Текст книги "Профессия: театральный критик"

Автор книги: Андрей Якубовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

А потом, у Ольги, вытащенный Штольцем на свет божий, Обломов столкнется с сентиментальным светским щеголем Волковым (В.Сафронов), без удержу восторженным литератором Пенкиным (А.Чернов), которые обрушат на него ворох сплетен. Тогда-то Обломов и возопит о "человеке", которого нет нигде, тогда скажет, глядя на них, участливо и чуть презрительно: "Когда же жить?" И еще: "Несчастные!" Смешно скажет, но и тревожно как-то. И снова взгромоздится на свой диван, который отныне становится чем-то вроде спасительного плота на волнах бурного житейского моря для этого свободного от суетности, пошлости, мелочности человека, каким рисует Р. Вильдан своего героя.

Разве мог тот, хрестоматийный Обломов, к которому невольно все привыкли, так слушать беллиниевскую "Casta diva" из уст Ольги, так воспрянуть на наших глазах в великой и чистой любви к героине? Разве мог он вселить и в сердце Ольги любовь к себе, так, со слезами "со дна души восставшего счастья", воскликнуть: "Боже мой! Как хорошо жить на свете!", а потом, спасовав перед "жжением" жизни, предав свое чувство и свою любимую, идти через такие муки к своему успокоению подле пухлой и заботливой Агафьи Матвеевны (М. Кузнецова)?

Путь, пройденный Обломовым в спектакле, условно говоря, видится мне так: от иронии через драматизм к теснейшему слиянию того и другого. Объективная точка зрения на Обломова везде выдержана в спектакле, "обломовщина" как социальное явление, "барски-обломовские иллюзии", по выражению В. И. Ленина, здесь разоблачены и в самом герое, и в сатирическом показе среды, его выпестовавшей, – я имею в виду виртуозно решенную режиссером сцену "сон Обломова".

Да, Обломов Вильдана не годится в герои, но он и не претендует на это. А разве Штольц с его верой в "зарю нового счастья", осуществлением которой сделался для него капитализм, разве этот, весь какой-то "зашнурованный", сухой удачник Штольц (Ю. Стромов) – герой? А разве любовь к этой милой, но чересчур земной Ольге (Н. Попова), стоящей много ниже чувства к ней Обломова, способна разрешить дилемму, жить, как все, или не жить вовсе, которая столь резко встает перед Обломовым в спектакле?

Нет, куда там, Обломов не герой! Реальные герои этой жизни – все тот же Тарантьев да братец Пшеницыной, Мухояров, неожиданно гротесково, но в полном соответствии с замыслом Гончарова сыгранный актером Н. Прокоповичем этакой одушевленной машиной для обирания доверчивых простаков. Что может противопоставить им Обломов? Да свое "честное, верное сердце", то "природное золото", которое дал нам оценить в своем герое Вильдан. Это немало, но для борьбы явно недостаточно.

Новая жизнь требует новых героев – мысль общеизвестная. Но кто бы мог предположить, что именно она станет главной в сценической интерпретации романа Гончарова – быть может, и далекой от бесспорности, но глубокой и современной.

"Дядя Ваня" Чехова на сцене ЦТСА (режиссер Л. Хейфец, художник И. Сумбаташвили) внешне подчеркнуто элегантен, непривычно сдержан и очень целен. Целен не только в открытом глазу рисунке суховатых мизансцен, не только в скупой исполнительской манере без особых недоговоренностей и эмоциональных взрывов, но, что самое главное, и во внутренних своих мотивах, в которых яснее всего проявился весьма спорный замысел постановщика, изменивший самое существо образов пьесы, принизивший ее общее звучание.

В этом спектакле последовательно раскрывается объективное, я бы даже рискнул сказать сильнее – нарочито стороннее, граничащее с отчужденностью или даже плохо скрытой неприязнью, отношение к персонажам чеховской пьесы.

Есть в спектакле Л. Хейфеца точные приметы места и времени действия, есть в игре актеров, пусть и не выявленный в полной мере, драматизм. И все-таки от постановки веет холодком.

Дело в том, что и хотелось бы, но невозможно принять в сердце судьбу представленных в спектакле людей, ибо все они без исключения сделались здесь "нудными, скучными", ибо "во всех них сидит бес разрушения", побуждающий их на взаимное мучительство.

Речь идет не о неудачном исполнении ролей актерами, многие из которых убедительны и порой открывают в образах черты, прежде остававшиеся в тени. Мне, например, никогда не приходилось видеть такую законченно ироническую трактовку Войницкой (Л. Добржанская), такое смелое раскрытие запоздалой, эгоистической жажды жизни у профессора Серебрякова (М. Майоров). Но, увы, чем лучше играют актеры, чем интереснее режиссерские приемы, тем хуже это для общего звучания спектакля, лейтмотивом которого все явственнее становятся слова Елены Андреевны: "...Мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг".

Если бы, даже сохранив критическое отношение к персонажам пьесы, создатели спектакля сумели раскрыть трагическую напряженность внутренней их жизни, сделать явственным драматизм общей для всех них исторической судьбы, весь спектакль развивался бы в иной, куда более близкой к Чехову плоскости. Но этого не было в замысле, этого нет и в спектакле.

Нет в какой-то уж очень простоватой, не глубоко чувствующей, почти механически повторяющей за Астровым его слова о природе Соне (Н. Вилькина). Нет в очаровательной, искренней, но и чувственной, порой почти циничной Елене Андреевне (А. Покровская).

Нет этого и в Астрове (Г. Крынкин), обрисованном в спектакле с заметной иронией этаким немного усталым от собственного красноречия говоруном. Недостает этого внутреннего драматизма и актеру, казалось бы, склонному к трагическим краскам, – Андрею Попову, сделавшему своего Войницкого трогательным неудачником, не более того.

Нет, невозможно отнести к этим людям исполненные высокого смысла пророческие слова другой чеховской героини – Ольги из "Трех сестер": "...но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас". Слишком уж далеко отошел от Чехова спектакль, уж очень сомнительным оказался замысел его постановщика.

И тем не менее статью, посвященную проблеме прочтения русской классики нашими театрами, мне хочется заключить именно этими чеховскими словами. Потому, что классическое произведение живет на сцене полной и новой жизнью только тогда, когда мир его идей и образов, бытие его героев, воссозданные искусством театра, несут зрителям радость.

Радость художественного наслаждения. Радость встречи с талантом писателя-творца. Радость духовного обогащения.

(Точка пересечения // Театральная жизнь. 1970. №8).

Иллюстрации

«Медея» Ж. Ануя. Ясон – Д. Гаврилов, Медея – Ж. Владимирская. Режиссер Б.А. Львов-Анохин. Московский драматический театр им. К.С. Станиславского

«Безумный день, или Женитьба Фигаро» П.О.К. Бомарше.

Граф Альмавива – В. Гафт, Графиня – В. Васильева. Режиссер В.Н. Плучек. Московский театр сатиры

Сцена из спектакля «Анна Каренина» по Л.Н. Толстому. Режиссер Р.Г Виктюк. Театр им. Евг. Вахтангова

Сцена из спектакля «Шестеро персонажей в поисках автора» по пьесе Л. Пиранделло. Режиссер А.А. Васильев. Театр «Школа драматического искусства»

«Сорри» А. Галина. И. Чурикова и Н. Караченцов. Режиссер ГА. Панфилов. Театр «Ленком»

Народный артист СССР Василий Александрович Орлов

«Дядя Ваня» А.П. Чехова. Войцеховский – В. А. Орлов. МХАТ

«Три сестры» А.П. Чехова. Кулыгин – В. А. Орлов. МХАТ

«Золотая карета» СИ. Алешина. Полковник Березкин – В. А. Орлов. МХАТ

«Все остается людям» СИ. Алешина. Академик Дронов – В.А. Орлов. МХАТ

Народный артист СССР Андрей Александрович Гончаров

Сцена из спектакля «Банкрот» по А.Н. Островскому. Режиссер А.А. Гончаров. Театр им. Вл. Маяковского

Сцена из спектакля «Характеры» по В.М. Шукшину. Дед – В. Кондратьев, Юрка – А. Соловьев. Режиссер А.А. Гончаров. Театр им. Вл. Маяковского

Борис Владимирович Алперс

Афанасий Дмитриевич Салынский

Народный артист СССР Владимир Алексеевич Андреев

Народный артист Украины Матвей Абрамович Ошеровский

«Петербургские сновидения» по Ф.М. Доаоевскому.

Раскольников – Г Бортников, Соня – И. Савина, Режиссер Ю.А. Завадский. Театр им. Моссовета

Сцена из спектакля «Дядя Ваня» по пьесе А.П. Чехова. Режиссер Л.Е.Хейфец. ЦАТСА

Сцена из спектакля «Вишневый сад» по пьесе А.П. Чехова. Режиссер А.В. Эфрос. Театр на Таганке

Сцена из спектакля «Тартюф» по пьесе Мольера. Режиссер А.В.Эфрос. МХАТ

Сцена из спектакля «La Divina». Режиссер и балетмейстер А. Сигалова. «Свободная труппа А. Сигаловой»

Сцена из спектакля «Взрослая дочь молодого человека» по пьесе В. Славкина. Режиссер А.А. Васильев. Московский драматический театр им. К.С. Станиславского

Сцена из спектакля «Серсо» по пьесе В. Славкина. Режиссер А.А. Васильев. Театр на Таганке

Продолжение

Спектакли последних лет

Июль 1972 г.*

Спектакли последних лет... Эта тема необозрима.

Необозрима прежде всего в буквальном смысле этого слова. Вряд ли найдется человек, даже из числа завзятых театралов, который успел бы познакомиться со всеми спектаклями, показанными за последние годы.

С другой стороны, что такое пять-семь лет по сравнению с театральными эпохами далекого прошлого? В кино применяется особый прием, называемый "стоп-кадром", когда естественное движение фильма вдруг останавливается и на экране предстает как бы врасплох захваченный тот или иной его момент. Обзор спектаклей последних лет – это как бы запечатленная "стоп-кадром" непрерывно меняющаяся театральная жизнь. Это своего рода "срез" живой ткани театральной практики сегодняшнего отечественного театра, способный дать лишь самое общее представление о сложнейших процессах, в нем происходящих. При этом сразу же хотелось бы предупредить, что речь пойдет о постановках московских театров.

В известной степени это сознательное сужение темы искупается той выдающейся ролью, которую играет в отечественном театре творчество мастеров московской сцены. Но и после этой оговорки раскрытие темы нуждается, видимо, в некотором предварительном рассуждении о специфике театрального искусства, об особенностях ее проявлений в работах наших театров за последние годы, наконец, о задачах, которые стоят сегодня перед художниками нашей сцены.

Театр издавна занимал в духовной жизни человечества особое место. В разные эпохи и в разных странах он переживал головокружительные взлеты и падения, но при этом всегда оставался, по словам выдающегося русского актера А. И. Южина, "звездным небом человечества".

Вот и сейчас, когда театр находится в куда более сложных отношениях со своим временем, выдвинувшим на первое место такие виды искусства, как кино и телевидение, с литературой, обладающей большей, чем театр, возможностью распространения, он тем не менее вызывает самый живой интерес. Почему? Ответ на этот вопрос заключается в специфике театрального искусства.

Только театр способен дать зрителю живые и многокрасочные впечатления, непосредственно обращенные в зрительный зал со сцены; только в театре искусство возникает в атмосфере радостного события, как бы стихийно рождается на глазах у зрителей; только театральный спектакль обладает такой чудодейственной силой сплочения аудитории, когда каждый зритель начинает жить вместе со всем залом – в единой мысли, в едином чувстве, в едином порыве.

Вероятно, это и имел в виду В. Г. Белинский, когда-то назвав театр "властелином чувств", отметив его "магическую силу над душой человеческой", благодаря которой отдельное зрительское "холодное "я" исчезает в пламенном эфире любви", во всеобщем "энтузиазме". Вдохновенные слова критика сохранили свое значение и сегодня, ибо выражают вечную суть театрального искусства, раскрывающуюся на его вершинах.

Вот почему мы мечтаем сегодня о единении сцены и зала. Об искусстве, способном художественной своей силой захватить воображение зрителей, воспламенить их сердца и разум жаждой познаний, неослабевающими поисками истины. Мастера театра стремятся сегодня освоить все богатство реальной действительности, не ограничиваться частностями, не замыкаться в кругу поучительных сентенций, а отражать жизненные процессы в их движении.

Искусство театра– это искусство, живущее ощущением современности, существующее в сегодняшнем дне и для сегодняшнего зрителя, – оно производное времени и его барометр. По спектаклям Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова, Попова, Охлопкова можно с большой точностью судить о годах их создания, о духовной жизни общества той поры.

Спектакль может рассказывать о современности, но если он лишен живого чувства времени, если в нем отсутствует серьезный и искренний интерес его создателей к окружающим их в реальной действительности людям – такой спектакль никого не затронет, со зрителем, перед которым он разыгрывается, так и не встретится.

Воздействие спектакля на зрителя ослабляется и в том случае, если театр к своей аудитории относится с недоверием, – боится, как бы зритель не "потерялся" в сложном жизненном материале, обращается к прямолинейному поучению, упрощает конфликты и характеры. Талант в театре – это не только художественная смелость и ясность мысли, это еще и доверие к зрителю.

Таков, на мой взгляд, круг проблем, стоящих ныне перед отечественным драматическим театром.

У нас много хороших театров. И, однако же, далеко не каждый спектакль становится победой театрального коллектива, далеко не всякое выступление талантливого актера на сцене ведет к успеху... Потому что театр – быть может, сложнейшее из искусств – требует от художника всесторонней одаренности, мастерства, духовной зрелости, не только понимания своих задач, но и умения практически решать их своим творчеством. Потому, затем, что театр ни одну из указанных выше проблем не может решить в отрыве от всех остальных; в том-то и заключается сила театрального искусства, что все его качества неразрывно связаны друг с другом. Потому, наконец, что спектакль – результат сочетания усилия и воли многих художников – является равнодействующей многих сил и успех его зависит от многих и многих обстоятельств...

Все это так. Но зритель, который приходит в театр, вовсе не обязан разбираться в сложных процессах, происходящих в театральных недрах. Он смотрит спектакль, к которому и предъявляет свои требования, по которому судит и о театре, и о его художниках. Поэтому речь и пойдет о спектаклях, в которых на ограниченном отрезке времени так или иначе отразилось сегодняшнее творчество театра и питающая его жизнь. А так как это время еще не "остыло", автор не ставит перед собой задачу спокойно обозреть театральные горизонты. Он исходит из того, что сегодняшний день театра творится пристрастием его художников, в том числе критиков, неизменных спутников театра, его помощников и судей. И дальнейшее есть не что иное, как живые впечатления одного из них о московских спектаклях последних лет.

* * *

Театр в известном смысле живет светом двойного отражения: он отображает действительность, не будучи вполне самостоятельным; он дает жизнь пьесе, которая в первую очередь раскрывает мировосприятие драматурга. Выбор пьесы – дело очень тонкое, и, разумеется, театр делает его в соответствии со своими художническими пристрастиями, оставляя за собой право самостоятельного истолкования произведения. Особенно этот выбор труден, когда дело касается современной драматургии, сила которой заключается в освоении нового, сегодняшнего, постоянно изменяющегося материала, в умении выразить особенность вновь возникающих конфликтов и свойства вновь формирующихся характеров. Современная драматургия составляет ядро репертуара нашего театра, ибо непосредственно отражает действительность, влияет на направление ее развития; ее никак не заменить обращением к классике, к пьесе десяти-двадцатилетней давности...

Надо признаться, что драматурги в долгу перед театром и перед зрителем: все еще мало пьес, в которых сегодняшняя действительность находила бы небанальное, смелое, широкое отражение, в которых обретали бы вторую жизнь люди со сложными человеческими характерами, духовными качествами, нравственными убеждениями. Таких пьес было не слишком много и в последнее пятилетие. Куда больше было спектаклей, создатели которых попытались выразить преемственность традиций сегодняшней и классической советской драматургии.

Среди московских постановок этого плана можно в первую очередь назвать "Оптимистическую трагедию" Вс. Вишневского (Малый театр) и "Дни Турбиных" М. Булгакова (МХАТ).

Создателям этих спектаклей, поставленных Л. Варпаховским, удалось показать новые грани произведений классической советской драматургии. Я имею в виду прежде всего неожиданную, почти гротесковую по внешнему своему рисунку и в то же время психологически глубокую игру М. Царева в роли Вожака, которого он изобразил анархиствующим интеллигентом, опытным и расчетливым лицедеем, умным и изворотливым врагом; непривычное для драматургии М. Булгакова широкое и эмоционально значительное решение массовых сцен во мхатов-ском спектакле. Вслед за этими работами можно поставить "Разлом" Б. Лавренева (Театр им. М. Ермоловой), "Интервенцию" Л. Славина (Театр сатиры) – спектакли, создатели которых не только стремятся воссоздать в сценической атмосфере, в бытии театральных персонажей прошлое время, но и раскрыть сегодняшнее наше представление об истории, волнение художников, к ней прикоснувшихся. Однако, как мне представляется, театрам далеко не всегда удавалось донести до зала правду о революции.

Конечно, в пьесе, написанной по мотивам "Конармии" И. Бабеля и поставленной Театром им. Вахтангова, есть сцены романтически возвышенные – есть они и в спектакле, в котором заняты лучшие силы вах-танговцев: Ю.Борисова, М.Ульянов, Н.Гриценко, Ю. Яковлев, Л. Пашкова. Но только это романтика самого общего и, я бы сказал, поверхностного плана. Она опирается на яркие, подсвеченные сочным юмором зарисовки фронтового быта, на самобытные до причудливости образы конармейцев, но почти вовсе минует психологическую сложность характеров, подчас жгучий драматизм ситуаций, всегда озаренный у Бабеля трагическим светом смертельной, жертвенной, яростной борьбы за новую, рождающуюся в муках жизнь. Односторонняя прямолинейность трактовки персонажей, комическое начало, ощутимое в бравурной смене эпизодов спектакля, мешают театру подняться до уровня прозы Бабеля.

Нечто похожее произошло, на мой взгляд, в одном из спектаклей Театра сатиры, посвященном героям первых пятилеток. Молодой талантливый режиссер М. Захаров создал по мотивам пьес драматурга Н. Ф. Погодина музыкальное представление– "Темп-1929". Этот изобретательный по режиссуре, пластически выразительный спектакль, участники которого задорно поют и пляшут, показался мне не только неожиданным, но при всей своей художественной свежести далеко отступающим от внешне сдержанной, деловитой, внутренне напористой и резкой стилистики погодинской драматургии. Трудовой энтузиазм, представленный в условном, театрализованном обличье, теряет в искренности, скрытая лирика образов, делаясь явной, оборачивается "опереточной" демонстрацией чувств. Кажется, оригинальность в данном случае оплачена легкомысленным отношением к прошлому...

Но рядом в то же самое время возникали постановки, различные по своей силе, по решению, по цельности художественного впечатления, ярко передавшие подлинный смысл революционной борьбы, мужественные и вместе с тем глубоко трогающие – "Мать" М. Горького (Театр на Таганке), "Разгром" по А. Фадееву (Театр им. Маяковского), "Шторм" В. Билля-Белоцерковского (Театр им. Моссовета) и "Драматическая песня" по Н. Островскому (Театр им. Пушкина). Они, я думаю, могли бы составить в глазах зрителя своеобразную хронику революции, потому что хронологически как бы продолжают и своими художественными особенностями интересно дополняют друг друга.

Суровый и сосредоточенный спектакль Юрия Любимова до жестокости правдив. Вместе с тем он неуклонно развивает тему крепнущего протеста. Режиссер уравновешивает резкий натурализм ряда эпизодов (избиение агитатора, разгон демонстрации) отчетливо условным решением других. В спектакле возникает образ мира, расколотого пополам, – противостояние обезличенного строя солдат, марширующих по сцене, и рабочих, каждый из которых дан в немногих, но выпуклых и человечных чертах.

Спектакль достигает редкой обобщающей силы особенно в массовых сценах. В эпизоде маевки она отливается в образы высокой символики: горстка смельчаков под красным знаменем;алое зарево затопляет сцену; пронзительно и тревожно, как призыв боевой трубы, ревет заводской гудок, прямо тут, на глазах у зрителя, разбрасывающий клубы пара...

Марк Захаров прочитывает роман Фадеева в возвышенно-поэтическом ключе. Он стирает в облике своих героев, дальневосточных партизан, все случайное, внешнее, чуждается подробностей, могущих увести спектакль от пульсирующей в нем страсти: выжить, выйти из окружения, чтоб биться, чтоб победить. Режиссер воспринимает жизнь персонажей в едином потоке общего для всех стремления, хоть оно и осуществляется всякий раз по-разному, строит свой спектакль как массовое действо, как ораторию о народном подвиге. В этом ему помогает художник В. Левенталь, декорация которого сильно выражает тему произведения: обнаженный помост, схваченный полукольцом металлически мерцающего задника со все суживающимся просветом посредине, – образ зловещей тайги, образ окружения...

Юрий Завадский освобождает "Шторм" от бытовой деталировки, от колоритной внешней характерности игры. Он сводит к минимуму исторически точную декорацию, костюмировку, грим. Спектакль решен как праздничный концерт, как поэтическое воспоминание о героическом времени, волнует безусловной правдой характеров.

Борис Равенских пропитал свою постановку музыкальностью, песенной широтой, скульптурной ясностью мизансцен – в ней, кажется, использованы все возможные средства театральной выразительности. Режиссер сценически решает роман "Как закалялась сталь", выходя за рамки бытового материала, поднимаясь от живых наблюдений писателя, участника революции, Гражданской войны, социалистического труда, к мощному, эмоционально напряженному воссозданию процесса рождения нового времени, нового человека. Высвобождая внутреннюю энергию произведения, Равенских ставит на сцене рядом Островского и Корчагина; сопоставляя трагические судьбы писателя и его героя, он раскрывает величие рядового революции, отдавшего свою жизнь и талант "борьбе за освобождение человечества".

Каждый из этих спектаклей по-своему выявляет возможности поэтического театра в решении исторической темы. Вместе же взятые, они напоминают, что поэтическая режиссура нуждается в поддержке глубокой и правдивой игры актеров– сильной, свободной, незабываемой. Именно такой, какую показывают в этих постановках исполнители: 3. Славина – молодая актриса, волшебным образом перевоплотившаяся в Пелагею Ниловну, шаг за шагом проследившая рождение революционного сознания в этой темной, забитой женщине; А. Джигарханян, создавший монолитный, прочно приковывающий к себе внимание образ Левинсона; Л. Марков, сумевший раскрыть и смертельную усталость, и личную трагедию, и несокрушимую энергию своего председателя уко-ма; А. Локтев, убедительно показавший, как молодая жизненная сила, что бродит в Павке Корчагине, организуется в волевое стремление к справедливости и свободе...

Революция, социалистический труд, война... Военное прошлое входит в сегодняшнюю жизнь правдой художественных отражений, становится одной из тех великих сил, которые формируют гражданский облик наших современников. В последних спектаклях, посвященных военной теме, театр стремится сомкнуть настоящее с прошлым, проверить день нынешний днем минувшим. Так происходит в, быть может, лучшем со времени охлопковской "Молодой гвардии" спектакле о Великой Отечественной войне – в инсценированной Театром на Таганке повести Б. Васильева "А зори здесь тихие...".

Спектакль Ю. Любимова и Б. Глаголина поражает прежде всего тем, что простыми, казалось бы, а на самом деле тщательно и точно отобранными средствами, тяготеющими к прозрачным и пронзительным сценическим метафорам, он освещает материал огромной драматической сложности. Это подчеркнуто простодушной искренностью исполнителей, очень лично и непосредственно проживших на сцене судьбы своих героинь девушек-зенитчиц и их командира, встретившихся в неравной схватке с врагом. До последнего своего момента сохраняя эту исповедническую открытость интонации, спектакль все глубже захватывает содержание характеров и событий, становится все строже, все чаще взрывается в нем неумолимая последовательность повествования свободными всплесками до времени потаенного трагизма. При этом он ошеломляет неожиданной наивностью режиссерских и живописных решений, неисчерпаемо емких в поэтическом смысле, пробуждающих фантазию зрителей (художник Д. Боровский). Острый, бегающий луч прожектора, направленный на вращающийся под потолком театра пропеллер вентилятора, сухой треск зенитного пулемета, вой сирены – и картина напряженного боя готова. Борта разъятого на части кузова военного грузовика, подвешенные вертикально, неровные блики света на них, звуки леса– вот вам и край лесного болота, где ожидают девушки фашистских десантников, где примут они смерть, но врага не пропустят...

Спектакль вмещает в себя и вызывает в зрителе такое обилие тревожащих раздумий, накапливает такую нестерпимо обостренную эмоциональность, ведет к рождению такой яростной любви и ненависти, что при всей своей намеренной простоте воспринимается как мощный, будоражащий душу призыв – перефразируем слова Маяковского – "причаститься великому чувству" испытаний войны, боли ее потерь, мужеству ее героев.

В немногих словах об этой удивительной работе никак не сказать. Образы, созданные талантливыми исполнителями, среди которых трудно кого-либо выделить (хотя первым по праву следует поставить актера проникающей искренности и покоряющего обаяния В.Шаповалова – старшину Васкова), все время обращаются к зрителю новыми гранями. При этом спектакль сохраняет нерушимую цельность, основа которой – в глубокой гражданственности и мужественной человечности ощущения военного прошлого, в слиянии мотивов трагических и просветленных.

После "Зорь..." зрители выходят из Театра на Таганке на мирные московские улицы в молчании. Они словно сберегают в душе чувство, которое лучше всего передать словами "нравственное потрясение". Они встретились с искусством, в котором в полную силу раскрылось созидательное трагическое начало и, надо думать, долго не забудут этой встречи...

Театр проверяет день нынешний днем минувшим и в более широком плане. Так, например, театр "Современник" попытался проследить историческую преемственность революционных традиций в России, обратившись к пьесам "Декабристы" Л. Зорина, "Народовольцы" А. Свободина, "Большевики" М. Шатрова. Эта своеобразная трилогия построена на свидетельствах очевидцев, мемуарах, исторических материалах и тем самым вызывает у зрителя особенное доверие своей документальной правдивостью.

* * *

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что творчество московских театров на протяжении последних лет было отмечено не только стремлением продолжить традиции прошлого, но и разнообразно отразить современную жизнь, расширить круг тем и жанров, доступных театру.

Обратимся к спектаклям, непосредственно отразившим современную действительность, сегодняшние ее процессы. В лучших из них театр стремится всесторонне раскрыть жизнь сегодняшнего человека, обогатить своего зрителя высоким представлением о ценности человеческой личности, пониманием неповторимости индивидуального мира человека, сложности его духовной жизни.

Отсюда рождаются по крайней мере две особенности, общие для этих спектаклей: они наследуют Горькому ясной выраженностью своих общественных пристрастий и Чехову особой лирической атмосферой и высокой своей простотой. Их, условно говоря, "горьковское" начало придает гражданский характер лирическим раздумьям, помогает ярче выразиться великому через малое, общему через частное. "Чеховское" же уберегает эти спектакли от показной, поверхностной "идейности", от наглядного поучительства. Говоря об этих спектаклях, уместно вспомнить слова Чехова о "просто хороших" писателях, лучшие из которых "реально пишут жизнь такой, какая она есть. Но оттого, что каждая строка пропитана, как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть...".

Действительно, как ни различны по теме, по уровню размышлений о жизни, по драматическому материалу, режиссерскому почерку и исполнительскому мастерству спектакли театра "Современник" "Традиционный сбор" и "С вечера до полудня" В. Розова (режиссер О. Ефремов) и спектакли Театра им. Ленинского комсомола "Снимается кино" и "104 страницы про любовь" Э. Радзинского (режиссер А. Эфрос), – эти работы в самых различных аспектах решают, по существу, одну и ту же проблему. Проблему нравственной ответственности человека перед самим собой и перед обществом за то, что делает и как живет он сам, за то, что происходит вокруг него.

О центральном персонаже "Традиционного сбора" нам мало что становится известно. Автора как будто не интересует ни служебное положение героя, ни трудовые его успехи, ни личная его жизнь. Ненавязчиво и глубоко он исследует характер Сергея Усова сквозь его отношение к бывшим соученикам, через двадцать лет снова сошедшимся вместе. И умный, всегда неожиданный талант Е. Евстигнеева в узких рамках отпущенного актеру времени, которое в спектакле "Современника" полностью совпадает на сцене и в зале, создает образ человека доверчивой душевности и нелицеприятной честности, – образ нашего современника, глазами которого мы постепенно невольно начинаем смотреть на окружающих его на сцене людей...

И одна и та же чуть ли не на весь спектакль классная комната наполняется для нас не людьми разных профессий и житейского положения, которые только что гордились своими достижениями по службе или стеснялись отсутствия таковых, – не профессором и скромной кассиршей сберкассы, не доктором наук и ткачихой, а людьми разного душевного склада, разного уровня человечности. И приходится пересматривать второпях и шутливо расставленные на классной доске отметки за нынешние "успехи", вглядываться не в лица, а в души бывших одноклассников, менять критерии оценки их судеб. А потом в опустевший класс войдут девочки и мальчики в школьной форме, и наше прощание со спектаклем станет как бы невысказанным напутствием им...

В спектакле "Снимается кино" речь идет о профессиональной ответственности – об ответственности художника, кинорежиссера, о его обязанности быть честным с самим собой и со своим зрителем. Это спектакль необычный, порывистый. Весь он построен на почти кинематографической, стремительной смене эпизодов, на чередовании "крупных" и "общих" планов в раскрытии событий и характеров. В нем истово психологическая и тонкая игра актеров в кульминационных моментах обретает поэтическую силу и как бы продолжается, получает завершение в смелых, открыто условных режиссерских построениях Анатолия Эфроса. И, извлекая поэтическую напряженность из быта и психологии, этот спектакль самый камерный, самый интимный момент поворачивает к раздумьям о главном – о нравственном долге советского человека.