Текст книги "Рифейские горы (СИ)"
Автор книги: Александра Турлякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц)
Но о ребёнке Ирида думала сейчас в последнюю очередь. Он стал для неё лишь обузой, оковами на ногах. Куда с ним теперь, с этим животом? Но не было бы его, ты бы не решилась на этот побег, просто не осмелилась бы!
Поэтому нужно идти. Иначе какой смысл?
Она и шла, один раз остановилась передохнуть, умыться у маленького фонтанчика в стене. Женщины, набиравшие воду в кувшины, посторонились, понимающе пока-чивая головами. Ирида услышала реплику, брошенную вполголоса:
– И куда в таком положении, на ночь глядя?
Никак не отозвалась, ни словом, ни взглядом, пошла дальше, задавив в себе щемя-щее душу чувство невольной зависти. Все они несут воду домой, готовить ужин, кормить семью. У всех есть свой дом, есть близкие... Ей же некуда идти, она не нужна никому в этом мире. Хотя... Есть место, где её сейчас ищут, где всем нужен её ребёнок, но не она сама. Да и ей туда возвращаться совсем не хотелось. Никогда! Ни за что на свете!
А ночь приближалась. С по-летнему долгими сумерками, со спасительной прохла-дой. И людей навстречу попадалось всё меньше.
Ирида не боялась заблудиться, она же и сама не знала, куда именно ей больше всего нужно. Поэтому шла, иногда, повинуясь смутному порыву, сворачивала то вправо, то влево во встречные переулки. Дома, выходившие наружу высокими глу-хими стенами, теперь стали заметно ниже, а улицы умже. Это была окраина, но Ирида про это не знала.
Боль не проходила, не хотела отпускать. После её приступов, становившихся всё сильнее, всё чаще, оставалась такая слабость, что ноги прямо подкашивались. Хоте-лось лишь одного: сесть где-нибудь, просто передохнуть, вытянуть натруженные ноги, отвыкшие от такой долгой ходьбы. Но никто из людей не предлагал зайти в гости, и дома их казались такими же неприветливыми.
Она не соображала уже, что делает, когда увидела в полумраке какой-то дом с каменными ступенями, высокими и широкими. Ирида поднялась по ним, присела на самую верхнюю, привалилась спиной к одной из четырёх колонн, придерживающих темнеющую над головой крышу. Чувствуя, что зябнет, подтянула колени повыше, обхватила их руками, насколько могла; живот, огромный и твёрдый, не давал даже этого сделать, сжаться сильнее.
Вот бы исчезнуть сейчас навсегда из этого мира, просто пропасть – и всё! Чтоб не было ни боли этой проклятой, ни страха наказания при поимке, ни усталости.
Слёзы текли по щекам сами, горячие и совсем не приносящие облегчения. Какой раз за этот год она просит Богиню о смерти? Тридцатый – никак не меньше! Всё бесполезно. Что может быть легче – просто умереть?! Даже этого права тебе никто не давал. А ведь это так легко, так хорошо – умереть, и ничего – совсем ничего! – не чувствовать больше.
"И ты тоже во всём виноват!– Ирида сдавила живот локтями, будто это могло уменьшить боль,– Это т тебя всё... Ты тоже можешь только больно делать... Так же, как и он... Ненавистная порода! Ты помирать там собрался? Так давай быстрее! Или я сама тебя придавлю. Да, мне ещё хватит на это сил. Не думай... Я сумею..."
– Кто здесь?
Чувствуя, что кто-то коснулся плеча, Ирида нехотя открыла глаза, в зрачки ударил свет светильника. Зажмурилась, пряча лицо.
– Ты что здесь делаешь, милая?
Голос будто старческий, женский, удивлённый и, вроде бы, не сердитый.
– Не гоните, прошу вас... Я отдохну сейчас немножко. Можно?
– А что такое? Ну-ка, посмотри-ка на меня?– тёплая сухая ладонь коснулась подбо-родка.– Ай, ты, бедненькая!– Продолжая высвечивать гостью светильником, восклик-нула вдруг.– Матушка Создательница! Да ведь ты же рожать собралась! Да как же так? Ты что ж это, красавица? Одна совсем!.. Где муж твой? Где провожатый?
Старушка приняла её за женщину с достатком. Ей хватило для этого серебряных застёжек на плечах, золотого браслета на запястье. Пусть так, пусть! Лишь бы не прогоняла.
– Тебе нельзя здесь оставаться. Не рожать же тебе прямо на улице. Да и камень скоро остывать начнёт – замёрзнешь,– переложив светильник в другую руку, женщи-на помогла гостье подняться, осторожно повела внутрь.– Пойдём-пойдём...
Ирида покорно шла с ней, зажимая руками живот. От боли ноги подкашивались. Весь мир окружающий на этой боли замкнулся. Голова не соображала, глаза ничего не видели. Хотелось лишь одного: лечь, на бок, подтянув ноги к животу, и выть тихонечко, закусив губу, сквозь стиснутые зубы.
– Ничего, милая, из храма Матери тебя никто не прогонит... Помогут даже, чем смогут...– старушка вела её по какому-то тёмному коридору, закончившемуся комна-той с очагом. У тлеющих углей сидел старик, ему-то женщина и крикнула с непонят-ной радостью:– Вот, старый, гостью тебе веду! Чтоб не скучал...
– Больная, какая, что ли?– старик с кряхтением передвинулся в своём кресле, пыта-ясь разглядеть их получше, потянулся за палкой.– Поздновато уже для гостей.
– А ты давай, давай сюда...– женщина уложила Ириду на ложе, укрыла ветхим одеялом, повернулась к очагу.– Огонь разводи, дров туда, да побольше... Сейчас столько воды горячей понадобится...
Ничего, не бойся...– опять вернулась к Ириде, положила ладонь на лоб, убирая назад растрепавшиеся волосы.– Сама рожала, другим помогала... И тебе помогу. А ты-то у нас первородочка, да? Что-то худовата ты для будущей мамы... Чем кормить собираешься? Ох, и молодая совсем... Ну-ну, поплачь, если больно... Поплачь, оно полегче, когда со слезами...
Отошла к очагу, загрохотала посудой, устанавливая над огнём котёл с водой. Ири-да лежала с закрытыми глазами, отдыхая, наслаждаясь неожиданной короткой пере-дышкой, до ушей долетали обрывки фраз, старики о чём-то говорили между собой, Ирида поняла: о ней говорят, чуть ли не спорят.
Старик ко всему отнёсся с опаской, с осторожностью. Настаивал на том, что гос-тью нужно расспросить, вызнать адрес и вызвать родственников. Он боялся возмож-ных осложнений, новых проблем. А жена, эта старая женщина, отругала его, хотела было прогнать, но куда на ночь глядя да ещё с больными распухшими ногами?
– Чего ещё от тебя, мужика, ждать? Испугался? А когда спите, под бочок себе та-щите, – не страшно? Нам потом вот так мучиться! Рожать их, слезами и кровью об-ливаясь, а они гибнут потом! Где твои сыновья, старый, где твои Юммас, Ламсса, Тумтал? Где они все? Нету их! И где похоронены, – не знаешь!
– Ну, вот, опять старая песня,– старик вздыхал и охал. Он и не рад был, что вообще вмешался.– Всё равно, Мирна, сообщить родне нужно... Мало ли...
О том, что супруг прав, Мирна начала подумывать только к утру. Роды шли труд-но, гостья оказалась настолько слабой и уставшей, что сил разродиться ей не хвата-ло. Даже кричать не могла в полную силу лёгких. Плакала лишь и всё чаще впадала в беспамятство. Затянувшиеся роды могли кончиться смертью ребёнка, и тогда нужна была срочная операция. А как вызывать врача, когда даже не знаешь имени пациент-ки? Не знаешь, сможет ли она заплатить, а своих-то денег нет ни монетки в доме.
Ребёнок родился к обеду. Родился сам, неожиданно крупненький для такой слабо-сильной матери. Ирида, как сквозь вату, услышала его сильный пронзительный крик и только одно подумала: "Всё! Теперь уже всё!.."
Младенец заливался воплем, ей казалось, требовательным и обиженным, и по этим ноткам крика поняла, почувствовала: мальчик! Мальчишка!
Пока Мирна мыла его и пеленала, лежала без сил, хватая воздух искусанными обескровленными губами, не делая никакой попытки подняться, чтоб увидеть, не требуя показать. Будто забыла про него! Будто не ради него перенесла столько стра-даний, столько боли.
Мирна протянула младенца сама, поднесла как можно ближе, осторожно держала обеими руками.
– А мальчишечка-то, вон, какой хорошенький,– улыбнулась с радостным облегче-нием всеми морщинами на счастливом лице.– Живучий!– Святая Мать! Знала бы она, насколько. После стольких попыток неудавшихся не имел он права умереть сейчас, при родах.– Такой красавчик у мамы... Ох, мужа-то порадовала... Ну, давай-давай, держи своё сокровище.
Ирида поднялась на руках, не отрываясь глядя на новорожденного, смотрела, на-хмурясь, настороженно, с опаской и с любопытством.
Кого она думала увидеть? Второго Кэйдара? Его подобие? Конечно, после всего, что ей пришлось пережить по его вине... А что увидела? Маленькое, прямо-таки крошечное хнычущее существо. Распахнутый кричащий ротик, закрытые глаза, маленькое личико. И что в нём красивого? Хотя самой-то ей младенцев так близко видеть ещё не доводилось. Но раз уж Мирна говорит, что красивый, значит, так оно и есть.
И ты ненавидела этого малыша с самого его зачатия, ненавидела со всей силой, на какую только способна была. Ненавидела его самого и его отца. Но отец этот теперь далеко, в другом мире, от него только этот ребёнок и остался. Маленький, совершен-но беспомощный, ни на что, кроме крика, не способный. Вот он, момент, когда ты можешь убить его. Убить, не прилагая никаких усилий. Просто отказаться от него! Не ухаживать за ним, не кормить. И он умрёт. Ты же этого и хотела.
– Ну, не бойся!– Мирна поняла заминку по-своему.– Так вот, обеими руками держи. А головку придерживай ладонью.– Переложила тёплый двигающийся свёрток в дрожащие руки, добавила:– Он голодный, видать. Кормить его надо. Видишь, как губки складывает, кушать хочет...
Младенчик в её руках сразу же перестал кричать, замолчал, глядя на свою мать глазами, подёрнутыми голубой дымкой. Слышала где-то раньше, что дети новорож-денные слепые, но этот смотрел на неё с интересом, и даже будто бровки нахмурив.
Мирна рассмеялась:
– И он с мамой своей знакомится.
Слабо завёрнутый в кусок от старого хозяйского платья, он довольно легко освобо-дил руки и одной ладошкой, притянутой к самому личику, закрыл себе рот.
Мать Создательница! Ведь он же живой! Не подобие Кэйдара и даже не ты сама! Он – сам по себе! Он уже живёт, двигается, смотрит, изучает собственную мать, которая для него сейчас всё, – весь этот мир! – и помощь, и защита. Кто у него есть, кроме тебя? Никого! Так же, как и у тебя самой.
Нет, Кэйдар! Зря ты думал, что я отдам его тебе. Никогда! Особенно теперь. Он мой! Это мой ребёнок. Мой и ничей больше. Попробуй теперь забрать, только по-пробуй...
* * *
Магнасий, неторопливо прохаживаясь вдоль рядов, присматривался, приценялся, но распустить шнуровку своего кошелька не спешил. Какой толк перекупать товар у своих же, у работорговцев? Цену загнут такую, что потом не продашь никому. Да, в нашем деле торопиться нельзя. Поспешишь – пожалеешь! Всегда можно дождаться торговцев оптовым товаром. Таких сразу видно, ещё издалека: обманчиво заинтере-сованный взгляд, но торопливая походка. Так раба себе не выбирают главарь банды или пиратствующий капитан. Какой с такого торговец? Хотя именно они чаще всего и предлагают любопытные экземпляры. Порабощение свободнорождённых аэлов – опасное дело, преступное, за него полагается смертная казнь. Но на рынке раб – это раб! Попробуй докажи, что ты свободнорождённый. Для этого нужно не меньше трёх свидетелей или подтверждающий документ, например, запись в родовой книге. Но риск того стоит. На рабов цена всегда высокая, они даже летом в цене. Сейчас сбить её может только победоносная война, захватнический поход. Но времена уже не те. Правитель с соседями дружит, а на побережье для Него все либо друзья, либо родственники.
Ух, ты! Только подумал. Сам Минан здесь, сам управляющий из Дворца. Вот у кого всегда в кошельке звенит. Богатый покупатель, не свои же деньги выкладывать приходится.
– Моё почтение,– С достоинством поклонился первым: такие знакомства лучше беречь и поддерживать. Минан сдержанно и важно двинул подбородком в ответ. Спокоен, как всегда, но в глубине глаз скрытое недовольство или возмущение.– Покупаешь?
– Продаю!– Минан повёл глазами чуть в сторону. Рядом с ним Магнасий молодого парня увидел. Высокий, стройный, развит прекрасно. Одного взгляда достаточно: не меньше двухсот лиг потянет при торгах и это – начальная цена.
– Ну-ка! Позволишь?– Чуть ближе шагнул, разглядывая с нескрываемым интересом. Хорош невольник! За такого деньги выложишь не скупясь. Да и варвар к тому же. Никакая родня с криками не явится требовать назад. Одно насторожило: вся спина и плечи у раба – в шрамах. От бича, как видно. Непокорный, значит. Такого не всякий хозяин купит. И смотрит-то как: исподлобья, со злым прищуром. И на губах, на подбородке кровь засохшая. Вздёрнул голову, отстраняясь, когда Магнасий принялся мышцы ощупывать: не дряблые ли.
– Стоять! Стой спокойно, собака!– прикрикнул Минан, а Магнасий произнес с улыбкой:
– Что ж он у тебя не в цепях? А сбежать попробует? Тебе за ним не угнаться,– сме-рил Минана взглядом. Тот со своим животом, невысоким ростом и короткими нога-ми смотрелся комично с верёвочной петлёй в руке.
– Да куда он денется со связанными руками? Мне стоит только крикнуть...
Минан с обидой воспринял слова, адресованные его неуклюжести, шагнул мимо, накручивая верёвку на кулак. Но Магнасий придержал управляющего за плечо:
– Сколько просишь за варвара?
– Мне приказано было: в каменоломни. Ну, в крайнем случае, на рудник.
– За сколько?
– Не дороже пятидесяти!– отрезал Минан с неуступчивой миной на обрюзгшем лице.
– Даром же!
– Это не моя блажь! Так было приказано господином. А Кэйдар с меня спросит...
– За раба спросит? Вот ещё! Я двести могу дать. Сразу, не торгуясь. Ты можешь доложить, как приказано, кто узнает? Разница, сам понимаешь, куда пойдёт,– Магна-сий подмигнул заговорщицки, смотрел, улыбаясь.– Мы и купчую отпишем на нуж-ную сумму.
Минан задумался, свёл брови. Он колебался.
– Сделаешь воином для праздничной жертвы?
– Конечно!– Магнасий ухмыльнулся.– Зачем такому пыль под землёй глотать? Сам знаешь, там больше трёх месяцев не живут. А дороже пятидесяти тебе и вправду не заплатят. Это против моих двухсот, а?– Поднял руку, встряхивая кошелёк на запяст-ном шнурке.– Здесь чистого золота как раз на сотню. Остальное после оформления купчей?
– Ты хитёр, однако!– вздохнул Минан.– Сейчас двести выложишь, а потом после первого боя он две тысячи потянет. Перепродашь с выгодой...
– Конечно!– рассмеялся Магнасий.– Кто, как может, так на хлеб себе и зарабатыва-ет. И ты у нас человек небедный. Скажи честно, любишь на жертвенный бой посмот-реть? Кто из нас не любит?! Ставочку сделать, всякое такое...– Снова подмигнул, продолжая ухмыляться.– А кто-то ж должен этих ребят отбирать, тренировать? Это дело тоже денег стоит. И времени. Содержать, кормить, воспитывать... Чтоб зритель не скучал...
– Ну, запел!– Минан уже устал стоять на жаре. Взмок прям-таки. А от камня жар так и пышет. Одно дело, покупать рабов по приказу. Там тебе сам торговец отберёт лучшего, только заикнись. Но продавать? Боже упаси! Как мог господин Кэйдар приказать такое? Всех слуг провинившихся всегда на работы в поместье ссылали, а этого же... Тащить самому на продажу. Я же управляющий, не какой-то там торгаш.
– Соглашайся! В накладе не останешься!– Магнасий отступать не собирался. Он уже предвкушал выгодную сделку. Но этот Минан не спешил с решением, будто боялся чего-то.– Да не узнает никто! Что такое раб? Кому их всех упомнить? А этот, может, до первого боя и не доживёт. И такое бывает. У меня с ними строго, без по-блажек.
– А двести пятьдесят, если?– выдохнул Минан с надеждой.
– Двести двадцать! Не больше!– Магнасий предложил свою цену, и глазом не морг-нув.
– Ну, двести тридцать хотя бы! Сам посмотри!– Минан резко дёрнул верёвку на себя. Варвар, исподлобья следивший за ними обоими, дёрнулся всем телом, хватая воздух ртом, но петля на шее затянулась крепче некуда.– За такого – и двести пятьде-сят не дать?! Стыдись!
– Ладно! Двести тридцать лиг – моя последняя цена.– Магнасий протянул раскры-тую ладонь в символическом жесте всех торговцев: торг идёт честно. Минан, согла-шаясь, выставил свою руку. Они ударили по рукам. Всё! Довольны остались обе стороны.
* * *
После всего пережитого, после криков и слёз, после страха за судьбу Айвара и их совместного ребёнка, Айна проболела неделю. Лежала с жуткими головными боля-ми, с жаром в новой комнате. В другую спальню перенести её распорядился Кэйдар. Нет, эта комната была ничем не хуже прежней. Может, только чуть поменьше. А мебель – любимое кресло, ложе, громадное во весь рост зеркало и даже столик со всеми женскими безделушками – переехали следом за хозяйкой.
В чём тут дело, Айна догадалась не сразу, только когда уже выздоравливала и уму её вернулась прежняя ясность. Он же решил наблюдать за тобой круглосуточно! Эта комната соединена с другой, в которой постоянно дежурили специально обученные служанки. Они даже ночью не покидали своего поста. Только тяжёлая штора из плотной ткани отделяла госпожу от остального мира. Теперь не закроешься, не уеди-нишься: все голоса слышны, каждый шаг, каждое движение.
Он что, думает, я заведу себе нового любовника? Какая глупость! Хотя, нет! Нет же! Это он подготовился к моим родам. Чтоб держать весь процесс под контролем.
Надо будет расспросить этих девчонок, осторожно, исподволь, вызнать, что им приказали.
Ухаживала за Айной Стифоя. Верная, милая малышка, она кормила с ложки, помо-гала одеться, привести в порядок волосы. Передавала все домашние новости.
От неё Айна узнала, что беглая наложница Кэйдара не поймана до сих пор. Сейчас, после всего случившегося, эта новость её порадовала. Ещё бы! Такой удар по всем планам брата, по всем его мечтам о предстоящей власти. Пусть бесится теперь!
А Виэла он приказал управляющему продать в каменоломни. На верную смерть! Чтоб не смогла больше вернуть его, чтоб никогда больше не увидела своего ясногла-зого. Айна плакала, а потом утешалась лишь одним: ну, по крайней мере, слово своё он сдержал, не тронул, не убил собственноручно, не пролил его кровь в стенах этого дома. Хоть этим не вызвал её проклятия на свою голову.
Айна скучала по Айвару, тосковала и мучилась. Простить себе не могла последней ссоры. Сама же во всём виновата. Одного понять не могла: как жить без него собира-лась? Прогоняла зачем? Чтоб мучиться вот так же?!
Как глупо, глупо всё получилось! И не исправить теперь.
Конечно, попытаться стоит. "Увижусь с Минаном! Сразу, как только встану. Не отпущу, пока имя покупателя не скажет. Выкуплю – и дам вольную! Пускай уходит в свои горы. Ведь сам-то он никогда не полюбит..."
Айна же впервые за все эти дни по-настоящему поняла, что такое – любить! Безот-ветно, без взаимности, более того, без всякой возможности увидеться с предметом своего обожания. Как больно – не видеть его, не знать, что с ним делается. Чувство-вала, сердцем понимала, что страсть её с самого начала не имела будущего. Хорошо ещё, что теперь у тебя будет его ребёнок. Его! Твоего милого, твоего Айвара.
Айна могла теперь жить лишь воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем ребёнке. Он будет похож на него! Такой же красивый, с пронзительным сильным взглядом, с такой же милой ямочкой на щёчке, так же будет улыбаться, с понимани-ем, с бесконечным терпением. Мой маленький мальчик!
В том, что это будет мальчик, Айна не сомневалась. Конечно же, мальчик! Мой сын. Он будет счастливее своего настоящего отца. Я дам ему всё. Бесконечную сво-боду. Всю волю, какую он только сможет получить по праву своего рождения. Чтоб он умел не только улыбаться, чтоб он не разучился смеяться, чтоб он любил жизнь, чтоб он не знал горя и страдания. Чтоб никто никогда не смел поднять на него руку. Никто и никогда. Да, он будет счастливее своего отца!..
* * *
Роды дались ей дорогой ценой. Ирида пролежала десять дней, не вставая. Конечно, мальчик требовал постоянного ухода, но Мирна запретила ей подниматься, взяла на себя почти все заботы о ребёнке. Купала, стирала, помогала советом, учила кормить и пеленать; разрезала на пелёнки все свои старые платья. Появление незнакомой женщины, а затем и её ребёнка в своём доме она приняла как нечто, само собой разумеющееся. И причиной этому явилось то, что Ирида в день своего бегства, пови-нуясь неосознанному порыву, оказалась на ступенях храма Матери Сострадающей.
Когда-то этот храм построили в память о погибших воинах в войне с иданами. Многие жёны и матери лишились в те годы своих мужчин и даже не имели возмож-ности посетить их могилы. Иданские горы не отдают свою добычу, такая поговорка появилась тогда у аэлов.
Но память человеческая коротка. Воплощённый сдружился с иданским царём, и даже дочка Правителя замужем за иданом. И храм Матери пустует теперь. Он и раньше не имел жреца: молиться Матери люди ходят без посредника, а жертвенник принимает любое приношение, главное здесь – искренность чувства. Сама же Мирна объясняла всё куда проще:
– Люди жестоки теперь, не то, что раньше. Кто способен сейчас на сострадание к другому? На себя-то жалости не хватает... Лучше помолиться Отцу-Солнцеликому. Он любит кровавые жертвы, но и одаривает соответственно. Он исполняет заветные желания, если накормить жертвенное пламя щедрым подношением.
Когда-то при храме Матери служительницей состояла дочь Мирны и старика Тута-ла, она переселила родителей к себе после пожара в городе, после того, как от их дома осталось одно лишь пепелище. Но вместе в этой комнате семья прожила всего три года. Сигна – вдова с двумя детьми – вышла замуж вторично и перебралась к мужу, а старики остались здесь.
Мирна, несмотря на преклонный возраст, с обязанностями служительницы храма справлялась неплохо. Поддерживала его в чистоте, следила за жертвенником, вовре-мя убирала редкие подношения. И даже в крошечном садике в хозяйственной части храма за деревьями и цветами ухаживала сама.
С Тутала как с работника помощи было мало. Он маялся ногами и с палкой-то еле-еле передвигался. Но в солнечные дни он выбирался на улицу, на ступени храма, где его иногда одаривала мелкой монетой сердобольные прохожие.
Старики жили очень бедно, руководствуясь принципом: Мать своих детей в мило-сти не оставит. Ирида видела, что своим появлением, своей затянувшейся болезнью и тратами на ребёнка создаёт им немалые трудности. Но помочь им смогла только тем, что отдала Мирне все свои украшения. Все! Даже пряжки серебряные с платья заменила на бронзовые. Рассталась с ними без сожаления, даже с радостью, ведь они были ещё одним напоминанием о прежней жизни, все они принадлежали Кэйдару, а его-то ей как раз и хотелось забыть побыстрее.
Понимая, что вырученных денег на долго не хватит, Ирида утешалась тем, что хотя бы её малыш пока может жить на молоке, тем самым экономя такие маленькие сред-ства. Но Мирна не отчаивалась. Она не знала другой жизни. Она знала, как и на чём сэкономить лишнюю монетку, умела из минимума овощей приготовить вкусный обед и только об одном сокрушалась, что посадила такой маленький огородик. Сей-час же, в августе, засевать его заново не было смысла.
На все трудности с оптимизмом заявляла:
– Мать наперёд знает, что будет лучше для нас. Она не зря направила тебя в свой храм. Неужели же сейчас Она позволит нам голодать? Не бойся и не переживай. Сначала тебе нужно встать на ноги и – главное! – заботиться о сыне...
* * *
– Это так, госпожа. Я знаю,– Бира, одна из девушек, приставленных наблюдать за Айной, выпрямилась, стирая пот со лба тыльной стороной ладони, в другой руке она держала просяной веник, смоченный водой.– Это Альвита перевела вас сюда. И насчёт нас она тоже распорядилась. Сказала, что господин Кэйдар очень волнуется за вашего ребёнка. Поэтому боится пропустить начало родов...
"Да, уж он-то волнуется,– усмехнулась Айна. Она полулежала на ложе, на подло-женной под спину высокой большой подушке, наблюдала за служанкой.– Знаю я, чего он боится. Сейчас, лишившись своего сына, братец всё сделает, чтоб не позво-лить моему наследовать власть. Не думаю, что он прикажет умертвить новорожден-ного. До этого он не опустится. Да он и обещал к тому же. Но забрать его у меня, пока сама буду не в состоянии защитить, уберечь? Забрать, а потом объявить, что он умер при родах! Подлец! Ну, уж ребёнка от него я тебе не отдам. Не получишь! Тогда продержал взаперти, воспользовался моей болезнью... Ну, подожди, вот Лидас приедет. Он не позволит тебе держать меня под замком. Я тебе не наложница, я – дочь Воплощённого! Ты кто в сравнении со мной?.. Ты – полуварвар, отродье вай-дарки..."
От гневных раздражённых мыслей её отвлекло появление Стифои. Рабыня несла с собой большую охапку бледно-жёлтых роз.
– Альвита сказала, господин Кэйдар запретил вам гулять сегодня. С утра прохладно и очень большая роса была, как бы не простыли,– она виновато повела бровями, слабо, понимающе улыбнулась, проходя вперёд по влажному, свежевымытому полу.
– Думаешь, эти цветы смогут заменить мне прогулку?– хмыкнула недовольно Айна. Она крутила в пальцах прямо так, не снимая с шеи, золотую пластинку на цепочке.– К тому же ты знаешь, я не люблю жёлтый цвет. Моя кожа выглядит при этом, как у старухи...– Подняла глаза на девушку. Рабыня стояла к ней боком, отрывала со стеб-лей лишние листья, ставила по одному в высокую вазу из расписанной узорами глины.
– Другие цветы уже не цветут, госпожа,– просто ответила Стифоя. Голос задумчи-вый, отстранённый, будто она думала о чём-то своём в эту минуту.
– Ну-ка, повернись ко мне!– неожиданно приказала Айна таким резким тоном, что он и самой ей не понравился. Она никогда не говорила так со своей служанкой. Сти-фоя и без приказов чутко улавливала все её желания, выполняла малейшие прихоти.
И сейчас обернулась к ней резко, с непонятным страхом на лице, будто застали её в момент кражи. Опустила вниз руки, загораживаясь от взгляда. Айна чуть двинула пальцами в мгновенно угаданном приказе, и девушка расцепила кисти рук, убрала их за спину.
Стифоя, как и все женщины, носила длинный до пола паттий, но подпоясывала его под грудью, а не на талии. Айна никогда не спрашивала, почему, думала, так принято у её народа. Отсутствие пояса на привычном месте стало понятным только сейчас. Почему не заметила раньше? Не разглядела?
– Ты же беременная!
– Госпожа, простите!!! Простите, прошу вас! Ради всего святого!..– Стифоя рухнула на колени так, будто в пропасть шагнула: решительно, без всяких раздумий.
– Ближе!– Айна указала рукой на коврик перед ложем, но рабыня медлила, смотрела уже не со страхом, – с ужасом! – но сдвинуться с места не могла себя заставить. Айна поймала её за открытую руку, дёрнула на себя с такой силой, что девушка поехала по полу. Она не пыталась вырваться, просто разрыдалась, закрываясь другой рукой, зашептала с мольбой:
– Простите, госпожа... Я не сказала сразу, я знаю, что виновата... Но его не надо, прошу вас... Я всё... всё сама объясню...
Айна заставила её чуть приподняться, положила ладонь на упруго выпирающий живот. Почувствовала вдруг, что под платьем он затянут широким кожаным поясом. Таким корсетом, надеваемым прямо на тело, некоторые женщины-аристократки скрывают недостатки фигуры. Зачем же ей понадобилось прятать от тебя эту бере-менность? Понятно теперь, почему так поздно всё раскрылось. Скрывала такой большой живот?!
Айна убрала руки, глядя на девушку с нескрываемым осуждением. А та уже плака-ла навзрыд, закрываясь от гневного взгляда дрожащими руками.
– Он не знает, госпожа... Я не сказала никому... Даида только знает. А она молчать обещала... Я как чувствовала, что вам не понравится... Вы когда меня взяли – все удивлялись... А сейчас после этого... Вы прогоните меня! После такого – прогони-те... Они не простят, не забудут, что вы меня тогда выбрали... А в прачечной...
– Продлить удовольствие думала?– перебила её Айна.– Я бы всё равно рано или поздно заметила. А рожать как собиралась? Тоже украдкой?
– Простите, госпожа!– Она даже головы поднять не смела, сидела на полу, сжав-шись, закрывшись руками.– Я виновата, одна во всём виновата. Я не сказала вам сразу... Вы бы не взяли меня тогда...
– Так ты уже тогда знала? Ещё в июне?– Айна хмыкнула, пытаясь в уме сопоставить срок беременности, а потом всё же спросила:– Ты на каком месяце?
– Ч-четвёртом...– Рабыня наконец-то подняла на неё заплаканные глаза, потяну-лась, пытаясь поймать Айну за руку в молитвенном жесте.– Прошу вас, госпожа... Только не приказывайте вытравливать его. Я любую работу делать буду... Всё, что прикажете... Куда отправите...
– Отец кто?
– Господин...– Стифоя сидела, упираясь лбом в край ложа, и голос её, приглушён-ный одеялом, прозвучал едва слышно.
– Лидас, что ли?– Айна изумлённо дрогнула бровями.– Господин Лидас?– Плечи рабыни дрожали, она продолжала плакать, всем телом вздрагивая.– Ну-ка!– Айна положила ей ладонь на голову, заставила выпрямиться.– Ты в этом точно уверена?– Стифоя кивнула несколько раз, добавила:
– Ваш муж, госпожа.
– Так ты потому боялась, что я накажу тебя?– Айна рассмеялась с невольным об-легчением. Смысл всего сказанного доходил до неё медленно.– Глупая девочка!– Провела ладонью по щеке служанки, сначала по правой, затем – по левой, стирая слёзы.– Наказания моего испугалась? Разве я взяла бы тебя к себе, если б ревновала к Лидасу? Как ты могла подумать такое?– И тут вдруг опять переспросила, сомнева-ясь:– Так это точно его ребёнок?
– Господин был единственным моим мужчиной... Первым и единственным.– На скулах рабыни появился румянец смущения, но во взгляде и в лёгкой слабой улыбке – затаённая нежность.
– Он не обижал тебя?– спросила Айна, хотя по выражению её лица поняла: память о первой близости вызывает у девушки приятные чувства.
– О, что вы, госпожа?! Нет, конечно же. Он был так нежен, так осторожен... так...– в смущении отвела взгляд, прижимая пальцы к губам.
– Почему же тогда с весны он перестал вызывать тебя к себе? Когда ты последний раз была с ним?
– В конце апреля. Вы тогда были в ссоре... Он был очень расстроен. Сильно пере-живал. Был резок со мной... Простите, госпожа,– опустила голову.– Я подумала, что я во всём виновата... Что я делаю что-то не так... Что не нравлюсь ему... Я только через несколько дней узнала, что вы просто поссорились в тот день. Что вы...– сама замолчала, не договорив.– Простите, госпожа...– вздохнула со всхлипом.– Я и тогда расплакалась, как дурочка... Господин из-за этого, наверно, не захотел меня больше видеть... А потом он уезжал всё.
– А ты знаешь, что у господина Лидаса не может быть детей?– спросила вдруг Ай-на. Стифоя вскинула на неё огромные, наполненные слезами глаза, не сразу нашлась, что сказать в ответ.
– Я не вру вам, госпожа... У меня не было никого больше. Он – единственный...– Стифоя перевела вдруг глаза с лица Айны на её живот, шепнула, немея от ужаса:– А как же вы, госпожа?
– Молчи!– пальцы Айны коснулись губ девушки.– Это не твоё дело!
