Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)

Мэттью одновременно был и самым понимающим учеником из всех, кого Ховарду приходилось обучать, при этом он мог проявлять осторожную и ненавязчивую заботу, и в следующий же момент он становился капризным и обидчивым – задирающим свой смешной нос, стреляющим оскорблёнными взглядами, отворачивающимся к боковому окну почти всем телом, разглядывая плывущие мимо пейзажи.

– Стоит, – Доминик отпустил себя, расслабляясь. Он не делал ничего плохого, позволяя Мэттью проявлять заботу.

– У мамы сегодня выходной, – он резво сменил тему, покачивая коленом из стороны в сторону, и Ховард отвернулся, принимаясь внимательней следить за дорогой. – Я постараюсь приготовить что-нибудь особенное для неё, хоть мои кулинарные способности оставляют желать лучшего. А в субботу она уходит работать на сутки, и все выходные я буду болтаться без дела…

Он часто болтал без умолку, рассказывал о матери, всячески выказывая свою любовь к ней – жестами, словами, поступками, и Доминик не сомневался, что та воспитала его хорошим человеком, раз он благодарен ей хотя бы за то, что…

«Она не оставила меня, как отец, хоть и было очень тяжело», – это было тем признанием, которое Доминик ожидал услышать.

– Тогда я довезу тебя до дома, чтобы осталось больше времени на готовку и уборку, – Доминик выехал на финишную прямую.

– Не хотите познакомиться с ней? – Мэттью опустил ногу, поправляя школьные брюки, и начал рыться в карманах, по всей видимости, пытаясь найти ключи от дома.

– В другой раз, Мэттью, – Доминик боялся признаться даже самому себе, что встречи с родителями его учеников всегда выматывали его слишком сильно.

– Хорошо. Она видела вас, и даже говорила с вами насчёт моего обучения, но вряд ли вы помните. Вот этот дом, – Беллами сжал пальцами свою сумку, и в этот момент машина остановилась, скрипя колёсами по грязному асфальту.

– Может быть, я и помню, – Доминик зачем-то потянулся открыть Беллами дверь, и тот позволил ему это сделать, вжимаясь в сидение. – До завтра, Мэттью.

– До свидания, сэр.

Мэттью выскользнул легко и быстро – он весил так мало, но его худоба всё же не придавала ему какой-то особой грации. Беллами был немного неуклюжим, и его невысокий рост только делал его ещё более несуразным, когда он стоял у доски в классе и пытался стереть собственные каракули чуть повыше.

Дверь с хлопком захлопнулась, – иначе она не закрылась бы вовсе, если не приложить должного усилия, – и Доминик отмер, выныривая из вдумчивого оцепенения, в которое впадал в последнее время исключительно, когда размышлял о Беллами. Ему нравилось анализировать его поступки, оценивать их по собственной шкале адекватности, предполагать, как бы тот поступил в той или иной ситуации.

Любое событие он невольно начинал рассматривать с другого ракурса, гадая, как бы поступил Мэттью, потому что его честность поражала своими масштабами, и оставалось только надеяться, что он сохранит её внутри себя надолго, принесёт с собой во взрослую жизнь, подавая пример всем остальным.

***

Суббота приходила неторопливо, и Доминик с удовольствием заметил, что пятничный вечер не угнетал его так сильно, как раньше, потому что он знал, что завтра он сможет… что он сможет? Мысль о том, у него было обещание забрать Беллами из школы в выходной день, настораживала, и оставалось только спросить самого себя – чем бы они могли заняться? Мысли лениво текли, не желая формироваться во что-то определённое, и он прикинул, что будет делать завтра днём, раз уж вечер должен был быть занят хоть частично.

Доминик занялся домашними делами, попутно не забывая поглядывать на экран телевизора, по которому настойчиво крутили рекламу, отчего он забывал иногда, что вообще смотрел. Но это мало его заботило, он думал о том, что делал Мэттью, приготовил ли он ужин своей матери, получилось ли у него порадовать родителя, к которому тот был преисполнен такой чудесной благодарности? Ховард надеялся, что да, заодно заглядывая на кухню и прикидывая, чем он мог бы порадовать себя в этот вечер, заодно встряхнувшись и вспомнив, что он раньше умел неплохо готовить.

Остаток вечера он посвятил разбору запылившейся даже в шкафу посуды, протиранию тарелок, уборке неиспользуемой утвари подальше и, в конце концов, он удовлетворённо окинул кухню взглядом, понимая, что так опрятно она выглядела разве что пару лет назад, когда Доминик любил проводить здесь время, воодушевлённый тем, что Джиму нравилось есть его стряпню. Но теперь Доминику готовить было некому, и он невольно подумал о том, что было бы неплохо пригласить Мэттью как-нибудь на обед, после школы, рассказать, быть может, что-нибудь о себе, услышать очередную забавную историю, изложенную его неповторимым ломаным стилем, с множеством мелких подробностей, которые тот запоминал удивительно хорошо.

***

Утром Доминик выглянул в окно и обнаружил, что асфальт и задний двор запорошило тонким слоем снега, который всё же не собирался таять из-за резко упавшей температуры. Здесь редко бывала минусовая погода, но и этой малости хватило, чтобы дождь, грозящий прорвать тяжёлые тучи на всю неделю, разражался крупными хлопьями, осыпая всё вокруг. Ховард заодно выглянул и в другое окно, надеясь, что не придётся долго очищать машину от тонкого ледяного покроя, плотно пристывшего на крыше.

Погода так и не сменилась привычными десятью градусами тепла, и Доминик отыскал в шкафу тёплый свитер, прежде чем начать одеваться. На часах был полдень, и Мэттью должен был освободиться ближе к часу дня, когда все дела были сделаны, и дети, крутящиеся вокруг него маленькими юркими кучками, были убеждены, что у них всё получится. Нужно будет обязательно спросить его, чем конкретно они занимались сегодня, и что Беллами нравилось делать больше всего. Тот факт, что ему доставляло удовольствие посещать благотворительные ярмарки и помогать каким-нибудь старикам ходить в магазин, не вызывал никаких сомнений.

Частота подобных мероприятий всецело зависела от инициативы самих школьников, и Доминик каждый раз поражался их открытости и желанию помогать тем, у кого с финансами складывались не слишком любовные отношения. Каждый делал что-то в силу своих возможностей, были, конечно же, и те, кому плевать, но альтруизм и не являлся обязательной частью социальной жизни в школе. Небезразличные к чужим бедам школьники посещали субботние мероприятия по настоянию родителей или же по собственной инициативе; это были спортивные секции, художественные или музыкальные кружки или же занятия по английскому, и учителя также распределяли между собой эту величайшую обязанность – подтягивать знания двоечников.

Доминик бывал в школе по субботам раз или два в месяц, не отлынивая особенно от этого, но и не проявляя какой-либо похвальной инициативы. Он относился к работе почти скептически – этот труд приносил ему заработок, а дети не так уж и раздражали, посему ему не с руки было замыкаться в себе, отсекая все контакты со школьным сообществом. Директор лишь благосклонно улыбнулся, заметив его, идущего по коридору, и Доминик ответил ему с не меньшей долей едва сдерживаемого скептицизма.

Беллами отыскался у стендов с купонами на скидку дополнительных занятий по любому из школьных предметов, и Ховард едва сдерживался, чтобы не попросить один, чтобы помочь тому в этом благородном деле.

– Как идёт раздача свободного времени учителей? – Доминик подошёл сзади, опустив руку ему на плечо, и Мэттью вздрогнул, резко оборачиваясь.

– Я бы хотел сказать, что ярмарка в самом разгаре, но выпавший снег сбил с толку всех желающих, – он сгрёб пальцами купоны и начал складывать в папку, лежавшую на столе.

– В следующую субботу у тебя обязательно получится, это всё плохая погода.

Кивнув и продолжив своё занятие, Беллами закончил сборы и сложил немногочисленные вещи в рюкзак, тут же забрасывая его на плечи. Он предусмотрительно переоделся из лёгкой куртки в более тёплую, и был облачён на этот раз в простые голубые джинсы – Доминик впервые видел его в обычной одежде, потому как ношение школьной формы по будним дням было обязательным.

– Может быть… может быть, мы могли бы прогуляться? – нерешительность Беллами удивляла, потому как это именно он был инициатором во всех делах, когда Доминик ленился или в первое время и вовсе пытался уйти от его навязчивости, убеждая себя, что ему не нужен ни друг, ни кто-либо ещё.

Словосочетание «кто-нибудь» уже давно не вязалось с окружающими людьми, но в голову Доминика сама по себе закралась мысль о том, что любое неосторожное движение могло бы принести кучу проблем. Он старался не смотреть на то, как Мэттью потягивался на сидении, закидывая руки назад и извиваясь всем телом, прежде чем не скинуть ботинки, забираясь с ногами на сидение. Беллами вёл себя как ребёнок, он и был ребёнком, и это пугало больше всего.

Думал ли Доминик о том, какие мысли могут однажды посетить его голову? Никогда прежде он даже не задумывался о подобном, не рассматривал девушек-старшеклассниц, выглядящих почти в два раза старше своего возраста, в каком-то определённом ключе, который включал бы сексуальный подтекст, и всё потому что его и вовсе никогда не интересовал противоположный пол. А все тяготы переходного возраста и осознания собственной гомосексуальности обошли его стороной, когда он просто предстал перед выбором – любить тот пол, к которому тянуло, или же мучиться бесполезными терзаниями, которые были бы не в силах изменить ход вещей.

– Сэр?

Ховард нашёл себя вновь, вцепившись в руль и рассматривая бездумным взглядом лениво скребущие по стеклу «дворники» машины. Позволяя Мэттью быть рядом с собой, он привязался к нему сильней, чем мог представить.

– Вы не против прогуляться?

Понимая, что так и не ответил на заданный ещё несколько минут вопрос, Доминик спохватился и завёл мотор, пристёгивая ремень безопасности, красноречиво глядя на Беллами, который, закатив глаза, сделал то же самое.

– Я не против, – ответил, наконец, Доминик и машина плавно сделала задний ход, выезжая со стоянки.

Школьники уже разбрелись с ярмарки – кто на остановку, кто в надежде добраться до дома своими силами, а учителя, которым не повезло остаться на дежурство, наверняка торчали в здании школы, прохаживаясь там между кабинетами в надежде уйти с работы пораньше.

– Или вы могли бы заехать к нам домой, – этого Доминик точно не ожидал. – Со вчерашнего ужина осталось много еды, а один я вряд ли справлюсь.

– Нужно было завернуть маме с собой на работу, – мягко пожурил его Ховард, а Мэттью в ответ чуть скривил губы.

– Я сделал это, но она работает сутками, и я вижу её довольно редко; вчера был первый раз за месяц, когда она ночевала дома, – он помолчал несколько секунд, а после добавил, понимая, что нужно объяснить причину подобного трудоголизма: – Она врач в местном госпитале.

И тогда Доминик понял, откуда у Мэттью такая невероятная тяга к справедливости и желанию помочь близким и не очень людям. Он растрачивал всю энергию, забывая оставить напоследок для самого себя, и обычно под конец учебного дня бывал сильно измотан бесконечными передвижениями и попытками разговорить Доминика. Но тот, сам того не замечая, начинал ждать подобных монологов, чтобы под конец вставить свою малозначимую реплику, которая всё же подытоживала зачастую всё то, что Беллами наговорил.

– Так вы зайдёте? – настойчивость Мэттью не напрягала, но Доминик всё равно опасливо покосился по сторонам, когда остановил машину возле его дома, словно он совершал какое-то особо тяжкое преступление, только ступив на порог его дома.

– Да, почему бы и нет, – он изо всех сил старался придать своему голосу беспечности.

***

Мэттью, как гостеприимный хозяин, тут же развил бурную деятельность, стоило Доминику ступить на порог его дома. Предложил ему вешалку для пальто, указывая на ванную, виднеющуюся в конце коридора, и исчез на кухне, начиная призывно шуметь там посудой, пока Ховард мыл руки и разглядывал своё лицо в зеркале, висящем над раковиной.

Почему подобные мысли появились у него тогда, когда нужно было как можно меньше думать о собственной ориентации, о том, сколько времени у Доминика никого не было, о том, через что ему пришлось пройти в годы Мэттью, выслушивая от матери нотации о том, что «все нормальные молодые люди уже гуляют не с мальчишками-ровесниками, а с хорошенькими девушками из приличных семей». Но, сколько бы лет ни проходило, хорошеньких девушек в его жизни так и не появлялось, зато в двадцать три он познакомился с Джимом, и через год они уже жили вместе в маленькой тесной квартирке на окраине города. Через пару месяцев Доминик шуточно предложил ему начертить дом их мечты, а тот воспринял это как вызов, и уже через месяц это стало его идеей фикс.

– Я разогрел еду, – послышалось с кухни, и Доминик, вытерев руки полотенцем, висящим на двери ванной комнаты, вышел в коридор, направляясь к Беллами.

Их квартира была стандартной – четверть от одного небольшого дома, тесная, но достаточно вместительная, если грамотно распоряжаться пространством внутри. Доминик, наученный длинными страстными речами Джима о том, как нужно сносить стены и выстраивать их в неожиданных местах, невольно оценил то, где была расположена перегородка между гостиной и кухней, откуда сладко тянуло выпечкой.

– Вы едите мясо? – спросил Мэттью, держа в руках лопатку для готовки, а на его груди болтался простой белый фартук, немного потёртый и заляпанный, но общее впечатление складывалось потрясающее. Его гостеприимность была безумно деликатной, а желание накормить Доминика всем, что он приготовил – ещё более прекрасным, но при этом он не забыл спросить то, что не каждый взрослый человек бы сделал перед тем, как попытаться ублажить ваши вкусовые рецепторы.

– Нет, я не ем мяса, но вижу на столе аппетитное рагу, – Доминик боялся оскорбить порыв Мэттью, и тут же перевёл тему, радуясь, что в арсенале Беллами нашлось что-то сделанное без применения животных жиров.

– Я тоже не люблю мясо, сэр, – он присел за стол и принялся с сосредоточенным видом накладывать рагу в тарелку, отодвигая всё остальное на другой конец стола, и этот жест вызвал у Доминика улыбку. – Но мама заставляет меня есть его, говоря, что я буду в праве решать, что есть, когда мне исполнится хотя бы восемнадцать.

– Ты слишком часто сожалеешь о том, что ты несовершеннолетний, – между делом заметил Ховард и взял в руку вилку, – тогда как должен наслаждаться тем, что даёт тебе юность.

– Зато вы иногда ведёте себя так, будто вам довелось пройти все войны мира, – Мэттью обхватил пальцами чашку с чаем и сделал глоток, не поднимая взгляд.

– Год назад со мной случилось кое-что, что состарило меня лет на двадцать. Я чувствую себя стариком.

– Но вам же всего… я не знаю, сколько точно, но уверен, что ваша жизнь только начинается.

– Я молод душой, и этого мне хватает, чтобы окончательно не рассыпаться на миллиард мелких частиц, – Доминик приложил руку к груди – туда, где под пальцами отсчитывало свой чёткий ритм сердце.

– Сколько вам?

– Мне тридцать пять.

Мэттью поднял голову и посмотрел Доминику прямо в глаза – и в его взгляде читалось едва уловимое осуждение, и Ховард знал, что с секунды на секунду последует попытка разуверить его в том, что моральный возраст всегда можно изменить, стоит только попытаться.

– Я оскорблюсь с секунды на секунду, потому что вы ведёте себя как пятидесятилетний, – он упрямо сжал губы, складывая руки на груди.

– Я мог бы подсчитать разницу между нами, но понятия не имею, сколько тебе, – Доминик поймал себя на мысли, что до сего момента отказывался думать об этом, чтобы не компрометировать себя ещё больше.

Конечно же, он знал, сколько Мэттью лет. Как иначе, если он был осведомлён, в каком классе тот учится, как часто бывал на благотворительных субботних вечерах, рассказывая там детям помладше о том, как важно учиться хорошо, чтобы иметь шансы на светлое будущее. Эта детская наивность грела душу, заставляла улыбаться, а сердце застучало сильней, напоминая, что разница в возрасте между ними была катастрофической. Беллами оставался наивным и верящим в справедливость, что нередко демонстрировал на уроках, а ещё изо всех сил пытался смотреть на этот мир глазами зрелого человека, забывая о том, что ему это пока что было не нужно.

Доминик впервые позволил себе опустить взгляд с глаз Мэттью – пронзительно-голубых и внимательных – на его губы, обветренные и красноватые, потому что он постоянно кусал их и облизывал, ловко увлажняя израненную кожу мокрым языком. И Беллами посмотрел в ответ, спокойно и доброжелательно, выражая своё терпение медлительными жестами, которые могли смениться судорожными перемещениями по кухне за долю секунды. Он сощурился едва заметно, огладил пальцами выпуклые бока кружки и продолжил молчать, и от этого делалось ещё странней, потому что тишина всегда была заполнена им. Будь то поездка до дома – Мэттью болтал о том, как прошёл его день, или же их прогулка по парку неподалёку от школы; он снова рассказывал что-то не слишком важное, размахивал руками, изображал одноклассников, смеялся собственным шуткам и расцветал на глазах, стоило Доминику улыбнуться одной из них.

Но теперь он молчал, и это вселенское спокойствие пугало ещё больше мыслей, кружащих в голове. Перед ним сидел ребёнок – вежливый, внимательный, но всё же болтливый, со своим характером и привычками, раздражающий иногда, но деликатный до неприличия, когда дело касалось Доминика, который не хотел так просто рассказывать о том, почему в его жизни никого не было, кроме подруги – такой же одинокой, как и он, – и дома с тремя спальнями, в которых он почти не бывал, засыпая часто на диване в гостиной.

– Хотите чай? – разбил тишину вопрос, и Доминик на автомате кивнул, облизывая нервно губы, когда Мэттью встал со своего места.

Беллами ловко орудовал обеими руками – одной держал чайник, а второй открыл холодильник, чтобы достать пакет со сливками, и все действия он делал одновременно. Наливал чай из заварника, разбавлял его кипятком, добавлял сливки и доставал ложку, выуживая сахарницу из висящего на стене шкафа. Ловкость его движений поражала, как и то, что он мог в одиночку приготовить такое количество еды, которая осталась и на следующий день.

– Кто научил тебя готовить? – спросил Доминик, рассматривая спину Мэттью. Узкие плечи, худые руки, их не спрятать даже под просторной рубашкой, и тонкая шея, которую чуть скрывают отросшие волосы.

– Мама, – он повернулся, и Ховард отвёл взгляд. – Раньше у неё не было столько работы, и нам удавалось побыть вместе гораздо чаще.

Искал ли Мэттью в Доминике замену своим родителям – отцу и матери одновременно? И понимал ли, к чему это может привести, если только на секунду позволить себе подумать о том, как сладок может быть этот запретный плод, который сам шёл к тебе в руки, невинно хлопая глазами и улыбаясь смущённой улыбкой, когда Ховард морщился от удовольствия, понимая, насколько превосходным был чай в кружке.

Внезапное – впрочем, с Мэттью и не выходило иначе – осознание того, что его мать находилась в той же возрастной категории, потрясла. Может быть, ей чуть больше, и уж точно Мэттью должен был быть похож на неё не только характером (повышенное чувство справедливости, желание помогать людям и ответственность в таком юном возрасте), но и внешне. Доминик попытался представить её лицо, но в голове только появилась смешливая смесь черт лица Беллами, которые и без того оставались немного женственными, как ни крути.

Ховарду было тридцать пять, и он начинал забывать свою юность, потому что провёл её в тщетных поисках самого себя, тогда как Мэттью прекрасно знал, чем хотел заниматься в будущем, а точнее – ради кого он будет это делать.

– Вам нравится? – Мэттью был осторожен в словах, говорил тихо и вкрадчиво, следил неотрывно за тем, как Доминик делал глоток за глотком и не болтал лишнего.

– Если бы я разбирался в сортах чая достаточно хорошо, мог бы даже угадать, что именно в моей кружке, – светская беседа помогала успокоить разбушевавшиеся мысли.

– Я понятия не имею, что это за сорт, – Мэттью рассмеялся открыто и схватил ложку, которой Доминик мешал чай, и принялся вертеть ею в пальцах, не забыв при этом заправить прядь волос за ухо.

Молчание не повисало тяжёлым занавесом, но оно позволяло Доминику вновь погрузиться в тот бурный поток мыслей, который наполнял его голову. Он давно уже не чувствовал подобного, когда в затылке надсадно давило, потому что количество безумных предположений поражало его самого, мешая сосредоточиться на каком-либо одном. Среди них встречались вполне невинные – он размышлял о том, чем он мог бы развлечь Беллами, раз уж у них обоих образовалось свободное время (да и сложно назвать их особенно занятыми людьми); он думал о том, сколько ему удастся продержаться, прежде чем последний барьер, сдерживающий мысли, рухнул бы и он перестал бы смотреть на Мэттью так, как делал всё время с первого сентября, когда тот перевёлся в эту школу. Доминик предполагал, анализировал, раскладывал полученную информацию по полочкам и, в конце концов, пришёл к неутешительному выводу.

Было бы глупо отрицать, что Мэттью был красив. Пусть нескладный, худой, иногда до смешного неуклюжий и надоедливый, но предельно деликатный, стоило ему только услышать заветные слова «год назад», которые действовали на него лучше любого успокоительного – он вытягивался напряжённой струной, отводил глаза и пытался быть вежливым, обхватывая своими длинными тонкими пальцами ладонь Доминика. Подобным жестом он и успокаивал, и заставлял течь кровь по венам быстрее, сбивая дыхание едва заметно, потому что Доминик слишком привык держать беспристрастное лицо на людях; и совсем неважно, как он вёл себя уже дома, когда можно было сбросить эту маску безразличности и позволить себе любое проявление чувств.

– Хотите, я сыграю вам на гитаре?

========== Глава 4 ==========

Доминик знал, что Мэттью занимался в музыкальной секции, два раза в неделю после уроков. В четыре часа он приходил к преподавателю из университета – знакомому его матери – и учился у него азам игры, делая это весьма успешно, поражая виртуозностью своей импровизации с этим деликатным инструментом. Но при этом Ховарду не доводилось ещё слышать то, о чём Мэттью так часто рассказывал ему, размахивая руками и смешно перебирая пальцами воображаемые струны прямо в воздухе, случайно задевая Доминика локтем.

– Если у тебя есть на это время, – Ховард улыбнулся ему ободряюще, и Мэттью тут же подорвался со своего места, исчезая с кухни, чтобы через несколько секунд позвать к себе в гостиную.

Незнакомая планировка дома не пугала, потому что пространство было настолько замкнутым, что Ховард поразился тому, как здесь могли жить двое, а иногда и три человека. И только попав в просторный зал, он понял, что эта комната служила и гостиной, и спальней, и местом, где Мэттью делал уроки – в углу стоял компьютерный стол, заваленный тетрадками и учебниками.

– Да, наш дом тесноват даже для одного, – Беллами заметил чуть удивлённый взгляд учителя, который тот не успел скрыть, отворачиваясь, чтобы присесть на диван в начале комнаты.

Привычный к излишнему свободному пространству, Доминик первые секунды чувствовал острый приступ клаустрофобии, сжимая резким движением переносицу пальцами рук и резко убирая, когда Беллами повернулся к нему с гитарой наперевес. Ховард боролся с желанием спросить, где же именно спал Мэттью, но заметил в последний момент кровать в конце гостиной, застеленную тёмным покрывалом. Мысль о том, что у него не было собственной комнаты, необычайно взбудоражила – это значило, что он был непривычен прятать собственные интересы от матери, всегда делился с ней увлечениями и, скорей всего, получал в ответ одобрение.

– Это не страшно, Мэттью, – Доминик не лукавил, произнося это. Если не брать в расчёт общую тесноту квартиры, здесь было прибрано и довольно уютно. – Сыграешь мне?

В ответ Беллами кивнул, присаживаясь рядом с Домиником на диван и принимая необходимую позу для игры. Ховард не очень хорошо разбирался в музыке, но и малого количества знаний хватило бы, чтобы оценить то, что он услышал первым – мягкий перелив струн, обещающий мелодичную балладу, – и Мэттью не подвёл его ожиданий, прикрывая глаза и начиная играть необыкновенно красивую песню. Если бы у неё были слова, она всенепременно рассказывала бы о потерях, которые несут люди; о том, как преодолевают их, держась по отдельности или же позволяя кому-либо вторгаться без спроса в свою жизнь.

Заслушавшись мелодией, Доминик сел удобнее, даже расслабившись и опустив руки на диван, начав поглаживать ткань кончиками пальцев, представляя, какая может быть кожа у Мэттью. От этой фантазии кровь в висках принялась стучать в бешеном темпе, но мысленный поток уже нельзя было остановить, пока он оставался уверен, что Беллами не смотрел на него, позволяя себе раствориться в музыке. Темп песни нарастал, становился вымученным и грустным, диким и кричащим о чём-то своём, что никак больше не вязалось с ласковой дружбой двух людей. Мэттью чувствовал то, что играл, отдавался процессу целиком и полностью, облизывал губы и хмурил свои красивые брови тогда, и Доминик распахнул глаза, понимая, что мог почти что почувствовать, основываясь только на предположениях, какая у него могла бы быть горячая кожа там, где кончался рост волос, а чуть ниже выступали позвонки.

– Это… невероятно красиво, – выдохнул Доминик, пытаясь успокоить дыхание. Он чувствовал себя измученным, потому что знал, что вряд ли ему будет дозволено проверить свои догадки.

– Спасибо, сэр, – Беллами открыл глаза, глядя тяжёлым и вдумчивым взглядом. И кажется, что ему было о чём рассказать и чем поделиться, но он сменил одно выражение лица другим быстро и уже через мгновение улыбнулся, смущённо почёсывая кончик носа.

Он всегда делал так, когда нервничал или чувствовал, что сказал что-то лишнее. И каждый его жест начинал казаться Доминику донельзя выверенным, хоть это и вряд ли было так, потому что Беллами был сплошной импровизацией, и этот импульс каждый раз подавал сигнал в его мозг, а уже после подключались все остальные части тела, не поспевая за мыслями.

Доминик воспользовался паузой, которую ему дал Мэттью, исчезнувший в уборной комнате. У него было несколько минут, чтобы разглядеть признаки пребывания здесь посторонних личностей. Невооружённым взглядом было видно, что Беллами следил за чистотой в доме, потому что нигде не валялось разбросанных вещей, а школьные принадлежности лежали только на столе и в углу дивана. Он увидел и школьную сумку, которую Беллами таскал через плечо, иногда сменяя её рюкзаком, когда необходимое на занятиях количество учебников превышало адекватные пределы. Но даже после недолгого анализа Ховард не заметил ничего странного – обычный дом, обычная семья, обычный недостаток родительского внимания, который Беллами компенсировал самостоятельно, убираясь, готовя на кухне, ища поддержки у старших, коим и оказался Доминик.

Но знал ли сам Ховард, что всё сложится именно так, когда принимал неловкое предложение дружбы? Подобным образом знакомятся дети на первом году обучения, тянут к друг другу руки, разглядывают лица своих потенциальных друзей и обещают, что эта связь будет с ними навеки. Но Доминик не смог отказать Мэттью тогда, и не жалел об этом, потому что тот оказался интересным собеседником, и его оценки стали лучше уже после недели их общения, когда Ховард забирал его после школы и довозил до дома, отправляясь после по своим делам.

– Я бы предложил вам посмотреть телевизор, но у нас его нет, – Мэттью явился внезапно, выглядывая из-за угла.

– Это хорошо, – отозвался Ховард. – За многие годы я так и не нашёл даже на кабельном ни одной полезной передачи.

– А как же National Geographic? – Беллами присел на диван. – BBC 1? Я любил эти каналы, когда был маленьким, а потом телевизор сломался, и на семейном совете было принято решение, что он нам вроде как и не нужен.

…не то чтобы он сейчас был взрослым.

Неловкие объяснения Мэттью забавляли, но Ховард не показывал виду, слушая внимательно и кивая с серьёзным лицом.

– Я боюсь даже представить, сколько домашней работы меня будет ждать в старшей школе, если уже сейчас её столько…

Он продолжал болтать, забравшись с ногами на диван, смешно морща нос и размахивая руками, пытаясь объяснить, сколько именно упражнений им задавали, одними только жестами, как будто Доминик не знал. Кажется, Мэттью забывал иногда, что рядом с ним находился учитель, тот самый, который заваливал учеников непомерным количеством необходимой литературы для обязательного прочтения ради их же блага. Ховард не был тираном, но и не давал послабления даже тому, кто в один осенний день протянул ему неловко руку и предложил быть другом. Товарищем, приятелем, человеком, который мог бы выслушать и помочь, и уж точно не тем, кем Доминик не очень-то и внезапно захотел стать.

Его возраст стал тем самым сигналом, и других не нужно было, потому что сложно было придумать нечто более неестественное, чем связь с ребёнком, который доверился тебе, пригласил в дом и накормил обедом. А теперь болтал о том, сколько у него было кошек в детстве, как часто он наведывался к отцу в гараж, когда тот пропадал там на весь день, а ещё о маме – главном человеке в его жизни и непоколебимом идеале. Он виделся с ней только раз в неделю, когда у той бывал выходной. В остальные же дни миссис Беллами работала до позднего вечера, оставалась раза три-четыре в неделю на сутки, и у неё не оставалось времени на Мэттью, как сильно бы она ни хотела этого.

– Когда она приходит, я почти всегда сплю, – среди потока не очень полезной информации Доминик чаще всего пытался вылавливать именно такие детали. – И уходит раньше, чем я проснусь.

Подобная безысходность не звучала из уст Мэттью отчаянно, он рассказывал об этом спокойно, немного грустно, но смиренно – ему было прекрасно известно, что та делала это не из желания видеть сына как можно реже, а для того, чтобы заработать денег на оплату счетов, еды и, наверняка, чтобы отложить на колледж, где Беллами не собирался учиться. Однажды он обронил уже фразу об этом, пожав плечами на удивлённый вопрос Доминика о необходимости продолжать обучение.

– Я не должен, – просто ответил он, как ни в чём не бывало. – Мама работает практически без выходных, а я не могу ничего сделать, потому что школьников не берут подрабатывать даже в супермаркеты, знаете?

Доминик не знал, потому что в его жизни никогда не возникало подобной необходимости – неплохо обеспеченные родители платили за его обучение в частной школе, а после он перешёл в старшие классы там же, закончив обучение с идеальными оценками. Вопроса о том, чтобы не поступать в высшее учебное заведение, не стояло, и через несколько лет он выпустился из аспирантуры, получив самые положительные рекомендации от всех преподавателей.