Текст книги "Силы Хаоса: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

Глава 13

Оказалось, что дым, который видели Дафан и Гицилла, не был дымом сигнального костра. Он шел из трубы небольшого дома, стоявшего посреди квадратного участка обработанных полей, похожих на лоскутное одеяло. Дом и поля так долго не было видно потому, что они располагались в узкой долине.

На двух полях росло зерно, еще на двух чечевица, на остальных картофель, но зерно было уже убрано и почти весь картофель выкопан. Даже плетеный курятник за домом был пуст. Дафан предположил, что птиц забрали квартирмейстеры армии Гавалона. Если так, армия должна быть недалеко.

Семья фермера, вероятно, укрылась в Эльвеноре – если ближайшим городом отсюда был Эльвенор. Если на этой равнине должны были сразиться две армии, фермер, видимо, рассудил, что лучше не оставаться в доме, который могла занять любая из сторон, чтобы укрыться от обстрела.

С точки зрения же Дафана возможность найти хотя бы временное убежище выглядела очень привлекательно, потому что он почти не спал всю предыдущую ночь, а путь пешком, которым они шли с самого утра, окончательно истощил его силы. Гицилла, казалось, нуждалась в отдыхе еще больше, чем он, и Дафан боялся, что она может в любой момент снова впасть в транс. Нимиан, сильно задерживавший их, потому что он пользовался любой возможностью, чтобы утолить свой ненасытный аппетит, выглядел куда более сильным и бодрым, чем они, но и он начал проявлять признаки усталости.

Дафан подумал, что хотя Нимиан и выглядел бодрым и бдительным, возможно, он следил не только – и даже не столько – за тем, что происходило непосредственно поблизости. Его внимание, казалось, привлекали другие вещи, чья природа находилась за пределами понимания Дафана.

Когда они тщательно обыскали маленький дом и пристройки, не столько для того, чтобы убедиться, что там никто не прячется, сколько надеясь пополнить свои запасы, Дафан и Гицилла уселись у очага, в котором догорали угли, оставшиеся с ночи, и основательно поели.

Нимиан тоже поел, хотя продовольствие имперских солдат явно было ему куда меньше по вкусу, чем разнообразные представители местной фауны, которых он ловил и поедал с самого рассвета.

– Как же мы найдем Гавалона? – спросил Дафан.

Гицилла ответила не сразу; после еды ей хотелось спать еще сильнее.

– Я не знаю, – слабым голосом произнесла она.

– Единственное, что я могу придумать, – сказал Дафан, совсем не удовлетворенный этим ответом, – попытаться найти следы повозок, которые увезли зерно и картофель. Они, наверное, тяжело нагружены, и найти их следы будет не так трудно. Или мы можем просто идти по дороге, пока не дойдем до другой деревни.

– Здорово, – откликнулась Гицилла.

Дафан раздраженно повернулся к Нимиану.

– А ты что думаешь? – спросил он, не слишком ожидая какого-то разумного ответа.

Нимиан уставился на него пристальным пугающим взглядом, но, по крайней мере, казалось, что он обдумывает вопрос со всей надлежащей серьезностью.

Дафан заметил, что трофейная имперская форма на Нимиане уже трещит по швам, и сомневался, что она продержится еще хоть час прежде чем разорвется. Теперь никто не мог назвать Нимиана тощим; его мускулам позавидовал бы даже кузнец.

– Я здесь останусь, – наконец сказал Нимиан, – с нею. Ты иди. Увидишь Гавалона. Будут жертвы. А я сюда доставлю корабли.

Слово «жертвы» звучало зловеще. Но больше всего Дафана удивило последнее слово.

– Корабли? – спросил он. – Мы же за сотни миль от моря. Как ты сможешь привести сюда корабли?

– Ты Гавалона приведешь, – нетерпеливо повторил Нимиан, – а я доставлю корабли.

– Ты имеешь в виду звездные корабли? – спросила Гицилла, которую, очевидно, посетило некое озарение. – Как те, на которых сюда прилетели люди Империума двести лет назад.

– Ты убедишь волшебников прийти, – сказал Нимиан, глядя на Дафана своими неповторимыми черными глазами. – И будут жертвы. Я ухожу искать еду. Потом лишь корабли.

– Я не хочу оставлять Гициллу, – возразил Дафан, думая, насколько далеко он может зайти со своим упрямством, принимая во внимание, что он говорит с существом, постепенно превращающимся в великана – или в нечто куда более странное и худшее.

– Здесь безопасно, – ответил Нимиан, – больше чем где-либо. Она нужна мне здесь, и знает это. Она есть я. Ты тоже. Ты пойдешь.

– Гицилла должна была стать Сновидцем Мудрости, – упрямо настаивал Дафан, – но она еще очень молода. Она была лишь ученицей, и еще ничего не знает.

Он с тревогой осознал, что не имеет ни малейшего представления о том, что может знать Гицилла, или как она может это знать.

– Ей нужна помощь, – согласно кивнул мальчик, который больше не был мальчиком. – Нужен отдых. Останется со мною. Ты пойдешь.

Дафана это не убедило. Разве ему не нужен отдых так же, как Гицилле, а может и больше? И как кто-то может быть в безопасности рядом с тем, во что превращается Нимиан? Это же существо, которое считает, что не имеет значения, когда умирать, важно лишь как умирать – существо, считающее, что когда пришло время гореть, надо гореть.

Патер Салтана однажды сказал Дафану, что вся жизнь подобна огню, и пища действительно является топливом, дающим энергию, медленно сгорая. Быть человеком, сказал он, значит гореть медленно и ровно, но быть чем-то большим, нежели просто человек – быть таким как колдуны и Сновидцы Мудрости – значит гореть ярко.

Дафан не знал о колдунах ничего, за исключением того, что слышал в сказках, но у него возникла пугающая догадка, что когда Нимиан говорил о том, что надо гореть, он думал о таком огне, который мог соперничать с солнцем, пусть хоть и на мгновение.

Дафан не хотел, чтобы Гицилла сгорела так. Он не хотел даже, чтобы она находилась с чем-то – или кем-то – кто будет гореть так ярко. Он хотел, чтобы Гицилла была в безопасности, чтобы ее жизнь горела медленно и ровно, не подвергаясь риску ради того, чтобы сгореть ярко. Он любил ее, и не мог перестать любить просто потому, что она становилась все более странной, и все чаще не была собой. Он верил, что мог бы любить ее, если бы только мир мог вернуться к прежней жизни.

Если бы только…

– Иди, Дафан, – сказала Гицилла, вдруг открыв глаза. – Делай, что говорит Нимиан. Так будет лучше всего.

Дафан подумал, действительно ли это говорит Гицилла, или ею управляет кто-то другой – что-то другое? Это была пугающая мысль, но он уже так привык бояться, что было трудно помыслить о чем-то настолько пугающем, чтобы усилить тот ужас, который он и так уже испытывал.

– Я не знаю, куда идти, – тихо возразил Дафан. – Мне нужно, чтобы ты пошла со мной.

– Я дам тебе проводника, – сказал Нимиан.

Он вырвал из своей головы один волос. Потом он дважды обернул волос вокруг мизинца левой руки и с помощью зубов крепко завязал. Дафан заметил, что ногти Нимиана стали длиннее, толще и темнее, словно когти.

Когда узел был завязан, Нимиан-монстр – как уже начал о нем думать Дафан – взял мизинец двумя пальцами правой руки, и небрежно оторвал его.

Из раны не текла кровь.

Нимиан взялся за свободный конец волоса и поднял болтавшийся на нем оторванный палец. Палец повернулся влево, потом вправо, несколько мгновений качаясь, прежде чем застыть неподвижно.

– Туда иди, – мягко сказал монстр, – увидишь Гавалона. И приведи волшебников скорее. Спеши же. Будут жертвы.

– Что за жертвы? – спросил Дафан, хотя что-то внутри него пыталось сказать, что он не захочет этого знать. Он не мог заставить себя протянуть руку и взять протянутый ему страшный талисман.

– Когда пора гореть, – ответил Нимиан, – то мы горим.

– Возьми палец, Дафан, – отрешенно произнесла Гицилла. – Покажи его Гавалону. Он поймет, что это значит. Он будет знать, что делать.

– Я не уверен… – начал Дафан.

– Ты и не должен быть уверен, – резко ответила Гицилла. – Ты просто должен сделать это. Ради меня. Ради деревни. Ради нашего мира.

– Я не хочу оставлять тебя.

– Лишь случай свел нас вместе в первый раз, – сказала она. – Я должна остаться здесь, чтобы сыграть свою роль. Ради тебя. Ради деревни. Ради нашего мира. Ради бога Гульзакандры.

– Ты не в безопасности рядом с ним, – настаивал Дафан. – Чем бы он ни был, рядом с ним опасно.

– Нет безопасности, – ответила Гицилла. – Лишь война – лишь игра.

– Это не игра, – возразил Дафан. – Это жизнь и смерть. Особенно смерть.

– Иди, – сказала она. – Делай то, что должен. Ради нас. Я – это он, а он – это ты. Ради всех нас. Ради меня.

На этот раз, как заметил Дафан, она не стала упоминать деревню и мир – и бога Гульзакандры, которого иногда называли Изменяющим Пути, а иногда – Божественным Комбинатором. Хитрая уловка: Дафан не был уверен, что он готов сделать ради деревни, мира или даже бога, которому поклонялся с рождения, но точно знал, что он готов сделать ради Гициллы.

Все что угодно.

Дафан робко взял оторванный палец, который Нимиан все еще протягивал ему, и обернул свободный конец волоса вокруг своего указательного пальца правой руки, так что потемневший коготь оторванного мизинца мог поворачиваться в любом направлении. Потом он взял открытую канистру с водой и сделал большой глоток, после чего закрыл канистру и поставил на место.

– Далеко придется идти? – спросил он.

– Я не знаю, – сказала Гицилла. – Отдыхай, когда почувствуешь необходимость – десять минут отдыха на каждый час пути, но не спи. Продолжай идти. Времени мало.

Теперь Дафан окончательно был убежден, что, хотя эти слова произносили уста Гициллы, их подсказывал другой разум – возможно, как бы парадоксально это ни казалось, тот же разум, который не мог заставить речевой аппарат Нимиана говорить нормально.

Дафан посмотрел на Нимиана, но тот сказал лишь:

– Очень голоден. Нужна еда.

Дафан не хотел думать, что это может значить, но когда он, наконец, вышел из дома, то понял.

Семейство птиц моу – возможно, тех же самых, которых он видел убегавшими, когда выходил из красно-черного леса – бежало к ферме. Они не умели летать, но взрослые птицы были выше любого человека, и их туловища были очень толстыми. Дафан пытался не думать о том, как Нимиан будет сворачивать им шеи и рвать на куски, пожирая одну птицу за другой – вместе с перьями, когтями и всем остальным.

Трофейная форма неминуемо разорвется, не выдержав роста его тела, но Дафан думал, что одежда будет не слишком нужна Нимиану, когда его руки и ноги, последовав примеру ушей, начнут изменяться, приобретая окончательный вид. Он вспомнил узор на обнаженном теле Нимиана, когда впервые увидел его, и понял, что должно быть, это не просто узор, а что-то вроде чертежа, который ткачи и портные иногда чертили на песке, пытаясь придать форму своим мыслям.

К дому бежали не только птицы, туда направлялись рептилии и мегаскарабеи. Очевидно, Нимиан пока еще не был настолько голодным, чтобы съесть локсодонта, но это «пока еще» как-то не очень утешало Дафана.

Несколько рептилий проползли мимо него, но ни одна из змей не зашипела на него и не попыталась укусить. Похоже, палец Нимиана мог не только указывать путь; возможно, он обладал и защитной силой.

Дафан поступил в точности так, как было сказано. Было определенное утешение в той целеустремленности, которую дало ему повиновение. Не имело значения, насколько он был напуган, или что могло ожидать его в конце пути, лучше выполнять полученные приказы, чем вообще не знать, что делать.

Пройдя около часа – сколько точно времени прошло, он не мог узнать – Дафан остановился, чтобы несколько минут передохнуть. Выпив воды и отдохнув, сидя на гигантском грибе, он пошел дальше.

Он шел дальше и дальше, хотя его ноги болели от усталости. Двигаясь, он не чувствовал сонливости, поэтому продолжал идти, не останавливаясь. Его сознание становилось все более вялым, а мысли стали как будто вязкими – но его чувства не притупились, и он ощущал странное возбуждение. Он потерял счет времени, шагая по этой чуждой и странной местности, но было что-то глубоко внутри него, что, казалось, радовалось этому движению.

Солнце уже начало склоняться к закату, когда Дафан наткнулся на зверолюдей.

Он в это время шел по лесу: не такому странному, как лес из огромных красно-черных початков, в котором остановился грузовик, но все же необычному. Некоторые из деревьев были похожи на завезенные на планету людьми, но большинство были покрыты сияющими чешуйками, из-за чего их стволы и ветви казались скорее металлическими, чем деревянными, а их плоды были похожи на медальоны.

Дафан почувствовал запах зверолюдей еще до того, как увидел их, но он не знал, что значит это зловоние, и осознал, насколько оно сильно, лишь когда увидел, от кого оно исходит.

Дафан сначала застыл от ужаса, но ужас, казалось, потерял свою значимость, и он почувствовал странную ясность разума и некую машинальность. Оторванный палец Нимиана все еще висел на волоске, но Дафана охватило парадоксальное чувство, что это не палец привязан к нему, а он, Дафан, привязан к пальцу, лишь следуя туда, куда он покажет, не в силах сделать чего-то иного.

При других обстоятельствах он был бы убежден, что чудовищные зверолюди сейчас набросятся на него, разорвут на куски и съедят, но с пальцем Нимиана Дафан чувствовал себя так, словно это он, а не зверолюди, был здесь настоящим чудовищем, и что это им, а не ему, больше угрожает опасность быть разорванными и съеденными.

Всего там было шесть зверолюдей – трое с головами, вероятно, каких-то уродливых коров, один с головой ястреба, у еще одного голова была больше похожа на свиную, и один с лицом некоей чудовищной карикатуры на обезьяну. Все они были покрыты лохматой шерстью, кроме свиноподобного, а их ноги были похожи на медвежьи, кроме двоих с ногами как у птиц моу. Они были вооружены разнообразными топорами и копьями, хотя любой из них вполне был способен разорвать Дафана на куски голыми руками – или лапами, в случае тех, у которых не было рук как таковых. Они сидели или лежали на земле, но когда они заметили Дафана, то все вскочили на ноги и преградили ему путь.

В любой другой день его жизни такая встреча заставила бы Дафана упасть в обморок от ужаса или бежать со всех ног, надеясь не потерять контроль над кишечником. Сейчас же он просто остановился и поднял правую руку, чтобы показать страшный талисман, висевший на его указательном пальце.

– Я ищу Гавалона Великого, – сказал он. – У меня сообщение для него.

Зверолюди посмотрели на него, их разнообразные глаза моргали, пока они его оценивали. Дафан еще немного поднял руку, пытаясь привлечь их внимание к своему необычному компасу. Их внимание было должным образом привлечено.

Они рычали, не спеша переговариваясь друг с другом, но ближе не подходили.

– Гавалон, – повторил Дафан, подумав, что они, вероятно, куда глупее обычного человека. – Вы знаете Гавалона? Можете отвести меня к нему? Не беспокойтесь, если не сможете – я найду дорогу. Все, что вам нужно сделать – позволить мне пройти. Пропустите меня?

Зверолюди не отвечали и не двигались.

Дафан неохотно осознал, что ему придется идти прямо на них и пройти сквозь их неровный строй. Зловоние казалось просто ошеломляющим, и мысль о том, чтобы подойти на расстояние протянутой руки к таким чудовищам, выглядела крайне непривлекательно, но Дафан знал, что он должен делать, и знал, что должен это сделать.

Осторожно он сделал шаг – и, осознавая, какая ответственность на него возложена, смело пошел вперед. Он вытянул правую руку, чтобы чудовищный палец висел как можно дальше от него, и принял решение пройти между быкоголовым чудовищем с топором и обезьяноподобной тварью, вооруженной копьем.

Зверолюди не двигались до последнего момента, но посторонились достаточно, чтобы он прошел, не прикоснувшись ни к кому из них. Их близость была отвратительна, но сам факт того, что он смог преодолеть этот страх, вызывал странную радость. Как только Дафан прошел мимо зверолюдей, все еще находясь на расстоянии удара копьем, он почувствовал, как его сердце радостно затрепетало.

«Я – храбрый человек», подумал он, наслаждаясь осознанием этого. «Я – настоящий мужчина, и я смел».

Уже не в первый раз он думал о себе как о взрослом – и давно уже – но в первый раз у него было основание назвать себя храбрым человеком. Он не проявил смелости ни в колючем лесу, ни у пруда, ни на ферме, но прошел мимо зверолюдей с несгибаемой смелостью в душе.

«Я на войне», подумал он, «нравится мне это или нет. Теперь я боец и должен делать все, что могу, чтобы приблизить нашу победу. Ради моей деревни. Ради нашего мира. Ради… славы».

На другой стороне леса он увидел окраину лагеря армии Гавалона: мириады палаток и повозок, многочисленные разноцветные знамена, лениво развевающиеся на ветру. Были и другие часовые, мимо которых надо было пройти, но никого настолько устрашающего, как те зверолюди, которых он встретил в первый раз, и вскоре он нашел нормальных людей, способных говорить, которые не только поняли имя Гавалона Великого, но и были способны ответить на его вопросы.

– Кто послал тебя? – спросил один высокий человек. Это был первый воин Гульзакандры, у которого Дафан увидел ружье: элегантную винтовку с блестящим стволом.

– Нимиан, – ответил Дафан. – По крайней мере, он сказал, так его звали, пока он не начал превращаться во что-то другое.

Человек подозрительно прищурился, но он был просто бойцом, а не Сновидцем Мудрости. Очевидно, он почти ничего не знал о том, кем был Нимиан, не говоря уже о том, кем он стал.

– Мы – девушка по имени Гицилла и я – попали в плен к имперцам прошлой ночью, у пруда далеко к востоку отсюда, – объяснил Дафан. – Мы убежали из деревни, когда пришли имперские солдаты. Мы пытались добраться до Эльвенора, но они догнали нас на грузовиках. Кажется, Нимиан убил их всех, но точно не знаю. Мы захватили грузовик и уехали оттуда.

Стрелок, кажется, понял сказанное. Его глаза снова удивленно расширились.

– Грузовики? Имперские солдаты? Пойдем со мной, ты должен рассказать командирам, где они, сколько их и какое у них оружие. Мы предполагали, что они еще далеко к северу отсюда, и не ожидали, что они уже менее чем в дне пути к востоку.

– Сейчас их там уже нет, – сказал Дафан. – Если кто-то из них и остался в живых, едва ли их больше десятка.

Если стрелок и поверил ему, то это не уменьшило его тревоги. Он повел Дафана в лагерь, к палатке, над которой развевалось самое необычное знамя из всех: огромный глаз, исторгавший поток пламени убийственной мощи. Дафан вдруг понял, что видел его раньше, во сне. Неужели это значит, что он теперь тоже Сновидец Мудрости? Он просто не мог поверить в это, и сказал себе, что, вероятно, видел что-то подобное, когда был еще слишком маленьким, чтобы помнить.

В палатке Дафан в первый раз увидел Гавалона Великого. Он сразу заметил великого колдуна в толпе приближенных, окружавших его; никогда еще Дафан не видел кого-то настолько жутко уродливого, с такими чудовищными глазами.

Дафан наблюдал, как стрелок, запинаясь, рассказал о нем, и Гавалон небрежно махнул огромной рукой, словно показывая, что эти новости для него уже не новости. Потом волшебник обернулся, устремив взор своих устрашающих глаз на Дафана. Когда Гавалон подошел к нему, Дафан храбро выпрямился в полный рост, показав оторванный палец, который привел его сюда.

Как только Гавалон увидел, что держит в руке Дафан, на лице колдуна появилась широкая улыбка, обнажившая два ряда огромных острых желтых зубов.

– Где он? – спросил Гавалон. – Мы должны найти его. Нельзя терять время. Фульбра наступает очень быстро, а у нас недостаточно оружия, чтобы остановить его. Нимиан в порядке? Где он?

– Он хотел, чтобы вы пришли к нему, – сказал Дафан, переводя дыхание. – Он сказал, привести колдунов, и…

– И что? – спросил Гавалон.

– Он сказал что-то о жертвах, – неохотно договорил Дафан. – Он сказал, что будут жертвы… и что он приведет корабли.

Глава 14

Иерий Фульбра набросил одеяло на голову и плечи и присел в окопе, когда сработали подрывные заряды. Он слегка поморщился, когда большие комья грязи застучали по одеялу, едва не вырвав его из рук. Генерал не должен пачкать свою форму, иначе каким примером он будет для подчиненных? Он хотел быть не только самым храбрым, но и самым аккуратным. В конце концов, он сражался за порядок, против коварных и ужасающих порождений Хаоса – и если эта мысль была способна внушить страх даже в его подготовленный разум, насколько больший страх она могла посеять в умах его менее просвещенных последователей?

Фульбра знал, что его последователи рады участвовать в этом походе, рады пойти в бой, рады выполнять святую работу возлюбленного Императора – как может быть иначе, если ожидание этой радости было так тщательно вбито в них? Но они неминуемо будут чувствовать и тревогу. Если мысли о псайкерах Рагана Баалберита было для них достаточно, чтобы покрыться холодным потом, что же должна вызвать перспектива оказаться на континенте, полном вражеских псайкеров, если позволить этой мысли пустить корни? Они будут произносить молитвы, и выполнять ритуалы, и стрелять из своего оружия со всей механической правильностью, которой смогли от них добиться их сержанты, но каждый раз, когда у них окажется свободная секунда, чтобы подумать, есть опасность, что сомнение, самое коварное оружие из арсенала врага, может вкрасться в их мысли. По крайней мере, до сих пор убивать врагов было легко и приятно. Ничто так не поддерживает боевой дух как хорошая бойня. Хотя разрушать баррикады было не так весело. Это скучная работа, не приносящая особого удовольствия.

Это была уже шестая баррикада, на которую они наткнулись сегодня, но лишь вторая, для разрушения которой потребовались подрывные заряды. Чтобы разрушить остальные, было достаточно болтерных снарядов. Конечно, это была трата ценных боеприпасов, но трата необходимая. Хотя грузовики, на которых двигался авангард Фульбры – даже те, которые везли на своих платформах драгоценные гусеничные танки – теоретически были способны преодолевать пересеченную местность, они двигались гораздо быстрее, если не сходили с того, что в этих варварских краях служило дорогой.

Фульбра отдал грязное одеяло ординарцу и быстро пошел назад, к своей бронемашине, жестом приказав полковникам Гамере и Диамбору следовать за ним. Как и большинство машин в его авангарде, машина Фульбры была местного производства. Четырнадцать танков и шестнадцать других бронемашин были имперскими оригиналами – настоящие «Леман Руссы», «Химеры» и «Саламандры» – но более быстроходных машин за два века после высадки просто не сохранилось, если не считать самолета, который Мелькарт упорно отказывался ему отдать. Даже мотоциклы, которые использовали его разведчики, были изготовлены на заводах Калазендры, хотя их техническая простота означала, что они куда ближе к оригинальным образцам, чем более тяжелые машины.

Командирская машина «Саламандра», которую использовал Фульбра, когда бригада была на марше, была легко бронирована, но более маневренна, чем ее местные аналоги – и гораздо маневреннее той крепости на колесах, в которой должен был укрыться Фульбра, когда начнется серьезное сражение. Учитывая, что противник многократно уступал в огневой мощи, Фульбра решил, что мобильность на данный момент важнее, поэтому тяжелые танки были погружены на прицепы грузовиков, вместо того, чтобы двигаться своим ходом.

Фульбре было очевидно, что полковник Гамера предпочел бы сидеть в безопасности под броней оригинального танка, даже когда в этом не было необходимости, но Гамера слишком ценил свою должность генеральского адъютанта, чтобы возражать – особенно когда Диамбор был готов в любой момент занять его место. Фульбра всегда поддерживал соперничество между старшими офицерами своего штаба – это помогало оттачивать профессионализм и добавляло необходимой дерзости их тактике. Зависть, если ее направить должным образом, могла быть по-своему столь же полезна, как и благочестие. Хороший офицер должен любить Императора, ненавидеть ересь и внимательно следить за продвижением по службе своих соперников.

К несчастью, противник, казалось, тоже знал, что мобильность была важнее всего для авангарда сил вторжения, и эти подонки делали все возможное, чтобы замедлить наступление имперской армии. Отступая, они поджигали поля, жгли деревянные мосты, засыпали валунами узкие каньоны и рассыпали на дорогах шипы, надеясь, что они проткнут колеса имперских машин. В каждой деревне строили баррикады, неважно насколько хлипкие, и если деревня была достаточно большой, за баррикадой на крышах домов прятались снайперы. Только у одного снайпера из трех было ружье, но те, которые использовали луки, были опытными лучниками, и их стрелы, попадая в незащищенную плоть, причиняли почти такой же ущерб, как пули. До сих пор потери его солдат были ничтожны, но время пока было на стороне оборонявшихся. Когда будет одержана окончательная победа, у победителей будет все время мира, чтобы выследить и убить всех оскверненных Хаосом, но пока…

– Новости? – спросил Фульбра у вокс-оператора, как только сел в машину.

– От разведгруппы, направленной из Одиенн, никаких сообщений, сэр, – доложил вокс-связист, когда бронемашина заняла свое обычное место в колонне. – Сама деревня захвачена, но командир пока не получал никаких известий от разведчиков, направленных на поиски полукруглого холма.

– Наверное, это неполадки с оборудованием, – предположил Гамера. – Как их могли всех перебить так быстро, что они даже не успели позвать на помощь?

– Вот это я и хотел бы знать, – проворчал Фульбра. – Не совершайте ошибку, считая, что наши враги беспомощны или неспособны в плане тактики. Они не являются честными бойцами вроде нас – они подлы, нечисты, хитры и коварны. Передайте командиру в Одиенн приказ выяснить, что произошло, и, когда выяснит, немедленно сообщить нам. Еще что-то, капрал?

Вокс-связист помедлил секунду, потом сообщил:

– Произошла попытка убийства Верховного Инквизитора. Неудачная, слава Императору.

– Ожидаемо, – сказал Диамбор. – Туземцы могут находиться за тысячи миль от городов Первого Завоевания, но у культов свои средства связи. Когда здесь начало становиться слишком горячо, следовало ждать вспышки террористической активности в Состенуто. Впрочем, наши с ними справятся – слава Императору Великолепному!

– Думаю, да, – с сомнением произнес Фульбра. У него были свои мысли насчет того, кто мог быть ответственен за покушение на Баалберита, но Фульбра знал, что было бы не слишком мудро озвучивать ее здесь и сейчас. Внезапно он выругался, когда в окно слева ударила стрела, оставив царапину на бронестекле.

Это был совершенно бесполезный выстрел – в конструкции бронемашины лишь несколько квадратных дюймов могли быть уязвимы для снайперов – но он нес определенное символическое значение.

Стрелки в башнях «Химер» впереди открыли огонь, стреляя во всех направлениях, но Фульбра не видел, дают их выстрелы какой-то результат, потому что было слишком много дыма. Дома в этой местности были в основном деревянными, но даже у тех, которые были построены из камня, крыши часто были соломенными, и пожары в полях обычно распространялись и на дома, выжигая их дотла, если ветер дул в том направлении.

– Идиоты, – произнес Гамера. – Они уничтожают свое имущество и средства к существованию лишь ради того, чтобы замедлить нас на пару часов. Если бы они просто пропустили нас и оказали бы небольшую помощь, они сохранили бы всю свою собственность – конечно, под властью нового правительства. Какая им разница, кто правит в Ринтре, или какой там городишка служит им столицей. Разве их правители обращаются с ними лучше, чем мы? Скорее, напротив, куда хуже, ведь они поклоняются злым богам. Деревенщины! У них навоз вместо мозгов.

Фульбра лучше Гамеры знал, что будет с местными жителями, когда завоевание Гульзакандры завершится. Когда за работу возьмутся инквизиторы, туземцев ждет лишь та загробная жизнь, которую позаботились уготовить им их нечестивые боги. Некоторые из них, может быть, и не затронуты скверной, но как можно быть уверенным в этом? Лучше перебить всех этих язычников, и пусть их боги сами с ними разбираются.

Точку в речи Гамеры поставила пуля, срикошетившая от брони. Гамера выругался, и, немного передвинувшись на сиденье, пробормотал молитву.

– Их научили ненавидеть нас с такой яростью, что она переходит все пределы, – сказал Диамбор. – Они не могут понять, что Империум Человечества – единственное, что стоит между силами скверны и господством над всей вселенной. Это тяжело осознать даже нашему народу после стольких лет изоляции.

– Мы все еще часть Империума Человечества, слава Императору, – прорычал Фульбра, вспомнив, почему он назначил своим заместителем Гамеру, хотя Диамбор был явно умнее. – Семь поколений изоляции и необходимость производить оружие и технику своими силами не меняют ничего. Мы верные слуги Императора, и никогда не должны этого забывать. Однажды – возможно, и мы доживем до этого – контакт с флотом будет снова установлен. И когда этот славный день наступит, мы должны иметь право гордо поднять голову и сказать: «Мы делали то, что от нас ожидалось. Мы исполняли свой долг, независимо от того, какие препятствия вставали на нашем пути».

– Это не совсем новости, сэр, но… – нерешительно произнес вокс-оператор.

– Но что? – спросил Фульбра.

– Прошли слухи, что корабли Имперского Флота поблизости, ожидают, пока варп-шторм утихнет достаточно, чтобы можно было высадиться на планету.

– Что значит слухи? – требовательно спросил Фульбра. – Или мы установили с ними связь, или нет. Если это правда, то это самая важная новость за все столетия с момента высадки. Это новость, которая может изменить все.

– Говорят, псайкер как-то установил с ними контакт, сэр, – пояснил вокс-оператор, не в силах сдержать дрожь. – По слухам, корабли слишком далеко, чтобы поддерживать с ними вокс-связь, даже если бы варп-шторм не искажал сигналы. Но техножрецы Мелькарта стараются так же упорно, как и псайкеры Баалберита.

Ответом Фульбры было дипломатичное молчание. Он не потерпел бы техножрецов в своей бронемашине, независимо от того, насколько полезны были их молитвы для поддержки оборудования в работоспособном состоянии, потому что больше всего он ненавидел две вещи: препирательства и неясность приоритетов. Никто не мог обвинить техножрецов в отсутствии дисциплины, но это была не военная дисциплина, и неважно, что могли говорить о единстве цели и действий, все же была очевидная разница между людьми, которые молились, стреляя и умирая, и людьми, которые только молились. Фульбра испытывал к псайкерам не больше симпатии, чем всякий нормальный человек, но он знал, что псайкеры Баалберита куда вероятнее установят телепатический контакт с имперскими кораблями, чем техножрецы Мелькарта смогут послать вокс-сообщение, даже если люди Мелькарта действительно стараются.