия каждого шпиля, что рухнул в зловонные облака Хеггору! Добыча лучшего из моих походов! Железо снаружи! Железо внутри!

Двое терминаторов, охраняющих мешок с камнями, начали вторить Ченгрелу, выкрикивающему мантру Железных Воинов, и через миг она же донеслась из динамиков самих «Осквернителей» в такт их шагам. Вся площадь собрания заполнилась шумом и зазвенела от него.

Когда чудовищный парад закончился, Ченгрел объявил, что первый день встречи закончен, и повелел всем гостям удалиться, чтобы поразмыслить над его рассказом и решить для себя, есть ли у них история, которая может с ним сравниться. Потом, удовлетворенный тем, что произвел впечатление на это жалкое сборище, Ченгрел вернулся в свою цитадель, где втянул раздутую голову в глубины дредноута и приказал, чтобы его покои окутала тьма.

Эммеш-Аийе поспешно убежал к своему катеру, усеянному шипами и шрамами – он жаждал острых ощущений после того, как так долго был вынужден был кормиться одними лишь словами. Кхров шел за ним по дороге к лагерям у места высадки, но не стал подниматься на сияющий пирамидальный посадочный модуль, который висел над его зиккуратом. Вместо этого он поджал ноги, завис в воздухе без всякой опоры, и через миг земля под ним треснула и выпустила наружу густую поросль шипастых лоз, состоящих из странного вещества, которое казалось одновременно металлическим и самоцветным. Лозы сомкнулись вокруг него и скрыли из виду.

Драхмус Несущий Слово и Ходир Повелитель Ночи возвращались через руины более медленным шагом, а их сопровождающие шли за ними гуськом и старательно игнорировали друг друга.

– Так что ты думаешь о хозяине этого места? – спросил Драхмус через какое-то время, которого хватило, чтобы его маленький гомункулус полностью процитировал Четыре тысячи восемьдесят второе послание Лоргара.

– Стар, – подумав, ответил Ходир. – Умен. Удачлив, – он оглянулся. – Хорошо защищен.

– Удачлив, – столь же осторожно повторил Драхмус. – Действительно, удачлив. И богатства, нажитые его удачей, стоят того, чтобы их стеречь. Возможно, в этом мы мыслим схоже?

Ходир великодушно выразил согласие, слегка наклонив голову в темном шлеме.

– Ну что ж, – продолжил Драхмус, – вскоре мы узнаем больше об этом собрании.

Он не поклонился и не отдал честь, но подчеркнуто шагнул назад, чтобы обозначить конец беседы. Ходир последовал его примеру, аккуратно отступив, чтобы не придавить веревку со скальпами, и они разошлись по своим лагерям.

Прошло семнадцать часов, и из цитадели донесся сигнал. За ревом гудка последовал квартет домашних слуг, которые разбежались по руинам и принесли к посадочным площадкам весть о том, что их господин скоро будет готов к новой аудиенции.

Первым вернулся Кхров, который выбрался из развернувшегося клубка лоз и без сопровождения пошел на площадь, чтобы занять свое место. Через несколько мгновений сзади послышались шаги, а следом голос демона-гомункулуса Драхмуса, монотонно проговаривающий первые строфы «Медитаций на две трансцендентности». Это была одна из более приземленных работ Лоргара, и тихий шуршащий голос не мог передать те немногие нюансы, которыми та обладала. Ходир занял свое кресло, беззвучно приняв ту же самую позу, в которой он сидел на предыдущем собрании. Единственным признаком того, что он куда-то уходил, были два серебряных прута, торчащих из ранца его доспехов, на которых теперь были растянуты веревки со скальпами, образуя «кошачью колыбель» над головой Повелителя Ночи.

Последним к ним присоединился Эммеш-Аийе. На нем по-прежнему был серебряный нагрудник, хотя он отцепил свой язык и подвесил его на иную последовательность крюков. С плеч свисала мантия из стеклянных колец, намеренно грубо выточенных, чтобы они терлись друг от друга со звуком, от которого свербили челюсти. Сводящий с ума тех, кто находился рядом, этот звук явно успокаивал Эммеш-Аийе, чей усиленный слух жаждал стимулов в этой относительной тишине.

И нарушил ее Ченгрел, когда его вместилище-дредноут тяжкими шагами вошло на площадь и взобралось на каменную платформу.

– Я дал вам достаточно времени на подготовку, – прогремел он. – Теперь посмотрим, что вы принесли мне в ответ. Услышим же ваши рассказы. Ходир! Повелитель Ночи! Господин Ходир, сын павшего Кёрза! Ты будешь держать речь первым. Начинай.

Если Ходир и оскорбился этим резким повелением, то не подал виду. Вместо этого он встал и пошел к Ченгрелу, сжимая что-то в руке.

В тот же миг один из телохранителей Железного Воина двинулся ему навстречу. Это было нечто, формой напоминающее закованного в броню космодесантника, которым оно было когда-то, но с тех пор превратилось в сгорбленную, лязгающую тварь. Ноги сплавились воедино, стопы заменила гусеница танка, на которой оно перемещалось, но состояла эта гусеница из толстых мышц, а траки ее были костяными когтями. Руки существа заканчивались множеством оружейных стволов, а лицо, поднимающееся прямо из шеи, среди растущих пучками толстых стальных рогов, представляло собой скалящуюся маску из тусклого керамита. Из прорези для рта вывалился мясистый язык и попробовал воздух.

– Я не желаю навредить твоему господину, как и тебе, – обратился Ходир к существу, – но раз уж ты изучаешь меня ради него, тогда взгляни на это.

Он поднял выше то, что принес с собой – треугольный кусок бело-желтой ткани, явно отрезанный от большего полотна и вышитый сложным узором. Когда черно-зеленый язык лизнул воздух рядом с тканью, Ходир перевернул ее и показал, что с изнанки она сшита с таким же треугольником человеческой кожи.

– Содрана совсем недавно, – объявил Ходир. – Чувствуешь это?

Телохранитель, неуверенный в ответе, крутанулся на своей хлюпающей и щелкающей ноге-гусенице и поднял взгляд на Ченгрела.

– Ее свежесть подтверждает, что он у нас и по-прежнему жив и здоров. По крайней мере, был, когда я отправился на собрание. С этого момента остается лишь верить моему слову.

– Ты задаешь мне загадки, – ответил Ченгрел гудящим голосом динамиков. – Дай мне подношение и историю, или отправляйся восвояси и расскажи своему легиону, что я разочарован его посланцем.

От этих слов Ходир ощетинился, подобрался, и все остальные увидели, что его свободная рука сжалась в кулак. Но он сдержал гнев и повернулся так, что обращался одновременно и к Ченгрелу, и другим десантникам-предателям.

– Если я должен что-то поведать вдобавок к своей ставке, – сказал он, подчеркнуто не используя слово Ченгрела – «подношение», – тогда мой рассказ и ставка пойдут вместе. Итак, – он снова поднял сшитые куски кожи и ткани. – Я объясню, что это, как мы это нашли и чего оно стоит. Вам всем.

И Ходир из Повелителей Ночи начал свою историю.

– Татуировка на этой коже, – объявил он, – это знак навигаторов, герб дома Друннаи. Дом не особо прославленный. Я не слышал о них, пока человек, который дал нам эту кожу, не поведал свое имя. Вивайр Друннаи. Молодой, но умелый. Насколько умелый, вы еще узнаете.

Вивайр Друннаи – не ставка, но часть ее.

Далее. К северу от Тембинских течений, что на северо-западе галактики, есть варп-омут, пронизывающий плоскость галактики. Он бурлил там, когда Крестовый поход впервые очертил границы того, что сейчас зовется Обскура, бурлит и поныне. Ярость его затягивающей воронки столь велика благодаря бурям, исходящим из Ока, находящегося ниже, на северо-востоке от нее. Капитаны, ведомые спешкой или спесью, иногда заходят на окраину этого течения, чтобы оно швырнуло их к Кипра Мунди, но это опасный, неровный путь. Я слышал, что нижние области омута так и не были нанесены на карту, и кто может сказать, есть ли у него конец? Может быть, он выходит из галактики и уходит в бесконечную бездну под ней. Если дрейф унесет кого-то слишком близко к воронке, то втянет внутрь и разорвет на куски. Выжить там нельзя.

Омут – не ставка, но часть ее.

Есть место, где под натиском противоположного течения вихрь изгибается под углом, и там его притяжение умаляется. Это Челюсть, и там бушующий ураган выпирает наружу, словно подбородок зеленокожего. Он вышвыривает из себя грозовые фронты, которые ощущаются за много секторов оттуда, завихрения, которые проносятся сотню световых лет, прежде чем утихнуть. Там кружатся пронизанные бурями узоры, которые корчатся, расплываются и сражаются друг с другом за право ожить. И еще это место изрыгает корабли. Предел Молианис в реальном пространстве за Челюстью – это кладбище космических скитальцев, подобное которому едва ли сыщешь. Омут срывает с курса корабли и утаскивает их в никому не ведомые глубины, а гравитационный колодец огромной голубой звезды Молианис выводит многие из них наружу. Вереница разбитых останков, дрейфующих в пространстве, протяженностью во многие парсеки.

Кладбище кораблей – не ставка, но часть ее.

Империум не обращает внимания на это место! Они так уверены, что это громадное кладбище кораблей – воистину кладбище и не представляет никакой угрозы. Они построили крепость на дальнем конце потока останков. Сказать по правде, это великолепное сооружение: ярус за ярусом громоздятся артиллерийские палубы, лэнс-установки, системы глубинных ауспиков. За ней хвостом тянутся свободно парящие укрепления, трансляционные станции, склады боеприпасов, верфи и ремонтные доки. Вокруг снуют эскадроны боевых кораблей. Крепость все растет. Они колонизируют другие луны поблизости, чтобы увеличить ее обслуживающий персонал. Кто знает? Возможно, в Молианисе однажды появится целый мир, заселенный колонистами.

Крепость – не ставка, но часть ее.

Имперцы уверены, что побывавшие в варпе суда, исторгаемые бурей, настолько изломаны, что не представляют ни малейшей опасности. Изредка на кладбище появляются патрули, которые сканируют остовы ауспиками и бормочут в вокс что-то о карантинных проверках, о скитальцах, которые надо зачистить от генокрадов или разграбить. Рядом с Молианисом есть густонаселенные орочьи анклавы, поэтому Империум больше интересуется ими. Цель крепости – наблюдать за пространством между зеленокожими и кладбищем кораблей, дабы те не попали в лапы орков и не стали частью их военной машины.

Незащищенный бок Империума – не ставка, но часть ее.

Говоря, Ходир медленно расхаживал туда-сюда перед окошком в бронированном корпусе Ченгрела, пока Железный Воин взирал на него сверху вниз с выражением, которое, видимо, должно было означать благожелательную снисходительность. Теперь он повернулся лицом к другим участникам торга, вновь подняв свой сувенир из кожи и ткани.

– Мы, я и мои Повелители Ночи, отправились в набег в Большое Тембинское течение, которое тянется по северо-восточному квадранту, подобно выпирающей лопатке. Корабли, вылетающие с богатых миров Малого Тембинского течения и проходящие вверх сквозь необитаемый слой между ними, могут рассчитывать на долгое и спокойное путешествие. Слабый напор течения тихо несет их к дальним северным границам сегентума Ультима. В такое-то путешествие и отправилась наша добыча, когда запустила двигатели на Исите.

Это был конвой снабжения, тяжелые и медлительные корабли, словно упитанные сетт-коровы, тащившиеся с материальными ресурсами из кузниц Механикус. Сплавы, созданные термоядерным синтезом, специально изготовленные блоки реагентов для плазменных топок, биологическое сырье, оружие, машины. Мы узнали, что груз направляется к цепочке новых колониальных ульев. У нас было для него иное применение.

Вам не нужно слышать о том, как мы нанесли удар и что забрали. Все мы знаем, как происходят такие вещи. Вы можете представить себе засаду и абордаж. Мы захватили три судна из четырех, прежде чем те добрались до прыжковых зон Исита, и обобрали их там, где имперским флотилиям было не под силу защитить их. Главный корабль конвоя назывался «Гимн Фелинды», и я наметил его своей целью и добычей. Мы изводили его залпами орудий и угрозами по воксу. Мы собрали вокс-записи с других взятых нами кораблей, усилили и транслировали на «Гимн Фелинды», чтобы его экипаж услышал, как умирают те, кто сопротивляется Повелителям Ночи. Они не сдались, и тогда мы разогнали наши собственные двигатели и ринулись на них, пронзили корпус залпами лэнсов и направили в раны абордажные челноки. Команда забилась в скафандры, приготовившись к битве.

Для Повелителя Ночи корабельные защитные костюмы – сами по себе оружие. Они зашоривают зрение своими маленькими глазными линзами или узкими смотровыми оконцами, поэтому воображение добычи наполняет тьму по краям зрения чудовищами, почти равными тем чудовищам, какими являемся мы. Они притупляют слух и наполняют уши шорохом и неясными отзвуками, которые терзают туго натянутые нервы. Те, кому повезло иметь вокс-передатчики, открывают себя нашим нашептываниям и воплям, когда мы находим и взламываем их канал – а мы всегда, всегда это делаем. Они окутывают конечности тяжелыми обмотками, обременяют движения, концентрируют в разуме каждой добычи чувство, что она отрезана, одинока, и ее товарищи – не более чем незнакомые силуэты по ту сторону стекла.

Для Повелителя Ночи каждая из этих вещей – как тонкий стилет, вонзившийся во врага еще до того, как мы его коснулись.

Мы пробили некоторые отсеки «Гимна», открыв их космосу. В вентиляцию иных мы ввели порошки и токсины или наполнили их сверхгорячим газом из плазменных трубок, чтобы огненные бури пронеслись сквозь палубы, а потом мы вышли из пламени и химического дыма, разрубая на части ремонтных рабочих. Мы позволили вести о нашем прибытии распространиться по кораблю, все время оставляя одну жертву живой, чтобы та успела прокричать предупреждение или сбежала, распространяя ужас. Мы отключили освещение целых палуб, потом оставили эти палубы паниковать, в то время как нас увидали в отделениях, которые считались незатронутыми вторжением. Потом мы заставили эти уровни разрываться от криков или замолкнуть навеки, и поэтому, когда мы пробирались к мостику, с нами сражались враги, почти сведенные с ума своим собственным страхом. Таков наш метод действий, и если вы, собратья, когда-либо сражались на нашей стороне, то знаете это и сами.

Для корабля-добычи оставался только один способ противодействовать нам – не дать нам завладеть нашей целью, затащить нас в имматериум, чтобы мы погибли вместе с командой. Корабль затрясся вокруг нас, мы услышали вой тревоги в коридорах и молитвы и плач тех, кто знал, что означают эти звуки. Мы не вывели из строя варп-двигатели, ведь их тоже можно было использовать, и капитан дал приказ на прыжок.

У нас было мало времени. Мы прорвались в тихое течение, но вскоре страх и насилие отразятся в нем эхом, и ответные волны обрушатся на нас. Системы, создающие поле Геллера, капризны даже на неповрежденных судах. Нужно было быстро действовать.

Теперь мы стали истинными хищниками и вместо медленного террора устроили стремительную резню. К тому времени, как мы зачистили жилые палубы и собрались у подножия мостика-башни, раскаленные тени уже двигались в кильватере «Гимна Фелинды», и когда мы смели последних оставшихся членов экипажа, все почувствовали, как корабль содрогается, а наши мысли искажаются. Некая разумная сила начала стискивать поле Геллера и сокрушать его.

На мостике не осталось ничего живого. К тому времени, как мы добрались туда, некоторые обратились против других. Страх? Попытка восстать и вернуть корабль в реальный космос? Варп-фантомы, поселившиеся в их мыслях? Неважно. Но тут мы обнаружили, что капитан передал контроль над управлением прямо в гнездо навигатора. Теперь нашим рулевым был Вивайр Друннаи. И Друннаи получил приказ ввергнуть корабль в этот вихрь, ведущий к Челюсти, чтобы его разорвало до самых адамантиновых костей и плазменного сердца.

И теперь началась подлинная битва за «Гимн Фелинды» и наши собственные жизни.

Инженерные сервиторы заварили подъемные двери, ведущие в святая святых, где находились престолы капитана и навигатора. Швы были так свежи, что все еще светились в нашем инфракрасном зрении, когда мы прорвались внутрь. Все это время приливы вихря терзали поле Геллера, как мясник, пытающийся ободрать тушу слишком тупым ножом. Мы чувствовали, как жарчайшие потоки имматериума пытаются влиться в наши разумы.

Три сервитора еще были там, их замуровали, приказав сопротивляться нам. У двоих были сломаны сварочные аппараты, чтобы мы не могли их использовать, и они атаковали нас с клепальными молотками, которые осыпали наши доспехи раскаленными докрасна штырями из стального сплава, – Ходир повернулся и опустил одно плечо, демонстрируя сколы и царапины на краю наплечника. – Третий бросился на нас со все еще пылающей горелкой, и Гиаз, который поднялся до руководства моим Вторым когтем, хвастливый и нетерпеливый Гиаз, шагнул вперед, чтобы показать, как он разрубит врага. Тут мы услышали ультразвуковой визг силовой установки сервитора и поняли его цель – он был перегружен и готов взорваться, и тогда Гиаз просто расстрелял его на куски.

В гнезде капитана были затушены все источники света, как будто он думал, что тьма может представлть для нас неудобство. Но мы могли видеть разбитый голоаппарат, чьи мониторы и консоли оплавились под горелками сервиторов, и поняли, до какого отчаяния довели этого человека, чтобы он так изуродовал свою святыню. Он намеревался лишить нас всякой надежды на возвращение в материум.

Сам капитан был лишь размытым силуэтом за стеклянной мозаикой поддерживающего кокона. «Убейте меня, если хотите, предатели, – сказал он нам через медные трубы, которые торчали в углах комнаты, – или позвольте варпу забрать меня, как он заберет вас. И пусть моя жизнь будет последней верной Императору жизнью, которую вы прервете, прежде чем сами окажетесь пред Ним ради последнего, вечного наказания».

И с этими словами он закончил угрозы и перешел к молитвам, которые начали искажаться и переплетаться с более нечестивыми голосами и более непотребными словами, ибо влияние варпа просачивалось сквозь истончающееся поле Геллера и постепенно меняло корабль. Но мы поняли, что не все вопли в вокс-трубах исходили… снаружи. Ни один незваный гость из варпа не стал бы выкрикивать имперскую молитву или молить капитана, чтобы он проявил милосердие и отозвал свой приказ. То был Вивайр, теряющий разум от страха, от того, что видел перед собой судьбу, которую навигаторы понимают острее, чем любой из нас.

Капитан взревел в ответ, от его голоса трубы затряслись, и даже несмотря на то, что за него говорили механизмы, а не родные горло и язык, даже сейчас, когда гравитация корабля начала отказывать, а звук и свет – искажаться, мы слышали в этом голосе властные ноты, которые, должно быть, и заставили его команду поднять оружие против нас, невзирая на ужас. Он кричал среди бури, приказывая навигатору подчиниться своему капитану и Императору, пожертвовать жизнью и до последнего противостоять предателям.

И тогда Ульш расколол кокон и убил его. Он никогда не питал любви к эпитету «предатель».

Теперь управление кораблем принадлежало только Друннаи, и я знал, что погиб. Команды навигатора должны пройти через системы капитана, чтобы превратиться в сложные приказы, отдаваемые рулевому и экипажу и манипулирующие всеми системами корабля в унисон. Обычно навигатор немногим управляет напрямую, и он не был готов к этому. Мы были все равно что в свободном дрейфе, оставленные на милость пучины.

Так я думал. Так думали мы все. Но вот урок, известный всем Повелителям Ночи: ужас преображает. И когда сам Друннаи понял, что пропал, ужас вытеснил все его сознательные мысли. Он не мог заставить себя отдать душу варпу.

И тогда мы спустились по вихрю вниз. Как? Я не знаю. Я не навигатор и не ясновидец, – тут Ходир чуть склонил шлем в сторону Кхрова, который ответил аналогичным вежливым жестом. – Но я знаю, как ужас порождает в воинах гениальность. Кто из вас не видел, как друг или враг от страха совершает настоящие подвиги, пока не выгорает полностью? Навигатор Друннаи, который ввел нас в самоубийственное падение по приказу, который он не хотел и слышать, теперь нарушил этот приказ и стал сражаться с бурей за свою жизнь.

Я помню мгновения тишины, когда корабль крутился вдоль оси так быстро, что ослабевшая гравитация не могла скомпенсировать вращение, и мы падали и врезались в стены. Узчела, нашего лучшего разрушителя, чьи цепные кулаки помогли пробить выход на мостик, отшвырнуло в кокон мертвого капитана, и он выместил свою ярость на трупе и его системах.

Я помню, как временами омут сдирал с нас поле Геллера, и тогда Друннаи визжал в панике под стать визгу, издаваемому корпусом корабля. Были и вопли того нечто, что сжимало «Гимн Фелинды». Может быть, оно кричало от боли, вызываемой прикасанием к материи, или от удовольствия, что у него появилась эта новая странная игрушка. Может быть, эти крики были вызваны эмоцией, которую никому из нас не понять. Может, некоторые из них даже издавали выжившие люди где-то на корабле, встречая судьбу, от которой бежал Друннаи. И в это время весь корабль метался назад и вперед, словно хвост кроталида.

Я помню, как системы управления снова ожили. Шлак, оставшийся от панелей инструментов, начал шевелиться и перемещаться, и призрачные очертания голоаппарата повисли над останками реальной машины. Они засветились и показали нам наши же лица, и лица тех, кого мы убили, и лица тех, с кем сражались, и превратили их в лица, которые не могли принадлежать ни одному человеческому существу. Электричество трещало меж кратерами в панелях, дуги поднимались и принимали формы, которые я не могу описать, ибо они оставили лишь оспины на моей памяти. Я помню, что звук двигателей, эта глубокая мощная нота, которая пронизывает каждый звездолет, ни разу не прервался, но порой сбивался и задыхался, а временами превращался в ритмичный звук, словно стук живого сердца, и иногда напоминал смех. Узчел сказал, что услышал в нем шепчущие голоса, и когда он попытался заговорить с ними, то, что ему прошептали в ответ, заставило его выть и замахиваться цепными кулаками на пустоту перед собой.

Формы корабля начали размягчаться и растягиваться. Останки капитана потекли и смешались, обломки, в которых они лежали, взбурлили и начали меняться. Часть их превратилась в изумруд, часть – в кровь, часть – в свет. Все помещение то расширялось, то сужалось. Палуба под ногами внезапно потемнела от коррозии и начала выпускать легкие облачка пыли, но когда мы оглянулись на дверь, то увидели, что стены тамбура превратились в ребристую кость. Она хрипела и гремела, наделенная неким подобием жизни, потом в считанные секунды окаменела. Танцующие огни хихикали и гонялись друг за другом вокруг наших голов. Гиаз выпустил в один из них болт-снаряд, и тот, оставив гонки, окутал его не более чем на секунду. Когда огонь выбросил его на палубу и улетел, Гиаз задергался на полу и сказал нам, что пламя затянуло его внутрь себя и играло с ним на протяжении тринадцати лет.