Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц)

Новинки и продолжение читайте на https://www.litmir.club/

========== Пролог ==========

Он был не столь одинокий, сколько всегда один. Много ли мы знаем о том, как человек проводит своё личное время, прежде чем начинаем судить о нём? Мы заворожённо раздумываем ровно секунду, воображая себя великими мудрецами, составляя не очень достоверный психологический портрет. В каждом из наших суждений мы видим истину, а любое предположение воспринимаем как единственно верную правду, которую от нас, пускай, и не скрывают, но всё же не спешат ею делиться.

– Я восхищаюсь вами, сэр, – прозвучало в пустом классе, стоило закрыться двери за спиной предпоследнего школьника.

Доминик поднял усталый взгляд, словно он слышал подобное по сто раз на дню, не удивляясь и не делая попыток резко встать, прерывая потенциальный монолог.

– Вы должны знать об этом, когда толкуете об одиночестве, при этом пытаясь делать вид, что подобные речи не имеют никакого отношения к вам.

Во взгляде собеседника была необычайная решительность, с коей он обрекал свои мысли в слова, и они явно были продуманы до мелочей, иначе как можно было объяснить его уверенные жесты и упрямо сжатые губы? Задумай Доминик спорить с ним, он не потерпел бы поражения, но всё же не смог бы убедить в том, что восхищаться тому абсолютно нечем.

– Вы рассказываете нам о том, что неуместных людей не бывает, а сами не верите в собственные слова, – светлые глаза смотрели внимательно и не отрываясь, и в них плескалось понимание тех вещей, о которых он должен был лишь только читать в книгах.

Их дискуссии случались каждый вторник. Доминик знал, что их не избежать, и намеренно задерживался каждый раз, начиная перелистывать давно заученные страницы учебника, в котором не было ничего интересного лично для него. Ему довелось выучить всё это наизусть ещё лет десять назад, и он держал книгу на столе во время уроков только для того, чтобы было чем занять себя, пока ученики писали сочинения. Или же оттянуть неизбежное, когда нормы требовали покинуть класс сразу же после звонка. Каждый раз Доминик слушал. Впитывал каждое слово, и ему иногда даже удавалось уловить в мыслях ученика что-то важное для себя, несмотря на инфантильную невинность всех его предположений. Ховард и сам знал, что он одинок, и здесь не с чем было спорить.

– Вы лучше, чем думаете.

С ним начинали говорить, начиная предложения с обращения.

«Вы отличный собеседник», «вы внимательный слушатель», «вы не знаете, о чём я думаю», «вы…», «вы…», «вы…».

Мэттью Беллами, десятый год обучения, средняя школа.

Доминик кивал и улыбался, ставя точку в разговоре, в котором он и не принимал участия. Иногда Мэттью бывал прав, со своей смешной настойчивостью доказывая то, к чему Доминик пришёл лет двадцать назад. Но каждый раз слушать его было до удивления приятно, и он начинал ждать второго дня недели, когда Беллами оставался в классе, уткнувшись в свой учебник, делая вид, что ему смертельно важно дочитать то, что там напечатано мелким шрифтом в конце страницы. Он деловито расправлял плечи, одним жестом придавая себе мнимой уверенности, а после поднимал взгляд на Доминика, смотрящего куда угодно, но не на Мэттью. Например, наблюдать за медленно ползущими облаками, которые хорошо было видно с четвёртого этажа, где Ховард всегда проводил свои занятия. Он любил рассматривать разводы на стекле, плохо отмытые ленивыми старшеклассниками; и ему полюбилось делать вид, что совсем неважно то, что в аудитории всегда оставался один человек, следящий за ним внимательными голубыми глазами.

***

Их первая встреча, конечно же, не запомнилась Доминику. Он, даже напрягаясь изо всех сил, не мог вспомнить, когда впервые увидел Беллами и что подумал о нём, если вообще заметил его среди десятков других запуганных школьников, перевёдшихся в эту школу. Они были ещё не утомлёнными перспективой поступления – ленящиеся, не способные так быстро вклиниться в колею учебного процесса, и они обращались к учителям исключительно на «сэр» и «мэм», забывая фамилии и импровизируя изо всех сил.

Ему предстояло учить этих детей, едва ли не водить за руку из аудитории в аудиторию, где он читал два разных предмета, а после – надеяться, что они предпочтут не неквалифицированную работу, а учёбу в старшей школе. Но ему было плевать, потому что в голове и без того было рутинно и серо, и он не желал добавлять туда заботу о ком-то, помимо самого себя. Его не заботили их средние баллы, ему не было дела до того, посещает ли каждый из них его занятия, скрупулёзно записывая каждое сказанное им слово. И тем более он не выделял никого из них лично для себя, когда другие учителя на собраниях, сверкая неподдельными улыбками, расхваливали кого-то из учеников.

«Ах, мисс Кенниган, то есть Анна, сегодня была так хороша на моем уроке!»

«Моё занятие прошло превосходно, и кажется, что это моя заслуга», – смущённое хихиканье.

«Мистер Беллами весь урок смотрел в окно, никак не реагируя на мои замечания», – а вот это было уже интересней.

Доминик поднял голову, прервав чтение газеты, надеясь, что этого никто не заметит, и принялся разглядывать не слишком молодое лицо преподавательницы, имя которой он так и не смог запомнить, потому что ему не хотелось этого делать. Она поймала его взгляд и расплылась в улыбке, щуря свои и без того раскосые глаза, а на губах с тошнотворно-розовой помадой расцвела не менее кислотная улыбка.

– Как вы думаете, Доминик, стоит ли обращать внимание на подобные казусы? – она обратилась к нему, а после замолкла, ожидая ответа.

– Если ученику неинтересна тема занятия – это не вина того, кто пытается донести материал, – осторожно заметил он.

– Вы правы, – тут же подхватила другая учительница, вклиниваясь в разговор.

– Но если учитель не может донести материал так, чтобы интересно стало даже тем, кто изначально настроен скептически… – Доминик усмехнулся, вспоминая свои занятия, – то это его вина.

– На ваших уроках всё внимание учеников обращено исключительно на вас? – возмутилась первая из преподавательниц, сменяя дурацкую улыбку недовольным выражением лица.

– Конечно же нет, – Ховард и не думал обманывать, подтверждая их ожидания. – Треть из них обычно сидят, уткнувшись в свои гаджеты, ещё треть – пишут что-то в тетрадях, и вряд ли это хоть как-то относится к теме урока; остальные же слушают меня, потому что заинтересованы в высоких баллах.

Он сразу же исключил себя из беседы, отстранённо замечая, что она и не думала прекращаться. Газета увлекла его гораздо сильней, чем бесполезный трёп его коллег, сидящих рядом. Его перерыв должен был продлиться двадцать минут, а потом настанет время отправиться на следующий урок. А пока он мог вновь попытаться вспомнить своё первое впечатление о том, кто невольно занимал его мысли, когда в голове не было больше ничего, кроме звенящей пустоты. Она была куда привлекательней, чем тот ворох беспокойства, который преследовал его весь год, пока он не научился избавляться от этих воспоминаний, пускай и не очень надолго.

Беллами явился однажды, словно из ниоткуда, прочно обосновавшись в свободном времени Доминика – после урока во вторник. Он занимал его своими мыслями, как правило, минут десять, а после, замолкая едва ли не на полуслове, как по команде, уходил из кабинета, даже не попрощавшись. Ховард помнил первый раз, когда Беллами остался после занятий, сидя на последней парте, а после попросту пересел за первую, сложив руки как примерный ученик.

– У вас есть вопросы? – Доминик тогда даже не пытался запомнить его имени, поэтому ограничился одним только вопросом без обращения.

– Нет, мистер Ховард, – ответил тот, вглядываясь голубыми глазами так внимательно, словно Доминик был величайшим произведением искусства, выставленным на всеобщее обозрение в галерее.

– Чего же вы хотели? – попытка быть вежливым не сменялась раздражением, и Ховард поймал себя на мысли, что Беллами и в самом деле не вызывал у него желания исчезнуть из кабинета сию секунду.

– Я не знаю.

Доминик поднял голову и посмотрел Беллами в глаза, и в них плескалась исключительная честность, которую никоим образом нельзя было подделать. Оставалось только гадать, зачем тот тратил время их обоих, и созрел ли он для вопроса, который мог образоваться в его темной макушке совсем внезапно. Ховард рассматривал лицо ученика – всё столь же неподдельно удивлённое порывом собственного хозяина.

– Мистер… – начал Доминик, надеясь, что тот напомнит ему своё имя.

– Беллами, – тут же ответил его собеседник, улыбнувшись, а Ховард вспомнил его имя, потому что при последнем заполнении журнала поставил ему два высших балла за великолепное сочинение.

– Мэттью. У меня, как и у вас, полно работы, посему предлагаю отложить безделье на другой день, – Доминик понимал, как занудно это звучит, и одёрнул себя, признаваясь самому себе, что за последнее время совсем разучился разговаривать с людьми о чем-то ещё, помимо темы его уроков.

– Я приду к вам в следующий вторник, – пообещал Беллами, соскальзывая со своего места.

И он сдержал своё обещание. С той недели это стало своеобразной традицией, которая Доминика то раздражала, то удивляла, то, – что казалось странным даже ему, – вызывала неподдельное восхищение теми словами, которые Беллами изливал на него за такой краткий период времени.

– Вы лучше, чем думаете.

========== Глава 1 ==========

Спустя месяц подобных монологов, Доминик обнаружил, что Мэттью перестал оставаться после уроков во вторник. Собирал свои вещи, не глядя ни на кого, и покидал кабинет, вливаясь в поток остальных спешащих отправиться домой. У каждого из них наверняка было полно домашней работы, а после её выполнения хотелось ещё и поторчать на свежем воздухе, растрачивая энергию, полученную за школьным обедом до победного конца, и нагуливая аппетит на ужин. Доминик и сам был не прочь прогуляться после работы по близлежащему парку, где круглый год было красиво так, что даже не верилось, потому что промозглая сырость оседала на деревьях тяжёлым безразличием почти везде, но не там.

Он думал о том, что вторники начинали терять свою прелесть, потому что привыкание к болтливому Беллами случилось слишком быстро. Тот будто замкнулся в себе, молчал на занятиях, а в ответ на вопросы по пройденному материалу многозначительно опускал взгляд, разглядывая свои конспекты, испещрённые его чуть кривоватым почерком, который подходил ему как нельзя кстати. Такой же спонтанный и непредсказуемый – нельзя было предугадать, куда Беллами проведёт следующую линию, несмотря на то, что необходимо записывать.

Доминик старался не думать об этом, но отсутствие каких-либо дополнительных обязательств в школе заставляло размышлять о многих вещах, о которых раньше он и не задумывался. Вялотекущая и размеренная жизнь устраивала его, и постоянный поиск новых увлечений не прекращался ни на день, и вот он уже занимал себя рассматриванием рыб в пруду, через который пролегал деревянный мост, выглядящий не очень надёжно. Он перегнулся через перила и заметил крупную рыбину, название которой, конечно же, не знал, хоть его кругозор и был довольно широк, если сравнивать с отдельными личностями, пытающимися вклиниться в его окружение день ото дня.

Приближающаяся зима морозила не только руки и ноги, но и мысли, окутывая леденящей вуалью сознание, то и дело норовя проникнуть ещё глубже – в подсознание, в котором и без этого было холодно и одиноко.

***

За окном звонко залаяла собака, и об раму глухо ударился мяч – это соседский мальчишка по имени Алекс играл с утра пораньше в футбол, – и Доминик вздрогнул, не успевая донести кусочек яичного пашота до рта. Еда сорвалась с вилки и упала обратно на тарелку, брызгая каплями соуса на белую рубашку, которую он надел несколькими минутами ранее, прежде чем сесть завтракать. Мысли невольно возвратились в рутинное русло с заботой о том, сколько чистых рубашек у него висело в шкафу, и были ли они вообще, потому что стирать и гладить эту у него совсем не было времени. На часах замерло восемь часов и тридцать одна минута утра, и через двадцать девять минут он должен был быть уже на работе.

Доминик поморщился, вставая из-за стола и отодвигая тарелку с недоеденным завтраком куда подальше, чтобы не запачкать и брюки, замена которым хоть и имелась, но желания заниматься ещё и их чисткой также не возникало. На повороте от кухни он замер, разглядывая узор плитки, которую они подбирали когда-то – кажется, что совсем давно – вместе, ругаясь и соревнуясь в знаниях касательно оттенков бежевых цветов, коих на деле оказалось не так уж и много. И Доминик выиграл этот маленький спор, останавливая свой выбор на той, которая имела неровную, слегка выгнутую поверхность, и от этого за неё было удобнее хвататься посреди ночи, когда хотелось явиться на кухню, чтобы, задумчиво выкуривая сигарету за столом, смотреть в проём высокого окна, наблюдая за опадающими листьями, заботливо сыплющимися будто с потолка.

Осень всегда была гарантом чего-то уютного, когда можно было удобно устроиться на диване, накинув на себя тёплый плед, и, переплетя ноги, смотреть телевизор или читать что-нибудь, изредка вскидывая взгляд поверх книги, глядя друг другу в глаза. Доминик каждый раз пытался заставить Джима подбросить в камин дров, или же перевернуть пластинку, которые они слушали из любви ко всему старому, но тот отмахивался и забирался под плед с носом, хитро глядя светлыми глазами, – полностью чёрными в полумраке комнаты, освещаемой огнём камина, – и мотал головой, как какой-нибудь нашаливший подросток, пытающийся укрыться от ответственности за проделки таким несерьёзным способом.

– Ты всегда лежишь с краю, – говорил он, – вот и переворачивай.

– Тебе всегда проще сказать, что ты неисправимый лентяй, – усмехался Доминик, выбираясь из нагретого кокона одеял и лишаясь тёплого касания кожи Джима.

– Не буду с вами спорить, мистер Ховард, сэр, – он шутливо прикладывал руку к голове, отдавая честь, несмотря на непокрытую голову.

За окном снова глухо ударился мяч, в этот раз о стену, но Доминик всё равно вздрогнул, выпадая из воспоминаний, так и стоя посреди коридора, ведущего из кухни в прихожую, недалеко от которой располагалась гостиная, мысли о которой завладели им на целых… Доминик глянул быстро на часы, обхватывающие запястье, и звонко и кратко выругался, ускоряя шаг.

Завтрак всегда был чем-то особенным и даже волшебным – эдаким предвестником хорошего дня. И они начинали его вместе, вставая в одно и то же время, сонно толкаясь в проёме двери, не желая пропускать друг друга, борясь с самого утра за инициативу, которая в конечном итоге никому не была нужна. Пока Доминик быстро готовил что-то на плите, Джим был в ванной, а после они менялись местами, и Ховард отдавал бразды правления кухней ему, направляясь чистить зубы и приводить в порядок непослушные вихры на голове, которые он каждую ночь успевал отлежать в неудобной позе. А наутро приходилось воевать с расчёской, укладывая пряди в нужном порядке, сосредотачиваясь на этом настолько, что он мог не услышать окрика Джима, закончившего готовку. Но запах с кухни доносился такой, что, даже если бы Доминик не очень хорошо слышал, ноги бы всё равно привели его туда, где посреди кухни стоял столик, на котором уже вкусно дымилась яичница, заставляя желудок урчать от нетерпения.

Доминик сморгнул, вновь находя себя уже в ванной, где всё напоминало о нём. Красная зубная щётка, с растрепавшимися ворсинками; стакан, из которого Джим глотал воду, чтобы в следующий же момент выплюнуть её в раковину, вместе с остатками зубной пасты; его крем для бритья, которым Доминик не пользовался больше никогда, вообще не решаясь что-либо трогать. Прошёл уже год, а он всё ещё чувствовал невыносимую пустоту в груди, которая, казалось, с каждым днём, отсчитывая минуты и часы, образовывала чёрную дыру внутри, утягивая все хорошие воспоминания в своё неизведанное нутро, оставляя после себя всеобъемлющее ничто.

Телефон звонил всегда внезапно, и в этот раз не случилось исключения. Доминик подождал, пока вызов пройдёт, надеясь, что звонящему его ответ с утра пораньше нужен не слишком сильно, но мерзкая трель продолжала разрывать аппарат, стоящий в прихожей, и ему не оставили выбора. Поднимая трубку, он надеялся услышать короткие гудки, и не слишком важно, кто именно хотел услышать его хриплый голос с утра пораньше.

– Алло?

– Доминик? – это была Хейли, и чертовски не вовремя.

– Я тебя не разбудила? – вместо приветствия спросила она, и её голос начал раздражать с новой силой.

– Ты же знаешь, что мой рабочий день всегда начинается в девять, – Доминик боролся с желанием снова глянуть на часы, но сдержал этот порыв, стащив рубашку и прижав телефон плечом к уху.

– Да, конечно! – она расхохоталась, и её глупый смех начинал раздражать; но в самом-то деле, её голос нравится Доминику больше, чем свой собственный, просто она мешала ему быстро переодеться и сесть в машину. – Может быть, мы могли бы поужинать вместе?

– Хейли, мы знакомы двадцать лет, и сколько ты помнишь раз, чтобы я сразу же согласился? – он невольно улыбнулся, вспоминая историю их знакомства.

– Тебе всего лишь тридцать пять, а иногда мне кажется, что все пятьдесят, Доминик, – она капризно протянула его имя, и от этого почему-то стало легче.

– В пятнадцать я был таким же занудой, не находишь?

– Тут я с тобой соглашусь, – Хейли рассмеялась, и этот шелестящий, слегка хрипловатый звук больше не вызывал желания разбить телефон об стену.

– Приходи вечером, если сможешь, – она всё же сделала последнюю попытку, прежде чем отключиться.

– Обязательно, – ответил Ховард коротким гудкам.

Доминик улыбнулся, застёгивая последнюю пуговицу на рубашке, взглядом пытаясь отыскать пиджак, который он оставил где-то в пятницу, а ведь время немилосердно поджимало, но он быстро справился с задачей, выскакивая из дома. Во дворе собака четы Худ деловито рыла яму, и Доминик, оглянувшись по сторонам, запустил в неё свежей газетой, которую почтальон уже успел бросить ему на крыльцо. Сучка убежала в кусты, издавая последний рык, и Доминик, довольный собой, пошёл дальше, замечая девочку, играющую рядом с дорогой. Ещё немного, и её местоположение можно было бы обозначить, как восседание на проезжей части, но она лежала на траве (в последний месяц осени), упираясь пятками в серый асфальт, и никому этим не мешала. Она внимательно проследила за Домиником, и он поздоровался первым, кивая, а девчонка улыбнулась, махая ему рукой, и Ховард отчаянно начал пытаться вспомнить её имя. На улице стоял смертельный утренний холод, но её это нисколько не смущало, она продолжала лежать на сухой траве в тёплом вязаном платье, разглядывая небо.

Занятия должны были начаться через двадцать минут, и дорога до школы обычно занимала около двадцати пяти, но в этот раз он имел право опоздать, потому что не делал этого почти никогда, каждый день выходя за час, оставляя себе время на приготовления к лекции, на самокопание, которым он занимался, умываясь холодной водой в туалете, на неспешную прогулку из главного корпуса в соседний, где он и проводил сегодняшний урок. Ученики могли ждать сколь угодно долго, отлынивая от учёбы, но пунктуальность и повышенная ответственность Доминика заставляли его гнать по дороге, при этом не нарушая ни единого правила.

Ученики дружно обернулись, когда он резко затормозил на стоянке, где оставалось одно-единственное место, – будто для него, – и продолжили заниматься своими делами; у них было ещё целых пять минут, чтобы поговорить по телефону, прислонившись спиной к дереву (кажется, холод, стоявший на улице, их тоже не пугал), или же добраться до класса, не позволяя себе опаздывать на занятие, хоть подобных было и не очень много. Остальные предпочитали подтягиваться к пятой минуте урока, тихо и, по их мнению, незаметно прокрадываясь в конец класса.

Времени на посещение преподавательской не оставалось, и Доминик поправил зеркало заднего вида, вглядываясь в собственные глаза, не выражающие абсолютно ничего. Он в который раз удивился – как ему удавалось оставаться на занятиях тем самым Домиником Ховардом, учителем английского языка, при этом ощущая себя никем, пустой оболочкой, в которую забросили трепещущую душу, желающую избавиться от мучений раз и навсегда.

Мимо машины проходили ученики – кто-то неторопливо и важно вышагивая по мощёной дорожке, кто-то быстро переставляя ноги, чтобы оказаться в другом корпусе вовремя, а кому-то всё ещё дозволено сидеть на траве недалеко от парковки, разглядывая всех остальных. Доминик невольно глянул на них в ответ, замечая сначала девушку, одетую в плотные колготки и короткую школьную юбку, а после и Мэттью, сопровождающего её, – на нём была всё та же форма, а на плечах тёмная куртка, не особо контрастирующая с остальной одеждой. Доминик рассматривал их ровно три секунды, а после он открыл дверь машины, выбираясь наружу, потому что времени глазеть по сторонам у него не было.

В классе было непривычно шумно, и всё это казалось каким-то чужим и нереальным, пока Доминик шёл в начало кабинета, чтобы занять своё учительское место. Он даже не снял с себя верхнюю одежду и не оставил чемодан с документами на стуле, а так и замер, опираясь на стол, ожидая, когда все утихомирятся, приготовившись его слушать. Но те продолжили шелестеть тетрадями, переговариваться, пускай и не слишком громко, и то и дело ронять свои сумки и пакеты на пол, начиная их собирать под смешки одноклассников.

– Если вы закончили свои неотложные дела, – начал Доминик, складывая руки на груди, – то я, пожалуй, начну.

В классе неохотно воцарилась тишина, всё равно то и дело нарушаемая посторонними звуками. Но Ховарду не нужно было звенящее молчание, было вполне достаточно внимания хотя бы половины класса, и он им уже владел, начав неторопливо говорить.

– Надеюсь, все прочли роман, как это вам было предложено три недели назад?

Он замолк, а по классу разнёсся удивлённый шепоток, и Доминик снова заметил Беллами и ту девчонку, с которой Ховард отчего-то был незнаком; они, при всей своей неторопливости, не опоздали на занятие. Некоторые ученики силились изобразить на лице интерес, но их закрывающиеся с недосыпа веки говорили об их ночном времяпрепровождении гораздо больше, чем они могли себе вообразить.

– Если кто-то забыл, или же кому-то это просто стало неинтересно, не страшно, – по аудитории снова поползли едва слышные вопросы – не показалось ли им, что они слышали.

Доминик усмехнулся, оглядывая всех и каждого. Он с лёгкостью мог сказать, кто прочёл заданную литературу, а кто даже не удосужился взять книгу в библиотеке. Мисс Такер безразлично перекатывала в пальцах ярко-жёлтую ручку, глядя на него так же незаинтересованно, при этом умудряясь что-то жевать, мистер Дэй судорожно листал книгу, надеясь, по всей видимости, перечитать её за пять минут до полноценного обсуждения, а парочка, которую он мысленно и отчего-то злобно окрестил «сладкой» (Беллами и девчонку), смотрели на него с преувеличенным интересом. Девушка со светлыми до плеч волосами разглядывала его с опаской, а Мэттью – не отрываясь и с каким-то необъяснимым азартом.

Они не разговаривали почти месяц, и этот внезапный бойкот Беллами одновременно и веселил Доминика (кому тот делал хуже подобным поведением?), и расстраивал, потому что привыкание к чему-то хорошему обычно случалось довольно быстро. И внезапно для себя самого Ховард обнаружил, что общение с Мэттью раз в неделю было своеобразным глотком воздуха, пока он барахтался в темноте собственноручно созданной рутины.

Запнувшись, Ховард отвёл взгляд, глядя на верхушки деревьев, виднеющиеся за окном, и продолжил неспешно излагать свою мысль, пока ученики не начали с ним спорить, когда он намеренно сделал ошибку в описании характера героя.

– Он никогда не размышлял подобным образом, – начала быстро говорить мисс Пирс. – Но всё же ему довелось отчаянно переживать о том, что её красота для него слишком яркая, а он – излишне стар. Но я так не думаю, – она смущённо опустила глаза.

В её рассуждениях было здравое ядро, но у Доминика зачастую присутствовало на всё своё мнение, которое он держал при себе. У него имелась программа образования, заботливо выданная директором, сопровождаемая комментарием о том, что их ученики не должны при этом подвергаться давлению. Каждый из них – личность, и об этом нельзя было забывать, когда неуёмное ворчливое эго вслушивалось в их бессвязный бред.

До конца лекции они разбирали роман, и Доминику удалось закончить занятие собственным монологом о том, что жизнь циклична, а положительные эмоции иногда требуется насильно вынимать на поверхность, оперируя ими хотя бы ради своего же блага. Ученики кивали, будто бы понимая, о чём он пытался им втолковать, но он и сам не имел ни малейшего понятия. Все его слова были лишь желанием отработать свою зарплату, которую ему платили два раза в месяц, как по часам. Но это не означало, что он нёс полную околесицу, давая им возможность самим разбирать сложный материал. Он окончил университет, магистратуру и аспирантуру, и за это время успел кое-чему научиться. Посему, даже отчаянно пытаясь нести полный бред, он интуитивно правильно пояснял материал в нужном ключе.

Ученики начинали расходиться, а желание поскорей выскочить на улицу, чтобы глотнуть спасительного осеннего воздуха, выгнало и Доминика из душного здания. Он спустился по лестнице, думая о том, что неправильно относиться к работе подобным образом, но вряд ли можно было что-то поделать с этим. Усилием воли он заставил себя думать о том, что он съест на обед, потому что длинная парковая дорожка ассоциировалась у него только с Джимом, который любил поваляться на траве, пока его одежда не приходила в полнейшую негодность.

Тому никогда не требовалось повода, чтобы усесться во внутреннем дворе их дома, устраиваясь в позе изощрённого йога, начиная шутливо бормотать что-то, когда Доминик проходил мимо, улыбаясь, разглядывая красивое и сосредоточенное лицо Джима. Солнечные лучи, проникающие сквозь многолетние деревья в саду, отражались ломаным великолепием на коже, а ветер, беспрестанно гуляющий на улице, ерошил его тёмные волосы, создавая на голове полнейший беспорядок.

Доминик нашёл себя сидящим на скамейке парка, пролегавшего между корпусами школы, и ему не оставалось ничего, кроме как разглядывать учеников, лениво передвигавшихся по траве, и учителей, чинно кивающих ему, словно по команде. И он так же механически улыбался всем в ответ, кивая, здороваясь, обещая, что он всенепременно будет внимателен на проверке позавчерашней работы, что не забудет проставить дополнительный балл за сегодняшнее обсуждение, что…

Рядом присели, и Доминик посмотрел чуть влево, чтобы выцепить взглядом тёмные штаны его потенциального собеседника, иными словами – нарушителя его блаженного уединения, которое всё же отравляло его своими непрошеными воспоминаниями.

– Вы в порядке? – беспардонно поинтересовались сбоку, и Доминик глянул выше, замечая рукава ничем не примечательной тёмной куртки; он всё ещё не решался поднять взгляд, заглянув наконец в лицо тому, кто уже три с половиной недели его умело игнорировал.

– Безусловно, – на автомате ответил Ховард, кивнув и отвернувшись окончательно, чтобы бездумно впериться в удаляющуюся серую дорожку.

– Мне так не показалось, мистер Ховард, – голос у Беллами был необычайно чистый и даже звонкий, он будто сам провёл не одну лекцию, разогрев связки, и его в любой момент можно было поставить за трибуну с приветственной речью для новоприбывших, не уверенных в собственных силах.

– Что же заставило вас думать, что мои дела не очень хороши? – Доминик медленно повёл плечом и повернул голову, чтобы встретиться взглядом с собеседником.

Беллами потратил столько времени на неумелое выстраивание стены безразличия вокруг себя, но случилось какое-то особое событие, потому что он сидел рядом один и отчего-то спрашивал, всё ли у мистера Ховарда хорошо. Всё ли в порядке? У Доминика всегда был ответ на этот вопрос, потому что он не переосмысливал своё состояние уже год, замерев в одном положении, – все его мысли бились тугим узлом в голове, подкидывая ежечасно воспоминания, от которых становилось ещё горше.

– Мне не хватает вас, – наконец произнёс Беллами.

Доминик не смотрел на него, разглядывая складку на собственных брюках, носки вычищенных до блеска ботинок, серый асфальт и листья, которые медленно позли по нему, подгоняемые не слишком сильным ветром.

– Раньше вы не были таким.

– Если мне не изменяет память, вы учитесь здесь только с первого сентября.

– Мне доводилось бывать на днях открытых дверей, и на каждом из них я видел вас.

Доминик прервал своё наблюдение за учениками, вальяжно разлёгшимися на газоне, и снова посмотрел Мэттью в глаза, щурясь от солнца, выбравшегося из-за огромной тучи, грозящей пролиться ледяным ливнем после обеда.

Воспоминание о том, как увещевал господин директор о необходимости посещения подобных событий, всплыло в голове внезапно ярко. Доминика целенаправленно отправляли в школу по выходным, прекрасно зная, что он вряд ли откажет мистеру Брикману. Ховард никогда не пытался самостоятельно с кем-то заговорить в такие дни, не стремился вклиниться в каждую беседу, но при этом не забывал вежливо отвечать на вопросы, которые ему задавали беспокойные мамаши и не менее суетливые потенциальные ученики.

– Что же вы видели, мистер Беллами? – Доминик и без этого вопроса знал, что именно.

– Я видел эмоции. Настоящие, ничем не прикрытые, как сегодня. Вы рассуждаете о том, как можно сделать жизнь лучше при помощи внутренней энергии, а сами гасите её, не давая выйти ей наружу.

– Ваши замечания очень ценны, но я бы посоветовал вам следить в первую очередь за собой, – понимая, как грубо это прозвучало, Доминик сжал пальцы на ручке портфеля.

– Вы можете сколь угодно долго прятаться за резкостью, сэр, – Мэттью встал и улыбнулся ему открыто, выражая одним жестом, что его совершенно не задевало подобное к себе отношение.

Раньше Доминик и помыслить бы не мог, что мог так беспардонно указывать ученику на его место, но жизнь менялась без какого-либо разрешения, и привычки так же сменялись другими, делая его занудным и по внутренним ощущениям на десяток лет старше реального возраста.

– Вы опоздаете на следующее занятие, мистер Беллами.

Доминик улыбнулся натянуто, и Мэттью кивнул, разворачиваясь, и ровно в этот момент его подружка-блондинка вышла откуда-то из-за угла, призывно глядя на них обоих.

– До встречи, сэр, – Беллами в последний раз посмотрел на Доминика и пошёл прочь, привлекая к себе внимание ещё сильней, чем несколько секунд назад.