Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)

– Поэтому я пойду работать сразу же после того, как окончу старшую школу.

Это было откровением, в которое Мэттью никого прежде не посвящал, и Доминик стал хранителем секрета, который давил изнутри, отравлял и заставлял думать об этом чаще положенного.

И теперь Доминик не знал, чего хотел больше. Остаться Мэттью другом, продолжая проявлять едва заметно жалость, которая тому совсем была не нужна, или же позволяя себе думать о том, что могло бы случиться в будущем, когда Беллами станет старше, обретёт уверенность в собственных силах и встанет на ноги, медленно теряя зависимость от родного дома. Но, как оказалось, одно другому не мешало, и Ховард почувствовал себя двуличным преступником, стоило ему только вспомнить о том, какая гладкая была кожа у Мэттью на внутренней стороне ладоней, какие длинные пальцы на руках, как он сжимал их, когда они прощались в машине.

Мурашки поползли по спине, и Доминик с удовольствием заметил, как Мэттью склонил голову вбок, и прядь волос выскользнула из-за его уха, повисая свободно, чуть покачиваясь, щекоча наверняка щеку. Тот быстрым жестом разрешил эту задачу, снова заправляя обратно, и продолжил болтать о предстоящих каникулах, которые маячили где-то совсем близко – всего четыре недели, и у школьников наступил бы маленький праздник в виде почти целого месяца отдыха.

– Уже придумал, что будешь делать на каникулах? – спросил Доминик, заодно прикидывая, что он мог бы подарить в канун праздника Хейли, но понял, что ту удивить было чем-либо сложно, после стольких лет взаимных сюрпризов.

– Я хотел… думал, что… – Беллами запнулся, и Доминик повернул к нему голову, отрываясь от лицезрения вазы с цветами, стоявшей на столике рядом с диваном, глядя на изящный профиль – скуластое лицо, острый нос и длинные тёмные ресницы, отбрасывающие тень на щёки. Он был явно смущён.

Доминик тактично молчал, не торопя Мэттью, ожидая ответа. Рассматривал наклеенные прямо на стену яркие стикеры, надписи на которых разобрать с такого расстояния не представлялось возможным, и оставалось только гадать, что там могло быть. Дни рождения его друзей и родственников, номера телефонов, домашнее задание или же строчки из стихотворений, кто знает?

– На каникулах будет идти один фильм, в кинотеатре, и я бы хотел… если вы не против.

Сознательная часть Доминика вежливо напомнила ему о том, что было бы неплохо получить у миссис Беллами разрешение на его свободное время, но бессознательная – та, что каждый раз сжимала горло и пускала рой мурашек по спине, – откладывала это знакомство в долгий ящик.

– Мне нужно согласие твоей мамы, Мэттью, – логика зачастую побеждала над чувствами, и этот раз не стал исключением.

– Она знает, сэр, – а это было уже интересно. – Я рассказывал ей о том, что вы помогали мне после уроков, что подвозите меня… иногда.

Беллами так очаровательно врал, что Доминик даже не нашёл, что сказать, чтобы пожурить его за подобную ложь, которая, впрочем, не слишком отличалась от правды. Вряд ли бы она поняла, если бы Мэттью рассказал ей, что в один прекрасный день он остался после уроков и выказал своему учителю своё восхищение им. Которое продолжал демонстрировать до сих пор, разглядывая Доминика на уроках особенно внимательно, когда тот пребывал в относительно хорошем настроении и даже умудрялся подшучивать над героями того или иного романа.

Значили ли эти утайки что-то? Быть может, Беллами стыдился собственных порывов, и рассказывать о них матери было бы ещё более неловко, или же он думал, что подобные внешкольные отношения могли бы показаться странными со стороны – на этом предположении Доминик задержался подольше, смакуя его и развивая клубок догадок в голове. Он мог допускать мысль, что все неравнодушные к чужой личной жизни могли подумать что-то неладное, опорочить их дружбу, рассказать с гадкими подробностями первому встречному, кто понёс бы эту весть дальше. Но не хотелось думать об этом дольше нескольких секунд, потому что тревожные мысли и без того не покидали голову, поэтому размышления о предстоящем отдыхе пришлись как нельзя кстати.

Оценив собственные планы на рождественские каникулы, Доминик пришёл к выводу, что ему было совершенно нечем заняться, а в кино он был, в лучшем случае, пару лет назад, предпочитая уютную обстановку гостиной, вместо того, чтобы слушать всячески шумящих людей вокруг. Так что это оказалось лишним поводом побыть с Мэттью – съесть вредный сладкий попкорн, шумно открыть газировку посередине сеанса, услышать его тихое хихиканье, почувствовать, как он случайно касается пальцами руки Доминика, покоящейся на подлокотнике кресла…

До каникул было ещё четыре недели, а удержать свои мысли при себе казалось непосильной задачей.

– Что ж, если она не против, то почему бы и нет? – Доминик встал с дивана, и Мэттью тут же подпрыгнул со своего места, радостно улыбаясь, даже не пытаясь скрыть своей реакции.

– Мы могли бы много чем заняться, знаете? У меня будет полно свободного времени, и если вы будете свободны, то мы могли бы…

Он принялся перечислять множество вариантов: поход в кинотеатр, на выставку, даже в книжный магазин, потому что «помощь мистера Ховарда будет неоценима», на этом список не кончался, и Доминик удивился, обнаружив, сколько мест досуга было в его распоряжении, пока он проводил время наедине с телевизором, бездумно щёлкая кнопками пульта и поглядывая на плотно закрытую от самого себя барную полку.

«Чем же я восхищаю тебя, Мэттью?» – этот вопрос Ховард задавал себе каждый день, и обещал найти когда-нибудь на него ответ, не спрашивая напрямую, отыскивая в жестах, словах, обронённых случайно, и необычных поступках, которые Беллами всегда совершал под действием особенно сильных эмоций.

– Думаю, мне пора домой, – Доминик стряхнул несуществующую пыль с плеч и замер, когда заметил, как смотрел на него Беллами.

В его взгляде скользило ничем неприкрытое сожаление, и оно, безусловно, было связанно с тем, что его учитель собирался уходить. Но он взял себя в руки, прикусив нижнюю губу, и кивнул с таким видом, словно их разлука должна была продлиться не один месяц. Доминик и сам хотел остаться, но понятия не имел, было ли у него на это право и чем они могли бы заняться, раз уж гитара истерзана, а пресловутого телевизора здесь не было.

– Если тебе нужна помощь с домашним заданием, я к твоим услугам.

Беллами хоть и пытался мыслить зрело и рассудительно, но всё равно оставался эмоциональным ребёнком, честным в своих реакциях, которые хоть и пытался иногда скрыть, но это выходило у него с провальным успехом. И именно эта искренность и завораживала больше всего, потому что вокруг Доминика не первый год царило искусственное воодушевление, приправленное личными потерями и безразличием со стороны тех, от кого он первое время ждал каких-либо слов сочувствия, и далеко не для того, чтобы потешить своё израненное самолюбие.

Через полчаса усиленных попыток разрешить все школьные задачи и упражнения, за которые Доминик начал чувствовать себя ужасней, когда склонился над Мэттью и вдохнул незаметно его запах, разглядывая его шею, зазвонил телефон, и тот соскочил с места резко, начиная искать его по всей комнате, обнаружив в школьной сумке.

– Да, мам, – он был действительно рад её слышать, и это сложно было не заметить. – Всё хорошо. Да, я пообедал. Делаю уроки.

Вслушиваясь в бормотание Мэттью, Доминик в очередной раз отметил, что тот был не прочь иногда немного приврать, хоть и делал это достаточно редко – и только тогда, когда дело касалось самого Ховарда и матери. Вопрос назрел сам по себе, пока Беллами ходил по комнате, отвечая на вопросы, улыбаясь и всячески демонстрируя радость из-за её звонка.

– Ты снова останешься на сутки? – в его голосе скользнуло ощутимое разочарование, и Доминику стало жаль его ещё больше. – Хорошо. Да, я позвоню Полу, но он и без этого пришёл бы вечером, ты знаешь.

Он положил трубку и посмотрел на Доминика, который продолжал сидеть за компьютерным столом. Мэттью принёс ему второй стул, чтобы у них была возможность заняться уроками, потому что, как выяснилось, он ощутимо отставал по точным наукам, в которых Ховард хоть и не был асом, но кое-что помнил из курса школы и университета.

– Она снова не придёт сегодня, – он бросил телефон на диван и подошёл обратно к столу, садясь рядом с Домиником, а тот лишь кивнул, не зная, что можно было ответить на это. – Пол – это мой старший брат, он не живёт с нами уже два года, у него семья и даже маленький ребёнок.

Доминик представил себе Мэттью с племянником, или может быть племянницей, и улыбнулся, вглядываясь в почерк Беллами, которым было исписано множество листков, вложенных в тетрадь по математике.

– Её зовут Аннабелла.

– Мне нравится это имя, – ответил бездумно Ховард, прежде чем понять смысл сказанного.

Так звали первую любовь Гумберта – главного героя «Лолиты», и Набоков словно играл с Ховардом злую шутку, подкидывая подобные факты без предупреждения. Доминик читал эту книгу – конечно же, он читал её, – и никогда не мог даже помыслить, что в его жизнь ворвётся такое же переживание, юное и красивое, пускай и невинное от макушки до кончиков пальцев, в противовес хитрой и алчной Лолите. И если у Гумберта был выбор, когда он, огладываемый воспоминаниями детства о прекрасной Аннабелле, осознанно выбрал Лолиту, то у Доминика его не осталось: Мэттью прокрался в его жизнь, незаметно, но ощутимо врастая собой во всё, что было для Ховарда важно, цепляясь своими длинными и изящными пальцами, честно глядя в глаза и даже не подозревая, что может повлечь за собой подобное поведение.

«Отрава осталась в ране, и рана никак не затягивалась», – кажется, так он говорил, когда пытался объяснить свою неправильную любовь.

– И мне нравится это имя, его предложил я. Ей всего три месяца.

Предполагал ли он, сколь много мыслей смог вызвать подобный разговор у Доминика, а если да, то какую игру он затевал? Сложно было представить, что он мог иметь настолько злой умысел в голове, потому как Мэттью был бесхитростным, и самой его большой ложью были обычные подростковые недоговорки, которые позволял себе каждый в его возрасте, когда дело касалось родителей. Воспринимал ли Беллами его как отца? Именно этот вопрос волновал его больше всего, но необходимость успокоить мысли всегда стояла на первом месте.

Хотелось спросить, чем он руководствовался при выборе, но подобный вопрос так и остался не озвученным, потому что все маленькие тайны должны были раскрываться постепенно.

– Когда малышка подрастёт, она будет называть тебя дядя Мэттью, ты готов к такой несправедливости по отношению к себе? – Доминик усмехнулся, чувствуя, как начинают гореть щёки, но вряд ли это видно со стороны. Он плавился изнутри, кровь горячила вены, а сердце заходилось сбивчивым ритмом, крича о том, как всё это неправильно и противоестественно.

– Я предпочту простое «дядя Мэтт», потому что мне не нравится, когда меня называют полным именем, это звучит красиво только на письме.

– А как же я? Я называю тебя Мэттью.

– Когда это делаете вы, это… совсем по-другому.

– Правда? – Доминик не знал, как реагировать на подобное заявление, и было ли это комплиментом, оставалось тоже своего рода загадкой.

– Да, сэр, – Мэттью понизил голос, и это прозвучало настолько сексуально, что пальцы на руках без предупреждения сжались на ткани собственных брюк.

– Твоё имя особенное, ты и сам знаешь об этом, – неловко бросил Доминик, отводя глаза, не в силах выдержать этот внимательный и оценивающий взгляд.

Оценивающий что? Знал ли Беллами, что творил со своим учителем, а если знал, пользовался ли этим намеренно, действуя нарочито медленно, не торопясь, пытаясь прощупать почву, чтобы знать, в каком направлении двигаться дальше. Но Доминик отчего-то был твёрдо уверен, что Мэттью был не способен на подобное, и что всё, что тот делал, он совершал из каких угодно побуждений, но только не ради того, чтобы довести Ховарда до белого каления.

– Это имя выбрала мама.

Беллами прикусил нижнюю губу, опуская глаза, чтобы поставить точку в конце задачи, которую они решили несколькими минутами ранее. Тёмные ресницы, острые скулы и яркие искусанные, чуть обветренные губы, которые он, как по команде, облизал и продолжил:

– Она верующая, хоть и говорит, что ей ничего не нужно от того, кто затаился сверху.

Кто именно затаился, Мэттью не уточнил, и отсюда можно было бы сделать вывод, что миссис Беллами могла исповедовать какую угодно религию – от католичества до неоязычества, и ни один из вариантов Доминика бы не удивил, потому что это было неважно. Важным оставалось то, что свитер на плече Мэттью чуть сполз, и стала видна ключица, когда тот наклонился вперёд, чтобы вглядеться в исписанные собственным кривоватым почерком листки черновика.

***

Ещё через час, когда они закончили едва ли не все задания Мэттью на неделю, Доминик откинулся на спинку стула и глянул умоляющим взглядом, ища знака или успокоения расшалившемуся вновь дыханию. Кажется, что все нервные окончания обострились в своей чувствительности, и стало практически невозможным следить за собой, когда взгляд сам по себе опустился туда, куда было ни в коем случае нельзя смотреть – там ткань брюк собиралась складками в паху Мэттью, и в следующее же мгновение он закинул одну из ног повыше, упираясь носком в ножку стола. Он даже не замечал, что делал что-то странное – или же наоборот, провоцировал?

Этот неразрешимый пока что вопрос Доминик старался задавать себе не слишком часто, пытаясь успокоить дыхание, чувствуя едва уловимый аромат шампуня Мэттью и прикрывая глаза, когда тот отвернулся, чтобы нагнуться к школьной сумке.

– Кажется, мы сделали всё, что только было можно, – он небрежно заправил прядь волос за ухо, и этот жест был уже столь привычен, что Доминик опустил предусмотрительно взгляд, чтобы заметить, как Мэттью опустил руку вниз, кладя её себе на бедро.

– Думаю, что мне нужно уйти немного пораньше, прежде чем твой брат придёт сюда, – Доминик не стал делать никаких намёков на то, что Беллами недоговаривал матери, откуда следует, что и сам Пол был не в курсе того, что его брат привёл в дом гостя.

– Пол даже не станет заходить сюда, – он закатил глаза, словно Ховард сказал какую-то несусветную глупость. – Он хоть и старается делать вид, что следит за мной пока мама на работе, но иногда и вовсе не приходит, отзваниваясь и прося сказать ей, что он провёл здесь час-другой.

Это казалось несправедливостью, ведь Мэттью был недостоин такого к себе отношения, но с другой стороны – Доминик корил себя за эту мысль так сильно, как только мог – это давало им ещё немного времени, прежде чем Ховард направился бы домой – заниматься уборкой, готовкой и просмотром вечерних субботних новостей.

– Чем ты занимаешься в свободное время? – Доминик решил сменить тему, отходя от этой щекотливой ситуации подальше.

– Гуляю на улице, – он забрался на стул с ногами, подгибая их под себя, – читаю книги, рисую, играю на гитаре, бездумно пялюсь в компьютер, общаясь с одноклассниками – ничем особенным, как видите. С вами мне гораздо интересней.

– Тогда почему же твои родные не знают, что ты проводишь время со мной?

Беллами опустил голову и принялся разглядывать их полуторачасовой труд. Доминик и не думал его осуждать за это маленькое враньё, но выяснить хоть что-то для себя хотел сейчас же, чтобы унять это наваждение хоть немного.

– Мне кажется, что они не поймут. Мама постоянно спрашивает меня, есть ли у меня друзья моего возраста, но я не могу похвастаться и одним единственным приятелем, потому что…

– Тебе скучно с ними, верно? – подсказал Доминик, понимая того и без длинных путаных объяснений.

Он и сам в его возрасте не общался почти ни с кем, и мысль о том, что с Хейли он познакомился именно в пятнадцать, ощутимо грела сердце; уже тогда Доминик понимал, что ему нужна от неё только дружба, и ничего более. Остальное же он планировал получить от своего же пола, хоть это осознание и не далось ему слишком просто.

– Иногда я гуляю с Крисом и Морганом, первого вы прекрасно знаете, – Мэттью повертел в пальцах ручку, принимаясь водить что-то на полях черновика.

– И второго тоже, к сожалению, – усмехнулся Ховард, вспоминая взбалмошного мистера Николлза, который учился в старшей школе, тогда как Крис одноклассник Мэттью; но при этом Доминик никогда не видел, чтобы они хоть как-то контактировали втроём на переменах или же перекидывались какими-нибудь записками во время уроков.

– Ну вот, вы знаете, почему мне не особенно хочется видеться с ними часто – мне хватает их общения и в школе, а в своё свободное время мне хочется чего-нибудь более… – он не договорил, но по его виду можно было сказать, что ему и не хотелось этого делать.

– Меня ты тоже видишь каждый день, – осторожно напомнил Доминик, вставая из-за стола и направляясь к дивану; ещё пара минут рядом с Мэттью, который расставил широко локти и переписывает задачи из черновика в чистовик, касаясь бедром Ховарда, и у того случился бы если не сердечный приступ, то хотя бы тахикардия.

– Вы – другое, – он произнёс это твёрдо и решительно, словно думал об этом не раз, окончательно формируя мнение на этот счёт в голове. – Мой учитель, мой… друг, правда?

– Да, Мэттью, – Доминик кивнул уже с дивана.

Между ними пролегало достаточно приличное расстояние, и это немного успокаивало, пока они вели очередной щекотливый разговор. Учитель, друг, приятель – тот, кому можно было рассказать многое, – и Доминик не должен был пользоваться этим знанием себе в угоду, не смел даже думать о том, когда Беллами мог бы стать ему далеко не другом. Могло ли это вообще случиться в обозримом будущем, или же Ховарду всё же удалось бы взять себя в руки, обрывая собственные грязные мысли об ученике, которые поселились в его голове впервые за всю жизнь.

Было бы глупо думать, что Мэттью никогда не смотрел что-либо неприличное, или что его по ночам не преследовали мокрые сны, когда наутро он просыпался с испариной на лбу и с растрёпанными волосами, которые тот отрастил немного, позволяя им свободно прикрывать уши, чуть касаясь скул.

– С вами мне интересно, и моё свободное время будто бы обретает смысл.

Его наивный вывод заставил Доминика сжать пальцами обивку дивана. На что надеялся Ховард, когда соглашался проводить время с Мэттью? Надеялся ли он, что это продолжится не очень долго, а после Беллами попросту уйдёт, делая вид, что ничего не было? Честно говоря, Доминик и не думал о том, что могло быть в будущем, и только поэтому согласился, соблазнённый незнанием. Он всю жизнь был твёрдо уверен, что случайности не случайны, а подросток, ищущий внимания учителя, не мог быть отвергнут как что-то ненужное – ему нужно было помочь. Особенным альтруистом Доминик никогда не был, но на этот раз, соблазнённый комплиментами и внимательными глазами, которые загорались, стоило ему обратиться к Беллами на уроке, был вынужден впутаться во всё это.

– Расскажите мне о себе, – этот вопрос прозвучал одновременно и внезапно, учитывая ситуацию и разговор, который они вели, и совершенно ожидаемо, потому что когда-нибудь Доминик должен был рассказать Беллами о себе хоть что-то, что не включало бы в себя бытовые неинтересные факты.

– Что ты хочешь узнать? – Доминик облокотился на подлокотник дивана и устроился удобнее, готовый отвечать на самые каверзные вопросы.

– Вы говорили, что год назад что-то случилось. Что-то страшное, из-за чего вы стали другим.

Терзаемый сомнениями, Доминик потёр лоб и смахнул чёлку с глаз, напомнив себе, что неплохо было бы наведаться к парикмахеру. Вопрос повис в воздухе, и Ховард размышлял о том, что он может рассказать Мэттью, а что нужно было утаить до поры до времени, пока ситуация не стала бы либо более ясной, либо более накалённой, когда сил терпеть осталось бы не очень много. Но оперировать памятью о Джиме подобным образом совершенно не хотелось; Доминик столько времени держал это горе в себе, что понятия не имел, как рассказать людям о том, что человека, которого он любил столько лет, не стало.

– Его звали Джим, – начал Доминик, сомневаясь в каждом последующем слове. – Он был на пару лет младше меня, мы познакомились на одном мероприятии, если это можно так назвать…

В голове всплыла целая череда ярких образов, не омрачённых ничем, и от этого на душе стало необычайно легко. За целый год хандры Доминик научился думать о Джиме как о ком-то, кто подарил ему незабываемые впечатления и свою любовь, которую можно было почувствовать и сейчас. И она искала выход, нацеливая своё внимание на школьника, который пока что и не подозревал о том, о чём его учитель должен был рассказать ему в течение нескольких последующих минут.

Тематическая вечеринка была совершенно свободной от предрассудков, и уже через несколько часов после начала Доминик обнаружил себя в компании голубоглазого брюнета, глазеющего на него заинтересованно, но не жадно, как все остальные, кто подходил, надеясь познакомиться. Тогда Ховард мог похвастаться необычайной общительностью и жизнелюбием – он и был таким, пока события не стали разворачиваться в трагическом направлении, лишая его год за годом близких людей.

Сначала это был отец, не доживший и до пятидесяти. Эта потеря омрачила жизнь Доминика, и если бы не мама и Джим, он вряд ли бы справился с этим горем. Но через пару лет не стало и матери – она заболела раком, обнаружив эту болезнь только на последней стадии, когда шансов на ремиссию уже практически не было. Рядом остался только Джим, обнимающий по ночам, успокаивающий днём, обещающий, что они построят свой дом, будут счастливы вместе. Так и случилось, и боль ушла ненадолго, пока год назад ночь не разорвал телефонный звонок.

В трубке холодно звучал голос сестры Джима – она никогда не любила Доминика и всячески выражала своё презрение, стоило им пересечься на семейном празднике. Тогда она сказала, что Джим разбился в автокатастрофе, а на вопрос, когда состоятся похороны, ещё более грубо ответила, что их семья выразила желание, чтобы Ховарда на них не было. Ему не позволили даже попрощаться, убедиться, что Джима больше нет, что всё это не страшный сон или какое-то гнусное враньё, нацеленное на то, чтобы разлучить их.

Доминик рассказал всё это Мэттью на одном дыхании, с каждым словом понимая, что тот теперь вряд ли будет тянуться к нему, как прежде, а может даже в ужасе попросит покинуть его дом, мотивируя это тем, что подобным извращенцам здесь не место.

Но в ответ Доминик услышал только тишину, а после поднял взгляд, встречаясь с грустными глазами Мэттью, наполненными такой болью, которую он не мог пережить, пропуская всё через себя – любое переживание окружающих его людей, каждую потерю. Ховард и забыл, что Беллами никогда не оставался равнодушным к чужому горю, особенно когда этот человек – тот, с кем он проводил уже не первую неделю после занятий.

– Если ты попросишь меня больше не разговаривать с тобой, я пойму, Мэттью, – произнёс тихо Доминик, не прерывая их зрительного контакта.

Беллами тут же изменился в лице, смотря удивлённо и чуть ли не возмущённо.

– Почему я должен попросить об этом?

– Возможно, потому что… потому что ты знаешь о моей ориентации, знаешь о том, что…

– Я восхищаюсь человеком, а не его ориентацией, сэр.

Это прозвучало лучше любого признания и одобрения, ласкало слух искусней осторожных пальцев, умиротворяло сильней, чем корень валерианы, заваренный кипятком. Одной тайной стало меньше, и Доминик выдохнул, расслабленно откидывая голову на спинку дивана.

– Теперь ты знаешь.

– Мне очень жаль.

Доминик ждал этих слов, предугадывая, что жалостливость Беллами настигнет и его в какой-либо из моментов. Но это не звучало нелепо или неискренне, потому что Мэттью вложил все чувства в одну единственную фразу, а после встал, делая неуверенный шаг навстречу.

– Я почти оправился, – начал Доминик, неотрывно следя за тем, как в его сторону сделали ещё один осторожный шаг, словно в конце этого пути Мэттью ждало что-то страшное и неизведанное. – Но иногда изменения случаются без надежды вернуть всё на старые места.

– Это сделало вас ещё более хорошим человеком, – Беллами оказался совсем рядом, прижался своими коленями к ногам Доминика и замер, глядя сверху вниз. – Боль делает нас сильней, а попытки справиться с ней – лучше, хотим мы этого или нет.

Доминик, следуя какому-то внутреннему инстинкту, который подавить не получалось от слова совсем, протянул руки вперёд, и к нему навстречу тут же двинулись пальцы Мэттью, которые Ховард и обхватил осторожно, утягивая его на себя. От этого соприкосновения что-то перевернулось внутри, а когда Мэттью оказался на нём, волна жгучего желания ухнула куда-то вниз, и Доминик вспомнил о дурацком сравнении – тех самых бабочках в животе. Пресловутые насекомые не просто кружили внутри, порхая с места на место, щекоча и заставляя улыбаться, но и предостерегали, спрашивали – что же вы делаете?

– Вы замечательный человек, сэр, – Беллами осторожно обнял его и уложил свой острый подбородок Доминику на плечо, и тому не оставалось ничего другого, кроме как обнять его за худые плечи, позволяя прижаться к себе ещё крепче.

– Во мне нет ничего хорошего, Мэттью, – привычно парировал он, но в ответ услышал только смешок прямо на ухо.

– Знаете, люди бывают хорошими просто так, и им не требуются хвалебные оды и тысяча друзей.

Эта поза могла бы быть чем-то неприличным и даже сексуальным, если бы не желание Беллами успокоить подобным образом расчувствовавшегося Доминика. Он сидел с закрытыми глазами, боясь пошевелиться и как-то выдать себя, вдыхал медленно запах Мэттью и чувствовал такое умиротворение, которого не ощущал уже так давно. Беллами упёрся коленями в диван и чуть поменял положение, придвигаясь ближе, укладываясь грудью на Доминика и замирая окончательно.

– Спасибо, – это было единственным, что можно ответить в подобной ситуации, чтобы не выдать себя. Своё сбившееся дыхание, стучавшее сердце, которое наверняка отдавало шумным гулом, и дрожащие пальцы, которыми Доминик оглаживал лопатки Мэттью, поражаясь в очередной раз его худобе.

Прошло несколько минут, и Ховард понял, что Мэттью уснул – вот так, сидя на нём, не смущаясь совершенно этого положения, удобно устроив голову у него на плече. Доминик и сам прикрыл глаза и начал дремать; вчера он поздно лёг спать, бездумно глазея в телевизор до поздней ночи, а утром проснулся как по команде даже без будильника, привычно совершая предрабочий моцион, понимая всё же всю глупость своего поведения. Привычки делали его ещё более скучным, чем он был на самом деле.

Звонок в дверь разбудил не только успевшего задремать Доминика, но и Мэттью, подорвавшегося резко с места и замершего с таким видом, словно их застали на месте преступления. Если же в самом деле их увидел бы кто-нибудь со стороны, вопросов было бы не избежать.

– Это Пол, – сказал Беллами, делая неуверенный шаг в сторону прихожей.

– Я буду здесь, – Доминик кивнул ему серьёзно, а сам только и надеялся, что брату Мэттью не придёт в голову зайти домой, и он ограничится привычным приветствием, уходя после этого домой.

========== Глава 5 ==========

Они вели себя, как какие-то застигнутые врасплох подростки. Мэттью шагнул к двери, а Доминик сел на диван, поправив брюки и рубашку, и попытался придать лицу невозмутимый вид, ведь он ничего не сделал, и даже не думал о том, что мог бы совершить, если бы проснулся не от звонка в дверь, а самостоятельно, разбуженный ласковыми касаниями пальцев Мэттью, кружащих где-нибудь его маленькими аккуратными ладонями по груди…

Прервав самого себя и отругав последними словами, Доминик прислушался, и ровно в этот момент Мэттью открыл тяжёлую дверь, впуская своего брата в дом. Они тихо переговаривались в коридоре, и единственное, что получилось уловить – это заветную фразу «ну тогда я пошёл», и последующий хлопок, свидетельствующий о том, что они снова остались одни. Как Беллами и говорил, Пол не спешил уделять слишком много внимания своему брату, спрашивая о том, ел ли он, сделал ли домашнее задание и нужно ли что-нибудь ещё.

– Он ушёл, – Мэттью скользнул в гостиную. – Я даже не сомневался, что он не зайдёт, хоть я и не делал никаких попыток его выпроводить. Но его можно понять, – он сел рядом, выдерживая теперь почтительную дистанцию, словно десятью минутами ранее ничего не было, – у него своя семья, а я для него небольшая, но всё же требующая к себе внимания обуза.

– Не говори так, Мэттью, – Доминик хотел звучать твёрдо, но интонация вышла едва ли не просящей.

– У меня есть мама, – уверенность будто бы перекочевала к Беллами, и он добавил к своим словам серьёзный взгляд из-под чёлки, упавшей ему на глаза. – И вы.

***

Ближе к восьми Доминик всё-таки собрался домой, обуваясь в прихожей и пытаясь не смотреть на Мэттью, потому что тот, казалось, не собирался его и вовсе отпускать восвояси. Ещё несколько минут и, кажется, он предложил бы учителю остаться на ночь, но это было бы и вовсе дико, особенно учитывая то, что творилось у Ховарда в голове.

– Мне можно будет увидеть вас завтра?

Доминик застыл, так и не решившись повернуть ручку двери. Этот ребёнок пытался отнять у него всё свободное время, но Ховард удивился не этому, а тому, что был не против позволить это сделать. Все его времяпрепровождение на выходных напоминало рутину какой-нибудь домохозяйки, сидящей дома с детьми, только вместо оных у Доминика был Беллами, требующий к себе всё больше и больше внимания, но всеми силами пытающийся это скрыть.

– Хочешь куда-нибудь сходить? – Доминик и сам знал, что не смог бы ему отказать, даже если бы захотел. Но он не хотел.

– Как вы развлекались раньше? Ну, вы знаете…

Мэттью прервался, и Доминик додумал его вопрос самостоятельно, пытаясь вспомнить, как организовывал свой досуг в разные отрезки времени – в пятнадцать, в двадцать и в двадцать пять. А дальнейшие события всегда крутились вокруг Джима – они прожили вместе десять лет.

– В пятнадцать я подружился с одной замечательной девочкой, – Доминик улыбнулся, вспоминая, какой застенчивой была Хейли, когда их познакомили родители в день Пасхи, и та сидела рядом с ним за столом, пытаясь слиться со скатертью, что у неё вполне получалось из-за того, как она побледнела. – Мы были ровесниками, и уже через пару месяцев не расставались ни на день, постоянно влипая в какие-нибудь нелепые ситуации. Мы любили проводить время на природе – рядом с моим домом была речка.

Они так и стояли в тёмной прихожей – Доминик, держащий ручку двери, и Мэттью, слушающий внимательно, и его лицо было видно не очень хорошо, но свет из гостиной очерчивал его худой силуэт.