Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц)

Садясь напротив Мэттью, уплетающего свою порцию еды, Доминик решился завести разговор первым:

– И часто вы проделываете такое, мистер Беллами?

– Достаточно для того, чтобы остальные знали, с кем имеют дело, – он улыбнулся и погрузил вилку с пюре в рот. – Вот ваш кофе, – поставив перед Домиником пластиковый стаканчик с тёмной жидкостью, Мэттью потянулся к своему чаю.

А Доминик, как заворожённый, следил за его пальцами, обхватывающими мягкие стенки стаканчика, отмечая заодно, какие тонкие у него запястья, и отмер, моргая чаще нужного. Он потянулся к кошельку и отдал Мэттью деньги за чай, осторожно укладывая их тому на поднос.

Ему казалось, что это было едва ли не первое их «живое» общение, а все другие оставались лишь декорацией к тому, что неизбежно должно было случиться.

«Я восхищаюсь вами, сэр», – всплыло в голове против воли, и Доминик впервые задумался о том, в чём он мог быть лучше остальных. Нелюдимая и скучная жизнь, отсутствие достойного досуга, которым он был способен себя обеспечить, если не считать книги, коими он упивался, стоило ему освободиться от работы, общая грубость, как следствие произошедшего… Чем он мог быть лучше кого-то, чем способен восхитить или удивить?

– Вы иногда слишком много думаете, – усмехнулся Мэттью, делая глоток чая, перед этим старательно размешав в нём пакетик сахара.

– Думать и учить этому других людей – моя профессия, – сухо ответил он, поражаясь тому, как Беллами легко читал его лицо.

– Хотелось бы мне знать, только ли подобные мысли занимают вашу голову, – в этих словах скользнуло что-то новое, чего Доминик раньше не слышал – или же не хотел замечать?

– Вы бы расстроились, узнав, сколь скучны бывают мои мысли, да и не только они.

– Жизнь – не череда бесконечных развлечений, и вы пользуетесь временем рационально.

Доминик несколько секунд боролся с желанием рассмеяться над этим заявлением, вспоминая вовремя, что вряд ли сможет сделать это достаточно вежливо. Рациональность распределения его свободного времени заканчивалась там же, где и начиналась – он мог спланировать поход в магазин или химчистку, назначить самому себе время сборов или не опаздывать на работу. Но этого было явно недостаточно, чтобы умело обращаться со свободным временем, которого у него оставалось сравнительно много, потому что загруженностью на работе он не страдал. Отсюда у него и образовывалась масса личного времени, которое он не знал чем заполнить.

– Все твои выводы очень любопытны, Мэттью, – Доминик расправился со своим сэндвичем и перевёл взгляд на пальцы Беллами, держащие столовый прибор. – Но я – ровно такой же скучный и неприметный, каким и демонстрирую себя окружающему меня миру.

– Я не согласен с вами, – вопреки сказанному, Беллами не пребывал в состоянии боевой готовности, чтобы храбро защищать свою точку зрения, а лишь констатировал факт, говоря Доминику – «я думаю так, и никак иначе».

– Чем вы любите заниматься по выходным?

Поднимая взгляд с рук Мэттью, Доминик размышлял о том, сколько времени тот тратит на подобные мысли, пытаясь заодно понять, зачем ему вообще это делать. Растрёпанные тёмные волосы спадали чёлкой ему на глаза, которые всё же было не скрыть, даже если постараться. Он смотрел внимательно и спокойно, ожидая ответа от своего учителя и знал, что всенепременно его получит. Пускай даже и не сию секунду, а позже, терпеливо рассматривая Ховарда в ответ.

– Читать, – первое, что пришло в голову, тут же оказалось на языке, и Доминик нервно скомкал ни в чём не повинную салфетку, – смотреть телевизор, – он боролся с желанием начать загибать пальцы, чтобы ярче продемонстрировать своему ученику всю степень запущенности его духовного саморазвития, – и пить.

– Вы ходите в бар? – кажется, что Беллами совсем не смущал ни телевизор, который приличные люди уже давно не смотрят, ни то, что Ховард позволял себе выпивать и не стыдился этого.

– Да, или позволяю себе уединиться с бокалом чего-нибудь покрепче дома.

Ховард одёрнул себя, понимая, что рассказывает слишком много тому, кто не должен знать подобных деталей. Но Беллами смотрел в ответ с неподдельным интересом, позабыв о еде, и только остывший чай служил свидетелем их разговора.

– Меня не пускают в бар, – грустно сообщил он, и Доминик едва заметно улыбнулся, чувствуя это приятное ощущение на губах. – Не то чтобы я слишком хотел выпить или что-то такое… Знаете, почувствовать атмосферу и людей.

Кивнув, Доминик допил остатки кофе, поглядывая на часы. Обед должен был закончиться с минуты на минуту, и следующее занятие вновь совпадало с классом Беллами.

– Почему тебя не пускают в бар? – вопрос слетел с языка сам по себе, и уже позже Доминик вспомнил, что имел дело не со случайным собеседником где-нибудь в поезде, а с собственным учеником.

– Потому что я несовершеннолетний, – бросил Беллами, и в этот момент раздался звонок, оповещающий, что нужно было поторопиться на занятия.

Пытаясь осмыслить полученную информацию, Доминик кивнул и отодвинул от себя пустой пластиковый стаканчик, переживая о том, что он не успел посетить туалет. Но это желание отступило на задний план, потому что он ощутил необычайное воодушевление от этой случайной беседы, чего не случалось довольно давно. Никакой разговор, пускай и с лучшей подругой, не помогал так хорошо почувствовать себя, как с почти незнакомым человеком.

– Увидимся за занятиях, мистер Беллами, – он кивнул ему, и Беллами подорвался с места, прихватывая свой полупустой поднос, чтобы унести его куда нужно.

Он исчез за углом, а Доминик позволил себе пару минут блаженного безделья, прежде чем встать и направиться в сторону лестницы, по которой ещё предстояло взобраться до кабинета.

***

Ещё одно занятие, сорок минут по стандартной схеме, а после – прогулка по парку, до которого Доминик должен был добраться на машине, бросив её на стоянке в самом начале, чтобы иметь возможность пройтись на свежем воздухе час-другой. Но в его планы не слишком вежливо вмешалась группка учеников, не совсем усвоившая материал, и до конца уроков он терпеливо объяснял им непонятые отрывки из книги, приводил примеры как можно проще и почти неотрывно следил за Беллами, сидящим в конце аудитории. Он одним только своим видом давал понять, что считал тех, кто переспрашивал лишний раз такие банальности, идиотами.

Звонок раздался внезапно, когда Доминик, позабыв о собственных планах, уселся за стол и принялся ждать. Все ученики плавно исчезли из кабинета, оставляя после себя пыльный ворох и звенящую тишину, оседающую медленно, но неотвратимо. Закрывая увесистую тетрадь с планом лекций, Ховард не поднял головы, потому что прекрасно знал, что, а точнее кого, он увидит.

Беллами молчал, и от этого делалось неловко, потому что Доминик точно не собирался ничего произносить, начиная беседу. Они смотрели друг на друга – Ховард сидел за своим столом, отчего-то очарованный моментом, всё же чувствуя неуместное любопытство, а Мэттью разглядывал его из-под отросшей чёлки, чуть склонив голову. От этого взгляда хотелось сбежать, его хотелось игнорировать и сделать вид, что самое любопытное в жизни случалось за окнами кабинета, пока по небу медленно проплывали тёмные тучи, наполненные обещанием пролить на землю холодный дождь.

Даже не вспоминая о собственных планах касательно парка, Доминик продолжал сидеть на месте. Он едва ли не физически ощущал, как тело и разум боролись за привычную меланхолию, не желая отпускать её так просто, но она отступала, впечатляя своим уходом, но всё же стояла где-то совсем рядом, будто за углом, и грозила вернуться в любой момент. Один лишь только обмен взглядами делал Ховарда живым, словно что-то менялось за пару дней, и он снова вспомнил слова Хейли.

«Ты просто-напросто не хочешь пускать кого-то в свою жизнь»

…даже если это был обмен любезностями после занятий, в которых Доминик не принимал никакого участия, впитывая комплименты, которые не имели под собой никакого основания.

Любое общение с человеком рано или поздно подкидывало мысль о том, куда могут завести эти отношения. И Доминик не являлся исключением, заведомо рассчитывая свои возможности, пытаясь предугадать – сможет ли он выдержать того или иного человека рядом с собой в качестве друга. Не будет ли этот приятель отнимать слишком много времени или же напрягать бесконечными разговорами, вынимая душу и выворачивая свою, когда это было не очень-то и нужно. Не будет ли этот человек слишком юн, чтобы понять все проблемы Доминика.

И, взвесив все за и против, он пришёл к выводу, что приятельские отношения с Беллами ничем плохим грузить ему не могут, и общение со своим учеником вне занятий грозит ему разве что потерей пары свободных часов в неделю. Мысли о прогулке по парку плавно, но неотвратимо ушли куда-то на глубину сознания, и Ховард принялся размышлять о том, чем он всё же мог быть интересен Беллами.

Их внеучебное общение началось спонтанно – однажды Мэттью остался после занятия и точно так же несколько минут смотрел на Доминика, сидя за своей партой в конце аудитории.

– Прогуляемся? – предложил Доминик, а Беллами едва ли не подскочил со своего места, сверкая своими невообразимо голубыми глазами, которые можно было разглядеть даже с такого расстояния; на зрение Ховард никогда не жаловался.

– Только… только заберу куртку из раздевалки, – он сорвался со своего места, словно только и ждал чего-то подобного.

***

Доминик оделся в учительской и направился вниз, преодолевая изученные до мелочей ступеньки, – одна была с отколотым куском мрамора, а следующая заляпана белой краской, которой отделана стена. Чуть дальше по коридору виднелся целый палисадник, за которым ежедневно ухаживала миссис Грейс, приветливо ему улыбаясь. Она напоминала ему мать Джима, только та не была столь приятной в общении женщиной, и совершенно точно не любила комнатные растения, которые ученики приносили ещё маленькими ростками из дома, чтобы дать им возможность вырасти в небольшое деревце, стоящее в конце коридора.

За углом обнаружился Беллами, тяжело дышащий и довольный до безобразия. Хотелось рассмеяться, и этот порыв Доминик оценил как положительное влияние на собственную нервную систему – ему редко приходило в голову хотя бы улыбнуться (искренне, а не желчно и предостерегающе). Мэттью вышагивал рядом, и Ховард впервые решил посмотреть на него с непрофессиональной точки зрения, разглядывая его внешность, ничем особым не отличающуюся от других.

Тёмные волосы, чуть длинней положенной нормы, с отросшей до неприличия чёлкой и взлохмаченным затылком, запоминающиеся черты лица, на котором ярко выделялись скулы, и их невозможно было не заметить, островатый нелепый нос и узкие губы, которыми Мэттью торопливо излагал свои мысли, когда они не успевали за его языком. И пронзительные голубые глаза, которые Доминик заметил впервые во вторник, когда Беллами остался после урока.

***

– Зачем ты делаешь это? – первым делом спросил Доминик, стоило им только покинуть ворота школы, выходя на стоянку, которая уже начинала пустеть от машин преподавателей и особенно предприимчивых учеников, получивших права.

– Что именно, сэр? – не совсем ясно, притворялся ли Беллами, или же в самом деле недоумевал по поводу этого вопроса.

– Сначала после уроков, – начал перечислять Ховард, заодно пытаясь отыскать в карманах брюк ключи от машины; Мэттью вряд ли подозревал о намерении своего учителя направиться на прогулку не по аллее близ школы, а в парк, расположенный в паре километров оттуда, – а после целый месяц, словно я сделал что-то непозволительное.

– Вы ничего не делали, – Беллами шёл рядом и внезапно вскинул голову, глядя расширившимися глазами, удивлённо глазея на ключи, зажатые и звеневшие в пальцах преподавателя.

– Ну а теперь делаешь вид, что тебя ничего не беспокоит, – закончил Доминик, не обращая внимания на его слова.

Он открыл дверь со стороны водительского места и жестом указал Мэттью обойти машину, что тот послушно и сделал, с трудом распахивая дверцу старенького чёрного Пежо, которому было место если не на свалке, то точно где-то рядом. Беллами уселся на пассажирское сидение и затих, усиленно делая вид, что его здесь нет, и у него это вполне получалось – его худоба позволяла ему занимать минимум пространства, и только острые колени, обтянутые тёмными школьными брюками, упирались в бардачок, когда он пытался усесться удобнее, ёрзая под насмешливым взглядом Ховарда.

Доминик с удивлением заметил, что в голове не было ничего тягостней, чем мысль о том, что рабочая неделя только начиналась, а впереди было ещё три дня, за которые нужно было успеть едва ли не больше, чем за предыдущий месяц. Ученики ленились, пропуская занятия, отлынивали от работы над проектами, а Ховарду было совершенно плевать – он был занят размышлениями о том, почему Беллами следовал за ним, восхищался им и не отказывался разъяснить некоторые непонятные факты во время прогулки.

Заводя мотор, Ховард принялся разглядывать успевшие нападать на капот листья – жёлтые и серые, – и подумал о том, что никотина в его крови катастрофически мало, ведь он даже не мог вспомнить, когда в последний раз курил; может быть, это было к добру.

Они ехали в тишине, и каждый заполнял её собой, и Доминик понимал, что мог бы вытрясти из Беллами все тайны, если бы только захотел, именно сегодня. Но возникнет ли подобное желание, он не знал, позволяя себе импровизировать, сворачивая с намеченной дороги. Ничем не примечательная улица сменилась промышленной зоной, за которой следовал пустырь, а уже недалеко от него располагался лесопарк, куда Ховард приезжал, чтобы уединиться с собственными мыслями. Здесь редко можно было встретить кого-то ещё, но Мэттью, кажется, и вовсе не переживал по поводу того, что учитель привёз его в безлюдное место.

– Мне нравится гулять в лесу, – подал голос Беллами, и Ховард едва сдержал вздох облегчения.

Он в очередной раз прислушался к себе, пытаясь уловить раздражение от нахождения с собой другого человека, но не ощутил его. У него были все шансы провести день без попыток убедить себя, что общение ему необходимо, потому что их импровизация начиналась прямо сейчас, когда Беллами повернул голову к Доминику и улыбнулся – впервые за время их знакомства, – тут же опуская голову и забираясь ловкими пальцами в сумку с учебными принадлежностями. Если бы не его тёплая куртка, Ховард бы мог заметить, как сильно выпирали его позвонки, и это было видно даже под плотной тканью его рубашки, надетой под верхней одеждой.

– Зачем ты ищешь моего общества, Мэттью? – Доминик не смотрел на него, но чувствовал, что тот обернулся, забывая о своих незначительных делах, прожигая взглядом и не зная, что ответить. – Моя компания – не самое лучшее, что может предложить тебе юность.

Беллами опустил голову ещё ниже, сцепив пальцы в замок, и резко упёрся затылком в подголовник сидения, совершенно счастливо улыбаясь. Он был непредсказуемым и странным, но эта спонтанность не раздражала до тех пор, пока он вёл себя осторожно и, в конце концов, смотрел так ранимо и неуверенно.

– Мне кажется, что вам одиноко, – его голос наполнился неподдельной жалостью, но и это не вызвало приступа раздражения.

Доминик, не привыкший жалеть себя и отметающий всяческие попытки проявить по отношению к себе неуместное сочувствие, отвернулся и уставился вдаль – туда, где была протоптана узкая тропинка, ведущая в лес, заканчивающийся гораздо быстрей, чем можно ожидать, заходя в его глубину.

– С чего ты взял? – Ховард не обращал внимания на формальности, потому что обращаться к Беллами «мистер» в подобной ситуации было бы кощунством.

– Я хочу, чтобы вы улыбались, сэр, – голос Беллами дрогнул.

Доминик прикрыл глаза, ощущая, как в желудке зародилась волна трепета – неконтролируемая и внезапная, подобного он не чувствовал лет десять, с тех пор, как Эмма уехала в штаты вместе со своей дочкой; его племянницей. Кэтрин, которую он видел в последний раз год назад, общаясь с ними с помощью видеоконференции, называла его «дядя Дом» и показывала свои награды за творческие конкурсы, а после взяла слово, что он не будет грустить, иначе она расстроится вместе с ним.

– У меня нет поводов для улыбки, Мэттью, – ответил Доминик, горько усмехнувшись.

– Вы так думаете? Что бы ни стряслось в вашей жизни, это не должно останавливать вас, потому что причиной вашего хорошего настроения может стать что угодно.

– Например, прогулка по осеннему лесу? – он улыбнулся, и Беллами кинул на него хитрый взгляд.

– Да, хоть он и не очень симпатичный в это время года.

***

Они, выбравшись из машины, добрели до тропинки. Доминик, будучи непривычным к таким прогулкам, ступил на вытоптанную дорожку и выдохнул с облегчением, замечая, как резво Беллами шагает вперёд. Тот, воодушевлённый до неприличия, размахивал руками и что-то бормотал, но ветер уносил его слова с собой вдаль, оставляя после себя только обрывки фраз, поэтому Ховард сделал несколько шагов к нему и замер, замечая, как тот нагнулся и начал собирать пальцами опавшие листья.

– Как зовут ту девушку, которая всегда с тобой?

Беллами повернулся резко, и на его лице застыло странное выражение, словно его поймали на месте преступления.

– Мэри. Она перевелась из другой школы, и так получилось, что с первого дня я стал ей своеобразным гидом, проводя каждый день экскурсии.

– Она твоя подружка? – Доминик задал этот вопрос, не подумав хорошенько, как делал обычно, и тут же ощутил волну обжигающего беспокойства – так бывало, когда он лез не в своё дело.

– Нет, нет, – Мэттью рассмеялся, на ходу пряча руки в карманы куртки. – Даже мысли не возникало.

Беспокойство начинало ворочаться где-то совсем глубоко, поднимаясь к горлу и сбивая дыхание. Доминик повторил его жест, ощупывая внутри пальто ткань подклада, и остановился, запрокидывая голову и вглядываясь в верхушки почти облетевших деревьев, сквозь которые виднелось серое небо, посветлевшее после обеда.

– Иногда мне кажется, что вы специально замыкаетесь в себе, чтобы никто не посмел заговорить с вами. Да? – Мэттью тоже остановился в паре шагов, беспардонно усаживаясь на плотный ковёр из листьев, и сощурился, задирая нос вверх.

– Ты простудишься, – Доминик ступил ближе и замер рядом, рассматривая тёмный затылок Беллами.

– Вы переводите тему разговора.

Детская непосредственность, с которой Мэттью вступал в словесный поединок, удивляла и восхищала, и Доминик против воли улыбнулся этому. Сложно было игнорировать подобные выпады в свою сторону, особенно когда знаешь, что они не несли за собой ничего меркантильного – Беллами и без него был способным учеником, хоть и ленился время от времени, пуская всё на самотёк.

– Я хотел бы стать вам другом, – он улыбнулся, так согревающе мило, и смотрел своими голубыми глазами, словно видя Доминика насквозь.

– Ты должен развлекаться со сверстниками, помогать Мэри освоиться в нашей школе, а ещё…

– Всё это я успеваю делать и так, – тон Беллами был уверенным и звучал так, будто он обдумывал это уже не раз; это могло оказаться и в самом деле так.

– Думаешь, это будет смотреться со стороны достаточно адекватно? – Доминик поднял ту тему, которая обязана была быть обсуждённой; что в это время может быть важнее, чем мнение общественности, от которого зависело едва ли не всё – от душевного состояния и до рекомендаций при устройстве на работу.

– Кажется, ничего не может быть странней, чем то, что мы оказались в безлюдном лесу вдвоём, – серьёзно ответил Беллами, но фыркнул, не сдержавшись, немного сменив позу.

Кивнув в ответ, Доминик размышлял о том, сколько времени ему понадобится, чтобы сделать хотя бы попытку довериться кому-то ещё. За последние несколько лет он привык полагаться только на себя, а дружба с Хейли стала чем-то вроде брака по расчёту – та всегда ждала его, холила и лелеяла, а после получала только очередное доказательство того, что между ними ничего не может быть. Ховард не отрицал того, что бывал груб с ней, но она каждый раз принимала его обратно, как заблудившуюся дворнягу – жалея, выслушивая, позволяя остаться на ночь.

И теперь ему представился шанс опробовать себя в бескорыстной дружбе, которую ему предлагали просто так, без каких-либо прелюдий.

– Разве это делается так? – спросил он у Беллами, рассматривая, как тот мнёт пальцами жёлтые листья, пачкая кожу пылью, осевшей на главном признаке поздней осени.

– Я не знаю, – в голосе Мэттью не было неуверенности, но он сомневался в собственных поступках, и Доминик хотел приободрить его.

Это чувство было почти неуловимым – оно казалось лёгким и приятным, почти терпким, если втянуть морозный осенний воздух, но мурашки уже юрко ныряли за воротник, скользя по шее и согревая своим теплом озябшие плечи.

– Я отвезу тебя домой, – сказал Доминик, и Беллами, серьёзно глядя в ответ, кивнул, вставая на ноги.

Все его тёмные школьные брюки оказались в пыли, и он неловко их отряхнул, вертясь в разные стороны, тем самым веселя Ховарда, но тот старался не показывать этого, отворачиваясь и улыбаясь безликому лесу, который никому об этом не рассказал бы.

========== Глава 3 ==========

С этого дня Мэттью начал оставаться после уроков каждый день, и, дождавшись, пока все остальные ученики не покинут класс, пересаживался на первую парту, чтобы задать один и тот же вопрос, который его по-настоящему волновал.

– У вас всё в порядке?

Он словно улавливал любую перемену в настроении Доминика, следил внимательным взглядом, обещал одним только наклоном головы, что нет ничего, что невозможно преодолеть – нужно было лишь поговорить об этом. Беллами был уверен, что любой вопрос можно разрешить так просто, что все проблемы отступили бы, если рядом был тот, кто способен выслушать о том, что беспокоило больше всего.

Доминик попытался вспомнить, когда в последний раз рассказывал кому-то о том, что волновало его, выворачивал душу наизнанку, желая получить после ободрение или дурацкий совет. И в голове всплыла та ночь, когда он, промокший до нитки, добежал до дома Хейли и ворвался внутрь, повисая в её объятьях и выкладывая всё, что было на уме. О том, сколько он планировал сделать, лишь только поняв, что хочет прожить с этим человеком всю жизнь, о том, что ему холодно сообщили по телефону, о том, что он вряд ли сможет пережить сегодняшнюю ночь.

Воспоминание послало мороз по коже, будто возвращая на год назад. Конец осени, дождливой и привычно неприветливой, отсутствие тяги к жизни, бесцельное существование и жалость к самому себе, а ещё попытки убедить навзрыд рыдающее сознание, что Джима больше нет.

– Нет, – ответил Доминик, склоняя голову. Он рассматривал журнал с баллами, обвёл свой почерк кончиками пальцев и услышал шуршание, когда Беллами встал.

Через секунду Ховард почувствовал касание к пальцам – лёгкое, почти невесомое, но оно приносило облегчение настолько ощутимое, что Доминик поднял голову, глядя в честные, наполненные сочувствием, глаза.

– Что бы ни случилось с вами тогда, – начал тот, не убирая руку, только крепче сжимая пальцы, – вы должны помнить, что вы не один. Если вы не можете довериться мне, наверняка есть кто-то ещё, кто поймёт вас и сделает чуточку счастливей.

О, Мэттью.

Доминик прикрыл глаза, ощущая, какая тёплая была у Беллами ладонь, и как уверенно и крепко он держал его за руку, не отпуская, словно от этого зависели их жизни в тот момент. Простой жест придал сил гораздо больше, чем любые слова, которые произносились с претензией на утешение, но Ховарду совсем не нужна была жалость. Он и сам не помнил, что именно ему было нужно.

– Спасибо, Мэттью, – Доминик кивнул, и пальцы тут же исчезли.

Беллами быстро собрал вещи и покинул кабинет, смущаясь сказанных слов, ведь вряд ли он сам понимал, как много делал для своего учителя, проявляя такую трогательную и нежную заботу о человеке, о котором ничего не знал, но и не настаивал, пытаясь что-либо выяснить. Доминик ценил это, каждый день говоря всё больше и больше, и Мэттью в ответ улыбался, не скрывая своей радости от того, что ему удавалось расшевелить хмурого учителя, который отметал попытки заговорить с ним теперь не так резко.

На улице Беллами ждал, чинно сидя на лавке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Это становилось очередной традицией – подвозить его до дома, высаживая за пару сот метров. Ховард не решался говорить на эту тему, но чётко понимал, что люди вокруг могли бы подумать что угодно, а после поделиться своими выводами с любым человеком, падким до сплетен. Именно поэтому Мэттью никогда, словно понимая всё без лишних слов, не вертелся возле машины Доминика, а ждал недалеко, после присоединяясь, стоило Ховарду закрыть дверь изнутри.

За несколько дней они выработали целый ряд привычек, которые было удобно соблюдать обоим. Беллами продолжал болтать почти всё время, попутно разглядывая виды за окном, ковыряясь в своей сумке или рассматривая что-нибудь в телефоне, никогда не отвечая на звонки при Доминике. И только позже, когда он отходил на несколько метров от машины, вытаскивал мобильный телефон из кармана и набирал тому, кто беспокоил его по пути домой. Являлось ли это вежливостью по отношению к учителю, или же у него было какие-то секреты – это в любом случае оставалось его правом.

«Я собираю цитаты об одиночестве», – однажды сказал он, доставая из недр школьной сумки увесистую и потрёпанную тетрадь. Доминик только изумлённо глянул на него, едва не проехав нужный поворот, и остановил машину на привычном месте. Отвечать на подобное признание было не обязательно, и он не сделал этого, позволяя себе впитать очередной факт о Мэттью, чувствуя ответную реакцию – ему было интересно узнавать об этом мальчишке что-то новое.

Каждый раз, прощаясь, Мэттью смотрел несколько секунд Доминику в глаза, после резво и без промедлений выбирался из машины, а иногда и махал на прощание рукой, улыбаясь во все зубы, и тогда Ховард вспоминал в очередной раз, что тот был всё ещё ребёнком – радующимся самой малости, имеющим странные увлечения и своеобразный характер.

«Мама работает допоздна, и я остаюсь один по вечерам», – так же ненавязчиво сообщил он на следующий день, добавляя уже тише: «А папа бывает дома пару раз в месяц, я иногда пишу ему письма, но… не думаю, что он их читает»

Доминик каждый раз принимал подобные откровения молча, понимая с каждым разом всё ясней, что Беллами, при кажущемся повышенном жизнелюбии, был таким же одиноким, как и он. Насколько вообще мог быть одиноким школьник, которого ежедневно окружала толпа одноклассников, и у него всегда была в запасе суббота – день благотворительности, который проходил пару раз в месяц. Мэттью приносил туда какие-то ростки в маленьких горшках, говоря каждый раз, что мама постаралась для этого, а также не переставал помогать детям помладше освоиться в новой обстановке. Он компенсировал отсутствие внимания родителей подобным образом, а ещё…

Закрыв глаза, Доминик сжал переносицу пальцами, понимая, что Беллами искал в нём поддержку не меньше, чем пятиклассники – в нём самом. Это осознание пришло внезапно, и стало понятно, что его желание «быть другом» не имело под собой никакого злого умысла – вряд ли Мэттью вообще был способен на что-то подобное, его отличие от прочих школьников и было в том, что он не видел ни в чьих действиях никакого подтекста. Он помогал тем, кто был слабее и глупее его, держался в стороне от тех, кто вот-вот должен был окончить старшую школу, а также хитрил в столовой, желая проникнуть к кассе без очереди. На этом список его грехов заканчивался, либо же сам Доминик не видел в нём ничего плохого намеренно.

***

Последний пятничный урок подошёл к концу, и Доминик, кивнув Мэттью, ушёл из класса, чтобы посетить преподавательскую. Там царило небывалое оживление, и из общего потока фраз ему удалось выловить отдельные, осуждающие и восхваляющие, твердящие о том, что четверть подходила к концу, а в довершение напоминавшие о том, что Рождество не за горами.

Запоздалая мысль о собственном дне рождения пришла чуть позже, когда он перестал обращать внимание на шум вокруг. Женщины, сплетничающие обо всём на свете, вызывали смертную тоску, и мысль о том, что через десяток минут он смог бы сесть в машину, где его уже ждал Беллами, отчего-то необычайно воодушевляла. Наверное, именно поэтому Доминик и собрал нужные для понедельника документы, прихватил журнал с баллами и покинул кабинет, ни с кем не попрощавшись, получив, наверняка, вслед не один укоризненный взгляд.

Он запахнул пальто сильней, достал из портфеля шарф и на ходу обмотал им шею, хоть в этом и не было никакой необходимости, потому что до стоянки было рукой подать, а в машине не успевал повиснуть слишком сильный холод. Старенький Пежо хоть и был выпущен в прошлом веке, но при этом сохранял множество функций, способных и согреть в особо морозные дни, и охладить, когда солнце начинало припекать в середине лета.

– Вы будете завтра здесь? – первым делом спросил Мэттью, усаживаясь рядом. Он задрал одну ногу на сидение, выставляя острую коленку, и упёрся в неё подбородком, рассматривая вид за окном.

– Ты прекрасно знаешь, что для благотворительных вечеров у учителей составлен график дежурств, – это точно не было откровением для Беллами, но он всё же отвернул голову в другую сторону, словно обижаясь.

Доминик думал о том, какие у него могли бы быть планы на вечер субботы. Он мог открыть бутылку припасённого вина, мог позвонить Хейли, напросившись в гости на вкусный ужин, мог провести несколько часов драгоценного выходного за просмотром телевизора, бессмысленно щёлкая кнопками пульта, а может…

– Я мог бы забрать тебя после, хочешь?

Оживившись, Беллами тут же повернул голову и уставился своими невыносимыми голубыми глазами на Доминика, будто он не верил своим ушам, а заодно и зрению.

– Стоит ли мне говорить, что я до сих пор восхищаюсь вами, сэр? – он улыбнулся, склоняя голову чуть вбок, и при этом выглядел совершенно очаровательно.

И в этот момент Доминик впервые позволил себе осмыслить это.

Очаровательно.

Имел ли он право хотя бы думать об этом? Пока Беллами выражал ему день ото дня своё восхищение, Ховард делал вид, что ему подобные слова были безразличны целиком и полностью, но каждый раз они поднимали внутри волну трепета и сладкого ужаса – запретного, словно он уже сделал что-то грязное и непотребное. Но в его голове всё ещё был какой-то ледяной барьер, и именно из-за этого он часто обижал Беллами, которому многого для оскорбления и не нужно было. Одно неловко обронённое слово, невнимание к его рассказу или же вовсе попытка отмахнуться от разговора, когда у Доминика не было настроения.