Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 47 страниц)

– И именно поэтому не хочет видеть именно тебя? Что ж, определённо, плохой балл за сочинение может расстроить его так сильно. До встречи, – он в два шага взобрался по ступенькам и исчез за дверью.

А Доминик решил, что встречаться с Полом лицом к лицу у него совершенно нет желания – не только сегодня, но и вообще. Его угроза была вполне значительной, и могла дать множество осложнений. То самое зерно подозрений способно лишить его всего в один день, даже если за этим и не последует тотального разоблачения. Опасающаяся мать, желающая обезопасить своего ребёнка, сделает что угодно, чтобы оградить его от потенциальной опасности.

========== Глава 23 ==========

Эти два дня пролетели странно. Доминик механически выполнял возложенные на него задачи, замечая, что сделал что-либо только по прошествии определённого количества времени. Вставал утром, готовя себе простой завтрак, не желая возиться с плитой или тостером, ел и искал свежую рубашку в шкафу, в итоге решая, что и вчерашняя вполне сойдёт. Ехал куда-нибудь, привычно объезжая любящую сидеть у самой обочины дочку четы Худ – Жаклин. Она приветливо махала ему рукой, улыбалась неестественно доброжелательно – почти так же, как её родители – и даже не думала покидать своего насиженного места, играя то с куклами, то с чем-то непонятным, не имеющим форму известных науке живых существ. Она ещё не училась в школе и, по словам миссис Худ, должна была пойти в первый класс в этом году. Их сын, Алекс, был в пятом или шестом классе, и частенько мешал Доминику спокойно спать в заслуженные выходные, то запуская мяч ему в окно, находящееся, надо заметить, на втором этаже, то издавая практически нечеловеческие звуки, когда они с сестрой носились по заднему двору.

Ближе к центру города он останавливался и, разворачивая машину, ехал обратно, растерянно глядя перед собой и снова не понимая, как он здесь оказался. Он срезал с привычного пути, объехал по незнакомой себе дороге район и вновь оказался у заветного дома. Из-за двери никто, конечно же, не спешил выходить и, тем более, – выглядывать в окно. Он стоял вот так, как какой-то маньяк, выслеживающий свою жертву, около часа и возвращался домой, не зная чем себя занять. В субботу вечером позвонила Хейли, перебросилась с ним парой стандартных фраз и тут же раскусила его, велев приезжать к ней, если ему нужна компания. За столько лет знакомства и нежной дружбы, она научилась определять его состояние лучше его самого, сразу же переходя в наступление и желая видеть у себя дома для ударной терапии сию же секунду. Доминик не смел противиться, собирался поспешно, будто за ним кто-то гнался, или же промедление грозило ему штрафными санкциями, и стоял у её порога уже через пятнадцать минут – благо, ехать было недалеко, минут пять на машине.

Хейли распахнула дверь, приглашая жестом войти и, едва закрыв дверь, обняла его крепко, прижавшись всем телом и выдыхая на ухо:

– Я так рада видеть тебя.

– Я тоже рад. Ты снова воспользовалась запрещённой техникой и прочла мои мысли? – он усмехнулся ей в шею, продолжая обнимать в ответ. После всё же отстранился и принялся разуваться, не желая наследить на белоснежном ковре, лежащем в гостиной. Даже в такие моменты потерянного отчаяния, он думал о таких глупых мелочах.

– Услышала в твоём голосе беспокойство. Проходи в столовую или гостиную, я закончу дела и вернусь к тебе.

Ховард покорно кивнул и, стащив пиджак, побрёл в столовую, в надежде получить чашечку первоклассного чая, который умела заваривать только Хейли. Или же чего-нибудь покрепче, что вместе с ней распивать было иногда невероятно приятно. В этот раз случилось именно так, как он того и желал. Хейли иногда бывала настоящим провидцем, заведомо зная, чего другу хотелось больше всего остального. А хотелось ему лишь только понимания и немного расслабленности, потому что неведение пугало сильнее стоящих перед тобой проблем. Иногда решение этих самых проблем оказывалось гораздо сложнее вытерпеть, чем это томительное ожидание непонятно чего.

– Твой мальчик что-то натворил? – спросила она, когда они уже знатно набрались и, перебравшись в гостиную, вальяжно расположились на диване. Хейли устроилась у него под боком, не выпуская из руки бокала, и иногда отпивала из него, прикрывая глаза.

– Он ничего не сделал, – выступил Доминик в его защиту. – Что-то сделал я, но понятия не имею, что именно.

– О чём вы говорили в последний раз? Рассказывай, мой дорогой, иначе я буду держать тебя в захвате, пока ты не выложишь всё сам.

– Знаю, – он отобрал у неё бокал и поставил его на столик рядом. – Мы не говорили последние полтора часа нашего совместного времяпрепровождения… А после и вовсе заснули на пару часов. По пробуждению его уже не было рядом, и я не думаю, что дело в том, чем мы занимались в течение…

– Слишком много информации, стоп-стоп, – она хоть оборвала его довольно грубо, но всё же рассмеялась. – Я пока что не готова принять такие подробности. Ты обидел его?

– Ты хочешь знать, что случилось, но всё время одёргиваешь меня, как же прикажешь рассказывать?

– Просто скажи, что именно ты сделал, без этих подробностей… – она села и посмотрела Доминику в глаза. – Прости меня, Дом, но я до сих пор не понимаю, как это могло случиться между вами. Он очаровательный молодой человек, но он ведь… ещё мальчик, понимаешь?

– Как никто другой, – об этом говорить совсем не хотелось, и причиной была не возможность разругаться в пух и прах непонятно из-за чего, а постоянное напоминание самому себе о том, сколько Мэттью лет. – Если бы я знал, что натворил, не пытался бы искать ответы там, где их, предположительно, может и не оказаться. Пол – его брат, если помнишь, – сказал, чтобы я убирался восвояси, потому что Мэттью не хочет меня видеть.

– Ты ведь знаешь этих подростков, они могут увидеть глобальную проблему даже там, где её не может быть по определению, – она снова потянулась к бокалу и прилегла обратно. Голова у обоих кружилась неимоверно, но это не мешало им вести околопраздную беседу.

– Я перебрал все возможные варианты, переворошил в памяти диалоги, состоявшиеся между нами за день, но даже предположить не могу, что могло вызвать подобную реакцию.

– Однажды ты тоже повёл себя как идиот, – напомнила Хейли, прикуривая сигарету и предлагая одну Доминику; тот с радостью принял её, прикуривая и себе, и Хейли. – Не отвечал на его сообщения, звонки и отказывался наведать Мэттью, когда твоё внимание было ему очень нужно.

Доминик, конечно же, помнил. Тогда Пол впервые прямо сказал ему о том, что он прекрасно осведомлён об их отношениях, и даже больше – он видел их на набережной под навесом заиндевевших деревьев, которые всё же не смогли скрыть их от любопытных глаз. Тогда он не знал, как поступить, и попросту выключил телефон, боясь разговаривать с Мэттью, чтобы хоть как-то себя выдать, чего ему делать было никак нельзя. И в этот раз – тоже, но теперь была очередь младшего Беллами чудить и на что-то обижаться. Оставалось только надеяться, что это что-то не связано с чем-либо серьёзно-непоправимым.

– Я вёл себя как дурак, – признал он, стыдясь воспоминаний.

– Тогда чего ты хочешь от мальчишки, сознанием которого управляют гормоны? Каким бы он ни был разумным для своих лет, он всё равно ещё ребёнок, не способный переварить некоторые ситуации так быстро, как вам обоим хотелось бы.

– Быть может, дело всё же в том, чем мы занимались… Ох, Хей, прости, – он вскинул руки и прикрыл ими лицо, начиная потирать ладонями покрасневшее от выпитого лицо.

– Знаешь, ещё немного, и я сама начну выпрашивать подробности, потому что ты ведёшь себя так мило и по-идиотски одновременно, стоит только об этом заговорить… Он и в самом деле стал для тебя чертовски важен, да?

– Ты даже не представляешь насколько, – вздохнул Ховард. – Не могу представить и дня без него.

Хейли встала и снова прикурила, прикрыв глаза. Это продолжалось несколько секунд, но и их хватило, чтобы вдоволь налюбоваться её красивым лицом. Длинные тёмные волосы с рыжим отливом, чуть подрагивающие ресницы и в кои-то веки ненакрашенные губы, плотно обхватывающие сигарету. Если бы Доминик не был знаком с ней с юности и не знал о собственных предпочтениях примерно с того же времени, он бы в неё влюбился – без оглядки и желания с кем-либо делиться.

– Знаешь, ты была бы моей женой до сих пор, если бы мы поженились лет в двадцать. А может быть и раньше.

– Ты, кажется, уже перебрал, мой дорогой, – она присела на диван и склонилась к лицу Ховарда, который всё лежал на диване, закинув руки за голову, и смотрел на неё неотрывно. – Давай-ка я унесу вино.

– Почему у тебя до сих пор никого нет, Хей? – прямо спросил он то, о чём должен был узнать уже давно; ему казалось, что она рано или поздно должна была рассказать об этом сама, но этого не случалось. – Прошло столько лет. Ты с каждым годом становишься всё прекраснее.

– Кажется, ты и в самом деле знатно набрался… – она покачнулась вперёд, будто бы желая встать, но Доминик удержал её за руку.

– Не уходи от ответа. Ты всегда это делаешь, скажи мне хоть раз.

Она отвернулась. Её лицо скрыли волосы, растрепавшиеся и спутавшиеся, и нельзя было сказать, какие эмоции она испытывает.

– Какая разница. В любом случае всё заканчивается одним – разводом и разделом имущества.

– Если бы все думали так же, как и ты, то вообще бы никогда не выходили замуж, – он тоже сел и коснулся ладонью её плеча.

– Оставайся на ночь? Всё равно завтра выходной.

– А что если…

– Если что, он всё равно позвонит на мобильный, разве нет? – подхватила тут же Хейли, сбрасывая его руку со своего плеча. – Ты знаешь, где спальное бельё, я пойду к себе, как-то мне нехорошо.

– Спокойной ночи, Хей, – растерянно пробормотал Доминик, глядя ей в след.

Она ничего не ответила, встала и резво скрылась за поворотом, и были слышны только её шаги, пока где-то в конце коридора не захлопнулась дверь. Ховард нахмурился и, оглядевшись по сторонам, зацепился взглядом за плед, лежащий в углу дивана. Наспех стащив с себя пуловер и брюки, он улёгся спать прямо так, не озаботившись поисками одеяла и прочих спальных принадлежностей. Несколько минут поразмышляв над поведением подруги, он провалился в сон, даже в объятьях Морфея пытаясь разгадать все загадки, подкидываемые ему судьбой. Ни одну из них он не мог разрешить самостоятельно, а те, что могли помочь, лишь добавляли неопределённости.

***

Воскресное утро наступило ближе к полудню. Доминик завозился на диване, поморщился от яркого света, проникающего сквозь занавески на окне гостиной, которое некому и незачем было задёргивать плотными шторами, и сел. Протёр сонные глаза, потянулся и побрёл в ванную комнату, надеясь, что Хейли её ещё не успела занять. Он был знаком с её привычкой проводить там по часу и более, поэтому поторопился, заслышав шум в глубине дома. Проскользнув за дверь, он запер её и вгляделся в своё помятое лицо и открыл воду, не забыв заглянуть в висящий над раковиной шкафчик. В нём-то и хранилась та самая, почти памятная зубная щётка, которая, всё же, иногда менялась заботливой Хейли, когда старая приходила в негодность, – она предназначалась исключительно для него и всегда была оранжевого цвета. «Жёлтых почему-то не бывает, – говорила она, пожимая плечами, – она бы подошла тебе больше». Он достал щётку, почистил зубы, умыл лицо и отыскал полотенце в соседнем высоком шкафу. За дверью раздались неторопливые шаги, и он, закончив утренний моцион, вышел из ванной комнаты, встретившись с Хейли нос к носу.

– Доброе утро, – сказал он, улыбнувшись.

– Доброе, – она кивнула, и на её губах тоже появилось подобие улыбки.

– Как ты себя чувствуешь?

– Думаю, так же, как и ты, – она скорчила ему смешную физиономию и протянула стакан с шипящей в нём таблеткой аспирина.

Ховард с радостью принял этот антипохмельный дар, жадно глотая не столько лекарство, сколько воду, о которой мечтал всё время, пока умывался и чистил зубы; даже прополощенный рот не унимал жажды. Обезвоживание – та ещё дрянь.

– Мне нужно съездить по делам в центр, не хочешь прогуляться? – спросила Хейли откуда-то издалека. Кажется, она была на кухне, чем-то там сходу начав активно греметь.

Он последовал за ней, уселся за стол и принялся наблюдать за человеком, с которым был так давно знаком. Эту дружбу можно было окрестить как угодно, называть любыми лестными эпитетами, но они оба были… абсурдными. Ещё вчера вечером она сделала всё, чтобы продемонстрировать своё резко ухудшившееся настроение, а сегодня мило болтала с ним, орудуя лопаткой, пока переворачивала что-то на сковороде. Она, так и не дождавшись ответа, продолжила рассуждать о том, чем бы они могли заняться после того, как она закончит свои дела, словно его решение ей было уже известно. На самом деле, так оно и было.

– Было бы славно зависнуть где-нибудь до вечера, – всё же ответил он. – Может, сходить куда-нибудь, в кои-то веки посетить приличное место?

– Совершенно с тобой согласна, – она повернулась в пол-оборота и сдула с лица мешающую прядь волос. – Ты не бываешь нигде, кроме школы. Скоро совсем одичаешь.

– Мы ходим с Мэттью иногда в кино, – возразил он.

– Но что может быть лучше, чем напиться в компании совершеннолетнего человека, которому дозволено всё? – она рассмеялась, а Доминик нахмурился. – Ничего!

– Не думаю, что это единственная радость, которая должна преследовать меня по жизни.

– Действительно. В любом случае, у тебя всегда для подобных целей есть я.

Доминик не знал, говорила она с иронией, пытаясь пошутить над самой собой, или же вполне явственно намекала на то, что он приходил к ней только тогда, когда ему плохо – ему нужен совет, дружественный пинок или что-либо другое в этом же стиле. На мгновение ему сделалось неловко, и он не нашёлся, что ответить. А Хейли, немного помолчав и дав им обоим вслушаться в многозначительную тишину, продолжила говорить о том, чем они могут заняться. «Вплоть до самого позднего вечера», – добавила она. И он с радостью присоединился к ней в планировании воскресной прогулки.

***

Он, конечно же, пытался звонить Мэттью. Писал ему сообщения, держал телефон по несколько минут у уха в надежде на ответ, но всё оказывалось тщетным – в трубке раздавались только вежливое сообщение от оператора связи и короткие гудки, вгоняющие в большую апатию. Хейли говорила, что он всё равно увидит Мэттью в школе, и только эта мысль успокаивала, и он невольно начинал отсчитывать часы до начала занятий. Хоть по понедельникам у Мэттью и не было английского языка, не увидеться с ним не представлялось возможным; их школа не такая уж и большая. Утро понедельника он встретил также с телефоном у уха, надеясь, что хотя бы сейчас Мэттью ответит на его звонок. Или хотя бы его номер окажется доступным для других абонентов – тот часто созванивался утром со своими приятелями, встречаясь где-то на задворках школы, чтобы «обсудить последние события», как говорил сам Беллами. Доминик усмехнулся тогда, узнав об этом, но промолчал, искренне радуясь, что Мэттью проводит время с друзьями даже в школе.

Добравшись до работы, Доминик первым делом заглянул в преподавательскую и поинтересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь. Одна из учительниц подняла на него удивлённый взгляд, нахмурилась и выдала, что никто не желал увидеть его или оставить какое-либо послание, в том числе и в субботу. Он кивнул, пытаясь удержать вздох разочарования, и исчез из кабинета, направляясь к лестнице, чтобы подняться на четвёртый этаж. Аудитория оказалась уже открыта, и в ней болтались скучающие школьники, такие же сонные и недовольные, как и сам Ховард.

– Доброе утро, мистер Ховард, – так же скучающе протянули они. Он поздоровался, и через несколько секунд прозвучал звонок на урок.

***

Занятие подходило к концу, когда телефон в кармане коротко завибрировал. Доминик прервался на полуслове, вызвав хихиканье учениц на задних партах, и глупо улыбнулся, велев всем переписывать домашнее задание с доски. Он уселся за стол, достал мобильник из кармана и увидел на экране сообщение. Оно было от Мэттью.

«Мне так стыдно», – гласило оно.

«Можно мне зайти после этого урока?» – почти сразу же пришло следующее.

Губы гудели от желания растянуться в довольной улыбке. Доминик прочистил горло, глянул ради приличия в окно, за которым начинали собираться тучи, грозя пролиться тёплым весенним дождём на всех возжелавших прогуляться в это время, и стал набирать ответ, не испытывая никаких сомнений относительно того, что он должен был написать.

«Ты знаешь, где меня найти»

***

Когда все ученики покинули класс, Доминик снова сел за стол, разложил в идеальном порядке бумаги, разбросанные по нему, и замер в ожидании. У него было множество вопросов, но, казалось, что на деле он не будет способен задать ни одного из них. Мэттью проявил инициативу сам, даже признался, что ему неловко за…за что? Должно быть, причина его обиды и в самом деле была не такой уж и значительной. Оставалось только дождаться его, смиренно сложив руки на столе и разглядывая надоевший пейзаж за окном. На улице и в самом деле пошёл дождь, и ученики, решившие выбраться на улицу, вскрикивая и гогоча, побежали обратно под навес школьного крыльца. В дверь нерешительно постучали, и Ховард вскочил на ноги, не в силах усидеть на месте.

– Сэр?

Вот так сюрприз.

– Мэттью, – он улыбнулся, едва завидев лицо Мэттью, смущённо смотрящего из-за двери.

– Я пришёл извиниться… – он вошёл в класс и прикрыл дверь, облокотившись на неё спиной. – За то, что вёл себя как дурак. Втянул в это Пола, не захотел видеть тебя…

– Что случилось? – Доминик сделал шаг к нему, застывая напротив. – Я обидел тебя?

– Обидел, – Мэттью поджал губы, глядя куда угодно, но только не на учителя. – Но это не должно было задевать меня так сильно, как в итоге… произошло.

– Да что, в конце концов, случилось?

– Когда мы спали… – он запнулся, – и я, только проснувшись, потянулся к тебе, – он снова замолчал.

– И что же? – нетерпеливо спросил Доминик.

– И ты назвал меня Джимом, – выдохнул Мэттью.

Словно это была его вина.

– Боже сохрани, – пробормотал Ховард, прикладывая ладонь ко лбу.

– Я расстроился, – начал оправдываться Беллами, запинаясь через слово. – Собрался так быстро, как мог, и убежал из дома. Прости меня, я вёл себя как идиот…

– Ты глупый, – Доминик, встал на колени, несмотря на то, что их могли застать в любой момент, держа Мэттью за руки, и поцеловал его в раскрытую ладонь. – Это ты меня прости.

– Тебе не за что извиняться, это я должен… Я ведь понимаю, что ты не специально и это… это получилось само по себе.

– Верно. Но это не значит, что я люблю тебя меньше или думаю о тебе недостаточно часто. Я не могу вспомнить ни одного дня в этом году, чтобы я не вспоминал о тебе хотя бы час, – он снова оставил поцелуй, только теперь начиная отсчитывать каждый палец. – Каждую минуту, каждую секунду. Я люблю тебя, знаешь?

– Знаю, – Мэттью улыбнулся, и на его щеках расцвела пара розовых пятен, которые говорили о том, что Доминик мало того что прощён, но ещё и задел за живое. – Я тоже тебя люблю.

Ховард встал, не заботясь о том, чтобы отряхнуть брюки, и обнял его, привлекая к себе и касаясь губами его макушки. Вдохнул сладковатый, так полюбившийся ему запах и прикрыл на секунду глаза, позволяя всем переживаниям уйти.

– Я волновался о тебе, понятия не имея, что произошло.

– Не заставляй меня чувствовать себя виноватым вновь, – Мэттью поджал губы, отворачиваясь.

– Не заставляю. Констатирую факт, чтобы ты знал, что, проделывая подобное, ты делаешь моему старому сердцу дополнительную стимуляцию.

– Ты не старый, – подросток задрал нос, щурясь. – Даже для меня.

– Даже для тебя? – Ховард начал веселиться, улыбаясь во все зубы. – Вы нарываетесь, мистер Беллами.

– Что же мне будет за это, сэр? – Мэттью облизал губы, медленно ведя языком, и запрокинул голову ещё сильнее.

С минуты на минуту должен был раздаться звонок, и им нужно будет в срочном темпе покинуть этот класс, чтобы попытаться вовремя добраться до разных пунктов назначения. Но, кажется, обоих это не слишком волновало. Доминик погладил Мэттью по плечам, собирая белую рубашку неряшливыми складками, прижался ближе и коснулся губами его лба.

– Возможно, я и в самом деле припрячу все сладости, – начал перечислять он, борясь с желанием начать шутливо загибать пальцы, – и перестану заказывать пиццу, которая тебе так нравится…

Беллами фыркнул, смешно морща нос.

– Или же оставлю тебя без единой порции ласк и поцелуев до самого дня твоего рождения.

– Это самый настоящий грязный шантаж, – незамедлительно отозвался Беллами, хмуря брови. – Ты не посмеешь.

– Неужели? Я держался достаточно долго, продержусь ещё два месяца.

– Тебе в самом деле не захочется сделать что-нибудь, когда я… – Мэттью сбился, словно забыв, что хотел сказать, но вместо слов он опустил руку вниз, касаясь бедра учителя.

– И кто теперь кого шантажирует? – Доминик рассмеялся, но тут же прервал веселье, когда понял, как серьёзно настроен его нерадивый и гиперсексуальный ученик.

– Я соскучился.

– Прошло всего три дня, детка, – он не выдержал и прижал Мэттью к себе, обещая внутреннему голосу, что сейчас сделает три шага к двери и запрёт её изнутри. – А ты ведёшь себя так, словно я вновь не касался тебя целый месяц. Не целовал твои губы, не ласкал тебя там…

– Перестань, – Мэттью отвернул голову, но Ховард не позволил ему, ухватывая его пальцами за подбородок и вновь направляя к себе.

– Перестать что? Идти у тебя на поводу? – он опустил руку вниз и резко сжал пальцы в области ширинки. – Сходить с ума от твоей близости? Рядом с тобой я похож на истосковавшийся по дождю лес в суховей. Стоит искре вспыхнуть в одном месте, пламя охватывает всё.

Мэттью не ответил ему. Покраснел ещё больше, облизал губы и поднял голову, глядя тем самым – уже знакомым до дрожи в руках – взглядом.

– Нельзя, только не здесь, – прошептал слепо Доминик, касаясь губами его щеки. – Нельзя.

– Кого ты пытаешься отговорить от этой затеи? – вторил ему Беллами, так же тихо шелестя на ухо.

– Себя, – честно ответил Ховард. – Каждый раз я уговариваю себя, потому что удерживать твои порывы я научился лучше, чем свои.

– Тогда я… я должен сдерживать твои? Так делают настоящие пары?

– Тебе нравится эта фраза? – Доминик улыбнулся. – Они делают и так: помогают друг другу бороться с внутренними демонами, но иногда поощряют их, и это перерастает в нечто… волнительное.

– Волнительное?..

Звук приближающихся шагов было слышно издалека. Доминик отстранился от Мэттью, в один большой прыжок преодолел расстояние и уселся за стол, раскрыв первую попавшуюся книжку, шикая на того, чтобы он принял более естественное положение. Беллами повернулся к нему лицом, растерянно глядя и мгновенно белея от страха, и потянулся к сумке, доставая из неё тетрадь. Дверь распахнулась так, словно незваный гость заявился если не с целью их растерзать, то покалечить.

– Мистер Ховард, вас ждут… ученики, – заместитель директора, миссис Томпсон, оглядела их, чуть сдвинув очки на переносицу, и задала вполне закономерный вопрос: – Что здесь происходит?

– Мне понадобилась помощь мистера Ховарда с сочинением, и я… – на лице Мэттью появилось именно то выражение лица, которое было способно подкупить кого угодно, даже самого остервенелого любителя унизить ученические способности, – и я… и мы совсем потеряли счёт времени. Звонок уже прозвенел, да?

– Как вы могли догадаться, мистер Беллами, – её тон предсказуемо сменился на куда более мягкий, а на губах появилось подобие улыбки. – Вам тоже пора на урок.

Мэттью кивнул и стремительно исчез, оставляя Доминика с ней один на один.

– Поторопитесь, мистер Ховард, – она вышла в коридор, но вновь обернулась: – И не забудьте о дополнительных занятиях, на которые мистер Беллами тоже может прийти, если у него остались какие-либо вопросы.

Доминик кивнул, натянуто улыбнувшись, и, оставшись наедине с самим собой, приложил ладонь ко лбу, начав его нервно тереть. Он чувствовал себя более чем странно – ещё не покинувшее его возбуждение беспокоило не больше обычного, а пережитый стресс и вынужденное враньё и вовсе не трогали, словно он делал так тысячу раз. Подобная реакция удивила даже его самого. Он встал, отряхнул наконец брюки и, досчитав до десяти, покинул класс, направившись на урок.

***

Они встретились после школы, когда Доминик, проведя все положенные уроки, направился на стоянку, где его ждал Мэттью. Как правило, тот освобождался раньше и, за имеющееся в его распоряжении время, успевал прогуляться до продуктового магазина, купив там себе что-нибудь съестное. Когда Ховард вылавливал его на скамейке, стоящей недалеко от стоянки, тот был уже сыт и доволен настолько, что сходу начинал приставать, шутливо выворачиваясь, когда учитель пытался ухватить его за ухо или дать подзатыльник. Этот раз не стал исключением – они старались вести себя так, словно ничего не произошло; Доминик пытался быть осторожным в словах и действиях, усевшись на своё место и уставившись вперёд.

На исходе последнего урока он вспомнил тот сон. И хотел рассказать об этом Мэттью, чтобы непонимание, возникшее между ними, возымело иной смысл – ведь Доминик назвал его именем человека, которого когда-то самозабвенно любил, не из-за того, что перепутал их. Джим пришёл к нему во сне с самыми добрыми намерениями. Он улыбался ему, позволял смотреть на себя и ждал чего-то, чтобы окончательно раствориться в воздухе. И эти объятья оказались самым настоящим прощанием. Ховард пытался что-то сказать, но слова отказывались быть произнесёнными, и с губ срывались только жалкие выдохи, сопровождаемые паникой. Ему кивнули, улыбнулись и приложили палец к губам, призывая к молчанию. Слова не требовались, потому что они ничего не значили. Доминик даже и не думал забывать о нём, хранил память как нечто неприкосновенное, что невозможно вынуть из души и забыть в один прекрасный день. Джим, казалось, был благодарен ему за одно только это, и, прощаясь, прошептал одну единственную фразу:

– Будь счастлив.

И Доминик понял, что будет делать всё, что от него потребуется, чтобы выполнить это обещание, которое он даже не успел дать Джиму. Тот ушёл – окончательно и бесповоротно, обняв на прощание и едва ощутимо коснувшись губами его щеки.

Доминик рассказал об этом Мэттью. Тот слушал молча, даже не шевелясь, и под конец вздохнул – тяжко и совсем не наигранно.

– Я такой идиот.

– Не говори глупостей, – приободрил его Ховард, потрепав по плечу. – Ты ничего не знал.

– Я мог бы быть учтивей и применить хотя бы чуточку логики, потому что… Потому что за десять лет вы…

– Перестань, Мэттью, – Доминик сжал пальцы. – Здесь нет твоей вины.

– Каково это – так долго быть с кем-то? – спросил подросток.

Ещё в начале года он не посмел бы задать подобный вопрос.

– Спустя какое-то время это становится привычкой, – Доминик улыбнулся, погружаясь в воспоминания. – Ты знаешь, что можешь положиться на этого человека, оказавшись в какой угодно ситуации – в том числе и самой абсурдной. Он поддерживал меня во всех начинаниях, даже когда я вздумал начать рисовать картины.

– Ты рисовал картины? – Мэттью приподнял одну бровь в удивлении.

– Не очень долго. Все мои потуги на творчество заканчивались тем, что я выбрасывал накупленные материалы, а Джим потом по полчаса выуживал из мусорного ведра тюбики с краской и склеивал рисунки, над которыми я корпел по несколько дней… Он был по-настоящему терпеливым, а я не отличался этим качеством, прекрасно зная, что смогу положиться на него, когда оно потребуется.

– Мне хотелось бы стать для тебя такой же опорой, но я приношу только проблемы и беспокойства, – Мэттью окончательно повесил нос, во всех смыслах.

– Давай-ка мы съездим куда-нибудь? Может быть, в кино? Давненько мы с тобой туда не ходили.

– Ты так нагло переводишь тему разговора, – он рассмеялся и стрельнул глазами в сторону учителя. – Я согласен.

– Ты ничего не должен мне, я говорил об этом, и скажу хоть тысячу раз, если потребуется. Ты своего рода тот, кто должен брать, а не отдавать – я с радостью дарю тебе внимание, потому что мне нравится это делать. И я готов делать это столько, сколько захочешь именно ты.

– Больше всего мне стыдно за то, что я сказал Полу, что не хочу видеть тебя. Вдруг он что-нибудь заподозрит?

Доминик хотел бы рассказать ему обо всём, что имело место быть в начале января, но не имел на то права. Он сжал руль пальцами и завёл мотор, надеясь, что на этот вопрос Мэттью не требовался ответ. Тот больше не произносил ни слова, уткнувшись в телефон; он набирал то ли сообщения, то ли что-то ещё. Они выехали со стоянки, направившись в центр города, и через несколько минут Беллами начал болтать о прошедших выходных, не выдержав этой гнетущей тишины, нарушаемой только шумом мотора.

– Я включу радио? – между делом спросил он, рассказывая до этого про Кирка, который умудрился получить за день три удовлетворительных оценки; его сарказм по этому поводу и удивлял, и отчего-то восхищал.

– Почему нет? – Доминик сам сделал то, о чём Мэттью спрашивал, и салон незамедлительно наполнили звуки современной песни, в которой смысла было едва ли больше, чем в отстукивании пальцами импровизированного ритма по поверхности руля. – Как твоя песня? Ты дописал её?

Мэттью сжал губы и задрал нос. Это могло значить только одно.

– Я до сих пор не прочь помочь тебе с этим.

– Иногда мне кажется, что единственный дар, которым я обладаю, – это выискивание в книгах цитат об одиночестве. Тетрадь вот-вот закончится.

– Ты должен обратить внимание на что-нибудь другое, Мэттью. Быть может, то, что происходит между нами, найдёт определённый отклик в твоей душе, и рано или поздно ты закончишь песню.

– Она будет о нас, – он улыбнулся. Искренне и даже самодовольно.

========== Глава 24 ==========

Совсем не внезапно Доминик понял, что ему вновь начало доставлять удовольствие учить. Он с радостью оставался на дополнительные занятия, которые господин директор поручил ему вести, вспоминал давно позабытые шутки, связанные с тем или иным художественным произведением, коими беспорядочно сыпал пару лет назад, и получал столь же сильный эмоциональный отклик. Ученики стали слушать внимательней, а самые ленивые и безнадёжные находили в себе силы взяться за книгу, о которой он рассказывал под конец урока, взяв с каждого обещание, что они её всенепременно прочтут. Он приукрашал действительность, понимая, что вряд ли подростков можно заинтересовать сухим пересказом, но не чувствовал себя виноватым – успеваемость обучающихся медленно, но верно росла.