Текст книги ""Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Аркадий Вайнер

Соавторы: Аркадий Адамов,Владимир Востоков,Вадим Кожевников,Александр Лукин,Алексей Азаров,Эдуард Володарский,Егор Иванов,Иван Головченко,Владимир Волосков,Валерий Барабашов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 357 страниц)

– По накладной проверять не будем, Полина Осиповна?

– Очумел? – с хрипотцой рассмеялась та и властно бросила шоферу: – Трогай!

Парень махнул им вслед рукой и тут только заметил машину Ярцева.

– Вам, товарищ, куда?

– К вам. Из МУРа, – коротко ответил он, протягивая удостоверение.

– Минутку, – засуетился Перепелкин. – Только доложу начальству. Одна нога здесь, другая там. Как в кино. Значит, товарищ Ярцев, да?

– Точно.

– Айн минут.

Перепелкин исчез в воротах. Геннадий усмехнулся, потом вынул из кармана блокнот, на чистом листке записал номер грузовой машины и рядом: «Полина Осиповна». В его деле все могло пригодиться. Вскоре появился запыхавшийся Перепелкин, все так же без шапки, в расстегнутом пальто.

– Прошу, товарищ Ярцев. Тихон Семенович вас ждет, – сказал он, наклоняясь к стеклу машины и стараясь получше разглядеть приезжих.

Геннадий направился через двор к раскройному цеху.

Громадный, залитый голубоватым неоновым светом цех алел кумачом лозунгов, на окнах стояли горшки с цветами, мерно гудел конвейер, вдоль него за своими рабочими столиками склонились девушки в черных халатах и пестрых косынках.

Геннадий остановился около двери, соображая, с чего начать. Интересовали его два человека: Голубкова и Жерехова. Посмотреть бы на них только, составить пока первое, самое беглое впечатление.

Он остановил проходившую мимо девушку:

– Где начальник цеха, не скажете?

Та с любопытством оглядела его.

– Вон туда ступайте. – Она показала рукой в глубину цеха, где виднелась отгороженная фанерной стеной небольшая комната. – В кабинет ее. – И лукаво добавила: – Как раз в самый спектакль угодите.

– Это какой же такой спектакль? – удивился Геннадий.

– Сами услышите. А пока до свиданьица! – И девушка убежала.

Геннадий подошел к невысокой, растрескавшейся двери. Она оказалась приоткрытой. В комнате у обшарпанного письменного стола Геннадий увидел полную женщину в черном халате, каштановые, с рыжими подпалинами волосы были небрежно собраны в пучок, напряженные глаза под неестественно черными бровями глубоко ввалились, на возбужденном лице проступили красные пятна. Перед ней вполоборота к двери стоял высокий плечистый старик в очках, с седым бобриком волос на голове.

Геннадий остановился около двери у доски с объявлениями и, сделав вид, что читает, прислушался.

Говорила Жерехова, вернее, не говорила, а кричала грубо, почти истерично, временами срываясь на визг:

– Не позволю подрывать мой авторитет! Понял? Кто здесь начальник цеха? Я! Я начальник!.. Много на себя берешь, Степан Прокофьевич! Не оступись, понял?.. Упрямство для старухи своей побереги! Не хуже тебя производство знаю!..

Шея старика залилась краской, и он досадливо крякнул:

– Эк тебя трясет, матушка! Да нешто я твой авторитет подрываю?

– А кто, как не ты? Ты! Ты!..

– Сама подрываешь. И почему я должен, скажи на милость, каждый раз лучший товар Спиридоновой или там Голубковой отдавать? А другие девчата, по–твоему, не люди, им заработать не хочется?

– Не твоя забота! Моя!

– Нет, матушка, и моя тоже, – сурово возразил старик. – Я мастером был, еще когда ты вот такой девчонкой на фабрику пришла. По совести я тогда поступал с тобой али нет? То–то и оно! Таким и остался. А через тебя и на меня тень падает. Увольняй, рапорта пиши, а срамить себя перед людьми не дам! И тебе заниматься такими делами не советую.

– Да ты это что?.. – задохнулась от негодования Жерехова. – Ты что, рехнулся на старости лет? Грозить вздумал?.. Нервов моих на вас всех не хватает! Уйди от греха!

– И уйду!

Старик круто повернулся и направился к двери.

И тут у Геннадия возникло новое решение. Он с равнодушным видом отошел от объявления и направился к выходу из цеха. При этом он незаметно, но внимательно наблюдал, как старик мастер что–то объяснял одной из работниц, потом другой, затем направился к кладовке. Тут его и окликнул Геннадий:

– Степан Прокофьевич!

Старик обернулся и, хмуря брови, поглядел поверх очков на Ярцева.

– В чем дело?

Геннадий подошел к нему и негромко сказал:

– Мне бы поговорить надо с вами.

– Я, милый человек, на работе, – проворчал старик. – Времени на разговоры нет.

– Я, Степан Прокофьевич, тоже на работе, – с расстановкой ответил Геннадий. – Только работа моя такая, что я могу и утром, и вечером, и ночью поговорить, когда вам удобно. И непременно с глазу на глаз, без свидетелей.

Старик внимательно посмотрел на Геннадия и усмехнулся.

– Беспокойная у вас работа. Из какого же вы, извиняюсь, учреждения, если не секрет?

– Для вас не секрет, – улыбнулся Геннадий. – Только другим рассказывать пока не надо.

Он протянул удостоверение.

– Ага, – удовлетворенно кивнул головой старик. – Так и понял. Ну–к, что ж. Милости просим ко мне домой в таком разе. Если уже доверие ваше заслужил.

Сговорились они быстро. Затем Степан Прокофьевич отправился по своим делам, а Геннадий стал следить глазами за худенькой девушкой, на которую ему указал старый мастер.

Так вот она какая, эта Лидочка Голубкова… Настороженная, нервная, а во взгляде что–то жалобное и дерзкое одновременно, что–то затаенное от всех. И смех у нее и улыбка, когда перекинулась несколькими словами с соседкой, какие–то вымученные, горькие. А вот другую девушку, ишь, как резанула! Как зверек ощерилась. Но лицо хорошее, открытое, все на нем читаешь. Красивое, между прочим, лицо. Как, наверное, смеялась, как радовалась эта девчонка раньше! Видно, характер живой, искренний. Такую девушку Клим и мог полюбить, и она могла… Да, в беду попала, в беду…

Лидочка, держа в забинтованной руке пропуск, с замиранием сердца подошла к двери кабинета на четвертом этаже большого здания у Петровских ворот.

В кабинете ее ждал Ярцев.

Много надежд связывал Геннадий с этим допросом. Он правильно сказал тогда Климу: девушка просто запуталась. Ей надо помочь. Тем более, что ее мучит совесть. И все–таки начинать с откровенного разговора нельзя, в этом Геннадий был убежден. К такому разговору можно приступить только тогда, когда Голубкова почувствует к нему полное доверие, когда поймет, что он желает ей добра и что нет у нее другого выхода, что это единственный путь к спасению. Но как ей объяснить?

В дверь нерешительно постучали.

– Войдите!

Вошла Лидочка.

Геннадий сдержанно, но приветливо улыбнулся ей, попросил сесть, и она робко опустилась на самый краешек стула.

– Давайте познакомимся, – просто сказал Геннадий. – Моя фамилия Ярцев. А что это у вас с рукой?

– Порезалась.

– Больно, да?

– Не очень, – слабо улыбнулась Лидочка.

– Эх, не вовремя я вас, наверно, пригласил, – с искренним огорчением произнес Ярцев.

– Что вы! Да мне и не больно совсем. Подумаешь, тоже…

В больших, выразительных глазах девушки, смотревших на Геннадия с тревогой, мелькнула на секунду смешливая искорка.

– Это вы, наверное, ножом, когда кроили, да?

– Ну, ясно. Задумалась, и раз…

Лидочка начала постепенно осваиваться в незнакомой обстановке. «Не такой уж он страшный, – подумала она. – Даже симпатичный. Жалеет. И вообще так небось не говорят, если арестовывать думают».

– А трудно вообще кроить?

– Учиться надо. Как нож держать, как по лекалу точно вести.

– Что это такое – лекало?

– Ну, господи! – Лидочка улыбнулась. – Лекала не знаете! Его из латуни или картона делают. Потом на шкурку накладывают и ножом обводят. Вот детали шапки и получаются. Сколько в ней деталей, столько и лекал у нас.

С каждым новым вопросом Лидочка отвечала все охотнее и, казалось, начала успокаиваться.

– Ого! Сколько же это лекал надо? – воскликнул Геннадий. – Ведь размеры и фасоны шапок разные. Так, пожалуй, и запутаться недолго в этих лекалах.

– А как же, ясное дело, разные. Только в смену у нас один или два вида шапок идет. Это лекал десять всего. Можно управиться.

– Вы что же, сами их и изготовляете, эти лекала?

Внезапно Лидочку кольнул страх. «Чего это он все про лекала выспрашивает? – холодея, подумала она. – Ой, неспроста. Дознались небось!»

– Не знаю я, кто их делает, – уже совсем другим, враждебным тоном отрезала она.

Геннадий сразу подметил эту новую интонацию. «Что с ней?» – удивился он и решил переменить разговор. Не хотелось разрушать простую и легкую атмосферу их первой встречи.

– А знаете, я ведь вас уже видел, – улыбнулся он. – Вчера в цеху. Понравилось мне у вас там: светло, просторно, цветы кругом.

– Ага, – торопливо откликнулась Лидочка. – Хорошо у нас стало. Особенно, как конвейер пустили. И заработок прибавился.

– Почему же? Ведь работа осталась ручной.

– А успевать стали больше. Носить крой не надо, сам к финишу едет.

– Вот оно что!

Геннадий вспомнил бесконечную гудящую ленту конвейера с металлическими чашками, в которые работницы складывали горки меховых деталей. И на каждой такой чашке стоял красный номер.

– А зачем там номера на чашках? – поинтересовался он.

– Каждая закройщица в свой номер кладет, – не очень охотно пояснила Лидочка. – Чтобы на финише знали. Для учета это.

– Значит, точный у вас учет: известно, кто сколько за день выработал?

И снова страх сжал Лидочкино сердце: этот человек опять коснулся опасной темы. «Господи, долго он меня мучить будет?» – с отчаянием подумала она.

– Точный, очень точный, – чуть не плача ответила Лидочка.

«Опять, – отметил про себя Геннадий. – От самых безобидных вопросов так нервничает. И сразу, как еж, колючая. Всего боится и на откровенный разговор, конечно, не пойдет. Не чувствует она ко мне доверия». Придя к этому неутешительному выводу, Геннадий только для очистки совести, чтобы у Лидочки не возникло каких–либо подозрений, как можно строже и значительней сказал:

– Я вас вызвал, собственно, вот зачем. Что вы знаете о бывшем кладовщике вашей фабрики Климашине? С кем он дружил, как себя вел?

«Так и есть. – Лидочка с облегчением вздохнула. – Значит, верно Мария сказала».

– Ничего я о нем не знаю, – поспешно объявила она. – Ничего.

К этому вопросу была готова, – понял Геннадий и с раздражением подумал: – «Эх, не получилось нужного разговора. Ничего не получилось. Шляпа я…»

В узком, полутемном переулке, занесенном снегом, где за невысокими дощатыми заборами тускло светились заиндевевшие окна домов, Геннадий наконец отыскал нужный номер. Пробравшись по едва видной в снегу дорожке, он поднялся на крыльцо. Квартира Андреева была на первом этаже.

Дверь открыл Степан Прокофьевич. Он был одет по–домашнему: в старых, подшитых валенках, в темной косоворотке. Очки он сдвинул на лоб, и лицо его с крупным бугристым носом и седой щетиной на скулах и широком подбородке казалось бы совсем простодушным, если бы не острый, пытливый взгляд умных глаз под лохматыми бровями.

В небольшой заставленной комнате было тепло и уютно. Пузатый, старинный комод в углу, на нем телевизор, рядом широкая постель с кружевным подзором и аккуратной горой подушек, круглый, накрытый пестрой клеенкой стол под оранжевым абажуром, а на стенах бесчисленные фотографии, гитара с бантом и несколько почетных грамот.

Геннадий задержал взгляд на большой групповой фотографии, в центре которой он увидел самого Степана Прокофьевича с супругой, а вокруг стояло человек шесть молодых парней.

– Все сыны, – сказал старик, перехватив его взгляд. – Двоих старших с войны не дождались, Николая и Сергея, вот этих. – Он указал пальцем. – А остальные разлетелись по всей России.

В комнату неслышно зашла невысокая старушка, прижимая к груди горку чайной посуды.

– А вот и хозяйка моя, Анна Григорьевна, – ласково прогудел Степан Прокофьевич, и обращаясь к жене, добавил: – Собери–ка, мать, на стол, гостя чайком попоим. А может, у тебя и что посерьезней найдется? – И он лукаво подмигнул Геннадию.

Геннадий попробовал было отказаться от угощения, но тут же отступил перед несокрушимым радушием хозяев.

Серьезный разговор начался после ужина, когда мужчины закурили, а Анна Григорьевна, убрав посуду, расстелила на столе белую, туго накрахмаленную дорожку.

– Вот ты насчет Жереховой Марии Павловны спрашиваешь, – неторопливо начал Степан Прокофьевич. – На моих глазах ведь росла. Помню, девка была хоть куда: боевая, ловкая, проворная, да и на вид – загляденье. Скольких парней приворожила! На моих же глазах и замуж вышла, и учебу в техникуме прошла. Жила, прямо скажу, весело, легко, покойно. И муж хороший человек был. Ну, схоронила она его: болезнь в нем открылась. Одна детей поднимала. Известное дело, без отца трудно верное направление им дать. Ну, дочь – это еще куда ни шло, а вот сын – другое дело, ему непременно отцовская рука в начале жизни требуется. Лоботрясом стал. Уже полгода нигде не работает – на материной шее паразитом сидит.

Степан Прокофьевич на минуту умолк, усиленно раскуривая заглохшую трубку, потом мысли его неожиданно приобрели новое направление.

– Жизнь прожить, как говорится, не поле перейти, – со вздохом произнес он. – В жизни цель надо иметь. Верно я говорю?

– Верно–то, верно, – кивнул головой Геннадий. – Плохо только, что не все это понимают. Кое–кто о шкуре своей больше думает, не для народа, а за счет народа жить хочет.

– Так я ж к тому и веду! – подхватил Степан Прокофьевич и сердито задымил трубкой. – Верно. Есть такие. На своем веку перевидел. И заметь, в нашем меховом деле их особо много гнездится. Почему? А потому, обстановка подходящая.

– Как же это понять?

– А вот как. Возьмем, к примеру, завод. Там каждая гаечка, каждая шестереночка, машина целая – все точненько по чертежу сработаны: одна к одной, и никуда не денешься. Учет и контроль тут строгий, простой. Потому, металл бездушный. А у нас, милый человек, – природа, товар разный, капризный, от живых тварей взятый, его в нормы не затолкнешь. Потому все больше на глазок решаем. На опыт да на чистые руки полагаемся. К примеру, каракуль возьмем. Мех, сам знаешь, ценный. А как его сортировать? По красоте завитка, по густоте. А кто разберется, кто проверит? И так и сяк красоту толковать можно. Или возьми другое дело. На фабрику мы товар получаем по количеству шкурок, а со склада в цех счет уже другой – в дециметрах квадратных. Вот тут для нечистых рук и работа. Смекаешь?

– Не совсем, – честно признался Геннадий.

– Ну, как же так! – усмехнулся старик и тут же строго прибавил: – Ты вникай и вникай. Допустим, получил наш склад три партии шкурок: крупных, средних и мелких, – по сто штук в каждой партии. Но это ведь не гайки, они и в каждой партии все разные. Всего их триста, так и заприходовали. Теперь, значит, отпускают товар со склада в цех и счет уже на дециметры ведут. Скажем, две тысячи, а сколько шкурок – это уже не суть важно. Ладно. Получаю я их, к примеру. Для себя шкурки пересчитал, пересмотрел – разные они. Вот я и беру две, допустим, малые шкурки, по десять дециметров, иду на склад и у своего кума–товарища там меняю их на одну в двадцать дециметров. Мне же все одно, закройщица даже довольна – ей кроить легче, а на складе появляется одна неучтенная шкурка. Верно, малая, неказистая. Но она же расти начинает.

– Это как так? – удивился Геннадий.

– А очень даже просто, – с каким–то ожесточением ответил Степан Прокофьевич. – Вот пришла на склад партия средних шкурок. Они там тоже все разные, кое–как измеренные, там и помельче затесаться могут и покрупнее. Природа, словом. Ну, эту, неучтенную, и подменили сперва на среднюю. А ту, глядишь, потом и на крупную. Вот и выросла!

– Да–а… Тут, пожалуй, и не уследишь, – сказал Геннадий.

– То–то и оно! И другие, сынок, хитрости есть. Я и то всех их не знаю. Подлость, она тоже своим умишком раскидывает. Вот я порой и спрашиваю себя: кто есть главный враг нашего мехового товара? Говорят, моль. Светленькая такая, неприметная, порхает себе. Спору нет. Опасная, конечно, насекомая. Но есть, я так скажу, и другая моль, которая вокруг нашего товара вьется. Она, значит, на двух ногах и изнутри сама черная. Эта, я скажу, еще опаснее. Потому, с виду ее не опознаешь, а вреда от нее куда больше. Понял ты меня?

– Понял, Степан Прокофьевич, – улыбнулся Геннадий. – Черная моль куда опаснее, согласен.

– И смотри, сынок, в корень. Черная моль, она завсегда друг за дружку цепляется, в одиночку она поделать ничего не может. Так что тут цепочку надо тянуть осторожно, чтоб не оборвалась.

«Ну и умница же ты, дед!» – с восхищением подумал Геннадий.

– Выходит, и на нашей фабрике такая завелась? – осторожно спросил вдруг Степан Прокофьевич.

Геннадий пожал плечами.

– Пока утверждать не могу. Но проверить надо.

– Это уж как водится, – согласился старик. – Но у нас против такой моли, черной, средство, я скажу, одно: трясти на чистом воздухе и каждому смотреть в оба – не вывалится ли.

Помолчали. Потом Геннадий сказал:

– Вот вы про Жерехову говорили.

– А, Маруся–то? – вспомнил Степан Прокофьевич. – Да… На глазах у всех поломалась. Ровная, спокойная была, выдержанная, с людьми ладила, и ее уважали. А как начальником цеха стала, ну, будто подменили. Одно слово – взбесилась. И то сказать – причина к тому вроде и была. Сам посуди. Цех до нее передовым был, завсегда план выполнял, а последние месяца два – небывалое дело! – процентов на триста план выгоняли. Сами в толк взять не могли, как это получалось. Весь пошивочный цех своим кроем завалили. А как Маруся–то пришла, план нежданно–негаданно и сорвался. Да не на один месяц, а на три или четыре подряд. Верно, фабрика от этого не страдала, продукцию давали в норме: пошивочный–то цех вперед обеспечен был. А на Марусю тут все и навалились. Закройщицы воют: работы нет и заработка, значит, тоже. Начальство…

– А какое начальство? – быстро спросил Геннадий.

– Известно, какое: главный инженер. Да, так вот, как у Маруси план сорвался, эти двое будто того только и ждали. Терзать ее стали, позорить всюду, выговора лепить. Ну, что тут с ней твориться стало – смотреть было страшно. Голову потеряла, извелась вся, почернела. И вдруг все перевернулось. Словно кто волшебной палочкой взмахнул. План пошел и по сей день идет. Но Марусю с тех пор не узнать. Вроде бы успокоиться должна была, в себя прийти. Куда там! Еще хуже стала. Чистая сатана в юбке! На людей кидается, живого нерва нет. Но вот странно: начальство ее теперь во всем покрывает. А сладу, ну, никакого. Горе одно. И что с человеком творится, никак в толк не возьму.

– Да, непонятная история, – медленно сказал Геннадий.

Степан Прокофьевич возбужденно засосал потухшую трубку.

– Это мы тоже долго терпеть не будем. Народ у нас боевой. Мы уж и в парткоме с Тарасом Петровичем на этот счет толковали. Он ведь у нас человек новый, только осенью выбрали, но уже видно: вполне подходящий. Вот до него был! Всех учил, на глотку брал, а с начальства глаз не сводил, все не угодить боялся.

Геннадий молчал, что–то сосредоточенно обдумывая, потом не спеша произнес:

– У меня к вам будет просьба, Степан Прокофьевич. Пока что Жерехову не трогайте. Дайте нам к ней присмотреться. Может статься, на черную моль наткнемся.

Старик внимательно посмотрел на него поверх очков, которые к тому времени сами незаметно спустились у него на нос, и понимающе кивнул головой.

– Ради такого дела, конечно, можно и повременить, – убежденно ответил он.

– Вот и договорились, – весело заключил Геннадий. – И огромное вам спасибо и за науку и за доверие.

Накинув полушубок, старик вышел проводить Геннадия на крыльцо. И еще долго после его ухода он стоял в темноте, привалившись плечом к косяку, не замечая холода, и попыхивал трубкой. Много мыслей разбудил в нем нежданный гость.

…Утром, придя на работу, Геннадий первым делом достал папку с материалами по меховой фабрике и записал все, что рассказал ему накануне старик Андреев.

Итак, он сейчас очень подробно знаком с жизнью и характером двух заинтересовавших его людей – Жереховой и Голубковой. И все–таки Геннадий не может пока ответить на главный вопрос: какие они сейчас, хорошие или плохие, честные или нет, преступники или жертвы? Ясно только, что еще недавно обе они были, безусловно, честными, веселыми и спокойными. Потом наступил перелом, полоса несчастий и волнений. Случайно это? Или кто–то виноват в том, что обе они потеряли вдруг покой, обе полны страха и злости, отгораживаются от людей, всем не доверяют и скрывают что–то?.. И это «что–то», очевидно, связывает их. Иначе почему Лида вдруг стала любимицей Жереховой, а та, в свою очередь, – любимицей начальства, то есть Свекловишннкова и Плышевского? Цепочка? Похоже, что так. И старик Андреев прав, надо очень осторожно тянуть ее, чтобы не оборвалась. Но это пока только цепочка внешних фактов, за ними должны стоять другие, куда более важные факты – улики.

При мысли о Лидочке Геннадию стало не по себе. Допрос ее он провалил, причем самым недопустимым, самым позорным образом. Никаких фактов, никаких улик он не узнал. Хорошо еще, что не вызвал у Голубковой подозрений, не оборвал цепочку.

Прав Степан Прокофьевич и в другом. Преступников трудно уличать в незаконных махинациях внутри фабрики. Значит?.. Значит, надо, как видно, идти в обратном порядке. Сначала искать выходы с фабрики, пути сбыта краденой пушнины. Но как это сделать?

Геннадий закрыл папку, минуту пристально смотрел на ее глянцевитую, чистую обложку, потом взял перо и размашисто, крупно написал вверху «Оперативное дело «Черная моль» (по меховой фабрике)».

В этот момент в комнату вошел Зверев.

– Ага, нашелся, – насмешливо произнес он, щуря правый глаз. – Где же ты вчера пропадал, Шерлок Холмс несчастный? В одиночку решил работать?

– Ничего подобного, – обиженно возразил Геннадий. – Как раз собрался идти к тебе.

– Все–таки собрался? Большое спасибо. А куда это ты вчера после допроса Голубковой вдруг исчез, растворился, так сказать? И до ночи дома не появлялся?

– Я к Андрееву спешил, у него и засиделся. Замечательный старик! Я у него очень интересные сведения получил. Вот прочти. – Геннадий торопливо протянул исписанные листки.

– Потом, – отстранил его руку Зверев. – Сначала скажи, как ты с девушкой толковал, это, наверно, поинтересней было. – И прищуренный глаз Зверева, как показалось Геннадию, с необычайным лукавством уставился на него.

– С Голубковой разговора не получилось, – признался Геннадий.

– Вот как? Неужто смутила она доброго молодца? Не устоял?

– Шуточки твои тут не к месту. – Геннадий насупился.

Но Зверев уже с интересом рассматривал надпись на папке.

– Придумал же шифр! Но, между прочим, метко, со смыслом. Ну, а теперь так. – Зверев удобно уселся за соседний стол и опять усмехнулся. – Выкладывай все свои мысли и сомнения. Кстати, последних у тебя, кажется, больше.

– Чутье свое показываешь?

– Зачем? Просто зашел и вижу, лицо у тебя, как у Гамлета, никак не решишь: быть или не быть?

Геннадий не выдержал и рассмеялся.

– То Шерлок Холмс, то Гамлет. Культурный ты человек, смотрю, начитанный.

– Резвишься? А нам, между прочим, в три часа к Басову идти.

– Ну, что ж. Пойдем, раз надо, – вздохнул Геннадий.

– Конечно. Только придется ему на стол план положить, план дальнейших мероприятий по делу… Как ты его окрестил? «Черная моль».

…Ровно в три часа Ярцев и Зверев вошли в кабинет комиссара Басова.

– А, товарищи меховщики! – с невозмутимым видом приветствовал их тот. – Присаживайтесь. Что–то давно не слышал о ваших успехах.

– Особых успехов нет еще, – ответил Зверев.

– Догадываюсь. Потому так скромно себя и ведете. Пока, значит, у вас одна лирика и всякие жизнеописания. Так, что ли? Ну, давайте их сюда. Посмотрим, что там прибавилось.

Геннадий положил на стол папку с делом.

– Ага, шифр прибавился, – усмехнулся Басов. – Ничего, подходяще. – Он стал проглядывать бумаги. – Так. Разговор с Лифшицем о связях Плышевского. Гм… Интересно. Дальше… Разговор с Приваловым о Голубковой. Так… С Андреевым – о Жереховой и о чем еще? Ага. О порядках на фабрике. Тоже интересно…

Продолжая разглядывать бумаги, Басов выколотил из трубочки остаток сигареты, вставил новую и, нащупав на столе спички, закурил.

– Так–так. И все эти разговоры, значит, в открытую. Что ж. Не возражаю. Люди попались надежные. Ну, а с кем еще толковали?

– С Голубковой, – еле выдавил из себя Геннадий, не поднимая глаз на Басова, и поспешно прибавил: – Но разговора не получилось, товарищ комиссар. Она ничего не рассказала.

– А почему?

Геннадий смешался и умолк, не зная, что ответить на этот прямой вопрос. Вместо него ответил Зверев:

– Подготовились мы недостаточно.

Басов покачал головой.

– Главное не в этом. Почему–то Ярцев в этот раз слишком уж понадеялся на себя и… на нее. Удивительное легкомыслие! – Он внимательно посмотрел на Геннадия. – Раньше, кстати, за вами такого не наблюдалось.

И снова Зверев поспешил на выручку:

– Учтем, товарищ комиссар. С кем не бывает! А Голубкова не догадалась, зачем ее вызвали.

Басов усмехнулся.

– Из вас, Зверев, адвоката не получится, не старайтесь. А вам, Ярцев, делаю серьезное предупреждение. Если и дальше так пойдет, то эта самая «черная моль» вам еще при жизни памятник поставит. – И резко, почти с угрозой прибавил: – Лично я такой славе не завидовал бы. Имейте это в виду.

– Понял, товарищ комиссар.

– Ну, то–то же. А теперь, друзья–товарищи, пора переходить от открытой игры к закрытой. В противоположность шахматам, она у нас более активна. Так, что ли? – Басов снова придвинул к себе папку. – Ага. Вот и ваш план. Посмотрим.

Зверев и Ярцев с опаской переглянулись. У обоих одновременно мелькнула одна и та же мысль: «Сейчас начнет уточнять». Эти «уточнения», как любил выражаться Басов, нередко кончались тем, что он перечеркивал план и приказывал составить новый.

– Вот вполне правильная мысль, – неожиданно сказал Басов и, водя пальцем, прочитал: – «Пункт двенадцатый и последний: Искать возможные каналы сбыта». Не мешало бы, однако, уточнить: как вы собираетесь искать, с чего начнете? Это сейчас главное звено.

– Обязательно уточним, товарищ комиссар, – поспешно заверил Геннадий.

– Интересно знать, когда же произойдет это историческое событие? – сердито покосился на него Басов, крепко зажав в зубах трубочку с сигаретой.

Синим карандашом он дважды решительно отчеркнул последний пункт и рядом поставил жирный вопросительный знак. Геннадий с тоской посмотрел на свой так аккуратно отпечатанный план.

– Уже уточнили, – объявил вдруг Зверев. – Мы вот с чего начнем. – Он повернулся к удивленному Геннадию. – Доставай–ка свой блокнот, покажи, что ты там записал, когда ждал пропуска на фабрику.

Через полчаса листок из блокнота перекочевал в карман старшего оперуполномоченного лейтенанта Арбузова.

– Значит, Федя, понял? – спросил его Ярцев. – И надо сегодня же все успеть.

– Все будет как часы, – весело откликнулся чернокудрый, с лукавыми глазами Арбузов.

– С водителем поаккуратней.

– Уж будьте уверены. Убаюкаем так, что только губами зачмокает и пузыри пустит. А понять ничего не поймет.

– Ну, двигай, раз так, – улыбнулся Геннадий.

В тот же день под вечер в небольшой прокуренной комнате районной автоинспекции Федор Арбузов уже беседовал с водителем грузовой автомашины Ступиным. Это был высокий сутулый парень с взъерошенными белокурыми волосами, одетый в промасленную спецовку.

Арбузов задавал вопросы весело и напористо, и Ступин, усиленно подделываясь под его легкий, дружеский тон, отвечал торопливо, сбивчиво, но вполне искренне.

– Вижу, брат, вижу, – добродушно сказал наконец Арбузов. – Путаница вышла. Путевка у тебя в порядке. Никакой «левой» ездки. Но для порядку, сам понимаешь, ты уж мне за тот день во всех подробностях отчитайся.

– Так я же, товарищ инспектор, разве отказываюсь?.. Ну, с другим просто нет никакой инициативы разговаривать на этот предмет. А с вами – другое дело. Значит так. – Ступин наморщил лоб. – В девять подал я машину к тринадцатому магазину. Сама села. Директор то есть.

– Фамилию знаешь?

– А то нет. Середа Полина Осиповна. Ох, и баба! С ней, значит, на меховую фабрику поехали. За товаром.

– Каким?

– Шапки получали. Как накладную оформили, грузить стали. Она мне и говорит: «Помогай, Ваня. Тороплюсь. За мной не пропадет». Ну, я и давай. Кто ж откажется на полушку заработать. Верно?

– Верно, – согласился Арбузов. – И много потрудился?

– Да нет. Двести сорок коробок погрузили, и всё тут.

– Смотри, пожалуйста, точность какая! – засмеялся Арбузов. – Ты их по дороге пересчитывал, что ли?

– Зачем? – в тон ему ответил Ступин и подмигнул: – Наше дело, шоферское, такое: все замечать и обо всем молчать. Верно?

– Ох, ты ж и хитер! Ну, да ладно. Значит, первая ездка была на меховую фабрику, время – с девяти до двенадцати, груз – двести сорок коробок с шапками. Так и записывать?

– Форменно так! – горячо подтвердил Ступин. – Чтоб у меня на всю жизнь права отобрали, если вру! Теперь, значит, вторая ездка…

Ступин говорил с воодушевлением, вдаваясь в бесконечные подробности, и, как видно, сам наслаждался своей правдивостью и абсолютным на этот раз безгрешием.

Расстались они оба очень довольные друг другом.

Арбузов немедленно позвонил Ярцеву.

– Порядок, – сказал Геннадий, выслушав его доклад. – Зверев приказал операцию провести завтра.

Ровно в три часа в кабинете секретаря райкома комсомола собралась «особая группа» комсомольцев меховой фабрики. Клим в последний раз проверил список – все в порядке.

– Давай начинать, – сказал он секретарю. – Зачем вызывали?

В этот момент в комнату вошел Фомин.

– Здорово, орлы! – пробасил он, на ходу пожимая руки комсомольцев.

– Ну что ж, – сказал, вставая, секретарь. – Начнем, пожалуй. Женя, – обратился он к Осокину, сидевшему около самой двери, – поверни–ка там ключ. Вот так. Чтобы не мешали. Теперь прошу еще раз проверить. Кроме членов «особой группы», здесь никого не должно быть.

Комсомольцы переглянулись: видно, дело затевается нешуточное, если такое вступление.

– Посторонних нет, – коротко сообщил Клим.

Огромные, залитые голубым светом неона зеркальные витрины магазина меховых изделий в этот сумеречный предвечерний час невольно привлекали внимание прохожих. С минуты на минуту должен был кончиться обеденный перерыв, и у дверей магазина собралась уже небольшая группа людей, в большинстве молодые, рабочего вида парни.

Наконец продавщица в синем халатике распахнула дверь. Магазин начал наполняться покупателями.

Спустя некоторое время за прилавком появилась высокая широколицая женщина лет сорока, тоже в синем халате, из–под которого виднелась белая блузка, заколотая у шеи большой, из цветного стекла брошкой.

Женщина спокойно, по–хозяйски оглядела торговый зал, потом раскрыла створку шкафа и поправила выставленные там меховые горжетки. Мимо пробежала одна из продавщиц.

– Уже упарилась? – сухо спросила ее высокая женщина.

– Покупателей тоже бог послал. – Девушка раздраженно кивнула головой на двух молодых парней. – Сами не знают, чего хотят. По десять шапок уже перемерили, и все им мало.