Текст книги "История Европы. Том 2. Средневековая Европа"

Автор книги: Александр Чубарьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 79 страниц)

Бернар Клервосский (1091—1153) принадлежал к знатному бургундскому феодальному роду. В юности он вступил в орден цистерцианцев. Духовная экзальтация, доходившая до самоистязания, последовательность в выполнении монашеских обетов, не знающая преград энергия в церковных и политических делах помогли Бернару быстро достичь высокого положения в ордене. Аббат из Клерво властно регламентировал жизнь клира, требуя от него полного и безоговорочного выполнения правил канониката, возвращения к евангельским идеалам бедности, целомудрия, справедливости. Он заставил считаться с собой папский престол и королевскую власть. Бернар неизменно отстаивал теократическую концепцию, был последовательным защитником интересов церкви и папства. Непримиримым было отношение Бернара к любым отступлениям от ортодоксальной церковной доктрины. Он в числе первых усмотрел в рационалистической философии Абеляра угрозу авторитету и учению церкви.

Борьба Абеляра и Бернара была не только бескомпромиссным столкновением теоретических позиций, но и противоборством однотипных и очень ярких индивидуальностей. Хотя учение Абеляра было осуждено церковью на соборах в Суассоне (1121 г.) и в Сансе (1140 г.), пробужденный Абеляром рационализм уже не исчез из западноевропейской философии. В середине XII в. его ученик Петр Ломбардский попытался осуществить ту же задачу, которую в IX в. в Византии решал Иоанн Дамаскин – создать схоластическую систематизацию христианского вероучения. Его сочинение «Сентенции» через полвека после смерти его создателя было осуждено на Латеранском соборе в 1215 г., однако вскоре запрет с него был снят и оно стало признанным учебником официальной теологии. Церковь решила использовать рационализм для укрепления своих пошатнувшихся теократических позиций.

Учеником Абеляра был и Иоанн Солсберийский, английский философ и крупный церковный деятель, автор широко известного «Поликратика», содержащего серьезные размышления о светской и церковной властях и о том, как они должны взаимодействовать. Выводя из философских оснований широкую политическую теорию, Иоанн пришел к оправданию тираноубийства и неповиновения власти, если она не выполняет наложенных на нее богом обязанностей. Светской направленностью и большим интересом к фольклору отличалось творчество другого английского писателя и поэта XII в. Уолтера Мапа.

Интерес к натурфилософской проблематике характерен особенно для мыслителей Шартрской школы, крупнейшего интеллектуального центра того времени, в особенности Гильома Коншского, увлекавшегося идеями античной атомистики.

Однако поиски духовного синтеза развиваются не только в сторону усиления рациональности, они устремляются и в глубь человеческой души. В их основе лежит мистика платоновско-августиновской религиозности. На смену страху перед богом – «царем небесным» приходит экзальтированное мистическое тяготение к богу-искупителю, который через свои страдания, слитые с очищающими страданиями человеческой души, через осознанную и полную любовь приводил бы смертного к тому состоянию, что превышает страдание и наслаждение. В пределе мистическая медитация должна была бы иметь своим итогом слияние человека с творцом, но не в субстанциональном смысле, а как сопряжение воли и любви. Порой такая мистическая любовь обретала социальную форму, когда она от блаженства в боге обращалась на людей и мир, заставляя трудиться на благо ближних и общества (этот поворот особенно характерен для народных ересей).

Философствующая мистика Бернара Клервосского, Гуго (1096—1141) и Ришара (ок. 1162—1173) Сен-Викторских, неоплатоников Шартра, достигшая предельной утонченности, порой эстетически-изощренная, нашла отклик и в светской литературе XII в., в поэзии трубадуров и миннезингеров. Но к концу XII в. мистика проникла во фландрские монастыри, снова оживилась в Германии, привлекла и мирян. Сторонники проповедника Арнольда Брешианского – катары и вальденсы, еретическое учение которых охватило юг Франции и проникло в Италию, сделали из мистических исканий радикальные выводы о ненужности церкви как посредника между человеком и богом, ибо путь к нему должен лежать не через организацию, а через евангельскую бедность и чистоту, апостольское братство и первозданную безгрешность.

Немецкая мистика или замыкалась в глубинах человеческого духа, отрезая его от мира и церкви, или, возвращаясь к миру, сближалась с пантеизмом и тоже обесценивала церковь и культ. В Италии мистические искания Франциска Ассизского парадоксально обернулись не уходом от мира, а обращением к нему.

Для XII в. характерно нарастание интереса к греко-римскому наследию. В философии это выражается в более углубленном изучении древних мыслителей. На латинский язык с арабского и греческого начинают переводиться их сочинения, прежде всего произведения Аристотеля, а также трактаты античных ученых Евклида, Птолемея, Гиппократа, Галена и др. В литературе усиливается тяга к классическим образцам, особенно к Овидию. Античные образы заполняют страницы произведений лучших писателей того времени – Хильдеберта Лаварденского, Алана Лилльского, Пьера из Блуа и других. Авторы XII в. порой настолько хорошо владели цицероновской риторикой, что могли бы поспорить в этом с гуманистами Возрождения.

В Италии римская традиция не могла иссякнуть и в раннем средневековье, сохранялась в литературе, праве, быте. Произведения древней архитектуры и искусства были все время «на глазах» жителей Италии и тех, кто ее посещал. В Италии никогда не прерывались связи с Византией и Востоком, в частности арабским миром. Начавшееся во второй половине IX в. своеобразное «византийское возрождение» и огромный интерес арабов к древнегреческой философии и науке получили в Италии еще больший резонанс, чем во Франции и других странах Западной Европы. В Италии в XII в. делались переводы сочинений Платона и Аристотеля с греческих оригиналов, а не с их арабских версий. Особое внимание проявлялось к сочинениям естественнонаучного характера, медицинским, астрономическим. Италия стала центром изучения римского права, которое в определенной мере помогало расшатывать устои феодального общества, ибо могло быть использовано не только папой и феодальными верхами в обосновании своих привилегий, но и городами и формирующимся бюргерством в защиту собственных прав. Болонская юридическая школа, существовавшая с XI в., в 1158 г. превратилась в университет.

Увлечение античным наследием, усиление рационалистических тенденций приводило к росту светских и антиклерикальных элементов в культуре, расцвету литературы на национальных языках. XII—XIII вв. – это время, когда сложившийся ранее в устной традиции героический эпос стал важнейшим звеном средневековой книжной словесности.

Средневековое сознание было пронизано историзмом. Хранителем истории, коллективной памятью, жизненным эталоном, средством идеологического и эстетического самоутверждения был героический эпос, который сконцентрировал в себе важнейшие стороны духовной жизни, идеалы, эстетические ценности, поэтику средневековых народов. Корни героического эпоса Западной Европы уходят в глубь варварской эпохи. Об этом прежде всего свидетельствует сюжетная канва многих эпических произведений, в основу ее положены события времени великого переселения народов.

Первые записи эпических произведений в Западной Европе относятся к VIII и IX вв. Как уже упоминалось, ранний этап эпической поэзии связан с развитием раннефеодальной военной поэзии, кельтской, англосаксонской, германской, древнескандинавской, которая сохранилась в уникальных разрозненных фрагментах.

Эпос развитого средневековья – народно-патриотический по своему характеру, вместе с тем отразил не только общечеловеческие ценности, но и рыцарско-феодальные. В нем происходит идеализация древних героев в духе рыцарско-христианской идеологии, возникает мотив «борьбы за правую веру», как бы подкрепляющий идеал защиты отечества, появляется «куртуазная беллетристичность».

Эпические произведения, как правило, структурно целостны и универсальны. Каждое из них задумано и реализовано как воплощение определенной картины мира, охватывающей множество сторон жизни героев. Отсюда естественное смешение исторического, реального и фантастического, высокой идеализации, типизации и бытовой конкретности, изображения героических деяний и наставлений житейского здравого смысла, трагического и комического. Эпос вмещал в себя систему мировосприятия и мировоззрения, духовный опыт многих поколений, их этические достижения. Он, вероятно, в той или иной форме был знаком каждому члену средневекового общества, был общенародным достоянием.

В западноевропейском эпосе можно выделить два потока: исторический (героические сказания, имеющие реальную историческую основу) и фантастический, более близкий к фольклору, народной сказке (что не исключает наличия в нем и ярких, реалистических элементов).

Французский эпос, зародившийся в Каролингскую эпоху, сложившийся в IX—X вв. в устном народном творчестве запечатлен в «Chansons de gestes» («Песнях о деяниях»), которые, как правило, исполняли бродячие певцы-жонглеры (в Германии – шпильманы). Его древнейшее ядро составляет «Песнь о Роланде», повествующая о битве воинов Карла Великого с испанскими маврами (в действительности битва была с басками) в Ронсевальском ущелье в 778 г. Ее героем в эпосе становится королевский-племянник Роланд, чье рыцарское своеволие (он отказывается затрубить в рог в критический момент сражения и призвать на помощь своего могущественного дядю) обрекает его и весь отряд на гибель. Но именно безрассудное мужество и безоглядность, верность воинскому долгу, «милой Франции», христианству воспеваются в эпосе как наиболее привлекательные черты этого героя. «Песнь о Роланде» – строгий воинский эпос, сосредоточенный на героических деяниях.

Близкий к нему испанский героический эпос «Песнь о моем Сиде» дает более широкую картину, на фоне которой разворачиваются не только подвиги, но вся жизнь героя. Он дошел, как и «Песнь о Роланде» в большом количестве версий, которые позволяют «выстроить» весь путь Сида – кастильского рыцаря, героя Реконкисты, начиная с юности. Сид не безрассуден, он не только воин, но и мудрый государственный деятель, пекущийся о благе отечества, готовый пожертвовать для него личными интересами. Широкое распространение в Испании получили короткие лироэпические поэмы, которые исполняли певцы хуглары.

Во французском и испанском эпосе очень сильны патриотические мотивы, что позволяет провести определенные аналогии между ними и русским «Словом о полку Игореве». Патриотический долг идеализированных героев оказывается превыше всего. Реальная военно-политическая ситуация приобретает в эпических сказаниях масштабы события вселенского размаха и через такую гиперболизацию происходит утверждение идеалов, которые подчас перерастают рамки своей эпохи, становятся человеческими ценностями «на все времена».

Героический эпос Германии – «Песнь о Нибелунгах» значительно более мифологизирован. В нем мы тоже встречаемся с героями, имеющими исторические прототипы, в частности Этцелем (Аттилой), Дитрихом Бернским (Теодорихом Великим), бургундским королем Гунтером и др., но и в ней изображение событий дается «крупным планом». Историческая основа романтизирована и опоэтизирована. Главный герой эпоса – принц Зигфрид, который помогает Гунтеру в сватовстве к богатырской деве Брунхильде. Под видом Гунтера он побеждает ее в воинском поединке и в любви. Когда через много лет тайна открывается, Зигфрид становится жертвой мести Брунхильды, а обретенный им клад Нибелунгов скрывается под водами Рейна. Вдова Зигфрида Кримхильда, через много лет ставшая супругой короля Этцеля, обрушивает свою месть на Гунтера и его воинов, а затем и сама погибает ужасной смертью. В немецком эпосе сильны сказочные мотивы, многие элементы сближают его с рыцарским романом.

Связанный с определенным типом историзма, героический эпос средневековья был средством ритуально-символического осмысления действительности, что характерно как для Запада, так и для Востока. В этом проявилась определенная типологическая близость средневековых культур разных регионов мира. Героический эпос в XII—XIII вв. соседствовал с рыцарским романическом эпосом, основу которого он составлял, а затем был и потеснен им.

Светские устремления, антиаскетические настроения нашли яркое воплощение в рыцарской культуре. Своими корнями она, с одной стороны, уходит в глубины самосознания варварских народов с их культом вождя, личной верности и военной доблести, а с другой – в развитую христианством концепцию служения. Сначала служение понималось как преимущественно религиозное, но позднее приобрело намного более широкое значение и распространилось также на область чисто светских отношений, вплоть до служения даме сердца.

Кодекс рыцарства требовал от человека многих достоинств, ибо рыцарь – это тот, кто «благородно поступает и ведет благородный образ жизни». «Идеальный рыцарь» Тристан был прежде всего доблестным воином, великолепно владевшим всеми видами оружия. Он прекрасный охотник, знаток повадок зверя и дичи, сведущ в свойствах трав. Тристан великолепно образован, «в совершенстве овладел семью главными искусствами и многими языками», он «знаменитый музыкант», как сообщает автор норвежского варианта «Романа о Тристане и Изольде». Вдобавок он еще и поэт, искусен в шахматной игре, его манеры безукоризненны. Тристана отличают верность в дружбе и любви, великодушие к врагам, щедрость. Удаль его часто переходит в безрассудство. Расчет, понятие личной выгоды совершенно чужды Тристану. Он все время живет в мире сильных страстей, открыто выражает свои чувства, его внутренний мир чрезвычайно эмоционально насыщен. И что особенно важно, Тристан находится в непрестанном действии, ему чужда леность души. Жажда подвигов, пожалуй, у Тристана становится более могучей, чем даже страсть к Изольде.

Конечно, в реальной жизни рыцари были, как правило, весьма далеки от подобного идеала. Значительная часть была невежественной, грубой, по существу неграмотной. Но максимальные требования к рыцарю сформировались в высокий этический кодекс, который в идеале сплачивал рыцарство. Лучшие черты рыцарского эпоса вошли в мировую культуру.

В культуре рыцарства чрезвычайно важной была внешняя сторона. В жизни рыцаря многое было сознательно выставлено напоказ. Храбрость, щедрость, благородство, о которых мало кто знал, не имели цены. Рыцарь постоянно стремился к первенству, к славе. О его подвигах и любви должен был знать «весь христианский мир». Отсюда внешний блеск рыцарской культуры, ее особое внимание к ритуалу, атрибутике, символике цвета, предметов, этикету. Рыцарские турниры, имитировавшие настоящие сражения, возникновение которых восходило еще к дофеодальным временам, языческой, варварской древности, были важными событиями в жизни рыцарей. Особую пышность они приобрели в XIII—XIV вв., когда на них собирались рыцари со всех концов Европы. С рыцарством в основном связано развитие западноевропейской геральдики.

XII в. – время возникновения рыцарского романа, куртуазной поэзии. Одним из его главных источников был кельтский эпос о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола. Герои этого бретонского цикла Ланселот и Персеваль, Пальмерин и Амадис и другие воплощали, по мысли создателей романов, высшие человеческие ценности, которые, собственно, находились вне религиозной сферы, принадлежали не потустороннему, а земному, но все же героическому, прекрасному и самоценному бытию.

В него вошла и прекраснейшая повесть о любви и смерти – история Тристана и Изольды, навеки оставшаяся в сокровищнице человеческой культуры. Ее «классическую» версию создал французский поэт Тома (Томас), долго живший в Англии, потом ее использовал и Беруль, Готфрид Страсбургский и другие подражатели. Основу сюжета составляет история взаимоотношений короля Марка, его невесты, а затем жены Изольды и его юного племянника рыцаря Тристана. Выпив по ошибке любовный напиток, Изольда и Тристан навеки полюбили друг друга, однако они не могут ни открыться в этом Марку, ни разорвать трагическую связь. Все они глубоко страдают, но бессильны перед жестокой судьбой, безжалостно влекущей влюбленных к смерти. Неподдельная искренность, великая сила любви – страсти, жажда и невозможность обретения счастья придают трагическую силу повествованию.

Счастливая любовь становится темой рыцарских романов «Эрек и Энида», «Клижес», «Ивейн, или Рыцарь со львом» французского поэта Кретьена де Труа, крупнейшего представителя этого жанра в западноевропейской литературе. Сюжеты его произведений перерабатываются авторами немецких рыцарских романов Генрихом фон Фельдеке, Гартманом фон Ауэ. Но лучшим произведением этого немецкого поэта стал «Бедный Генрих» (ок. 1195 г.), поэма, повествующая о великом душевном благородстве простой крестьянской девушки, готовой ради избавления любимого от страшной болезни принести в жертву свою жизнь.

Один из распространенных мотивов рыцарского романа – поиски святого Грааля – чаши, в которую, по преданию, была собрана кровь Христа. Грааль стал символом высшей духовности. Этот сюжет развивается в романе Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль», в котором человечность воспевается как высшая доблесть рыцаря.

Авторы средневековых рыцарских романов проводят своих героев через цепь подвигов и невероятных приключений, раскрывают, сколь трудны, а подчас и безнадежны поиски равновесия между обществом и еще только исторически формирующейся личностью. Они постепенно переходят от описания деяний героя к открытию его внутреннего мира, к утверждению, что путь к самоосуществлению человека лежит не только через героическое преодоление внешних препятствий, но и через преодоление самого себя. Вместе с тем рыцарский роман во многом имеет символический, знаковый характер, ориентирован на архетипические образцы и отношения, отсюда его традиционность, определенная умозрительность и проступающая порой жесткость поэтической конструкции.

Рыцарский роман, в котором бушует сказочно-авантюрная стихия, несмотря на все попытки его христианизации, был принципиально светским жанром, в нем отразились новые, нарождающиеся отношения между человеком и миром, усиление индивидуалистических моментов. Это особенно ярко проявилось в новом понимании любви, которая была центром и движущей силой любого рыцарского романа.

В XII в. новое отношение к любви обнаруживается не только в куртуазном романе, который отражает сдвиги, происходившие в обществе. В то время в феодальном обществе Европы положение женщины, во всяком случае из аристократических кругов, было довольно свободным. Женщины подчас играли видную социальную роль, имели сравнительно обширные права не только юридического и имущественного характера, но особенно в области чувств. Именно в этот период возникает культ дамы, бывший необходимым элементом куртуазной рыцарской культуры, придававшей исключительное значение любви как чувству, возвышающему человека, пробуждающему в нем все лучшее, вдохновляющему на подвиги. Эта любовь, горячая и земная, но в то же время поэтическая, бросала открытый вызов церковному аскетизму. Она вдохновляла авторов рыцарских романов и трубадуров, поэтов-рыцарей, появившихся в Провансе в конце XI в.

Прованс в XI—XII вв. был одной из самых развитых областей Европы, а его аристократические дворы – самыми изысканными. Горячее южное солнце, казалось, всех делало поэтами. Прекрасные песни на народном провансальском наречии пели крестьяне и горожане. Сам девятый герцог Аквитании Гильом (1071—1127) был прославленным трубадуром. Но среди трубадуров можно было встретить даже выходцев из плебейской среды, как, например, сын повара Бернарт де Вентадорн. Однако основная масса трубадуров – это рыцари среднего достатка, вассалы знатных сеньоров. Основная тема куртуазной поэзии – любовь, часто это идеализированное, утонченное чувство. Любовное служение стало своего рода «религией» высшего круга. Не случайным представляется и то совпадение, что в это же время в средневековом христианстве на первый план выдвигается культ девы Марии. Мадонна царит в небесах и в сердцах верующих подобно тому, как дама царит в сердце влюбленного в нее поэта. Знатной даме, избраннице сердца поклонялись, как богине, ее воспевали в прекрасных стихах, служению ей посвящали жизнь. Но поэзия трубадуров не была однообразной и любовь, воспеваемая ими, то оборачивалась светлым даром человеку, то магической силой, темной стихией.

Известнейшим трубадуром был уже упоминавшийся Бернарт де Вентадорн (ок. 1150—1180), в творчестве которого куртуазная лирика нашла свое наиболее полное выражение как поэзия феодального двора и связанного с ним парадного света. Вместе с тем произведения этого поэта полны жизни, лишь слегка романтизированной чувственности, горячей любви. «Магистром поэтов» называли Гираута де Борнейль (последняя треть XII – начало XIII в). Социальные, политические мотивы отчетливо звучат в стихах Бертрана де Борна, который выразил в них кастовые чувства рыцарства, презрение к низшим слоям общества, идеализировал войну как стихию рыцарской жизни. В куртуазной поэзии слышны голоса не только трубадуров мужчин, но и женщин – Беатриче де Диа, Марии Шампанской и др. Подобно отважным героиням рыцарских романов они решительно заявляют свои права на равенство с сильным полом.

В XII в. поэзия поистине становится «повелительницей» европейской словесности. Из Прованса увлечение ею распространяется в другие страны. На севере Франции появляются труверы, в Германии – миннезингеры, куртуазная поэзия расцветает на Пиренейском полуострове.

В начале XIII в. цветущая цивилизация Прованса была уничтожена северофранцузскими феодалами во главе с жестоким и коварным Симоном де Монфором (старшим), вторгшимся в эти земли с целью борьбы с еретическим движением альбигойцев. Однако трубадуры, сумевшие уйти из пылающего Прованса, способствовали дальнейшему укреплению куртуазной культуры и поэзии при феодальных дворах Европы.

В XII в. западноевропейское общество, несколько столетий накапливавшее производительные силы, ощутило, как это медленное, незаметное накопление перешло в качественный скачок. Важнейшим результатом этого процесса стало бурное развитие городов, центров ремесла и торговли. Их население быстро росло, сюда стекались крестьяне и ремесленники из близких и далеких земель. В городах концентрировалась и культурная жизнь. Новая городская культура во многом противостояла господствующей церковно-феодальной. Она питалась народной культурой и в определенном плане была ее органической частью. Ее носителями были прогрессивно настроенные трудовые слои городского населения, ремесленники, зарождающееся бюргерство, плебейство.

Антицерковная вольнолюбивая направленность городской культуры, ее связь с народным творчеством наиболее ярко проявились в развитии городской литературы, которая с самого начала создавалась на народных наречиях в противоположность господствовавшей церковной латиноязычной литературе. Излюбленным ее жанром становятся стихотворные новеллы, басни, шутки (фаблио во Франции, шванки в Германии). Они отличались сатирическим духом, грубоватым юмором, яркой образностью. В них высмеивались алчность католического духовенства, бесплодие схоластической премудрости, кичливость и невежество феодалов и многие другие реалии средневековой жизни, противоречившие трезвому, практическому взгляду на мир, формировавшемуся у горожан.

Фаблио, шванки бросали дерзкий вызов куртуазному роману, выдвигая новый тип героя – неунывающего, плутоватого, смышленого, всегда находящего выход из любой трудной ситуации благодаря собственному уму и способностям. Так, в знаменитом сборнике шванков «Поп Амис», оставившем глубокий след в немецкой литературе, герой чувствует себя в мире городской жизни, в самых невероятных обстоятельствах так уверенно и легко, как герои рыцарских романов – в стихии рыцарских авантюр. Он всеми своими проделками, находчивостью утверждает, что жизнь принадлежит горожанам ничуть не меньше, чем другим сословиям, и место их в системе тогдашних общественных связей прочно и надежно. Городская литература бичевала пороки и нравы, откликалась на злобу дня, была в высшей степени «современной». Мудрость народа облекалась в ней в форму метких пословиц и поговорок, ставших достоянием последующих поколений, некоторые из них дошли и до наших дней. Церковь преследовала поэтов из городских низов, в творчестве которых она усматривала прямую угрозу. Так, сочинения парижанина Рютбефа в конце XIII в. были осуждены папой на сожжение.

Наряду с новеллами, фаблио и шванками складывался городской сатирический эпос. Его основой были сказки, сложившиеся еще в раннем средневековье. Одним из самых популярных был «Роман о Лисе», сформировавшийся во Франции и переведенный на немецкий, английский, итальянский и другие языки, полюбившийся горожанам во многих странах Европы. Главный герой этого «романа» Лис-Ренар наделен чертами, присущими горожанину: он деловит, изворотлив, практичен. В столкновениях с феодалами, которых символизируют медведь Брен, злой и голодный волк Изенгрин, Лис неизменно оказывается победителем перед королем – Львом-Ноблем, но он же показан как обидчик простого трудового люда, выведенного под видом кур, зайцев, улиток и других мелких животных.

Широкое распространение получило еще одно произведение городской литературы – «Роман о Розе». У него по существу два автора: рыцарь – поэт Гильом де Лоррис (ок. 1210—ок. 1240), рассказавший о некоем юноше, обретающем свой идеал в образе Розы, и развивший этот сюжет Жан де Мен (ок. 1240—ок. 1305). Это сочинение насыщено аллегориями, философскими реминисценциями. Оно пронизано идеями свободомыслия, воспевает Природу и Разум, содержит критику феодального строя и утверждение необходимости равенства всех людей.

К XIII в. относится зарождение городского театрального искусства. Литургические действа, церковные мистерии были известны еще в раннем средневековье. Характерно, что под влиянием новых веяний, связанных с развитием городов, они становятся более яркими, карнавальными, появляется новый сценический жанр «миракль» – драматургическое произведение о жизни богоматери и святых. В «миракли» проникают светские элементы. Городские «игры», т.е. театральные действа, с самого начала носят светский характер, их сюжеты заимствованы из жизни, а выразительные средства – из фольклора, творчества народных бродячих актеров – жонглеров, бывших одновременно танцорами, певцами, музыкантами, акробатами, фокусниками, вожаками дрессированных животных и т.д. Одной из наиболее любимых была «Игра о Робене и Марион», бесхитростная история пастушки и пастушка, чья любовь победила козни коварного грубого рыцаря, пытавшегося соблазнить Марион. Такие представления разыгрывались на городских площадях, в них участвовали не только актеры, но и горожане. Они были выражением карнавально-смеховой, народной культуры средневековья.

В XII в. религиозность масс переставала быть по преимуществу пассивной. Огромное «молчащее большинство» из объекта церковного воздействия начинало превращаться в субъект духовной жизни. Теперь определяющими в ней становились не богословские споры церковной элиты, а бурлящая, чреватая ересями народная религиозность. Возрастал спрос на «массовую» литературу, которой в то время были жития святых, рассказы о видениях и чудесах. По сравнению с ранним средневековьем они психологизировались, в них усиливались художественные элементы. Излюбленной «народной книгой» стала составленная в XIII в. «Золотая легенда» Иакова Ворагинского, к сюжетам которой европейская литература обращалась вплоть до XX века.

Питомниками свободомыслия стали городские нецерковные школы, число которых начиная с XII в. постоянно увеличивалось. Здесь, а затем в университетах развивалась оппозиция официальному церковно-феодальному мировоззрению. Дух протеста и свободомыслия все больше распространялся среди школяров, становившихся более учеными, но отнюдь не более благонравными. Бродячие школяры (ваганты, голиарды), пересекавшие Европу с севера на юг и с востока на запад в поисках учителей поавторитетней, школ получше и жизни посчастливей, создали свою латинскую поэзию, дерзкую, осуждающую церковь, сытых и благополучных, воспевающую радости вольной и полнокровной жизни. В их среде распространялась оппозиция городских низов существующим феодальным порядкам. Остроумные, бичующие пороки общества и прославляющие радость жизни стихи и песни вагантов знала и распевала вся Европа от Толедо до Праги, от Палермо до Лондона.

XIII столетие развивает те культурные тенденции, которые сформировались в предыдущем столетии, однако это не механическое «приращение» к тому, что уже было найдено, а их обогащение и синтез, особенно ярко выступающие в сферах интеллектуальной жизни и искусства. Развитие городов как центров ремесла и торговли, расширение культурного кругозора европейцев, знакомство с культурой Востока, прежде всего арабской, явившиеся в определенной мере следствием крестовых походов, послужили стимулами развития школьного дела и системы образования. Кафедральные школы в крупнейших интеллектуальных центрах Европы превратились во всеобщие школы (studia generalia), а затем университеты (от латинского слова universitas – совокупность, общность), бывшие объединениями преподавателей (universitas magistrorum) или преподавателей и учеников (universitas magistrorum et scholarium). В XIII в. такие высшие школы сложились в Париже, Монпелье, Салерно, Болонье, Палермо, Оксфорде и других городах. К XV в. в Европе насчитывалось около 60 университетов. Университет обладал юридической, административной, материальной автономией, которые даровались ему специальными документами государя или папы. Внешняя независимость университета сочеталась со строгой регламентацией и дисциплиной внутренней жизни. Университет подразделялся на специальные объединения – факультеты (от латинского facultas – способность). Младшим факультетом, обязательным для всех студентов, был артистический, на котором в полном объеме изучались семь свободных искусств, затем шли юридический, медицинский, богословский (последний существовал не во всех университетах). Крупнейшим университетом был Парижский, названный по имени его основателя Сорбонной. Студенты университета объединялись в землячества – провинции и нации. Каждая нация избирала прокуратора, а все вместе с преподавателями – главу университета – ректора. Преподаватели факультетов избирали деканов. Университеты получили право присуждения ученых степеней и выдачи разрешений на преподавание, что раньше было привилегией архиепископа, епископа или церковных чиновников. Обучение в университетах носило отвлеченный абстрактно-логический характер. Основные формы учебного процесса – лекция и диспут. Студенты из Западной Европы устремлялись также для получения образования в Испанию, где в это время высокого развития достигла арабская культура. Школы и университеты Кордовы, Севильи, Саламанки, Малаги, Валенсии давали более глубокие и обширные знания по философии, математике, медицине, химии, астрономии, чем самые знаменитые западноевропейские университеты.