Текст книги ""Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"
Автор книги: Аркадий Вайнер
Соавторы: Аркадий Адамов,Владимир Востоков,Вадим Кожевников,Александр Лукин,Алексей Азаров,Эдуард Володарский,Егор Иванов,Иван Головченко,Владимир Волосков,Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 249 (всего у книги 357 страниц)
«…На днях пылесосила квартиру. Случайно уронила пузырек с валокордином, и он закатился под кровать родителей. Залезла туда и увидела в пружинах матраца… зубную пасту «Поморин»! Как она туда могла попасть? Ленка спрятала? Зачем?! Показала матери, Лене. Они пожимают плечами. Показала отцу. Сперва он усмехнулся, а когда я сказала, где я ее обнаружила, отец оцепенел, словно увидел перед носом кобру… И чего он так испугался? Выхватил из моих рук пасту. Выругался и убежал… Потом пришел, долго извинялся, ссылался на нервы… Просил прощения.
– Папа, у тебя появилась явная любовь к «Поморину», – сказала я.
Отец вымученно улыбнулся, но ничего не ответил.
– Я сейчас соберу всю пасту и выброшу к чертовой матери, – заявила мама.
Ее миловидное лицо пылало гневом и решительностью, а чуть вздернутый нос совсем казался курносым.
– Где твой тюбик? – обратилась она к отцу.
– Я сам распоряжусь, – ответил поспешно отец, покосившись на свой пиджак.
…Я стала избегать Виктора. Все из-за отца. Не могу сейчас думать ни о чем другом, даже о Викторе.
Нужно наконец все выяснить. Только тогда я смогу быть спокойна».
Исцеление
Первый, кого я увидел в приемной, был знакомый старшина. Он стоял посреди комнаты и разговаривал с какой-то женщиной.
– Товарищ старшина, кто у вас здесь будет главным? – спросил я.
Старшина извинился перед женщиной и вежливо осведомился:
– По какому вопросу?
– Очень важному… Государственному… и личному…
– В таком случае прошу вас пройти к начальнику приемной. Прямо, а затем направо, первый кабинет. Как сердечко? – Он узнал меня.
– Нормально. Спасибо… – ответил я.
– Желаю доброго здоровья…
Я поблагодарил, хотя не здоровье меня сейчас волновало. В кабинет начальника приемной стояла очередь. Я топтался на месте, не зная, что предпринять, а потом, вдруг решившись, без стука открыл дверь.
– Прошу извинения, но у меня весьма неотложное дело, – решительно заявил я.
Возможно, мне показалось, что говорил я решительно. Передо мной за небольшим столом, на котором аккуратными стопками лежали документы, сидел майор средних лет. Его добрые глаза смотрели на меня участливо и предупредительно. Видя мою взволнованность, майор обратился к посетителю:
– Я вас прошу подождать несколько минут в приемной.
Посетитель с любопытством покосился в мою сторону и торопливо вышел из кабинета.
– Пожалуйста, садитесь, – сказал майор.
Я не знал, что делать с портфелем – поставить его на пол или положить на колени.
– Садитесь… – повторил майор. – С кем имею дело?
– Спасибо… Иванов Алексей Иванович, сантехник. – Я поспешил сесть, не выпуская портфеля из рук.
С чего начать рассказ?
– Я вас слушаю, Алексей Иванович, – сказал майор.
Десятки раз я прокручивал свою историю, стараясь коротко изложить события. Думал, отчеканю, как ученик выученное домашнее задание, а потом пусть задают вопросы.
Но пришло время говорить, а я сижу и не знаю, с чего начать.
– Товарищ майор. Речь идет о моей судьбе. Я недавно вернулся из-за границы, был в гостях у брата. Мне нужно срочно и доверительно поговорить с нужным человеком. Я стал, по сути дела, врагом Родины. Понимаете?
– Пока нет, – спокойно ответил майор. – Сейчас.
Майор кому-то позвонил. Кто-то обещал прийти. И действительно, вскоре в кабинет вошел высокого роста, статный, подтянутый человек, просто и деловито представился:
– Капитан Насонов, Владимир Николаевич…
– Иванов Алексей Иванович, – ответил я.
– Пойдемте ко мне… – предложил капитан.
Ноги меня не слушались. Портфель стал тяжелым.
– Давайте я понесу… – сказал капитан.
Я машинально отдал свой груз.
Мы прошли в отдельный, скромно обставленный кабинет.
– Здесь нам никто не будет мешать…
Капитан указал на стул:
– Садитесь… И спокойно рассказывайте.
Я подробно рассказал о брате, о том, что со мной произошло в Австрии, кинулся к портфелю, раскрыл его. Перед капитаном появились тюбик «Поморина» (пусть разбираются!) и пачка писем от брата.
– Дело очень серьезное. Мне остается порадоваться, что вы сейчас здесь… – сказал Насонов.
– Это мой долг. Правда, я очень боялся и поэтому слишком долго собирался.
– Что у вас еще в портфеле?
– Чепуха… Мои вещи…
Мне показалось, что капитан с трудом сдержал улыбку. А может, только показалось?
– Арестуйте меня, я это заслужил…
Капитан Насонов посмотрел на меня и сказал:
– Вы сами пришли к нам. Никаких преступлений, судя по вашим словам, за вами не числится, поэтому арестовывать вас пока не за что. Ясно?
– Ясно… – прошептал я. – Но готов понести любое наказание. Готов ко всему. Извините, Владимир Николаевич, можно стакан воды?
Насонов налил мне воды. Я залпом выпил.
– Дело серьезное… – согласился капитан. – Я вынужден о нем доложить… Мы пройдем сейчас в другое место.
Сколько раз после приезда из Вены я проходил мимо многоэтажного здания на Лубянке. И вот я здесь. Меня уже выслушали. И я теперь почувствовал себя спокойнее.
Владимир Николаевич привел меня в приемную какого-то начальника, открыл дверь и вошел в кабинет. Я остался на попечении секретарши. Через несколько минут туда же проследовал молодой человек с папкой в руках. Секретарша, уже немолодая женщина, сидела за небольшим столом, держа перед собой журнал и, не обращая на меня никакого внимания, вписывала в него какие-то цифры. Буднично и просто, как делают это в любом другом учреждении.
Время тянулось очень медленно. Казалось, что прошли сутки, прежде чем появился Владимир Николаевич и меня пригласили в кабинет. Я в нерешительности остановился у двери.
– Пожалуйста, пожалуйста, – мягко произнесла секретарша.
Я робко открыл дверь и очутился в квадратном кабинете.
– Смелее проходите и садитесь, – сказал Владимир Николаевич.
Я осмотрелся. У стола стоял невысокого роста, средних лет человек в форме полковника.
– Здравствуйте, – сказал он и представился: – Михаил Петрович. Присаживайтесь.
Я сел за приставной столик. Напротив сидел Владимир Николаевич.
На столике стоял небольшой магнитофон.
– Прошу вас, Алексей Иванович, рассказать все, что с вами произошло, не пропуская мелочей, – попросил Михаил Петрович. – Если вы не возражаете, мы запишем ваше сообщение на магнитофон.
В знак согласия я кивнул головой.
И я начал рассказывать. Меня слушали очень внимательно, так врач слушает тяжелобольного человека, стараясь точно определить причину заболевания. Я нервничал, у меня перехватывало дыхание, пересыхало горло. Мне подали стакан воды. Я ее выпил.
Открылась дверь, и вошла секретарша. Я вздрогнул и замолчал.
– Принесите, пожалуйста, чаю, желательно с лимоном, – попросил Михаил Петрович.
Подали чай. Я сделал несколько глотков, немного успокоился. Однако ненадолго.
Мне начали задавать уточняющие вопросы. Они касались моего прошлого, настоящего, обстоятельств пребывания в Вене. Расспрашивали подробно о Роджерсе, брате, интересовались мельчайшими деталями. Особенно о полученном задании. О моем обучении – как пользоваться шифросвязью. Как я должен был поддерживать связь с Центром.
– Я должен ежемесячно посылать письма на подставной адрес в Вену. Самые обыкновенные. Но вписывать любые сведения о Фокине и его семье, – закончил я.
– Любые? – переспросил полковник.
– Любую чепуху… – повторил я.
– Чепухи в этом деле не бывает… – поправил Владимир Николаевич.
– Он так сказал… Роджерс.
– Кроме добывания сведений о Фокине и его работах, членах его семьи, других заданий вам не давали?
– Нет.
– Когда вы должны отослать первое сообщение? – спросил полковник.
– Срок истекает через неделю.
– Ясно, – сказал полковник и, помолчав, спросил: – Алексей Иванович, вы все нам рассказали, ничего не упустили?
– Поверьте. Как на духу. Все, как было, – ответил я.
– Хорошо. Нам еще не раз придется возвращаться к этой истории. А сейчас ответьте, пожалуйста, кто знает о вашем приходе сюда?
– Никто, кроме вас.
– А о том, что с вами произошло в Вене?
– Тоже.
– Очень важно сохранить в тайне и дальше. Сумеете?
– Конечно. Не сомневайтесь. Это уже точно, – горячо пообещал я.
– В таком случае, Алексей Иванович, я должен вам высказать кое-какие соображения, которые могут быть полезны для вас.
– Да… – кивнул я.
– Ваша переписка с братом, как мы предполагаем, была на контроле спецслужбы иностранной разведки. Пока она носила чисто семейный характер, ничто, казалось, не предвещало беды. Хотя ваши жалобы на неудовлетворенность жизнью, естественно, не прошли мимо ее внимания. Однако, как только в одном из писем вы упомянули имя ученого Фокина, у разведки сразу обострился интерес и к брату, и особенно к вам. Дело в том, что ученый Фокин и его засекреченные работы давно интересуют разведку, и она ищет, давно любые, повторяю, любые подходы к нему…
– Случай такой, как понимаете, представился… – добавил Владимир Николаевич.
– Закуривайте… – предложил полковник, заметив мое волнение.
Я молча взял сигарету. С трудом достал из коробка спичку. Закурил.
– Дальше все пошло по известной вам схеме, – продолжал Михаил Петрович.
Я сидел перед чекистами опустив голову, разбитый, подавленный. Что я мог им сказать? Конечно, мне хотелось услышать что-то утешительное о брате, о его жизни, но не поворачивался язык спросить об этом.
– Вам могут позвонить, написать письмо, возможно, назначат встречу… – Полковник говорил медленно, с расстановкой.
Я поднял голову.
– Это будет только в крайнем случае… – вставляю я, вспомнив наставления Роджерса.
– Вот и мы говорим о крайнем случае, – продолжал полковник. – На встречу сразу не соглашайтесь. Если у вас не будет времени связаться с нами, потяните и поставьте нас в известность. Вот вам наши телефоны. – И он протянул мне листок бумаги. Затем внимательно посмотрел на меня и решил:
– Ну, а об остальном в следующий раз. Время у нас есть. Сейчас вы взволнованы. Немного отдохните, а затем мы через два-три дня встретимся и обо всем договоримся.
– Да… Да… Охотно, – согласился я.
Сегодня, разумеется, волнений было больше чем предостаточно. На всякий случай я спросил:
– Теперь писать не нужно?
Чекисты невольно переглянулись.
– Вы имеете в виду Роджерсу? – спросил полковник. – Пока нет… Когда надо, мы скажем. Конечно, он не успокоится и, возможно, пойдет на шантаж. Но опасаться вам нечего.
Кажется, я не все понял. Полковник догадался, о чем я думаю.
– Что касается брата, то переписку с ним прекращать не надо. Переписывайтесь, как ни в чем не бывало. Держите нас в курсе всех ваших дел.
– Да, да…
– И на прощание последний вопрос… Дочь ваша встречается с сыном Фокина по-прежнему?
– Да.
– Ну и правильно. Пускай молодые люди сами улаживают свои дела.
…Ушел я, когда начало смеркаться. Порывистый ветер поднимал пыль, метался по улице. Но я не обращал внимания.
Вечер… Обыкновенный московский вечер, когда все куда-то спешат. Я шел медленно. Мне хотелось улыбаться и здороваться с каждым встречным.
Удивительное настроение…
Я шел, помахивая пустым портфелем, как приезжий, который неожиданно попал в большой город и сейчас с интересом и восхищением осматривается по сторонам.
Портфель стал легким, почти невесомым, хотя я вынул из него только тюбик «Поморина», фотоаппарат «Минокс», которым меня снабдил Роджерс, и пачку писем.
С письмами внимательно ознакомятся и вернут…
Кажется, прошла целая вечность и я с невероятным трудом дождался вот этих минут. Я могу просто идти, не страшась и не оглядываясь. Я могу думать о чем-то хорошем… Хотя сразу невозможно забыть недавние события.
Улицы Вены… Роджерс… Растерянное лицо Зори… Опять Роджерс…
Людской поток торопливо растекался по улицам, нырял в метро, в подземные переходы.
Рабочий день позади. Люди возвращались по домам. И никто из них не подумает обо мне: человек вырвался из беды, и не простой, а страшной беды. Человек был на краю огромной пропасти. Он делал к ней последний шаг…
Нет… Этого никто не знает. Даже не представляет! И не должен знать, кроме тех, кому положено. По привычке я заглянул в гастроном. Разноцветные марки вин на полках плясали перед глазами. Дразнили. Манили. С чувством собственного достоинства прошел мимо. Зашел в кондитерский отдел. Купил торт, конфеты. И снова влился в людской поток.
Мне, наверное, необходимо побольше бывать среди людей. Нужно избавиться от воспоминаний. Забыться. Но теперь без помощи водки.
Домой пришел поздно. Усталый, довольный, счастливый.
– Где ты пропадал? С ума можно сойти! – упрекнула жена.
Я поставил портфель. На него не обратили внимания. Думают, что там инструменты. Выложил из него покупки.
– Что это такое? Марина, посмотри на отца…
– Разбирай – и быстро все на стол. Марина, Лена, помогайте маме!.. – приказал я.
Первой подходит Марина.
– Невероятно… Что произошло?! По какому поводу? – говорит она.
Лена стоит на месте, смотрит, улыбается.
– Что случилось? Можешь сказать? У тебя же высокая температура… Куда сбежал? Перепугал всех, – засыпала вопросами жена.
О какой температуре может быть речь… Ее не было! Ничего не было! Хотя я был на бюллетене и мне назначен постельный режим.
Раздался телефонный звонок. Я опередил всех, схватил трубку.
– Слушаю… А, это вы, молодой человек. Здравствуйте! – отвечаю я и зажимаю рукой трубку. – Виктор! – кричу я, чтобы услышала дочь. – Как поживаете, Виктор? – Именно в это время появилась в коридоре Марина. – Сейчас. Передайте привет Ивану Петровичу. Даю трубку Марине.
– Виктор, если можешь, приезжай к нам поскорее! – Марина повесила трубку.
– Молодец! А я не сообразил позвать его. Эй вы, наследники, я голоден как буйвол. Поторапливайтесь, если вам дорога жизнь кормильца. Слышите?
Жена и дочь все еще с удивлением, даже с беспокойством поглядывали на меня.
– Да, чуть не забыла, тебе звонили с работы… Интересовались твоим здоровьем… – сказала Марина.
– Теперь я абсолютно здоров… – многозначительно заявил я.
Опять на лицах удивление. Но никто вопросов не задает.
– Папа, а тебе письмо пришло, – вдруг говорит Лена.
Марина отвернулась… Она ненавидела эти конверты.
– Ах ты, негодная, чего же не говоришь…
– Разве тебе скажешь… Ты сейчас почему-то никого не слушаешь…
– И нам ничего не сказала, – с упреком заметила жена.
– Давай письмо, доченька, давай, милая…
Письмо, конечно, от Зори. Вскрываю конверт. Вынимаю оттуда обыкновенный лист без привычного углового штампа.
«Дорогой Алексей!
Это письмо я посылаю с верным человеком. Он его опустит у вас. Буду перед тобой откровенен, не боясь последствий. Впрочем, это уже не будет иметь для меня никакого значения. Мне многое хотелось тебе рассказать в Вене, но Роджерс сделал все, чтобы этого не случилось. Его люди следили за нами даже тогда, когда мы были вдвоем на набережной, а я-то знаю, чем это могло кончиться. Теперь-то мне никто не помешает сказать тебе всю правду.
Итак, все по порядку.
Ты тогда спрашивал о моем письме, которое я написал тебе на пути к фронту. С этого все и началось. Отбывая наказание, я написал заявление о направлении меня в действующую армию: «Искупить свою вину». Мне поверили. В первом же бою я сдался в плен. Все как есть рассказал немцам. Они мне тоже поверили, но я их не обманул. Немцы меня после обучения забросили с соответствующей легендой в партизанский отряд, действовавший на Брянщине. Так я стал Вановым.
Мою душу жгла обида за тюрьму, лагерь, за поломанную жизнь, и я старался отомстить за все. Ты сам понимаешь, чем я занимался в отряде и какую играл для немцев там роль. Скажу только одно, на моей совести есть погубленные жизни ни в чем не повинных людей. Как вспомню сейчас, душа леденеет… Да не простят они мне мои черные дела. А ты еще спрашивал, почему я не возвращаюсь на Родину. Нет ее у меня… Не буду описывать всех перипетий – как попал на Запад, с чем пришлось там столкнуться, что пережить, прежде чем очутиться в Канаде. Канада встретила меня холодно. Долго бедствовал и обивал пороги, прежде чем встал на ноги. Долго перебивался с хлеба на воду, пока случайно не столкнулся с местным немцем. Я ему кое в чем открылся. Отсюда все и пошло. Мне предложили сотрудничество, обещав материальную поддержку. Выхода не было. Завели на меня досье. Я указал о тебе. Они сумели установить твой адрес. Они все могут. Дальше тебе понятно. Да простит меня дева Мария. Не появись на горизонте злосчастный Фокин, и ничего бы не было. Будь проклят тот день, когда все это случилось.
Мои письма к тебе писались под их наблюдением и по их подсказке. Впрочем, как и все остальное. О каких виллах, машинах, курортах, прислугах и т. д. и т. п. могла идти речь? Я совершенно одинок, никакой семьи у меня не было и нет. Я простой механик, и то должность получил только после своего согласия работать на разведку. Когда-то заимел маленькую лавчонку. Но вскоре разорился. И пошел по миру. Долго болел, схватил язву желудка. Что стоит здесь лечение, ты знаешь.
И вот прекрасная Вена. Перед приездом Роджерс заявил: «И ваш брат должен работать на нас. В противном случае пеняйте на себя». Это был ультиматум.
Я знал, что они не шутят. Знал цену ультиматуму.
Мне ничего не оставалось, как разыгрывать перед тобой комедию… Разыгрывать по их сценарию, что я и делал, да, прости меня…
После твоего отъезда я получил солидное вознаграждение, которое завещаю тебе, если, конечно, ты его примешь. Меня хвалили. Другому бы радоваться, а я каменел душой.
Алешенька, помнишь наш разговор на набережной, когда ты меня по-мужски отколотил? Я до сих пор с радостью вспоминаю твои крутые кулаки, появившуюся кровь и благодарю тебя. Благодарю. Это было священным очищением моей души от всех совершенных мерзопакостных поступков… Больше того, это была и есть единственная мне награда… и одновременно… наказание. Парадоксально звучит, верно? Но это правда. Чистая правда. Если, конечно, слово «чистая» здесь уместно. Помнишь нашу вторую прогулку по набережной, когда пришлось прервать разговор и встречу? За нами следили люди Роджерса. Я их засек тогда.
Итак, подведем черту.
Что осталось у меня на этом бренном свете? Один ты, которого я тоже предал. А те… загубленные мною там, в России, начали сниться каждую ночь! Можно ли после этого меня простить?
Короче. Больше так жить не могу и не хочу. Я многое передумал, перестрадал. Особенно посе нашей встречи. И вот что я скажу тебе: не казни себя. Воспользуйся случаем, который упустил в Вене. Помнишь? И все же имей в виду, так просто они тебя не оставят. Пока не поздно, ищи защиты. Прости меня, если сможешь. Прощай. Твой Зоря.
P. S. Пятна на письме – не удивляйся – это мои слезы, последние слезы… Прости меня… Прости…»
Я стоял не двигаясь. Листки бумаги дрожали перед глазами. Буквы прыгали…
Меня теребят за рукав. Пытаются взять письмо.
– Слышишь или нет? Что-то случилось? – уже в который раз спрашивает жена.
Я глухо отвечаю:
– Случилось…
Кажется, испытание на прочность продолжается. Мог ли я подумать такое о брате? Не помню, как вышел из дому, как подошел к телефону-автомату, как позвонил и очутился в незнакомой квартире…
Письма
Мы сидим с капитаном Насоновым в его уютной двухкомнатной квартире. Здесь чисто, аккуратно, скромно. Ничего лишнего.
– Я вас слушаю, – обращается он ко мне, усаживаясь рядом со мной на диване.
Я молча протягиваю ему письмо Зори. Он пристально, осматривает конверт, вынимает из него лист бумаги, читает.
С тревогой смотрю на него, стараясь понять, какое впечатление произведет письмо. Лицо Насонова сосредоточенно-бесстрастно. Проходят томительные минуты – одна, другая… Наконец Насонов откладывает письмо в сторону. Задумывается.
– Что теперь будет? – невольно вырвалось у меня.
– У него мог быть другой выход, – раздумчиво замечает Насонов, не обращая внимания на мой вопрос.
– Это Роджерс… Если бы не он… Я знаю, брат мне говорил, – ляпнул я невпопад.
Насонов строго и, как мне показалось, осуждающе посмотрел на меня.
– Прежде всего, Алексей Иванович, ваш брат сам во всем виноват. Только сам. Судя по вашим рассказам, он где-то уже нащупывал правильный выход… – начал он, четко выговаривая каждое слово, а затем, немного помолчав, продолжал: – Ну, а если быть до конца откровенным – а наши с вами отношения должны именно на этом и строиться, – то ваш брат не может заслуживать никакого сожаления, а наоборот. У него руки в крови. Да и вас не пожалел, толкнул в пропасть… – Насонов на некоторое время сделал паузу, посмотрел на меня.
– Понимаю… – отвечаю я и чувствую, как замирает у меня сердце.
– Мы располагаем на него серьезными материалами. Вы готовы меня выслушать? – обращается ко мне Насонов.
– Да, конечно.
– После тщательной проверки установлено, что ваш брат, Зоря Ванов, он же Карасев Михаил Иванович, он же Филиппов Иван Михайлович, – хитро замаскировавшийся государственный преступник, – сказал Насонов, нахмурив брови. Затем, не торопясь, достал из папки какой-то лист бумаги, положил его перед собой, – Он – крупный каратель. Вот основные фактические данные. В августе сорок первого года, будучи на фронте, он перешел на сторону гитлеровских войск. С сорок первого по сорок третий год служил в полиции на Украине. Под его руководством и при личном участии в марте сорок второго года были повешены десять человек, подозревавшихся в принадлежности к партизанскому подполью. Весной того же года по его приказу были расстреляны пять родственников секретаря подпольного райкома партии. Летом сорок второго года лично повесил двух коммунистов и участвовал в расстреле пятидесяти евреев. Награжден двумя фашистскими бронзовыми медалями. Его преступная деятельность подтверждается показаниями арестованных, свидетелями и найденными документами.
Я сидел затаив дыхание, не веря своим ушам и не видя вокруг себя ничего. То, что услышал, – невероятно, чудовищно!
Наступила гробовая тишина.
Насонов встал, вышел на кухню. Через минуту он вернулся со стаканом воды. Я продолжал сидеть, словно пораженный громом.
– Я понимаю ваше состояние, но мы вынуждены об этом вам сказать, чтобы у вас не было никаких заблуждений на его счет.
– Если бы я только знал раньше… Я бы его… Разрешите воды… – попросил я, так и не найдя подходящего слова.
– Сейчас не об этом идет речь, – ответил Насонов, подавая мне стакан воды.
Я крупными глотками, проливая воду на костюм, опорожнил стакан.
– Владимир Николаевич, мне трудно говорить. Я и так многое пережил, когда получил письмо и шел к вам… А сейчас то, что вы сообщили, у меня просто не укладывается в голове… Нет слов выразить свое возмущение… Какой же он подлец и негодяй… Не зря его Марина невзлюбила… Владимир Николаевич, верьте мне, я буду работать за десятерых… Я не пожалею ни сил, ни здоровья, ни жизни, чтобы быть полезным, достойным… Поверьте…
– Мы верим вам, Алексей Иванович, иначе бы не завели этот неприятный разговор. А теперь отвечу на ваш вопрос. Со смертью вашего брата Роджерс не исчезнет с горизонта. На днях мы с вами подробно обсуждали возможные варианты и ситуации, которые могут возникнуть в результате действий иностранной разведки. Нам по-прежнему остается ждать. Терпеливо. Бдительно. Повторяю, терпеливо и бдительно.
– Понимаю, – едва приходя в себя, отвечаю я.
– Теперь о письме. Ваша семья знает о его содержании?
– Нет. Но они встревожены моим уходом…
– И как вы думаете поступить?
– Ума не приложу… Если припрут, придется его показать.
– Надо это пережить… Знаю, непросто, но надо.
Я ушел от капитана Насонова с тяжелым чувством. Меня душили злоба и гнев на брата за его чудовищные преступления, которые он совершил. Я клял и ругал себя за то, что, будучи в Вене, вел отвратительно легкомысленный образ жизни. Не удосужился найти время и заставить брата рассказать о себе всю правду. Тем более он несколько раз порывался что-то важное рассказать о себе. И в моей судьбе хотя и сыграл предательскую роль, однако же он советовал мне пойти в советское посольство и сообщить все, что со мной произошло. И то же самое рекомендует в последнем своем письме. Какой же я был идиот и профан! Мы могли бы пойти вместе. Как же мне это не пришло в голову? Я бы его, возможно, уговорил, несмотря на тяжесть им совершенного и возмездие, которое за этим могло последовать. Явка с повинной, как поступил я, помогла бы ему в какой-то степени, пусть незначительной, очиститься хотя бы перед своей совестью.
А может быть, и ему предоставили бы возможность если не искупить (это невозможно), то хотя бы частично загладить страшную вину перед Родиной. Мне же… Правда, моя вина несравнима с его. Но все-таки какую-то пользу он мог бы принести, тем более находясь за границей да еще работая на иностранную разведку. Ведь не зря же Насонов сказал, что «у него мог бы быть другой выход». Очевидно, это он и имел в виду… Я вновь пережил жгучую боль и стыд за себя, за свою легкомысленность и безволие. Теперь мне еще предстояло выдержать испытание в семье. Представляю, что будет с Мариной. Она – еще девчонка, а как утерла нос отцу… Решил, приду домой и, не дожидаясь расспросов, сообщу о смерти Зори. Только сам факт. Если попросят письмо, попытаюсь его не показывать, потянуть, ну а если не удастся, тогда ничего не поделаешь.
Так, рассуждая, я шел по улице Горького, никого перед собой не видя, ничего не замечая.
Раздираемый тревожными мыслями, ругая себя на чем свет стоит, я не заметил, как очутился в гастрономе – и где бы вы думали? – у винного прилавка. Словно лукавый черт меня туда привел. Невольно рассмеялся. А душа просила разрядки, выхода. Взял себя в руки. Тут же вышел на улицу. Значит, могу!
Пустячная, казалось бы, победа над собой вдруг принесла душевное облегчение. Значит, надо только захотеть.
Сел в троллейбус. В голове, словно в калейдоскопе, вертелись мысли вокруг письма и злодеяний Зори. Мои похождения в Вене. Роджерс и все, что произошло со мной там. Неужели, думал я, нужно было пройти через все это, чтобы понять, кто есть кто, какая тебе и Родине настоящая цена?
По возвращении домой, как и предполагал, разразилась буря.
Прошло несколько дней после объяснений. Настроение, сами понимаете какое, а тут я еще дал повод для ссоры с женой.
Все началось с пустяка. Вчера с Савельевым ремонтировали лопнувшую трубу с горячей водой. Пока добрались до квартиры хозяина, бьющая фонтаном вода наделала немало бед. Пришлось в сложных условиях развертывать ремонт. Не сразу все клеилось. То нет одного, то нет другого. Пока наладили и наконец справились, прошло немало времени. Конечно, пришлось задержаться. Наломались здорово. Ну и, как полагается после окончания работы, на радостях хозяйка поставила на стол пол-литра. Пришлось за компанию выпить. А по пути попался пивной бар. Савельев затащил туда. Там опрокинули по две кружки. Ну и домой пришел немного навеселе. Жена взбунтовалась.
– Ты же слово дал! Ненадолго же тебя хватает! С ума можно сойти!
Я не выдержал и ответил ей грубостью. Нельзя же так, не узнав сути дела, сразу лезть в ссору. Я и сам понимаю, что нехорошо нарушать данное обещание. Но ведь здесь произошел исключительный случай. Надо же понимать!
Утром шел на работу в дурном настроении, никого не замечая и ничего не видя, кроме дороги. И вдруг:
– Дяденька, вам просили передать письмо, – как сквозь сон слышу голос мальчика. Передо мной стоял курносый, рыжевихрастый школьник.
– Какое письмо?
– Вот это… Да берите, не укусит, мне некогда.
– А кто его тебе дал?
– Я побежал. Опаздываю в школу… Приветик.
– Постой, постой…
Но мальчика уже и след простыл.
Я в недоумении держу в руках конверт. Наш, советский. Кто бы это мог? Теряюсь в догадках. Наверное, кто-нибудь из знакомых передает заявление в жэк с какой-нибудь просьбой. На ходу вскрываю письмо. Читаю.
«Добрый день, Алексей Иванович! Я обеспокоена вашим долгим молчанием. А ведь обещали писать. Здоровы ли вы? Надеюсь, вы не забыли мой адрес. Я жду. Ваша Ф.»
Не верю своим глазам. Кто бы это мог быть? И кому я обещал писать? Хорошо, что письмо не отправлено почтой. Вот была бы головомойка от жены и Марины. Мучительна вспоминаю, кто бы мог скрываться под буквой «Ф». Перебираю в своей памяти знакомых. Вспомнил. У нас в конторе есть кассирша Фаина, которая давно мне строит глазки и была бы не прочь завести со мной роман. Так мне казалось. Но меня она не интересует, и это больно бьет по ее самолюбию. Может быть, письмо – это ее фокус. Я снова перечитываю письмо. «Надеюсь, вы не забыли мой адрес». При чем тут адрес? Впрочем, как-то мы с Савельевым были у нее на дне рождения.
Полученное письмо мучило меня, лишало покоя.
Неужели Фаина решила меня поинтриговать, продолжал я ломать голову. Когда пришел в контору, первым делом зашел в бухгалтерию. В тесной комнате работали наши женщины. Фаина сидела за столом, уткнувшись в бумаги.
– Здравствуйте, слабый пол, – обратился я ко всем сразу.
– Здравствуйте, – разноголосо последовало в ответ.
На мое приветствие Фаина подняла голову, посмотрела на меня маленькими глазками-буравчиками, вымученно улыбнулась, что-то буркнула себе под вздернутый носик и нервно защелкала костяшками конторских счетов. По всему видно, что у нее что-то не сходилось.
– У нашего министра финансов, наверное, опять недостача…
– Накаркаете. Снова пойдет шапка по кругу. Не мешайте работать. У нас отчет, – недовольным голосом пресекла мой порыв бухгалтер Катя.
– Хорошо. Ухожу. И пошутить нельзя.
Я ушел не солоно хлебавши, так и не выяснив, Фаина ли написала письмо или кто-то другой решил подшутить надо мной. Письмо на всякий случай сохранил, решив сегодня же при удобном моменте поговорить с ней.
Вскоре такой момент наступил. Встретил я Фаину в коридоре в обеденный перерыв. Поблизости никого не было. Между нами состоялся обычный, ни к чему не обязывающий разговор. Она по-прежнему кокетничала со мной как ни в чем не бывало. Я пристально смотрел в ее глазки, стараясь прочесть в них: она ли писала мне письмо или нет. Однако ее это никак не смущало. Тогда я спросил:
– Ты начала послания мне посылать. С чего бы это?
– Какие послания?! – удивилась Фаина, и ее тонкие брови поползли вверх.
Я понял, что она никакого отношения к письму не имеет.
– Платежные ведомости, – отшутился я.
– А-а. Куда денешься? Касса…
Весь этот день я мотался по аварийным звонкам, был очень занят, но письмо по-прежнему не выходило из головы. «В самом деле, – рассуждал я, – зачем Фаине писать его, да еще передавать таким способом? Мы же по нескольку раз в день встречаемся с ней. Что-то здесь не так». Чем больше я думал о письме, тем тревожнее становилось на душе.
В конце дня позвонил Насонову. Объяснил ему, в чем дело. Выслушав меня, он тут же назначил встречу недалеко от моего места работы. Зашли в парк. Сели на скамейку. Я рассказал все, что было связано с письмом. Насонов, прочитав его, задумался.
