Текст книги "Силы Хаоса: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Глава 17

Когда Гицилла вернулась в дом, Дафан остался снаружи. Он сказал себе, что будет «нести дозор», но и сам не верил в это. Он знал, что когда Нимиан – или Сатораэль – вернется, не будет необходимости предупреждать Гавалона о его появлении.

И поэтому он оказался полностью застигнут врасплох, когда услышал шум приближающихся грузовиков.

Дафану как-то не приходило в голову, что солдаты, занявшие деревню, могли отправиться выяснять, что случилось с их товарищами, или что, обнаружив следы боя у пруда, они могли найти следы, оставленные грузовиком, который угнала Гицилла, и, следуя по ним, найти этот грузовик, оставшийся без горючего – и в результате имперские солдаты продолжили бы следовать по дороге, желая узнать, что стало с водителем грузовика. Но как только Дафан убедился, что это действительно приближаются грузовики, он мгновенно осознал, что все это было очевидно, и он был глупцом, если не ожидал этого.

Дафан осознал так же и тот ужасный факт, что в фермерском доме был сам Гавалон Великий, и его сопровождали всего лишь двое рабов-колдунов и двое безоружных крестьян. Будет поистине катастрофой, если защитники Гульзакандры потеряют своего вождя даже до того, как начнется решительное сражение.

Поэтому он сразу бросился в дом, крича:

– На коней, на коней! Мы должны скорее бежать! Сюда едут грузовики!

Гавалон отреагировал мгновенно, но не совсем так, как ожидал Дафан. Вместо того, чтобы броситься к лошадям, колдун повернулся к Гицилле и спросил:

– Где демон? Насколько он близко?

Первым предположением Дафана было, что Гицилла не может знать ответ – но когда он увидел, как она встретила устрашающий взгляд Гавалона, то вспомнил, что она знала куда больше, чем должна была знать, еще даже до того, как в их жизни появился Нимиан. С тех пор, как Нимиан коснулся ее, она росла – и физический рост был лишь внешним показателем. Когда Нимиан коснулся ее, она стала принадлежать ему.

«Он коснулся и меня», вспомнил Дафан, но тут же добавил, «но я не Сновидец Мудрости, в отличие от нее. В ней уже что-то было, что-то ждало его».

Глаза Гавалона были темными и круглыми; смотреть в них было все равно что смотреть в ночную бурю – но глаза Гициллы сейчас были еще больше и еще темнее. Любой, кто встретился бы с ее взглядом, был бы напуган – любой, кроме такого человека как Гавалон.

Колдун и Гицилла неотрывно смотрели в глаза друг другу. Гавалон потянулся, чтобы схватить руки Гициллы в свои огромные кулаки – но Гицилла оказалась быстрее. Она схватилась своими недавно удлинившимися руками за его запястья и посмотрела в его лицо пристальным взглядом своих сверхъестественных глаз. Гавалон был ошеломлен – но явно удовлетворен тем, что он увидел в глазах Гициллы, кивнув своей лохматой головой. Потом он отступил назад, Гицилла отпустила его руки.

– Малдайак, за мной! – приказал колдун. – Абдалкури, на коня! Возьми мальчика с собой. Зверолюди должны быть недалеко. Поезжай за ними и приведи их сюда как можно быстрее.

Дафан на секунду растерялся, но когда Абдалкури схватил его за руку и потащил к выходу, он понял, что Гавалон намерен обороняться здесь и оставить с собой Гициллу и Малдайака. Дафан открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле, когда он понял, насколько бесполезны будут его возражения. Он не хотел оставлять Гициллу в опасности, но был не в том положении, чтобы требовать от нее – и тем более от Гавалона Великого – чтобы она пошла с ним.

Когда Абдалкури вывел Дафана во двор, где были привязаны лошади, первый грузовик уже выехал на гребень холма, с которого была ясно видна ферма. Дафан понимал, что он сейчас, должно быть, тоже виден врагу – и что яркая оранжево-синяя расцветка рогатых лошадей слишком выделяется даже на фоне экзотически многоцветной растительности равнины.

– Не бойся, – прошипел волшебник, подталкивая Дафана к одной из лошадей. – У них есть пушки, зато у нас есть чары.

Дафан не вполне понял, что это должно означать, но его внимание было приковано к непосредственной задаче – сесть в седло. Стремя было расположено сейчас как будто еще выше, чем раньше, и использовать его было еще более затруднительно. Но на этот раз лошадь знала его, и, хотя не могла согнуть колени, чтобы ему было легче сесть в седло, она стояла смирно, глядя на Дафана доверчивым, казалось, взглядом.

Собрав всю свою отвагу, Дафан схватился за рожок седла и поднял левую ногу как можно выше. К своему удивлению, он сумел поставить ногу в стремя. Оттолкнувшись от земли другой ногой, он на руках подтянулся в седло.

Удивительно, но это сработало. Он сидел в седле.

Хотя у него больше не было пальца Нимиана, лошадь, казалось, вполне признавала Дафана своим хозяином, или, по крайней мере, своим подопечным. Он должен был признать, что с его стороны не было никакого мастерства наездника, когда лошадь сама повернулась и поскакала со двора, и сама перешла на галоп, как только выскочила за ворота. Дафан быстро понял, что если кто-то и был тут хозяином положения, так это лошадь – но, по крайней мере, она словно бы охотно позволяла ему ехать на себе верхом.

Конь Абдалкури уже ускакал вперед, но как только стало ясно, куда он направляется, грузовики, преодолев холм, разделились, и две машины съехали с дороги, направляясь на перехват.

Дафан думал, что грузовики еще слишком далеко, чтобы отрезать путь Абдалкури, но увидел, что вокруг пушек, установленных в кузовах машин, суетятся люди, и понял, что он и его спутник уже в пределах досягаемости их огня.

Стрельба началась сразу же, хотя вначале открыли огонь из легкого стрелкового оружия. Большие пушки молчали, пока их наводчики пытались прицелиться.

Хотя Дафан услышал свист пули, пролетевшей поблизости, он видел, что грузовики, съехавшие с дороги, слишком сильно трясет на неровной местности, чтобы с них можно было хорошо прицелиться. Он подумал, что при некотором везении и при том, что чем дальше от дороги, тем более неровной будет земля, его уверенно скачущий конь сможет унести его за пределы дальности их огня, прежде чем в него попадут.

К сожалению, его уверенно скачущий конь, казалось, так не считал. Пока лошадь Абдалкури на полном скаку мчалась к горизонту, направляя туда, где должна была находиться свита зверолюдей Гавалона, скакун Дафана развернулся и бросился перпендикулярно дороге, подставив свой бок стрелкам на обоих грузовиках.

Грузовики были уже достаточно близко, чтобы Дафан почувствовал радость стрелков, увидевших такую цель, и понял, что им даже не нужно попадать именно в него, чтобы убить. Если они убьют рогатую лошадь на скаку, падение с нее искалечит Дафана, если не убьет сразу.

Обе большие пушки открыли огонь по тому, что казалось их наводчикам легкой мишенью.

Но они ошибались.

Дафан ощутил ударную волну, когда снаряды пролетели мимо, но они упали на землю и взорвались более чем в сотне ярдов от него. Солдаты продолжали стрелять из винтовок, но Дафан, оглушенный разрывами, даже не слышал свиста пуль. Внезапно он понял, о чем говорил ему Абдалкури, и почему яркая расцветка лошадей – не говоря уже о костюмах колдунов – была такой заметной на любом фоне.

Должно быть, эти чары – разновидность иллюзии. Предполагалось, что лошади и их всадники будут привлекать вражеский огонь – но их очевидное положение было обманчиво. Выстрелы, нацеленные в них, всегда шли мимо.

Или, если не всегда, то по большей части.

Как только Дафан понял действие этого колдовства, лошадь снова изменила тактику. Она повернулась и на этот раз бросилась прямо к одному из грузовиков, словно сама пыталась его перехватить.

Так как они сближались под углом, не было угрозы, что лошадь столкнется с грузовиком, но расстояние между ними быстро сокращалось, и стрелков в грузовиках охватил еще больший азарт. Большие пушки резко развернулись, солдаты, вооруженные винтовками, продолжали стрелять.

Дафан не знал, что делать, кроме как пригнуться как можно ниже в седле. Он прижался лицом к гриве лошади, опустив руки, чтобы схватиться за ее шею. Его правая рука все еще сжимала поводья, но лошадь их не слушалась. Он инстинктивно закрыл глаза, не имея ни малейшего представления о том, что должно случиться – и когда необычно массивные копыта лошади вдруг перестали стучать по земле, Дафан на мгновение подумал, что в него попала пуля, и все его чувства отключились.

Потом он понял, что все еще жив и даже не ранен, и что его скакун совершил невероятный прыжок. Лошадь перескочила через мчащийся грузовик с такой легкостью, словно это был обычный деревянный забор.

Удар о землю сильно встряхнул его, но Дафан не упал, и радость от того, что он еще жив более чем компенсировала пережитый шок. Эта радость стала еще больше, когда передние колеса грузовика, через который он перепрыгнул, въехали в сточную канаву, и машина резко остановилась.

По крайней мере, грузовик просто остановился бы, если бы канава не была такой широкой и глубокой, и если бы тяжелая пушка не была смещена так далеко к задней части кузова. Соединение скорости грузовика, стремительности падения и неравномерной нагрузки привело к тому, что инерция оторвала задние колеса от земли, и машина перевернулась.

Тяжелый вес машины замедлил опрокидывание, но не мог остановить его. Как только радиатор грузовика уткнулся в землю, тяжелая кормовая часть оказалась в вертикальном положении, и машина начала опрокидываться кверху днищем.

Солдаты в кузове пытались выпрыгнуть. Выпрыгнуть было достаточно легко, но удачно приземлиться – совсем другое дело. Они кувыркались в воздухе, дико размахивая конечностями, и четверо из пяти упали явно неудачно.

Пятый спрыгнул хорошо, и, возможно, даже не был ранен, но задний борт кузова падающего грузовика обрушился на его голову, убив мгновенно.

Второй грузовик, съехавший с дороги, тоже попал в аварию, хотя и не настолько фатальную. Его водитель, предупрежденный об опасности, успел крутануть руль в сторону, когда подъезжал к канаве. Одно из передних колес избежало попадания в канаву, но одного колеса было недостаточно, чтобы удержать грузовик. Если бы водитель заметил опасность на секунду раньше, он, вероятно, смог бы избежать канавы – но левое переднее колесо уже съехало за ее край. Вскоре туда занесло и левое заднее колесо. Этот грузовик не опрокинулся как первый, но накренился и застрял, неспособный более двигаться ни в каком направлении.

Все оружие на борту второго грузовика продолжало стрелять по яркому коню Дафана, но рогатая лошадь была слишком обманчивой целью. Еще два снаряда выбили огромные воронки в разоренных полях, но Дафан чудесным образом оставался невредим.

Секунду или две лошадь мчала Дафана обратно к дороге, где было больше всего солдат противника – но это дало ему возможность увидеть, как разворачивается другой бой, далеко не столь неравный, как тот, в который был вовлечен он.

Чтобы атаковать ферму, грузовики развернулись строем фронта, и имперские солдаты, высадившись из них, направились к дому, где ждали атаки Гавалон, Гицилла и Малдайак. Это было опрометчиво – но откуда могли солдаты знать, что растения, в таком странном изобилии разросшиеся вокруг дома, достигли столь необычной величины лишь за несколько часов?

Эти растения теперь были настоящими гигантами, и они тоже сопротивлялись захватчикам. На секунду Дафан даже подумал, что они остановят атакующих и убьют многих из них, но это были всего лишь растения. Они замедлили атаку, но, как видел Дафан, они не смогут задержать солдат надолго.

У некоторых солдат были огнеметы, вроде того, который сжег лес, и они немедленно пустили их в ход. Растения, казалось, пожирали огонь, и он нравился им на вкус, но огонь продолжался, и вскоре наоборот, начал пожирать их. У других солдат были не только ружья, но и клинки – клинки достаточно острые, чтобы срубить голову человека – и они справлялись с растениями еще лучше, чем огнеметы.

Раненые растения, казалось, с еще большей яростью обвивались вокруг солдат, словно пытаясь раздавить и задушить их. Но когда их стебли отрубали от корней, они теряли большую часть своей силы.

«Но мы побеждаем!», упорно думал Дафан, когда его лошадь снова поскакала в другом направлении. «Мы сдерживаем их!»

Увы, это было не так просто. В кузовах грузовиков у больших пушек все еще оставались артиллеристы, и они открыли огонь по ферме.

Гром орудийных выстрелов сразу же смешался с грохотом рушившейся каменной кладки и треском раскалывающихся деревянных балок, но оглушенному Дафану эти звуки казались очень далекими и какими-то странными.

Не только эти артиллеристы были способны стрелять. Грузовик, съехавший левым бортом в канаву, застрял, накренившись, но не настолько, чтобы невозможно было навести большую пушку, и у солдат в его кузове были винтовки. Они продолжали стрелять по чудесному коню Дафана, хотя шум их выстрелов казался Дафану таким слабым, что было даже странно.

Увы, это не защищало от вреда, который могли причинить выстрелы.

Они все еще плохо целились, но за долю секунды до того, как случилось страшное, Дафан осознал, что если прицельные выстрелы точно пройдут мимо, то неприцельные все же имеют шанс попасть. Потом вдруг наступил странный момент, когда Дафану показалось, что он слышит еще какой-то звук, выделяющийся даже на фоне грохоты стрельбы – и куда более страшный – но он не успел даже задуматься, что это может быть, и, возможно, что это не просто очередная иллюзия.

В его коня попали, и Дафан больше не мог думать ни о чем другом.

Если бы лошадь была ранена в плечо или в голову, она бы упала сразу, и Дафан, кувыркаясь, полетел бы на землю, как те солдаты из перевернувшегося грузовика. Хотя рана, нанесенная животному, была не менее смертельной, попадание пришлось ближе к ее хвосту, похожему на крысиный. Вместо того чтобы перекувырнуться, лошадь словно поскользнулась, ее задние ноги были парализованы, тогда как передние упорно, но тщетно, пытались поднять ее тело с земли.

Внезапная остановка была для Дафана очень резкой, и падение лошади – весьма болезненным, но даже изо всех сил пытаясь не быть подброшенным в воздух, он понимал, что удача все еще на его стороне. Он мог спрыгнуть и откатиться в сторону, и если он только сможет контролировать падение достаточно удачно, чтобы избежать переломов, он будет способен продолжать сражаться – сражаться было ключевым словом, хотя сейчас он был лишен защиты какой-либо магии.

Он спрыгнул и перекатился.

Земля оказалась лучше, чем могла бы быть: твердая, но не слишком. И его мускулы, и его нервы были сотрясены падением, но в конце концов Дафан оказался на земле, лежа на боку и не сломав ни одной конечности. Он даже не запыхался, и сохранил достаточную ясность ума, чтобы оглядеться и посмотреть, где он оказался, и где были враги, прежде чем пытаться встать.

Возможно, умная лошадь намеренно направлялась сюда, а возможно, это была лишь случайность, но Дафан к своей радости обнаружил, что оказался немногим более чем в десяти ярдах от перевернувшегося грузовика, и что корпус машины теперь защищает его от выстрелов.

Менее чем в дюжине футов от него был вооруженный солдат: живой солдат, который смотрел на Дафана и пытался поднять винтовку, чтобы прицелиться. Но у него была сломана рука и нога после неудачного падения, и он не мог поднять оружие одной рукой, как ни пытался.

Дафан бросился вперед и выхватил винтовку из руки солдата – и ударил прикладом его по голове.

«Это за Хойюма!», подумал он.

Мозг Дафана сам произвел расчеты, по которым ему предстояло отомстить еще за сто тридцать жителей деревни, но боль в его сердце не хотела знать никаких расчетов. Его мать, вероятно, уже была в числе убитых, и он знал, что эти солдаты отняли у него все, что он знал и любил. Даже Гицилла была потеряна для него – теперь она принадлежала Нимиану – и боль в его сердце говорила ему, что он абсолютно одинок.

Это боль в его сердце, а не расчеты в мозгу, заставила его развернуть винтовку и броситься в канаву, выглядывая из-за перевернутого грузовика в поисках целей.

Второй грузовик находился менее чем в тридцати ярдах, и он был полон целей.

Дафан даже не вспомнил, что он никогда в жизни не стрелял из винтовки и просто не знает, как это делается. Не остановился он и тогда, когда ощутил, как отдача от первого выстрела ударила в его плечо, еще более болезненно, чем удар от падения с лошади.

Он почувствовал, как ружье выстрелило, но не услышал звук выстрела.

Он стрелял снова и снова – и когда кончились патроны, он заполз за перевернутый грузовик, намереваясь найти новую винтовку, если не догадается, как перезарядить эту.

Он нашел новую винтовку и, находясь в укрытии за грузовиком, продолжил стрелять.

Солдаты с второго грузовика поднялись в атаку, решив, что у него кончились боеприпасы, но они атаковали не в том направлении. Дафан подстрелил двоих, прежде чем они поняли свою ошибку.

Потом появились зверолюди.

Отставшая свита Гавалона бросилась в атаку по полю, как стадо быков, с ревом таким громким, что Дафан и не думал, что такое возможно – достаточно громким, чтобы пробиться сквозь его глухоту, чего не могли даже выстрелы. Хотя рев зверолюдей в ушах Дафана звучал приглушенно, он все равно был ужасным, не человеческим и не звериным, а тем и другим одновременно – всем одновременно, сливаясь в вой такой пронзительной силы, что, казалось, он мог рвать на части.

Дафан тоже взвыл.

Хотя его крик ярости и триумфа был слабым по сравнению с воем зверолюдей, и неслышным даже для него, он тоже добавил свою силу к общему шуму.

Дафан ощутил себя одним целым со зверолюдьми, разделяя их мощь и решимость.

Он выскочил на открытое пространство, чтобы присоединиться к общему бою, теперь выбирая цели с осторожностью, иначе он мог подстрелить союзника вместо врага.

Он был уверен, что убил как минимум еще одного противника, прежде чем в него самого попали – и когда он упал, чувствуя, как поток горячей крови льется, словно водопад, по его лбу, заливая глаза, то не ощутил ничего кроме изумления: ни боли, ни скорби, ни сожаления.

«Почему?» думал он, пока чувства постепенно покидали его, «Ведь я думал, что я непобедим! В самом деле!»

Глава 18

Когда Гицилла увидела, как грузовики разделились на две группы – две машины начали преследовать Дафана и раба-колдуна, а остальные четыре продолжали двигаться к ферме – ее первой мыслью был всплеск надежды, что скакун Дафана сможет вынести его за пределы дальности выстрелов. Она не сомневалась, что Гавалон способен защитить себя и всех, кто остался с ним, хотя на первый взгляд, у колдуна не было никакого оружия, способного справиться с надвигающейся угрозой.

Даже сам Гавалон показался ей на секунду слегка испуганным – пока она не поняла, что на самом деле он сильно раздражен.

– Я надеялся сохранить рог для настоящего боя, – сказал он Малдайаку, – но взрыв, достаточный, чтобы покончить с этими глупцами, не должен слишком истощить его энергию. Защити уши – как бы хорошо ни нацелил я оружие, на таком расстоянии обязательно будет утечка. Ты должна поступить так же, дитя, независимо от того, насколько Сатораэль усилил тебя. Твои уши выросли, но их все равно лучше защитить чем-то магическим. Дай ей лоскут с твоей куртки, Малдайак.

Гавалон, казалось, не спешил, говоря все это, но Малдайак проявил очевидную поспешность, оторвав полоски ярко-желтой ткани со своей разукрашенной куртки и несколько неохотно передав две из них Гицилле, прежде чем заткнуть уши самому.

Гицилла поступила так же, а Гавалон взял рог, висевший на его поясе справа, с другой стороны от тяжелого меча.

Гицилла слышала, что рога локсодонтов иногда используются для подачи звуковых сигналов, когда затруднительно использовать сигнальные костры, но единственные духовые инструменты, которые она знала, были сделаны из маленьких рогов газелей и звучали нежно и мелодично. Рог Гавалона с виду был не очень большим, и не таким изогнутым, как рог старого барана, но он был затейливо разукрашен вырезанными узорами и эмалью красного, желтого и синего цветов.

Когда грузовики остановились и солдаты, высадившись из них, бросились в атаку, в окна дома начали влетать пули, заставив Гициллу и Малдайака пригнуться. Но почти сразу же огонь стал беспорядочным.

Выглянув в окно, Гицилла увидела, что местные растения, окружавшие ферму в таких количествах, оказались не таким легким препятствием, как думали солдаты. Лишь немногие растения успели вырасти до высоты человека, но большинство было высотой по пояс, а еще больше было ползучих растений длиной шесть-восемь футов, вьющихся по земле. Как только солдаты зашли за остатки изгороди того, что когда-то было огородом фермера, они оказались атакованы.

Когда пурпурные и розовые стебли и лианы начали вцепляться в ноги атакующих солдат, тем пришлось отбиваться. Четверо солдат, которые несли огнеметы – вероятно, для того, чтобы залить огнем комнаты дома и заставить его обитателей выскочить наружу – немедленно привели свое оружие в действие, но им пришлось быть предельно осторожными, чтобы не сжечь себя или своих товарищей. Противник был в непосредственной близости, и бой шел на слишком ближней дистанции, чтобы применять огнесмесь без особой осторожности.

Секунду или две растения, казалось, сами поглощали пламя, словно горящая жидкость была питательным удобрением – и когда растения все же начали гореть, больше всего пострадали те, что не были активно вовлечены в бой.

Солдатам с винтовками пришлось прекратить огонь и освободить руки, чтобы взяться за ножи. Извлеченные из ножен клинки, применяемые с явным мастерством, успешно рубили ветви и лианы – но отрубленные растения продолжали вцепляться в своих жертв, извиваясь и сжимаясь изо всех сил.

Но без опоры отрубленные ветви, увы, мало что могли, хотя те, у которых были шипы, врезались достаточно глубоко, чтобы вонзиться в кожу под формой, а некоторые другие растения выделяли едкий сок. Трое или четверо атакующих взвыли от боли – но никто из них не упал, а в их крике звучало ярости не меньше, чем страдания.

Видя, что у солдат возникли такие трудности при попытке подойти к дому, Гицилла осмелела достаточно, чтобы поднять голову, но пожалела о своей поспешности, когда открыли огонь большие пушки в кузовах грузовиков.

Наводчики целились высоко, чтобы не попасть в своих, поэтому не было опасности прямого попадания, но снаряды пробивали зияющие дыры в каменных стенах и раскалывали балки, поддерживавшие крышу. Дом был построен прочно, но все же не был рассчитан на то, чтобы противостоять такой разрушительной силе. Потолок сразу же начал рушиться, и на плечи Гициллы посыпались обломки.

Она присела, закрыв руками голову, чтобы защитить череп. Это было удачно, потому что из такого положения легче было закрыть руками уже заткнутые уши, когда Гавалон ответил на вражеский огонь.

Колдун всего лишь протрубил в рог – но этот рог был заряжен энергией, по-своему куда более мощной, чем вражеские пушки.

Гицилла не смогла бы описать звук, издаваемый рогом, в музыкальных терминах. Она не могла сказать, был он высоким или низким, больше похож на звук трубы или свирели. Если бы ей потребовалось описать, на что это похоже, она могла бы сравнить это только с болью, но даже тогда она не сказала бы определенно, на какую боль это похоже. Возможно, это лишь потому, что у нее просто еще не было достаточно опыта в испытании боли, но ей казалось, что эта боль куда чище, чем все, что могли бы причинить пылающий огонь, вонзившаяся стрела, жестокая головная боль или разрубающий кости клинок.

Имперские солдаты, вероятно, куда больше разбирались в боли, чем Гицилла, но она сомневалась, что и они смогли бы описать это лучше.

Хотя здание продолжало рушиться, Гицилла снова подняла голову, как только убедилась, что артиллеристы на грузовиках прекратили огонь. Она сразу же увидела, что попытка растений задержать атаку была вполне успешной, невзирая на неравенство сил. Ни один солдат не дошел до стены дома, и теперь, очевидно, уже не дойдет. Все солдаты, кроме двоих, ворвавшиеся на ферму, рухнули на землю – или, как минимум, на колени.

Большинство атакующих побросали свое оружие – и ножи, и винтовки – чтобы зажать руками уши, но эта предосторожность оказалась абсолютно тщетной. Нескольких солдат охватили страшные судороги, которые, казалось, вот-вот разорвут их на части. У других лилась пена изо рта, окрашиваясь красным от крови из прокушенных языков.

Стрелки на грузовиках пострадали не так сильно, а их водители еще меньше, благодаря защищавшим их кабинам – но двое солдат на самом дальнем из четырех грузовиков, казалось, остались последними, кто был способен на сознательные действия. Пока наводчик пытался восстановить равновесие, водитель грузовика дал задний ход и начал отъезжать подальше.

Гицилла почувствовала, что Гавалон схватил ее за руку – и своего раба-колдуна тоже – и толкнул их к окну.

– Наружу! Наружу! – закричал он.

Только сейчас Гицилла ощутила, что рог почти парализовал ее и Малдайака – и из-за этой внезапной слабости они оказались в очень опасном положении, потому что дом продолжал рушиться.

Она знала, что должна помочь Гавалону, и, приложив огромные усилия, попыталась заставить свои конечности повиноваться. Если бы ее руки и ноги были такими же худыми и слабыми, как еще пару дней назад, ей было бы трудно выбраться через окно, но сейчас ее конечности были длиннее, и обладали силой, которую ей еще не приходилось испытывать. Она схватилась за подоконник и одним прыжком выскочила в узкое окно, более ловко, чем вообще могла предполагать.

Гавалон рассчитывал, что Малдайак последует за ней. Колдун уже отдавал своему рабу дальнейшие приказания, веля сесть на коня и преследовать грузовик – но эти приказы были бесполезны, потому что Малдайак оказался далеко не таким проворным, как Гицилла. Он попытался выскочить, но явно не мог так же хорошо координировать свои движения, и каким-то образом застрял в окне.

Остатки крыши окончательно обвалились.

Потом рухнула стена, похоронив под собой Малдайака.

Гавалон все еще оставался в доме.

Гицилле пришлось отпрыгнуть, чтобы не попасть под обрушившуюся стену, и прыжок отнес ее на целый десяток футов. Она приземлилась рядом с одним из выведенных из строя солдат, который все еще бился, пытаясь стряхнуть с себя обвивавшие его растения. Гицилла подобрала оброненный им нож – острый клинок более двух футов длиной – и перерезала ему горло.

Он продолжал биться, но уже не мог причинить вреда. Растения жадно пили его кровь.

Гицилла больше не смотрела на него, глядя на то место, где Гавалон Великий исчез под грудой развалин.

Простой смертный, вероятно, был бы убит, или, по крайней мере, лишился бы сознания, но Гавалон не был простым смертным. Он поднялся из руин, расшвыряв кирпичи и куски цемента во все стороны, больше разозленный, чем испуганный – но не утратив свою способность к холодному расчету, и не забыв, что он находится посреди боя.

Его первым побуждением, как показалось Гицилле, было вытащить Малдайака из развалин, чтобы раб смог выполнить его приказ, но Гавалону понадобилась лишь пара секунд, чтобы понять, что Малдайак оказался в куда худшем положении, чем он сам.

Раб-колдун был жив, но сломал как минимум одну ногу и одну руку. Он был бесполезен.

Взгляд Гавалона вопросительно остановился на Гицилле.

– Я догоню их! – сказала она, когда поняла, чего он ждет. – Я убью их!

Она была изумлена собственными словами. Как она могла исполнить свое обещание?

Гавалон сразу же согласно кивнул, казалось, нисколько не сомневаясь в ее способности догнать грузовик и убить его пассажиров.

– Тот, который на открытой платформе в кузове, не будет слишком опасен, – сказал он. – Но другой может… Будь осторожна, прошу тебя. Иди! Иди!

Гицилла повернулась. Не задавая себе вопросов о необходимости стоявшей перед ней задачи или ее выполнимости, она побежала – и только перейдя на бег, поняла, что Гавалон, должно быть, знал о ее новых способностях лучше, чем она сама. Она оглянулась – не столько чтобы увидеть, что делает Гавалон, сколько чтобы узнать, что стало с Дафаном.

Ее сердце дрогнуло, когда она увидела, что лошадь Дафана лежит на земле, но потом она заметила, что Дафан на ногах и вооружен трофейным ружьем. Как и она, он сражался с врагом. Он совсем не вырос с тех пор, как Нимиан коснулся его, и, казалось, никак не изменился, но все же в бою оказался на высоте.

«Он герой!», подумала Гицилла. «Даже самый обычный мальчик вроде него может стать героем в час беды!»

Она заметила Гавалона, но лишь на секунду. Колдун бежал к Дафану, вероятно, чтобы помочь.

Вдруг она услышала странный шум, который смог пробиться не только через затычки из магической ткани в ее ушах, но и через оглушение после звука рога Гавалона.

Это был жуткий, пугающий звук, и она почувствовала, что при других обстоятельствах у нее бы кровь застыла в жилах, но ей пришлось повернуть голову обратно, чтобы не споткнуться, и она помчалась по дороге быстрее, чем может бежать любой человек.

«Но я больше не человек», напомнила она себе. «Меня коснулось существо, которым стал Нимиан. Меня коснулся Повелитель Перемен, более могущественный, чем любой другой, и что-то во мне ответило на это прикосновение. Теперь я больше, чем просто человек. Я горю быстрее и ярче, чем если бы я стала просто Сновидицей Мудрости».

Двигаясь ровным, расчетливым бегом, она заметила, что грузовик больше не удаляется от нее. Хотя водитель воспользовался возможностью развернуть машину, и теперь грузовик ехал вперед, а не задним ходом, он двигался не быстрее, чем Гицилла.

Гицилла, которой самой приходилось сидеть на месте водителя – хотя и в очень странном состоянии разума – знала, что водитель грузовика может видеть ее в зеркале заднего вида, установленном в центре кабины над его головой. То есть, он знает, что его преследуют.

Возможно, это не пугало его, потому что внешне Гицилла по-прежнему выглядела как юная девушка, хотя и стала выше ростом – а возможно, напротив, это его пугало, потому что обычная девушка не смогла бы угнаться за грузовиком без помощи магии.

Солдат в кузове грузовика тоже видел ее – и она видела его вполне четко. Он свалился, попав под звуковой удар рога Гавалона, но если у него и были судороги, то они уже прошли. Из его рта больше не текла кровь и пена, и он выглядел так, словно уже мог подняться, если соберется с силами. Гицилла не сомневалась, что со временем он соберется с силами, но пока ему это не удавалось. Он не мог подняться на колени или сесть, хотя у него была опора в виде лафета пушки.

Его глаза неотрывно смотрели на того, кто преследовал грузовик, и в них был виден ужас.