Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

Их губы соединились нерешительно, и несколько секунд и вовсе ничего не происходило – Мэттью прижимался горячим ртом к губам Доминика и шумно дышал носом. Но уже через пару мгновений начал жадно целовать, мыча, а дезориентированный Доминик тут же ответил, обвил талию Беллами пальцами и повёл ими ниже, не прекращая горячо ласкать его неопытный рот. Он делал это до смешного неумело, ёрзал на Ховарде и почти неслышно постанывал. Это наверняка был первый поцелуй Мэттью, и тот наслаждался процессом в полной мере, что чувствовалось весьма ощутимо. Доминик первым нашёл в себе силы прервать это, безусловно, приятное действо и отстранился.

– Что мы делаем? – жалко выдал он, чувствуя, какой горячий Мэттью, а ещё – как в бедро упирается его эрекция.

– Мы целуемся, сэр, – глаза Беллами смеялись.

– Почему это происходит? – спросил Ховард, прекрасно зная ответ на этот вопрос.

– Потому что вам это нравится, и мне – тоже.

Его объяснения разгорячили ещё больше, но просто так взять и продолжить было нельзя по ряду причин.

– Мэттью, Мэттью… – прошелестел Доминик, и это имя ласкало слух не хуже маленьких аккуратных губ. – Я не имею права даже касаться тебя.

– Почему же? – в голосе Беллами было столько уверенности, и всё это сопровождалось его осторожными касаниями пальцев за ушами Ховарда. – Вспомните, во сколько вы впервые сделали что-то подобное.

– Мне было больше, чем тебе… На год.

– Думаете, разница в один год слишком меняет ситуацию?

– Это было не с учителем, а с кем-то, кто был моего возраста, и это казалось вполне естественным.

– Вы сами выдумали эту неестественность, в каком мире вы живёте? – Мэттью прижался лбом к шее Доминика, и он мог бы услышать, как сильно бьётся сердце в груди его учителя.

Они говорили не спеша, зная, что у них полно времени, но вместе с тем, его было катастрофически мало.

– Я живу по законам совести, которая теперь гложет меня изнутри из-за того, что я украл твой первый поцелуй, – Доминик скользнул одной рукой на шею Мэттью и пробрался пальцами в его волосы – мягкие, отросшие совсем немного, но придающие ему куда более ребяческий вид.

– Это воспоминание останется со мной навсегда, – как ни в чём не бывало ответил Беллами, потираясь носом о шею Ховарда, и от этого мурашки поползли по коже, заставляя дрожать от удовольствия.

– Это не объяснение тому, что мы делаем, – Доминик и сам понимал, как жалко это звучало.

– Вы всегда ищете повод и объяснение всему, вместо того, чтобы наслаждаться моментом, – он прижался ближе и коснулся носом щеки Ховарда.

– Если бы всё было так просто, Мэттью, – выдохнул Доминик, сгорая от желания сделать хоть что-нибудь.

– Будьте проще сейчас, зная, что никаких последствий не будет.

– Этого нельзя предугадать.

– Можно, потому что подросток здесь я, а не вы. Вы – мой учитель, и я прекрасно понимаю, насколько это неприемлемо для вас.

– Я принимаю это, потому что не имею привычки врать самому себе. Если бы я поддавался каждому искушению, что одолевало меня за все эти годы…

– Знаете, что я хочу сейчас процитировать? – Мэттью мягко улыбнулся.

– Конечно. Лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему, – Доминик снова нерешительно положил руки на его талию. – Но ни одна из цитат об искушении не подходит нам, Мэттью.

– Это уже случилось, и вы поддались, – Беллами улыбнулся, когда Доминик сжал пальцы на его талии. – Всё, что осталось сделать – перестать слушать доводы разума, потому что ваша совестливость до смешного обострённая.

– Ещё не поздно остановиться, и первым делом стоило бы прервать нашу традицию сидеть в подобной позе, – рассмеялся Ховард, чувствуя, как на душе становится и в самом деле легче.

Он и проклинал их привычку обниматься в подобной позе, и благодарил её за разрешение их «маленькой проблемы», возникшей однажды, когда Беллами вздумал пожалеть Доминика подобным образом. Подошёл вплотную к дивану, где тот сидел, коснулся собственными коленями ног Доминика и глянул в глаза сочувствующе и всепонимающе. А потом забрался на него и обнял, потому что другого варианта не видел, а утолить жажду объятий хотелось неимоверно.

– Ты поэтому забрался ко мне на колени вчера? Что руководило тобой? – Доминик всё ещё пытался воззвать к собственной совести и к разумной стороне Беллами, но в обоих случаях он не надеялся на особый успех.

– Мне нравится касаться вас, разве это плохо?

– Плохо Мэттью, очень плохо… если тебе это интересно, как необычный опыт, то для меня могут последовать не самые приятные последствия, если мы…

– Вы такой горячий сейчас, – отчеканил Беллами внезапно, перебивая Доминика, пытающегося разобраться в причинно-следственной связи.

– Это вполне естественная реакция… – начал Ховард, но его снова прервали.

– Так что вам ещё нужно?

– Если бы всё было так просто…

– Я и сам понятия не имею, чего хочу. Но моя решительность оказывается масштабней, чем ваша. Вы прячетесь за правилами приличия, тогда как в голове уже давно…

– Нет, Мэттью, не продолжай.

– Почему нет? Вы знаете, чего хотите, уверены в своём желании уже давно. Я не провидец, и не могу сказать, когда всё это началось. Но я могу рассказать о себе, хотите?

Доминик хотел. До дрожи в коленях хотел знать, насколько взаимным было его желание, чтобы хоть как-то унять муки совести, терзавшей его без перерыва.

– Может быть, и хочу. Но это ничего не изменит, потому что это ненормально. Веселись и развивайся, как это делают твои ровесники.

– Вы и понятия не имеете, чем занимаются мои ровесники, – попытался возразить Беллами, но Доминик попросту накрыл его губы ладонью.

– Помолчи хоть пять минут. Ты – не маленькая Лолита, и твоё желание не возникло на пустом месте.

– Я ждал этого сравнения, – усмехнулся Беллами и опустил ладони Доминику на плечи.

– Оно было неизбежным, только ты не столь алчен и хитёр.

Разговор перетекал во что-то неуловимо обыденное, словно они обсуждали не свои отношения, а какой-нибудь литературный роман семнадцатого века. Только вместо Гамлета оказалась Лолита, а Шекспира потеснил Набоков.

– Мне изначально не нужно было от вас ничего, кроме дружбы и понимания, и последнее буквально исходило от вас.

Доминик промолчал, оглаживая вновь ласково лопатки Мэттью.

– Мне же по-прежнему не нужно от тебя ничего дурного, Мэттью. Я никогда не позволял себе думать о том, сколь много я мог бы получить, имей я такую возможность. Но мне всегда требовалось твоё согласие, и этот случай – не исключение.

– Вам нужно разрешение? На что? – Мэттью сощурился.

– На что угодно. Ты должен знать, что подобное поведение может повлечь за собой.

– И я хочу этих последствий, не нужно считать меня не способным различать обычную признательность ученика к учителю или же друга к товарищу, потому что я хочу от вас другого.

– И ты позволишь сделать мне это «другое»? Знаешь ли ты о том, что я мог бы сделать, будь тебе хотя бы восемнадцать? Даже твоё совершеннолетие не спасло бы тебя, между нами разница в двадцать лет – это целое поколение, которое успело бы вырасти, если бы у меня было желание заводить детей.

– Вы так сильно любите напоминать о том, что я ребёнок, – Беллами поёрзал на Доминике и, достигнув нужного эффекта, победоносно улыбнулся.

– Ты и есть ребёнок, даже сейчас, пытаясь мной манипулировать таким способом. Реакция моего тела не в сговоре с разумом, и последний изо дня в день твердит мне о том, как это аморально и грубо – ввязывать себя в подобное.

– А что, если я сам ввязался во всё это? Что, если мне больше всего хочется стать частью этого заговора против вашей совести? Как мне успокоить её?

– Подрасти на лет пять, и тогда, может быть, мне и станет легче.

– Но у нас нет столько времени! – возглас Мэттью залил комнату высоким переливом возмущения.

– Может быть, у меня и нет, но у тебя впереди – целая жизнь, чтобы понять после, что это было большой ошибкой.

– Боюсь, что вы не дождётесь подобных слов от меня, мистер Ховард.

Этот разговор был бессмысленным, ведь Ховард знал, что решительности Мэттью можно лишь позавидовать. Он умел быть настойчивым, когда это было нужно именно ему, а ещё мягким и податливым, как котёнок, стоило ему прочувствовать ситуацию. И это сочетание сводило с ума, и Доминик втянул его запах – едва уловимый аромат, исходящий от кожи, сочетающий в себе и пот, и мыло, и что-то ещё, что Доминик не смог разгадать. Но это не мешало ему наслаждаться моментом.

– Мне не нужно многого, я вполне могу довольствоваться малым, если вам будет так спокойней, – Мэттью понизил голос, начиная шептать в самое ухо. – Просто продолжайте обнимать меня так же, как и сейчас, и позвольте целовать вас – это так приятно.

Доминик невольно сжал руки на спине Мэттью крепче, прижимая его к себе, а тот в ответ стиснул колени на его бёдрах и вздохнул порывисто.

– Никому нет дела до того, чем я занимаюсь после школы. Даже моему брату, потому что у него и своих проблем достаточно, чтобы думать о моих.

– Твоя мама с радостью бы вникла в твои проблемы, если бы у неё было на это время.

– Я знаю, и поэтому я ценю каждую минуту, проведённую рядом с ней. Это бывает так редко, что я намеренно молчу, чтобы послушать о том, что волнует её.

– Ты не виноват, Мэттью, – Доминик уткнулся носом в сладко пахнущие волосы Мэттью и в очередной раз заскользил ладонями по его спине. – Тебе нравится?

Беллами ничего не ответил, только выдохнул, и это было больше похоже на стон удовольствия, и никаких слов в ответ не требовалось. В приоткрытое окно задувал зимний ветер, и в комнате гулял ощутимый сквозняк, но даже это не могло бы остудить пыл Доминика. Он так давно хотел сделать хоть что-нибудь – обнять совсем не по-дружески, провести пальцами по этой гладкой и чувствительной коже, поцеловать там, где отчаянно бился пульс, коснуться губами чуть ниже – острых выступающих ключиц.

– Это всё, что мы можем делать, – Доминик и сам разрывался от желания опустить руки ниже, обхватить Мэттью за задницу и почувствовать его возбуждение не только через несколько слоёв ткани, но и без всяческих преград.

Вместо ответа Беллами немного отстранился и в следующую же секунду накрыл губы Доминика горячим поцелуем, всё таким же неумелым, но не менее страстным, чем первый. Отсутствие опыта делало его ещё более старательным, а эта невинность, которая принадлежала исключительно Ховарду, заводила слишком сильно, непозволительно вызывающе, стесняя брюки ещё больше.

– Я и сам растерян, сэр, – шепнул Беллами ему в губы, касаясь своими подбородка Ховарда, ведя ими выше, – потому что я не знаю, чего мне хочется.

– Мэттью… – Доминик задохнулся от удовольствия, облизывая губы, ощущая его сладковатый вкус.

Он весь был приторно сладким, неловким и хрупким – поедал купленные Ховардом конфеты, облизывал пальцы, мыл голову по вечерам цветочным шампунем – и теперь целовал жарко и медлительно, отдавая этот вкус полностью, чтобы хоть как-то компенсировать невозможность сделать что-либо ещё.

Алкоголь по-прежнему туманил голову Доминика, и он был уверен, что Мэттью мог чувствовать на его губах вкус выпитого вина.

– Вы же не думаете, сэр, что я ничего не знаю о том, что может происходить между двумя людьми? – он шептал тихо и соблазняюще, но при этом умудрялся оставаться всё тем же Мэттью, которого Доминик знал – ласковым, невинным и осторожным в своих порывах.

– Неважно, чего мы хотим, – повторил Ховард, и эта фраза была своеобразной мантрой, которую он твердил беспрестанно каждый вечер, но теперь туда добавился и сам Беллами – со своей мягкой настойчивостью. – Важно то, что мы не можем.

Ещё несколько минут подобных поступательных движений, которые Мэттью совершал, ёрзая на нём, и собственные слова стали бы куда более ничего не значащими, и Доминик позволил бы себе что-нибудь выходящее за установленные самим собой рамки.

– Не можем, – Беллами выдохнул эту фразу ему на ухо и перестал двигаться, укладываясь на грудь и замирая.

========== Глава 8 ==========

Мэттью успел задремать, когда их разговор сошёл на нет, и Доминик успокоился, продолжая обнимать его даже во сне. Было так приятно сидеть с ним в подобном положении, зная, что теперь можно было не прятать свои мысли так глубоко, вместо этого попросту сдерживая себя, ограничивая в действиях. Ховард прикрыл глаза и зажмурился от удовольствия, понимая, что может позволить себе целовать Мэттью – его горячий и податливый рот, с тонкими губами и извечно обветренной кожей на них.

– Мэттью, – он погладил его по спине ладонями, целуя в шею, и тот завозился на нём; его дыхание сменилось с размеренного на учащённое, и он замычал, едва почувствовав это касание.

– Сколько времени? – Беллами вздрогнул и повернул голову к часам, висящим над камином в центре комнаты.

– Только полночь, – ответил Ховард. – Мы могли бы лечь спать, а утром я отвезу тебя домой, чтобы у твоей мамы не возникло вопросов.

В ответ Мэттью кивнул, слезая с колен Ховарда и вставая в полный рост, принимаясь потягиваться и разминать затёкшие конечности. При этом он не отрывал взгляда от лица Доминика, хитро улыбаясь, и на этот раз между ними действительно был секрет – такой, который нужно было хранить так, словно от этого зависела бы их жизнь. Так и было, потому что последствия были бы не самые приятные, особенно для Ховарда, который позволил себе поддаться этому чувству – ответить Мэттью, обнадёжить и пообещать одними только жестами, что это только начало.

– Я сложу пока что еду, можешь принять душ, если хочешь.

– Хочу, – Беллами кивнул.

– Полотенца лежат в шкафу в ванной комнате.

Это было слишком странно даже для повидавшего многое в жизни Ховарда. Подобный диалог он мог вести с кем-нибудь, кто случайно оказался бы с ним на ночь в одной постели, и этот человек перестал бы интересовать его на утро, потому что единственное, что требовалось бы от него – это совместное времяпрепровождение вечером.

Беллами скрылся на втором этаже, и Доминик позволил себе, наконец, выдохнуть тяжело и многозначительно, заодно вспоминая, что он так и не наведался к Хейли – ни в свой день рождения, ни позже, и та наверняка затаила на него огромных масштабов обиду, посему стоило подумать о том, чем её задобрить в канун Рождества, когда он совершенно точно должен был к ней прийти.

Пока Доминик возился на кухне, упаковывая всё наготовленное в пластиковые одноразовые контейнеры, он наконец получил возможность осмыслить то, что произошло между ним и Мэттью. Вся инициатива исходила исключительно от Беллами, в этом не было сомнений, но Ховард позволил себе ответить, сдался после нескольких секунд, потому что ждал этого сознательно и бессознательно, хотел этого больше всего. Когда желаемое само идёт тебе в руки, сдержаться невозможно, даже если это мальчишка, в котором играет юношеский максимализм, и нет никаких шансов, что его желание получить от Ховарда «всё» не испарится куда-нибудь спустя неделю или месяц. Думать об этом было неприятно, но необходимо, потому что Ховард редко тешил себя ложными надеждами, предпочитая заведомо просчитывать все неудачные ходы, в том числе и подобные – в любых отношениях всё могло складываться совершенно по-разному, а тем более в подобных. Беллами был юн и неопытен, и у Доминика был шанс научить его всему, что он знал, если бы только совесть не продолжала его мучить так сильно, словно это могло случиться без его согласия.

Закончив дела на кухне, Ховард поднялся наверх и открыл дверь в спальню, понимая, что мысли в его голове ничем не остановить. Теперь он имел полное право воображать себе всё, что заблагорассудится, но при этом не забывать держать себя в руках, не делая ничего лишнего. Он мог целовать Мэттью, его красивого Мэттью, обнимать и совершенно безнаказанно устраивать у себя на коленях во время просмотра телевизора. От предвкушения волна жара прокатилась по спине, и Доминик лёг на постель, потягиваясь. Всё тело ломило от удовольствия, а почти выветрившийся алкоголь продолжал расслаблять мышцы, погружая в приятную негу.

– Сэр? – послышалось из коридора, стоило только двери в ванной комнате открыться.

Доминик резко сел, дезориентировано глядя по сторонам, и тут же соскочил с места, делая несколько шагов к двери, чтобы выглянуть из неё, дав Мэттью понять, где он находится. Тот был одет в одни плавки, и от этого не становилось легче дышать, пока Ховард цеплялся пальцами за косяк, надеясь таким способом утихомирить бушующих внутри демонов.

– Хочешь спать? – спросил он хрипло, и Беллами сделал шаг ему навстречу, неловко держа в руках полотенце, прижимая его к обнажённой груди.

– Да, – он кивнул.

Тишина, повисшая в тёмном коридоре, освещаемом ночником, откидывающим причудливые тени на пол, нарушалась лишь скрипом половиц под весом Мэттью, пока он делал короткие и медлительные шаги навстречу Доминику. Это казалось нереальным, обещающим столь многое, но одновременно с этим и не позволяющее ничего.

Ховард сделал шаг назад, маня его к себе, и уселся на постель, надеясь, что его дыхание не слышно в другом конце дома – он был взволнован, по-настоящему взволнован тем, что Мэттью был рядом, полуобнажённый и неуверенный в каждом движении. Он показался в проёме двери, робко улыбаясь, и сделал последние шаги, оказываясь рядом с Домиником, который вытянул из его пальцев полотенце и отбросил его в сторону.

– Я не знаю, что мне делать, – прошептал Мэттью, касаясь коленями ног Доминика.

– Ты не должен ничего делать, – так же тихо ответил Ховард, почти невесомо касаясь кончиками пальцев его талии, привлекая к себе ещё ближе. – Мы не должны ничего делать, – он сделал акцент на двух словах, умирая от желания вопреки этому совершить что-нибудь непозволительное.

Беллами сел на постель, прижался крепко и потянул Доминика за руку, укладываясь на спину, и тому не оставалось ничего, кроме как сделать то же самое, устраиваясь рядом. Доминик накинул на них одеяло, сбившееся в ногах, которое он иногда и вовсе не застилал за ненадобностью соблюдения особого порядка, и прижался к Мэттью, касаясь носом его плеча. Тот был в одном белье, тогда как Ховард продолжал мять брюки и рубашку, и последнюю он так и не сменил, вернувшись домой, продолжая расхаживать в некогда принадлежащей Полу вещи.

Под одеялом тут же стало тепло, и прижавшийся сбоку Мэттью горячил ещё больше, дыша размеренно. Он ждал чего-то от Доминика, но тот боялся даже пошевелиться, потому что любое его движение могло бы быть расценено как инициатива к чему-то большему, потому что вино, до конца не выветрившееся из головы, всё ещё согревало, а желание исцеловать и изласкать Мэттью никуда не делось, поэтому сдерживать животные порывы хотелось меньше обычного. Но Беллами сопел рядом, никак не выражая своего нетерпения, и Доминик повёл носом по его плечу, поражаясь тому, какая гладкая и мягкая была у того кожа – она едва ли не светилась в темноте комнаты, освещаемой одним только крохотным бра где-то сбоку.

Мэттью хихикнул от щекотливого касания, поворачиваясь на бок и прижимаясь спиной к груди Доминика, но на этом его движения сошли на нет; он не требовал ничего, не вертелся, пытаясь вызвать у учителя вполне закономерную реакцию, а просто отдавал своё тепло, получая то же самое в ответ. Было так приятно лежать рядом с Беллами, касаться губами его плеча, но необходимость скинуть сковывающую движения одежду превысила критическое значение, и Доминик отстранился спустя пару минут, заметив, что дыхание Мэттью стало размеренным, а его веки были прикрыты – он уснул.

Быстро раздевшись до нижнего белья, Доминик тихо выскользнул из комнаты, прикрыв дверь, и направился в ванную комнату, где за десять минут успел совершить привычный вечерний моцион, немного запоздалый, но всё же расслабляющий мышцы во всём теле. Каждая клеточка организма гудела от счастья, а уровень эндорфинов в крови близился к неприлично высокой отметке; он улыбнулся, вспенивая шампунь в волосах, который купил, едва почуяв этот запах в супермаркете. Он был так сильно похож на тот, которым пользовался Мэттью, но тот вряд ли придавал этому значение, потому что это было прерогативой Ховарда – замечать в нём маленькие и такие приятные детали.

Всё произошло слишком быстро, но вместе с тем Доминик и вовсе не ждал ничего подобного, начиная привыкать к тому, что недозволенность касаться Мэттью останавливала его каждый раз перед самым краем, когда он порывался коснуться его мягких волос, ероша их, или склониться к его шее, чтобы демонстративно вдохнуть неповторимый, но уже такой привычный аромат. У них было время, чтобы обсудить произошедшее, потому что Беллами был растерян из-за порывов собственного тела, а Доминик не готов к тому, чтобы делать что-то более откровенное, чем поцелуи. Его хотелось до дрожи, но каждый раз Ховард повторял как мантру – нельзя, нельзя, нельзя.

Беллами мог не понимать, к чему это могло бы привести, несмотря на то, что он пытался казаться всезнающим и просвещённым во всех вопросах юношей. Теоретические знания были несравнимы с тем, что Доминик мог бы ему дать. На мгновение он задумался о том, исследовал ли Мэттью собственную сексуальность так же, как это когда-то делал сам Ховард. Искал ли ответы на не формировавшиеся вопросы в книгах или же бороздил просторы интернета, натыкаясь на откровенную пошлость, к которой он был ещё не готов? Было бы глупо думать, что нынешние подростки не были осведомлены о том, что происходит между мужчиной и женщиной, но здесь было другое – и всему этому Доминик мог бы научить Мэттью, рассказать в общих словах, белея от ужаса, или же продемонстрировать на практике, но очень-очень-очень нескоро.

Заканчивая процедуры, Доминик прикрыл глаза, подставляя лицо под тёплые струи. Он был на удивление счастлив, несмотря на то, что это могло принести ему так много проблем, что все прошлые неудачи стали бы ничем. Но любая трудность была преодолима, и если они будут достаточно осторожны, а Мэттью останется таким же чутким и понимающим, то последствий можно будет если не избежать, то свести их к минимуму.

***

Заглянув в комнату и обнаружив Мэттью бессовестно сопящим в его подушку, Доминик с минуту постоял в проёме двери, наблюдая за тем, как медленно то опускалась, то поднималась его грудь. Волна трепета и умиления захватила Ховарда, и он склонил голову вбок, касаясь ею косяка двери, не веря своей удаче. Он старался не думать о том, как ужасно было то, что он делал, – хоть он ещё ничего толком и не успел совершить, – но мысли сами по себе начинали кружиться опасным ворохом предостережений и выдержек из статей Википедии о возрасте сексуального согласия.

Сомневаясь в каждом движении, Доминик всё же решил не заниматься поисками пижамных штанов, которые он надевал редко, и только когда в доме было холодно, и снова отогнул угол одеяла, устраиваясь на своей половине. И, стоило ему только улечься и прикрыть глаза, к его груди тут же прижались и, как ни в чём ни бывало, продолжили спать, словно для этого перемещения Мэттью и вовсе не просыпался. Ховард улыбнулся и прикрыл глаза, проваливаясь в сон, впервые за последние несколько недель не терзаясь предположениями и переживаниями.

***

Он начал забывать, насколько было приятно просыпаться рядом с кем-то, кого по-настоящему хотелось любить и обнимать. Мэттью спал рядом, отвернувшись, но не забывал прижиматься всем телом к Доминику, чувствующему себя злостным похитителем и растлителем малолетних детей, потому что утренняя потребность организма пришла бы в любом случае, но он предпочёл её проигнорировать, целуя Беллами в плечо; ему нравилось делать это, а Мэттью каждый раз отзывался восхищённым вздохом.

На часах призывно светилось семь утра, и Ховард поблагодарил судьбу за то, что она разбудила его в привычное время, потому что будильник с вечера он поставить, конечно же, забыл, но привычный распорядок дня сделал это за него.

– Мэттью, – произнёс он хриплым со сна голосом, прикрывая глаза и щекоча его кожу ресницами.

Тот просыпался медленно, лениво повернул голову и замычал, тут же отворачиваясь, потому что вставать в такую рань в первый день каникул ни одному школьнику не хотелось.

– Пора собираться, нужно отвезти тебя домой, иначе твоя мама сойдёт с ума от беспокойства.

– Не сойдёт, – пробормотал Беллами в одеяло, поворачиваясь сначала на спину, а после на бок, оказываясь лицом к лицу к Доминику. – Ведь я окажусь дома раньше, чем она придёт.

– Мы должны поговорить обо всём, – напутственно заметил Ховард, понимая, что было не время и не место для подобных разговоров.

У них было полно времени, чтобы обсудить то, что произошло между ними, но в этот день хотелось лишь наслаждаться внезапно открывшимися возможностями, умирая от нежности Мэттью, желая зацеловать его до потери пульса. В чём Доминик не смог отказать себе, когда Беллами прижался к его груди, соприкасаясь с ним бёдрами и грудью, а ещё – губами, оказавшимися в миллиметре друг от друга.

Этот поцелуй был совсем другим – Мэттью не проявлял никакой инициативы, лишь только его ладонь покоилась на груди Доминика, пока тот пробовал с его губ вчерашнюю мятную пасту, млея от ощущений. Всё было по-другому, нереальным, пугающим, но от этого более прекрасным, особенно когда Беллами откинулся на спину, и Доминик повис над ним, не прекращая терзать его рот, проскальзывая языком к его зубам, оглаживая ласково и предупреждающе, сцеловывая утреннюю дрёму и обещая ещё больше, когда придёт для этого время.

– А теперь вставай, – оторвавшись от таких соблазнительных губ, покрасневших и увлажнившихся от их слюны, Доминик сел на постели, отворачиваясь, давая Мэттью возможность выскользнуть за своей одеждой в ванную комнату без оценивающего взгляда со стороны учителя.

***

Нельзя было сказать, что Мэттью стал вести себя по-другому – вызывающе или намекая всячески на то, что между ними было, несмотря на то, что ничего почти и не было. Но только два поцелуя для впечатлительного Беллами могло бы хватить, чтобы он каждый раз, завидев что-нибудь романтичное, начинал бы хихикать или поглядывать на Доминика, но он никак не демонстрировал даже наедине то, что случилось, продолжая быть самим собой – таким, каким он был до этого вечера пятницы.

Доминик отвёз его домой, высадив за метров двести от дома, вручил пакеты с едой и кивнул, прощаясь, обещая позвонить через пару часов. У него были дела, которые откладывать было бессмысленно, а банк по субботам работал до трёх часов, посему нужно было поторопиться, чтобы потом ещё успеть заехать к Хейли – наверняка обиженной на него, отчего она будет язвить первые полчаса особенно сильно, поэтому не стоит рассказывать ей обо всём с порога.

***

Как он и предполагал, она сначала даже не захотела его пускать, лишь только увидев в маленьком окошке двери. Она гордо задрала нос и отошла, а Доминик продолжил стучать и вымаливать у неё прощение. Теперь эмоции проявлять было на удивление легко, а особенно – извиняться за провинность перед единственной подругой. Та помолчала пару минут и открыла ему, запахивая полы тёплого вязаного свитера на пуговицах, отходя в сторону, жестом пропуская его внутрь. Они помолчали, и Доминик твёрдой походкой направился на кухню, чтобы поставить чайник. Он успел заехать в магазин и купить кое-что к чаю, надеясь задобрить её таким наивным способом, который всё же работал, но Хейли каждый раз ворчала, что он нисколько не беспокоится о её фигуре, желая видеть её на пару размеров больше, судя по тому, что именно он покупал, чтобы унять её праведный гнев. Доминик рассмеялся, разливая чай по чашкам, и поставил одну из них перед ней, садясь напротив. Он знал, что не имеет права скрывать от неё ничего, потому что она была его единственным близким человеком во всём городе или даже стране, потому что Эмма жила в Америке, а старые приятели только и делали, что звали его на рождественскую пьянку раз в год, не заморачиваясь чем-либо ещё.

– У меня был для тебя презент, но он немного пообтрепался за эту неделю, – вздохнула она, и это был знак, что она наконец успокоилась.

– Прости, Хейли, – Доминик протянул руку к её ладони и крепко сжал пальцы. – Я расскажу тебе всё, в мельчайших подробностях, только обещай, что не будешь кричать и продолжать обижаться.

Он и в самом деле боялся её реакции, потому что единственным человеком, у кого он мог получить совет, была именно Хейли.

– Ты сделал это, верно? – она прикурила сигарету, жестом предлагая и Доминику, и он взял пачку, прикуривая от зажигалки. Густой белёсый дым тут же наполнил небольшое пространство кухни, кружа над головами причудливыми узорными облачками.

– Да, – он кивнул, больше не чувствуя страха из-за этого.

– Зная твою рассудительность и веру в справедливость, хоть последняя немного и поистрепалась со временем, он первый начал, не так ли? – Хейли не смотрела на него, её взгляд был сосредоточен на тлеющем кончике сигареты.

– Я бы ни за что не позволил себе подобного, но вчера он сам разрешил этот вопрос.

– Звучит очень сухо, Доминик, – усмехнулась Хейли. – Учитывая, что ты соблазнил мальчишку.

– Ты ведь не думаешь, что я делал это намеренно? – он не собирался сдаваться, так просто позволяя задевать свою честь, которая и без того пострадала.

– Я могу подумать что угодно, но разве будет прок? Ты уже сделал что-то, из-за чего всё не вернуть назад.

– Я ничего не сделал, только поцеловал его.

– Если бы мне было всё равно, где ты проведёшь последующие двадцать лет, я бы обязательно сказала, что это не так уж и страшно, – она глянула на Доминика исподлобья, хмурясь и докуривая сигарету двумя долгими затяжками. – У тебя нет гарантий, что через месяц ему это не надоест, и что он не расскажет кому-нибудь.

– Хейли, если бы я не знал всего этого, сделал бы что-нибудь ещё в первую неделю. Я ждал и терпел, подавлял желание, а после получил внезапную инициативу от него.

– От которой не смог отказаться, – недобро усмехнулась та, туша сигарету в стеклянной пепельнице.

Доминику было нечего ответить, и он только молча затушил и свою сигарету, продолжая разглядывать гладкую поверхность стола. Хейли была единственным человеком, с которым он мог поделиться чем угодно – неважно, насколько преступным или мерзким, – она приняла бы его любым, пожалела бы и дала совет, перед этим, конечно же, поязвив с полчаса на тему того, что он не был у неё месяц, увлечённый своими делами.

Они продолжали сидеть в тишине, и Доминик снова выхватил из пачки сигарету, потому что даже внешнее спокойствие начинало давать слабину, всплывая наружу острым переживанием.

– Ты взрослый и рассудительный человек, Доминик, – произнесла Хейли, поднимая наконец взгляд и глядя прямо в глаза. – И ты должен понимать, что не всякая прихоть должна быть удовлетворена. Останови это сейчас, и после ты не будешь каждый день чувствовать себя преступником, опасаясь и оглядываясь ежечасно назад, оценивая всё то, что сделал.