Текст книги "Силы Хаоса: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

– В архивы этого корабля? – спросил один из прочих.

– Я передам все записи любым кораблям Пожирателей Миров, которые мы встретим.

– Хайон, нашему Легиону мало дела до переписывания мертвецов.

– И тем не менее, предложение остается в силе. Однако перечисленные сейчас воины погибли в битве, которая свела нас вместе. Мы несем общую ответственность. Их следует внести в Погребальную Песнь «Тлалока».

Пожиратели Миров посмотрели друг на друга, а затем на Леора. Леора, который только что передал мне список мертвых, как апотекарии в Легионах традиционно передавали их командующим офицерам.

Между нами что-то промелькнуло: своего рода взаимопонимание. Ничего психического, ничего столь примитивного и очевидного. Но он кивнул, признавая это, и ударил кулаком без перчатки по моему нагруднику жестом того, что сошло за братское согласие.

– Возможно, у тебя все же есть хребет, колдун. А теперь убирайся отсюда и найди нам настоящих арсенальных рабов. Нам нужно, чтобы о нашей броне позаботились.

Хорошо сработано, – прозвучал в моем сознании голос Ашур-Кая. Они будут нам полезны.

Мои мотивы не настолько холодны и циничны, провидец.

Леор глянул на своих братьев и продемонстрировал бронзовые зубы в неприятной улыбке.

– Мы останемся. Пока что.

Никто не стал спорить.

– Два вопроса, – произнес Леор. – Что ты намерен делать с Телемахоном?

Для секретов было уже несколько поздновато. С моей точки зрения, список мертвых скрепил наш союз.

– Я планирую проделать с ним нечто неприятное.

Пожиратели Миров обменялись хрюкающими смешками.

– А что это за вопли в воксе? – поинтересовался Леор.

– Это моя подопечная. Я с ней сейчас разберусь.

Массивные переборки Гнезда оставались закрыты, сдерживая внутри зловоние, столь насыщенное, что его практически можно было увидеть. Исходящий от тухлого мяса смрад прокисшего затора накладывался поверх запаха гниения, и вонь была такой отвратительной, что у смертных слезились глаза. За запертыми дверями лежала одна лишь тьма.

Я не видел и не чуял этого сам. Я воспринимал все посредством чувств моей волчицы.

Гира поприветствовала зловонное ничто ворчанием. Волчий рык звучал грубо, с урчанием проходя среди искривленных зубов, на которых высохла слюна. Приветствие, уж какое было, поглотила искусственная ночь.

Закрытые двери Гнезда не представляли собой препятствия для волчицы. Чтобы пройти за них ей потребовалось всего лишь шагнуть в тень по одну сторону железной переборки и вырваться в черноту на другой стороне.

Зачем ты это делаешь? – спросил я ее. Гира явно была самкой, насколько ей подобные вообще могли обладать понятием о поле. Это являлось отражением взятого ею тела, а не каким-то осознанным выбором.

Я иду к ней, – отозвалась волчица, – потому что могу. И с этим она начала подъем.

Это место не всегда называлось Гнездом. Оно было делом рук Нефертари. После ее появления оно преобразилось, как преобразились многие вещи. До того, как чужая присоединилась к нам, это помещение было шахтой массового подъемника, размеров которой хватало для перевозки между палубами боевых танков и огромных количеств боеприпасов. После прибытия Нефертари экипаж «Тлалока» быстро приучился пользоваться другими лифтовыми платформами. Эта же стояла деактивированной, холодной и пустой. Ее системы были полностью отключены.

Мы с Гирой привыкли делить чувства, в этом состояло одно из главных достоинств нашей связи, однако я ощущал исходящее от ее разума тревожное давление, когда она пыталась утаить от меня свои мотивы. Именно тогда я понял, что она уже бывала тут без меня. Возможно, не раз.

Больше дюжины раз, – ответила она.

Я не знал.

Мое существование не ограничено связью с тобой, господин.

Гира подняла взгляд вверх. Над головой тянулся полукилометровый туннель, доходивший до самых хребтовых укреплений корабля. Старые кабели и готическая резьба придавали шахте сходство со скелетом – вертикальный проход с ребристыми стенами, испещренный пристально глядящими черными глазами тысячи открытых подходных туннелей. Такое же зрелище ждало ее, когда она глянула вниз. Шахта уходила гораздо глубже во мрак. Волчица вошла в Гнездо недалеко от вершины.

Восприятие Гиры было не таким, как окрашенный красным экран целеуказателя космического десантника или тусклое марево человеческого зрения. Она видела души как мерцающее пламя, а все остальное – как контурное ничто.

Нефертари, – передала волчица во мрак, хотя моя подопечная была практически глуха к любой беззвучной речи.

Многочисленные открытые переборки, ведущие из длинного туннеля в остальную часть корабля, означали, что Нефертари могла находиться где угодно – для нее весь «Тлалок» являлся игровой площадкой – однако Гира знала, где искать.

Волчица сорвалась с места в короткую перебежку, спрыгнув с платформы в туннель. Мгновение она падала сквозь черноту вездесущей тени. В следующий же миг она уже крадучись вышла из темноты сотней метров выше, скребя когтями по холодному металлу верхней платформы. Снова и снова бросаясь в тень, Гира продолжила подъем.

Через пять минут она обнаружила первое кровавое пятно. Спустя еще три – нашла первое тело.

Зачем ты идешь к ней? – спросил я волчицу.

А ты не можешь догадаться? – снисходительно отозвалась она.

Она мельком обнюхала мертвое тело. Далеко не новое убийство. Старый труп, одна из брошенных игрушек Нефертари, прикованный к стене и подвешенный за лодыжки. На искаженном сером лице был ясно написан мучительный последний вздох тела. Моя подопечная выдернула ему зубы и вырезала руны чужих на его плоти, пока оно еще было живо. Пока это еще был он, а не оно.

В восприятии Гиры мертвец почти не отличался от сковывавших его цепей, или от стены, которая держала его на месте. В нем не было души, и потому он не представлял никакого интереса. Если я слишком долго глядел глазами волчицы, это зачастую приводило к приторным, тяжелым головным болям, пронизывавшим мой череп. Я чувствовал, что уже начинается очередная из них.

Наверху висели еще тела. Нефертари имела обыкновение сковывать несколько жертв и подвешивать их в туннеле одновременно, чтобы их вопли эхом разносились в темном проходе к хребту корабля и находящимся с другой стороны железным костям «Тлалока». Она называла это своей музыкой.

Разумеется, ей не требовалось карабкаться вверх-вниз, как людям из экипажа. Она могла подвешивать своих жертв в туннельном колодце и разрывать их на части на досуге, не нуждаясь для этого в чем-то столь приземленном, как опоры для рук.

Некоторые из тел принадлежали людям, прочие поддались разным стадиям мутации на пути между чистокровным человеком и тем, во что их намеревался преобразить варп. Шестеро – и мимо них Гира пробиралась, проявляя чуть большее любопытство – были воинами Легионес Астартес. Захваченные в ходе старых рейдов пленники, отданные ей в пищу.

Один из них таращился на мою волчицу гниющими серыми глазами. Гира вошла в соседнюю тень, даже не удосужившись понюхать тело.

Наконец, она беззвучно выбежала из темноты наверху шахты подъемника, в настоящее Гнездо. Огромный зал с куполом был закрыт внешними защитными пластинами. Толстая чешуйчатая броня полностью перекрывала вид Пространства Ока снаружи. Помещение могло освещаться исключительно с дозволения Нефертари. В эту ночь все было погружено во мрак.

Гира двинулась крадучись, ее чувства перемещались влево-вправо по столам, которые на самом деле были стойками, и стенам комнаты, на самом деле являвшейся тюрьмой. Она подняла взгляд вверх, на горгулий и гротесков, которые лепились к костистой конструкции и злобно глядели вниз, неодобрительно насупившись и издавая беззвучный рев. Целая орда статуй из темного камня, недовольных присутствием волчицы.

Она не видела Нефертари. Не чуяла ее. Не чувствовала. Все вокруг смердело гниющей плотью и кровью, но Гира слышала неподалеку дыхание раненого животного. С этого можно было начать. Волчица пошла дальше, выслеживая и выискивая.

Будь осторожна.

Ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь, господин. Она никогда не причинит мне вреда.

На одной из стоек впереди колыхалось пламя души – мерцающая белая аура, запятнанная трепещущими прожилками страха. На столе лежал скованный, жалкий в своей слабости человек, который, задыхаясь, молил о помощи. От него несло кровью, потом и стыдом, а аура переливалась полосами продолжающейся агонии. На нем были остатки формы с палубы инженериума.

Гира подошла к пленнику, наблюдая, как человек дрожит на холоде. Тот издал бессловесный крик, протягивая то, что осталось от его руки, и волчица обнюхала открытые раны. Внутреннее кровотечение. Разрывы органов. Кем бы ни был раненый, он уже ушел слишком далеко, чтобы оказаться хоть сколько-нибудь полезным.

Зверь медленно двинулся по кругу. Гира шла по охотничьим угодьям другого хищника, и теперь инстинкт брал в ней верх над ее же заверениями.

Нефертари была неподалеку. Жилы симпатической связи тянулись между нарушенной болью аурой узника и ее собственной огненной душой, уходя вглубь помещения. Они трепетали, словно нити паутины, слабо озаренные пламенем души.

Гира пошла дальше, двигаясь по психическому следу объединенных страданием душ. Она петляла между столов, свисающие цепи поглаживали мышцы ее спины и плеч.

Вот, перо на полу. Она принюхалась – перо не было ни черным, ни серым, а имело матово-угольный темный оттенок, промежуточный между этими цветами.

В сером пространстве впереди слабо горел огонь души. Ослабленной, истощенной. Вот почему волчица не почувствовала мою подопечную сразу. Нефертари умирала.

При виде нее у меня застыла кровь. Нефертари лежала ничком, наклонив голову, чтобы висок касался пола. Казалось, ее швырнули наземь и оставили там умирать – создание с безжизненными конечностями, окруженное озером темных волос.

Когда волчица приблизилась, чувства Гиры заполнила неземная вонь чужеродной плоти. Смрад замерзшего металла, исходящий от чрезмерно белой кожи, накладывался на пряный насыщенный запах горячей, нечеловеческой крови. Я ощутил жажду нетерпения, сопровождавшуюся горькой слюной, нити которой повисли на клыках волчицы. Близость к любому живому существу пробуждала в Гире голод.

Чужая дернулась и приподняла голову. Наиболее причудливыми признаками того, что она не принадлежит к людскому роду, с очевидностью являлись остроконечные уши, темные крылья и раскосые глаза, однако то ощущение тревожной неправильности, которая всегда видится в несовершенстве чужеродной жизни, исходило от всего в ней. Вплоть до ее манеры двигаться: движения Нефертари были слишком плавными. Она была изящна настолько, что это казалось зловещим и вызывало у меня мурашки по коже.

Глаза моей подопечной были черны, как безоблачная ночь, но нечеловеческое восприятие Гиры фиксировало за остекленевшим взглядом Нефертари лишь тлеющие угли души. Одно из крыльев чужой колыхнулось со звуком переворачиваемой страницы.

– Ты, – мертвенные синие губы Нефертари скривились в анемичной пародии на эмоцию. Ее голос напоминал шипение обнажаемого клинка.

Гира не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не предназначались для речи смертных.

Чужая приподнялась на трясущихся конечностях, и у нее изо рта побежал ручеек крови. Ее крылья прижались к спине, трепеща при складывании. Я никогда не смог бы предсказать такую близость между этой парой. Из всех существ на моем корабле они должны были бы ненавидеть друг друга сильнее всего. Я ни разу не чувствовал ничего, кроме настороженного равнодушия, между ними – моими сестрами, моими любимыми слугами.

Волчица продолжала приближаться беззвучной поступью. Когда клыкастая пасть прикоснулась к плечу чужой, Нефертари протянула дрожащие пальцы и обняла зверя за шею.

– Я хочу пить, – прошептала она. – Все эти никчемные жизни бессмысленны. Их души слабы, а боль ничего не значит. Сколько бы я ни убила, меня все равно мучит жажда. Но мы могли бы убить Ашур-Кая. Ты и я, Гира. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон нас простит.

Теперь чужая прижималась лбом к меху волчицы. Они были достаточно близко друг к другу, чтобы обмениваться беззвучной речью, даже с притупленными чувствами Нефертари.

Нет. Неслышимый голос Гиры был чем-то средним между собачьим рычанием и ревом медведя. Белый Провидец нужен нашему господину.

– Он меня простит.

Да, – согласилась Гира, и я ощутил раздражение волчицы от того, что я воспринимаю посредством ее чувств эту сцену, которая должна была быть тайной. Хайон простит тебе все. От этого убийство Белого Провидца не становится мудрым решением.

Какое-то время Нефертари хранила молчание, держась за волчицу. Я почувствовал… что же я почувствовал? Для меня была бессмысленной идея, будто между ними может присутствовать что-то общее, однако так оно было, и было на самом деле.

– Где Хайон?

Он был с человеком по имени Огненный Кулак. Теперь он готовится присоединиться к нам.

– Он меня запер.

Ему пришлось запереть тебя после прошлого приступа голода твоей души.

Вновь наступила тишина. На сей раз она не просто затянулась, а воцарилась на несколько минут. Никто из них не нарушал ее. Эта честь принадлежала мне.

Воздух разорвало снопом визжащего света, с грохотом ударил ветер. В этой буре вопили погубленные души. Я чувствовал то отчаяние, с которым незримые руки тянулись из ревущей вспышки и с бессмысленным воем вцеплялись в кожу и волосы Нефертари. О, как же им хотелось ее получить. Нерожденные дети Младшего Бога всегда желали ее

Все они разом утихли с тем же громовым звуком, который возвестил об их появлении.

– Нефертари, – произнес я, вложив в одно слово приветствие и извинение.

На мгновение я увидел себя глазами Гиры: громадный силуэт, увенчанный похожим на солнце ореолом едкого золотистого света. Надвигавшаяся головная боль развернулась по другую сторону моих глаз в полную силу, став чем-то горячим и полным ненависти.

Дева чужих поприветствовала меня лишь холодным взглядом.

– С тобой все в порядке? – спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Я хочу пить, – прошипела она мне, отпустив шею волчицы и поднимаясь на слабых ногах.

– Знаю. Мы направляемся к Галлиуму. Удаление от центра облегчит твои страдания. Ашур-Каю следовало бы выпустить тебя поохотиться и напиться, когда нас брали на абордаж.

– Я хочу пить, – снова сказала она. Слышала ли она меня вообще?

Я шагнул поближе. Полосатый гребень шлема цвета кобальта и полированной бронзы отбросил на темное железо пола уродливую тень.

– Нефертари…

– Я хочу пить, – на этот раз она прошептала эти слова, а не прошипела их.

– Я отдам тебе кого угодно из экипажа. И еще у нас есть несколько пленных Детей Императора.

– Никто из них ничего не стоит, – выплюнула она отказ от моего предложения. – Бессмысленная боль незначительных душ. Так глубоко в Родной Могиле… Хайон, мне нужно больше. Отдай мне Ашур-Кая.

– Я не могу этого сделать.

– Можешь, – она оскалила зубы. Это была не улыбка. – Можешь, но не станешь. Ты предпочитаешь мне отказать.

– Называй как хочешь, – ответил я. – Гира, отойди от нее.

Тайная близость между ними вызвала у меня странную тревогу. Волчица повиновалась, бесшумно подойдя ко мне, но было очевидно, что зверю не хочется так поступать, и в тот момент я ненавидел их обеих за это.

На сей раз Нефертари умирала. Я видел это настолько же отчетливо, как ощущала моя подопечная. Синкопированный ритм ее сердца был болезненно замедлен. Я слышал, как ему не удается поддерживать такт, и оно трепещет в груди неистовым стаккато. Она миновала стадию боли, миновала даже муку. Это было страдание, которое насыщало ее плоть и кости, пробивая до самого существа. Крылья выглядели так, словно много дней теряли перья и привлекали мух. Вены под полупрозрачной кожей выделялись, будто черные трещины на грязном мраморе. Раскосые глаза, обычно столь яростные и сосредоточенные, были остекленевшими и мутными.

Она не могла умереть без моего разрешения. Однако могла достаточно мучиться, чтобы я позволил ей умереть во имя тех остатков сострадания, которые еще сохранялись в моем сердце.

Было больно видеть ее настолько ослабевшей. Близость шторма становилась для нее проклятием, приближение к Младшему Богу час за часом вытягивало жизнь из ее тела. Из-за этого Око являлось худшим из всех представимых укрытий для представителей ее вида – но при этом и лучшим, поскольку ее сородичи никогда не последовали бы за ней по своей воле. А у нее была сотня причин скрываться.

Такова была моя Нефертари, создание из проклятого рода. Ее расе более не было места в Галактике.

Она распростерла крылья, готовясь взмыть вверх и снова улететь к горгульям над головой.

– Нет, – сказал я ей. Моя протянутая рука сжалась с неторопливым урчанием сервоприводов в суставах пальцев. Телекинетическая пустота потянула деву чужих за лодыжки и запястья, приковывая к земле, и та забилась и протестующее закричала.

Связать ее тело было детской задачкой. Значительно сложнее манипулировать разумом. Психическая безжизненность Нефертари означала, что мне приходилось жертвовать изяществом ради грубой силы, а она входила в число тех немногих душ в Галактике, кому я не хотел причинять вреда сверх необходимого. В конце концов, она была моей подопечной. Я бесчисленное количество раз оказывался обязан ей жизнью.

Я отрешился от отвлекавшего меня обвиняющего взгляда Гиры и криков Нефертари, сосредоточившись на бесконечно малых психических манипуляциях внутри ее сознания. Вдоль моего позвоночника побежал ручеек пота, что только усугубило раздражающий недостаток концентрации. Подобные крошечные применения психического воздействия не давались мне естественным образом. Мои таланты лежали в области более жестоких методов.

Я пронзал своим шестым чувством ее мысли, полные беспомощного гнева, проталкиваясь за внешнюю ярость и более глубокую боль, за все эмоции и воспоминания, выискивая внутренние механизмы ее нечеловеческого мозга.

И… вот оно: пряди биоэлектрической силы, соединявшие сознание с мускулами. Тысячи их связывали мозг с остальным ее телом. Было бы несложно отделить их грубым нажимом мысли. Но вместо этого я сжал их, помассировав невидимыми пальцами. Надавить в одном месте, ослабить в другом.

Биение ее сердца замедлилось. Глаза закрылись. Она упала на палубу – марионетка с обрезанными нитями и исхудавшими конечностями – и я с облегчением неторопливо опустил руку.

Искусственный сон не продлился бы долгое время. Мне необходимо было утолить ее жажду. Она нуждалась в боли, питалась страданием. Чтобы она продолжала жить, другие должны были истекать кровью. Ничто другое не прекращало истекание ее души в пустоту.

Воистину, не существует более жалкой, проклятой Богами расы, чем эльдар.

– Я хочу, чтобы ее покормили, когда она проснется, – произнес я вслух. Гира глядела на меня немигающим взглядом. Она никогда не моргала. – Я велю рубрикаторам притащить тридцать рабов на уровень входа в святилище и оставить их там в оковах.

Это шторм. Неистовый круговорот в могиле рождения Младшего Бога.

Я бросил взгляд вверх, на пластинчатую защиту, скрывавшую из вида пустоту. Я слышал ее – вопли потерянных душ, сопровождавшие продвижение корабля к пункту назначения. А также чувствовал ее, ощущал, поскольку есть опасности, которые невозможно игнорировать. Шторм, в котором мы шли, был чем-то из мифических кошмаров. Бог, погубивший ее расу, высасывал из нее жизнь, взывая к душе, которую Ему задолжали.

Ты рискнул идти через варп, – с нажимом передала Гира. Здесь? Сейчас? В этом шторме?

Я посмотрел на волчицу, которая крадучись кружила возле меня. Существо превосходило по размеру большинство настоящих волков, а также отличалось от них бесчисленным количеством прочих деталей. Оно могло бы целиком проглотить ребенка.

Я едва ли стал бы открывать Гнездо, рискуя, что она сбежит, – ответил я. Больше ни разу. Чтобы прекратить прошлую бойню, понадобилось три дня. Почему ты здесь? Что это за тайная близость между вами?

Ты настолько слеп к потребностям тех немногих, кто тебе предан?

Дело явно так и обстояло.

Так просвети меня.

Я – единственное живое существо на борту этого корабля, чья боль никогда не поддержит ее. Когда ее мучит жажда, моя близость не подпитывает ее страдание. А она – единственная из смертных, кого мне запрещено уничтожить. Когда мне хочется есть, рядом с ней отсутствует соблазн.

Я задался вопросом, в какой мере эта фраза принадлежала волку в сердце Гиры, а не демону в ее голове. Это звучало практически так, словно зверь говорит о товарище по стае.

Она почувствовала мое любопытство через нашу связь, и резко со щелчком сомкнула челюсти, ощерившись.

Не смейся надо мной. Твоя кровь будет очень приятна на вкус, колдун.

А вот этого вкуса, моя любимая волчица, тебе никогда не узнать.