Текст книги ""Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"
Автор книги: Аркадий Вайнер
Соавторы: Аркадий Адамов,Владимир Востоков,Вадим Кожевников,Александр Лукин,Алексей Азаров,Эдуард Володарский,Егор Иванов,Иван Головченко,Владимир Волосков,Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 248 (всего у книги 357 страниц)
«Мне больно смотреть на маму. Она, по-моему, кое-что начинает понимать. Каждое утро заводит разговор об отце и с тревогой заглядывает мне в глаза. Что я могу ответить?.. Писем нет, телеграмм нет. Если причина в болезни дяди Зори, значит, беспокоиться нечего. А если он здоров? Я боюсь об этом даже думать. Но разве можно не думать?!
Вчера случайно встретила участкового уполномоченного. После его профилактического визита к нам на квартиру я долго не находила себе места. Какой стыд и позор пришлось мне тогда пережить. Мой уход из дому ничему не научил родителей. Будь прокляты эти заграничные шмотки. Они слабых людей делают своими рабами. Сильных развращают. Когда я его заметила, хотела свернуть в сторону, но было поздно. Решила проскочить мимо: может, не узнает. Но не тут-то было. Не учла – у них профессиональная память на лица.
– Добрый вечер! Как дела?
– Дела, насколько я понимаю, у вас…
Что можно было ему ответить? Говорить правду не хотелось, а лгать я не могу.
– Ясно. В случае чего – я к вашим услугам. До свидания. – И участковый, галантно откозырнув, пошел дальше.
– Я бы не хотела этого, – сказала я ему вслед.
Участковый обернулся, посмотрел на меня, улыбнулся и помахал рукой. Он понял. И согласился со мной. Спасибо ему».
Тюбик «Поморина»
Мне повезло. Всю дорогу ехал в купе один.
Границу пересекли благополучно. Таможенный досмотр прошел быстро, хотя заставил меня пережить ужасные минуты. Таможенник, осматривая вещи, вдруг взял в руки зубную пасту «Поморий» и, внимательно рассматривая ее, спросил:
– Говорят, предупреждает кариес зубов. Это верно?
Замерло сердце, перехватило дыхание. Я растерянно пожал плечами, еле выдавил:
– Говорят…
Мне вдруг захотелось сейчас же, немедленно, рассказать ему все об этой «пасте». Но… меня сразу снимут с поезда. Посадят – и все пропало.
А там в Москве уже ждут. Будут встречать… Нет… Нет… Я пока еду. Я еще подумаю. Все остальное – потом.
«Как вот только оно будет выглядеть – все остальное?» – невольно подумал я.
Уже десятки раз представлял, как твердо и уверенно шагну в двери нужного учреждения. Как обстоятельно и спокойно расскажу о событиях, которые закрутили меня. Почему-то в моем воображении это должно будет случиться утром. На утро я уже назначал однажды свой визит в советское посольство. Но Роджерс словно почувствовал это. А может, не эта, так другая причина помешала бы мне.
Я гнал от себя эти мысли, откладывая все на потом.
На вокзале меня встречала вся семья. Первой бросилась навстречу жена.
– У нас большая радость. Виктор сделал предложение Марине… – поспешила сообщить она.
– Ну и?..
– Думает, дурочка. Или притворяется.
– Правильно делает. Ей, а не вам жить… Пусть как следует подумает, – ответил я.
Марина была сдержаннее и как-то испытующе смотрела на меня.
– А ты что-то похудел, осунулся. Наверное, на этот раз не так сладко было за границей?.. Что с дядюшкой? – спросила она.
– Ты как в воду глядела… – улыбнулся я. – У Зори все налаживается.
Мы долго ждали такси. На остановке я тоже ничего путного не мог сказать. Сославшись на усталость и головную боль, отвечал односложно. И дома я продолжал молчать. У меня не было никакого настроения самому показывать привезенные подарки. Этим деловито, без лишней суеты занялась жена. А я молча сидел и смотрел на нее. Марина была по-прежнему ко всему равнодушна.
Все это время, как только я сошел с поезда, у меня не выходил из головы тюбик «Поморина», в котором были спрятаны средства тайнописи. Я мучительно соображал, где безопаснее его спрятать, а пока он лежал в боковом кармане моего пиджака.
– Сними пиджак или ты куда-то собираешься идти? – спросила жена.
Я снял пиджак и повесил его на спинку, стула. Для безопасности на пиджак набросил рубашку, галстук. Думал, так лучше.
Жена – надо же – заметила:
– Зачем же ты все кладешь на пиджак? Помнешь. Давай его в шкаф повесим…
Я взял пиджак из рук жены, сам повесил его в шкаф.
– Не доверяет, – усмехнулась жена и посмотрела на Марину.
«Фу-ты, черт. Привлек внимание», – подумал я с досадой. Ночью спал плохо. На душе было тревожно. Проклятый тюбик не давал покоя.
Утром, убедившись, что тюбик на месте, я зашел на кухню. Там оказался Елисеев. Он, как всегда, варил себе кофе.
– С приездом, Алексей Иванович, – поприветствовал он.
– Спасибо.
– Как гостилось на сей раз?
– Да ничего.
– Что так тоскливо? Случилось что?
– Да так… Вспомнился наш с вами разговор…
– Что, насмотрелись на этот раз?
– Пришлось-таки увидеть… – согласился я,
– Что, – засмеялся Елисеев, – вырвались из объятий родственников? На часик?
Я с удивлением посмотрел на него. У меня, наверное, вытянулось лицо. А Елисеев продолжал смеяться.
– Угадал?
– Да… – протянул я.
– Нехитрое дело… – объяснил он. – Обычно, когда человек попадает за границу, его начинают таскать или родственники, или туристские фирмы. Ну, разумеется, показывают только блеск. День, другой… Человек ахает, охает… Потом… – Елисеев сосредоточенно помешивал кофе. Убедившись, что все в порядке, он продолжал: – И вот выйдет прогуляться… За ручку его уже никто не ведет, сам шевствует. Настроение благодушное. И вдруг… начинаются открытия.
– Точно… – пробормотал я.
Потом, не выдержав, засмеялся вместе с Елисеевым. На какой-то миг я забыл даже о всех тревогах.
В это время открылась дверь комнаты, и на кухню вышла жена Елисеева.
– Ничего не понимаю. Здравствуйте, Алексей Иванович. Что за хохот с раннего утра?
– Разговор тут один… – туманно объяснил Елисеев.
– Ага… Мужской… – понимающе сказала Люся.
– Самый обыкновенный… Житейский. Вот Алексей Иванович вернулся…
– Вижу… И все-таки что веселого рассказывал Алексей Ивансвич? – допытывалась Люся.
– Веселого мало, – сказал Елисеев. – Да и не успел рассказать. Ему довелось побродить часик без провожатых,
– Там? – куда-то неопределенно кивнула Люся.
– Именно там.
– Часик – тоже достаточно, – серьезно согласилась Люся. – Мы, Алексей Иванович, в одной стране три года жили. У нас были знакомые, соседи. Многое мы тогда повидали.
Люся, направляясь к двери, махнула нам рукой:
– Ну, я побежала…
В это время раздался телефонный звонок. Лена выглянула на кухню:
– Папа, это тебя.
Я посмотрел на Лену и… обмер. В руках она держала зубную пасту «Поморин». Не помня себя, я бросился в комнату и на ходу вырвал у Лены «Поморин». Она с недоумением посмотрела на меня, потому что я направился не к телефону, а открыл шкаф, полез в карман пиджака. Что за черт? Мой тюбик на месте. А этот откуда? Хотя все так просто. Обыкновенная паста…
– Папа, телефон… – напоминает Лена.
Я быстро натянул на себя пиджак, отдал Лене ее «Поморин» и направился к телефону.
– Алло! – как можно спокойнее говорю в трубку. А сам краешком глаза оглядываю кухню. Моих соседей уже нет. Успокаиваю себя тем, что они ничего не заметили, что побежал я уж не так неестественно быстро, как мне самому показалось. – Алло! Алло! – громко повторяю я, но в ответ слышу в трубке частые гудки. С досадой вешаю трубку на место.
Нужно взять себя в руки. Черт знает что с нервами. Сколько будет продолжаться эта сумасшедшая жизнь? К такому привыкнуть невозможно.
– У тебя есть время? – спрашивает жена. Занятая своими делами, она не обратила внимания на инцидент с «Поморином».
– А что?
– Сходил бы за хлебом… Я минут через двадцать приготовлю завтрак.
– Конечно… – радостно отвечаю я.
Я почти выбежал из дому. На улице моросил мелкий дождь. Вынул из кармана газету, прикрыл голову. Ближайшая от нас булочная – в пяти минутах ходьбы, но она была закрыта. Пришлось идти в соседнюю. Но только я сделал несколько шагов, как услышал за собой топот. Кто-то тяжело бежал.
– Стой! Стой, тебе говорят!
Я непроизвольно втянул голову в плечи. Обернулся назад. Первое, что бросилось в глаза, сжатые кулаки грузного мужчины.
– Нашкодил и убегаешь, сукин ты сын! – кричал он.
Я тут же теряю самообладание. В следующее мгновение бегу под арку многоэтажного дома, в три прыжка перемахиваю небольшой двор и – о ужас! – чувствую, как кто-то резко толкает меня в спину, и я прижат к земле. Чудовище с оскаленной пастью, полной зубов, обдало меня теплым дыханием. Пытаюсь пошевелиться, в ответ слышу злобное рычание. Я замер в испуге, ничего еще не соображая.
– Стой! Фу! – доносится до моего слуха мужской голос.
Через несколько секунд тот самый человек стоит надо мной со сжатыми кулаками.
– Извините, пожалуйста, товарищ. Дурной пес, одно в ним наказание… – Он помог мне подняться с земли.
– Развели тут всяких… – говорю я больше для приличия, сообразив наконец, в чем дело.
– Понимаете, товарищ… Не знаю, что с ним, сукиным сыном, случилось.
– Надо намордник надевать! – кричу я. А в сердце – радость, как хорошо все кончилось.
Что же это такое? Неужели меня начал преследовать страх? Или это простая случайность?
Разбитый и подавленный, я вернулся домой с пустыми руками.
– Где же ты был? – удивилась жена. – А хлеб?
– Бородинского нигде нет, – соврал я.
– Господи, ничего попросить нельзя. Купил бы любой.
– Я пойду… Мне пора на работу.
– А завтракать?
– Уже опаздываю, – проворчал я.
– Нельзя и слова сказать. Обиделся… – по-своему все истолковала жена. – Теперь буду чувствовать себя виноватой…
Я шел на работу без всякого энтузиазма. Настроение было скверное. Никого мне не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать. Не то что в тот раз…
Когда я вошел в контору, навстречу поднялся Савельев.
– Привет, старина. Рад тебя видеть целым и невредимым, – произнес он, крепко сжимая мне руку.
– А что со мной могло случиться? – Сделав безразличное лицо, я пожал плечами.
Что за чертовщина? О чем это он? Неужели он о чем-то догадывается? Ерунда. Нервы.
– Там трамвайщики бастуют, вдруг тебе пешком пришлось ходить, а это небезопасно в условиях современного капитализма. Ясно? – На лице у Савельева расплылась широкая улыбка.
– Доморощенный остряк… – пробормотал я.
– Ладно. Не сердись. Как там?
– Бери. Тебе. И отстань.
– Что это?
– Марки.
– Думаешь этим отделаться? Рассказывай.
– Потом, потом, – немного раздраженно говорю я,
– Что-нибудь случилось?
– Ничего. Извини. Еще в себя не пришел.
– Ладно. Потерпим, говорит Савельев, раскрывая конверт с марками. – Может быть, с приездом по единой?
– Потом.
Я стоял и смотрел, как он с неподдельным интересом рассматривает марки, молча шевеля губами. В эти минуту для Савельева ничего больше не существовало. Я знал это. Можно позавидовать! Спокойное, доброе лицо. Значит, и на сердце спокойно.
– Спасибо… – говорит он. – У меня таких нет. Удачно выбрал.
– Выбрал! Я специально попросил филателиста продать редкие марки. Вероятно, они были подобраны хорошо, со вкусом.
– Теперь можно похвастаться… – продолжал Савельев. – Можно даже кое-кого удивить.
Пришла Катя. Поздоровались. Помолчали. Немного повертелась и ушла. Заглянула тетя Маша. Кивнула мне головой и закрыла дверь. Пришла Фаина. Пыталась задержаться и поболтать, но, поняв мое настроение, удалилась.
С трудом досидел я до конца рабочего дня. Савельев уже не приставал с вопросами. Катя смотрела на меня исподлобья. На этот раз я приехал без подношений. Она поняла это по-своему: жмот. Чем больше богатеет человек, тем становится жаднее.
Ушел я пораньше.
Но не сразу двинулся домой. Кружил по улицам и неожиданно остановился перед огромным зданием на Лубянке.
«Когда же? – решаю я. – Может, сейчас?» Но, подумав, опять откладываю на завтра, а в глубине души понимаю, что завтра будет то же самое.
Из дневника Марины
«Наконец-то приехал наш заграничник. Много было радости и суетни. Не было только ее у меня… И я решила, как говорится, в упор поговорить с отцом. Вскоре разговор состоялся. Шел он, естественно, вокруг дяди и Роджерса. Беседа была долгая, нервная, порой она проходила на высоких нотах. И чем больше горячился отец, неуверенно и путано отвечая на мои вопросы, тем больше я утверждалась в мнении, что с ним что-то произошло.
Он так толком и не объяснил, чем же все-таки болел дядюшка, да и болел ли. То он вначале сказал, что дядя лежал в больнице и его встретил Роджерс, а потом вдруг получалось, он оказался в отъезде по делам и объявился позже. Убеждал меня, мол, я неправильно его поняла. Теперь о Роджерсе. То он его видел мимолетно, то вдруг часто оказывался с ним в разных местах. Я не почувствовала прежнего благоговения отца к нему. Скорее всего, наоборот. Роджерс вызывал у него раздражение, и он неохотно касался его персоны. С одной стороны, это хорошо. А с другой – почему вдруг такая перемена? Так ничего толком и не выяснила. Одно для меня понятно: отец на этот раз вернулся из своего вояжа каким-то не таким, не своим, что ли… Его явно что-то тяготит, беспокоит. Ни с того ни с сего начинает кричать, потом смотрит виновато. Но я тоже хороша. Срываюсь, грублю, читаю мораль. А надо бы как-то добрее, деликатнее, что ли. Может, виноват Виктор? Последнее время, когда он приходит к нам, нет прежней простоты и естественности. Отец смотрит исподлобья или, наоборот, начинает лебезить. Противно! Когда дома плохо, никого и ничего не надо. Скорее бы кончить, попрошусь на Камчатку, а там куда-нибудь в глухой район. Сразу самостоятельная жизнь…»
Страх
Посылки стали приходить реже. Инициатором этого был Роджерс. Он тогда как бы вскользь сказал: «Не надо привлекать к себе внимание. И заниматься спекуляцией».
После этого и было решено не злоупотреблять пересылкой «барахла».
Марина заметно повеселела. Возможно, она думала, что у нас с братом была размолвка. Этим и вызвано мое плохое настроение.
Да, я не знал, куда себя деть.
Я носился с тюбиком «Поморина» – будь он трижды проклят! – как сумасшедший. Вспомнив о приеме «путать следы», которому меня учил Роджерс, я приобрел с десяток тюбиков. Я их рассовал в самые различные места квартиры. К «Поморину» должны в доме все привыкнуть, чтобы на него не обращали внимания.
Жена однажды даже схватилась за голову:
– К чему такой запас?.. По-моему, паста у нас находится даже под подушкой.
Наверное, перебрал я.
Неожиданно на неделе позвонил Иран Петрович Фокин…
Я заикался, городил какую-то чепуху. Марина, проходившая мимо, с удивлением посмотрела на меня, но ничего не сказала.
– Рыбалка? – переспрашивал я.
– Ну конечно… Вы плохо слышите? Я перезвоню…
На секунду был сделан перерыв. Я мог немного собраться. Но от нового звонка все равно вздрогнул.
– Да, да… Теперь лучше… – сказал я.
– Ну вот… – обрадовался Фокин. – Продолжаю… У меня выпадает редкий день. Что вы думаете насчет рыбалки?
Я стал путано ссылаться на свою занятость…
Мне же хотелось, чтобы домашние слышали эту чепуху. Какая там у меня занятость! Потом я что-то брякнул о головной боли. Господи… Надо просто сказать, что согласен, и все.
– Не узнаю вас, Алексей Иванович… – пробасил Фокин. – Вас подменили. Отказываться от рыбалки в такие дни!.. Простите меня, но это грех…
В голосе послышалась обида. Я спохватился:
– Вы правы… На свежем воздухе все пройдет.
– Вот это уже другой разговор…
– Тем более что я вам привез новый спиннинг.
– Алексей Иванович… – растроганно произнес Фокин. – Ну зачем?.. Это же дорогое удовольствие.
Чувствуется, что самому-то ему было приятно.
– Испытаем завтра…
– Большое, большое вам спасибо…
И этому человеку я готовлю подлость… Когда я вошел в комнату, жена подозрительно меня осмотрела.
– Ты действительно плохо выглядишь… Побледнел… Обратился бы к врачу.
– Пройдет, – небрежно бросил я. – Побуду на свежем воздухе, все войдет в норму.
Но этот день на свежем воздухе дорого мне стоил. Я не мог спокойно разговаривать с Фокиным, смотреть ему в глава. А он ничего не подозревал, как ребенок, радовался спиннингу, хорошей погоде, моему соседству.
«А если все ему рассказать?» – мелькнула у меня мысль. А Виктор и Марина? Что будет с ними? При мысли об этом судорога прошла по моему телу.
– Что с вами? – участливо спросил Фокин. – Вы побледнели. Опять голова?
– Да, немного закружилась.
– Это от переутомления. Пройдет. Посидим у водички.
Хорошо, что рыбная ловля требует тишины: мы сидели молча, но от мыслей-то никуда не денешься. Перебирал множество вариантов, выискивая выход из своего невероятно сложного положения.
Допустим, я завтра… Нет, в понедельник, послезавтра, все-таки пойду туда… Пойду и расскажу. Я же ничего пока не сделал страшного. Я просто попал в беду. А что за этим последует? Трудно даже себе представить…
Мне вдруг пришла в голову шальная мысль – вышвырнуть проклятый тюбик «Поморина» и обо всем забыть…
Нет… Они не забудут. Роджерс отыщет меня. То, что он пообещал мне за разоблачение, не простые слова.
Я покосился на Фокина. Даже не представляет, что сидит рядом с врагом.
Враг…
Это слово все чаще и чаще приходит мне на ум. Ведь это так, и никуда не денешься.
С величайшим трудом дождался я вечера. Разумеется, ничего не поймал.
– Ну, вы совсем раскисли, Алексей Иванович. Я уже переживаю, что вытащил вас из дому… – сказал Фокин.
– Ничего… Ничего… – успокоил я.
Обычно после рыбалки я дома засыпал как мертвый. Но теперь лежал, закрыв глаза, и все думал, думал. Издалека донесся приглушенный разговор.
– …Конечно, ты права, дочка, он стал нервным и беспокойным.
– Разве ты не видишь, что он без тазепама не обходится! Что с ним случилось? До последней поездки в Вену он таким не был, – упрямо твердила Марина.
– Может быть, это оттого, что бросил пить?
– Да, вот еще… Как-то я проснулась от его крика, – продолжала Марина. – Отец просил у кого-то прощения, клялся, что не виновен. Вспоминал дядю Зорю. Я испугалась и потом долго не могла заснуть…
– Да мало ли что может присниться, доченька? Иной раз такое увидишь… – Ложись, уже поздно… Завтра поговорим.
– Ох, мама… – вздохнула Марина. – Как вы любите все откладывать на завтра.
С утра я помчался в контору. Я торопил себя, будто бы там дела невероятной важности или горит что-нибудь. Весь день хватался за любую работу… Только бы забыться. Разбитый, усталый, вернулся домой.
– Папа, тебе кто-то звонил, просил передать привет.
С трудом соображаю, о чем говорит Марина. Может, это уже оттуда начали звонить? Прошло три недели, после того как вернулся из Вены. Скоро должен отчитываться.
– Спасибо, – стараясь казаться равнодушным, ответил я.
Мне стало не по себе. Не хватало сейчас звонков. Тем более анонимных.
Сели ужинать. Аппетита никакого.
– Алеша, ты не рассказывал ничего о рыбалке.
– Неудачно на этот раз… Сама, наверное, догадалась по результатам.
– Подарок Фокину понравился?
– Очень…
Скорее бы выйти из-за стола. Потом сошлюсь на головную боль и прогуляюсь на свежем воздухе. Надо побыть одному… Это единственное, что мне сейчас хочется. Не смотреть людям в глаза, не отвечать на их вопросы.
И вот я один. Ноги сами несут меня опять туда же, на Лубянку. Показался подъезд знакомого дома. Большие массивные двери часто открываются. Что меня заставило вновь прийти сюда? Почему я здесь? Я стою у гастронома и наблюдаю за обитателями дома напротив. Хочу побороть в душе страх. Пропади пропадом эта Вена, брат, Роджерс! Я устал. Хочется подойти к подъезду, открыть дверь… Настраиваюсь. Уговариваю себя. Чего же я боюсь? Очень неуверенно я направляюсь к зданию. Теперь я стою у подъезда и чувствую себя уже совсем плохо. Пытаюсь заглянуть внутрь. Но, кроме широкой лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой, ничего не вижу.
Оттуда выходят двое. О чем-то весело разговаривают, смеются.
В последнее время я стал очень завидовать людям, которые могут смеяться. Невольно иду за ними. Они – в гастроном. Я – туда же. Они встают в очередь за апельсинами. Пристраиваюсь и я. Сзади. Боже мой! Впереди меня стоят чекисты. От них зависит моя судьба. Присматриваюсь к ним. Такие же, как и все. Ничего выдающегося, сверхъестественного. Последнего невольно трогаю за рукав. Ничего. Не страшно. И я решительно оставляю очередь. Выхожу из гастронома.
Останавливаюсь у двери с вывеской: «Приемная Комитета госбезопасности».
– Вы идете? – слышу сзади чей-то нетерпеливый вопрос.
– Да, да, – машинально отвечаю я.
И вот я в приемной. Чувствую, как у меня гулко бьется сердце, дрожат ноги. Вижу спасительный диван. Слава богу, есть свободное место. Сажусь. И боюсь поднять голову. Страх меня совершенно сковал. Вот тебе и получил успокоение. Достаю таблетку тазепама. Отправляю ее в рот, но никак не могу проглотить. Во рту все пересохло. Таблетка застряла в горле. Поднимаю глаза и вижу направляющегося ко мне старшину. Машинально втягиваю голову, закрываю глаза.
– Вам плохо? – слышу его голос.
– Да…
Глоток воды восстановил силы. Рядом стоит озабоченный старшина.
– Сердце?!
– Да, – соврал я, прикладывая правую руку к сердцу,
– Что принимаете? – участливо осведомился старшина. Я мучительно вспоминаю названия лекарств.
– Может быть, позвать врача?
– Спасибо. Не надо. Посижу немного…
Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я успокоился. Но все же успокоился. Вежливость и предупредительность старшины заглушили чувство страха. Все. Теперь дорогу знаю. Заберу кое-что с собой – и сюда. Решено. Может, завтра.
Конечно, завтра.
На другой день на работе первым меня встретил Савельев.
– Обыскался тебя, иди скорей к Ух Ты, он тебя все утро спрашивает.
Ух Ты – это наш начальник. У него была привычка после каждой фразы говорить: «Ух ты». Как-то после собрания Савельев сказал: «А здорово выступил наш Ух Ты». С тех пор нашего начальника между собой иначе и не называли.
Что случилось? Почему такая срочность? Может, это связано с Веной? Может, у него кто-нибудь есть? Боже, как это ужасно, постоянно ждать, что за тобой придут.
Но у начальника никого не оказалось. Все обошлось благополучно. Ух Ты отчитал меня за опоздание и послал в один из наших домов, где лопнула водопроводная труба. Мы с Савельевым до поздней ночи возились с этой окаянной трубой, выслушивая справедливые упреки жильцов.
Наконец вышли на улицу.
– У тебя дома все в порядке? – спросил меня Савельев.
Его вопрос застает меня врасплох.
– А что?
– Да ты какой-то не такой.
– С чего это ты взял? – угрюмо спрашиваю я.
– Проанализировал. У меня электронно-счетная машина… – улыбается он.
– И что же тебе сказала твоя умная машина?
– Заграница тебе явно не пошла впрок. Она тебя сделала злым, нервным. Так или будешь спорить? – спрашивает он.
Нужно отвечать, а я молчу.
– Заграница? – бормочу я, пытаясь придумать, что же сказать.
– Да, она самая… – весело отвечает он. – Что-то у тебя там произошло. Вернулся каким-то другим.
– Просто устал… Затаскали по театрам, ресторанам.
– Ой ли? – покачал головой Савельев. – Когда тебя таскали в прошлый раз, ты потом целый месяц никому проходу не давал. Все о роскошной жизни рассказывал.
– Преувеличиваешь, конечно. Но на душе неспокойно, это точно, – сознался я и ухватился за мелькнувшую вдруг спасительную мысль: – Волнуюсь за Марину. Она замуж собралась, как-то все у нее сложится?
– А, ну тогда все понятно, – соглашается он.
Впереди ночь… Я стал бояться темноты. Лежу с открытыми глазами, не могу заснуть. В голове – бесконечные вопросы. Пытаюсь на них ответить хотя бы самому себе, Заснул опять уже на рассвете. Вероятно, во сне снова разговаривал. Утром жена и Марина внимательно, не скрывая тревоги, смотрят на меня.
Я быстро собираюсь и ухожу…
