Текст книги "My Joy (СИ)"

Автор книги: Volupture

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 47 страниц)

– Мы купались и загорали, пару раз угоняли машину моего отца… – Доминик замолчал, когда Беллами рассмеялся тихо, так очаровательно и мягко. – А потом незаметно закончилась школа, и мы разбежались, поступив в разные университеты, где я уже обеспечивал себя не таким невинным досугом.

Доминик глянул в лицо Мэттью, а тот ответил ему хитрым взглядом, который было видно даже в темноте прихожей.

– Но на этом наша дружба с Хейли не закончилась, и мы продолжали видеться довольно часто. Мы знакомы с ней, в общей сложности, двадцать лет, – Доминик понял, что отвлёкся от заданного вопроса и нахмурился, вспоминая хоть что-нибудь приличное из своей студенческой жизни, что можно было рассказать Мэттью. – В институте я с одногруппниками часто бывал в музее современного искусства, в центральной библиотеке и прочих скучнейших местах – таких же занудных, как и я.

– Вы не занудный, – Мэттью подошёл ближе и накрыл своей ладонью руку Доминика. – До завтра, сэр.

Бездумно кивая, Доминик нажал на ручку двери и открыл её, ощущая почти физически то, как близко стоит Беллами.

– Я заеду за тобой в полдень, – сказал он, получая в ответ лишь кивок.

Выскальзывая на улицу, он опасливо посмотрел по сторонам, радуясь тому, что не слишком поздний вечер уже натянул над городом тёмную зимнюю простыню, покрывающую и Доминика заодно. Он сел в машину и выдохнул с таким наслаждением, словно у него не было возможности это сделать последние несколько часов, и в этом была бы доля правды – рядом с Мэттью дыхание часто подводило его, заставляя забывать не только то, как насыщать лёгкие кислородом, но и запуская сердцебиение в бешеном темпе.

Знал ли Мэттью о том, что он делал со своим учителем, ничего при этом не делая? Знал ли, как странно было то, что он сделал сегодня вечером, когда он, пытаясь выразить своё сожаление, забрался к Доминику на колени и обнял его. Может быть, он хотел, чтобы сам Ховард придвинулся ближе к нему, и тогда бы тому не пришлось делать это. Но всё сложилось как нельзя удачно, и с того момента Доминик знал не только насколько гладкая у Мэттью кожа на руках, но и его запах – смесь чего-то отдалённо напоминающего о детстве, включающая в себя и лёгкий цветочный аромат, и запах стирального порошка, помешанного с городской пылью.

Имел ли Доминик право на то, что он делал? И если брать в расчёт то, что он по сути ни на чём не настаивал, а лишь тактично находился рядом, то угрызения совести мучили его не так сильно. В этот вечер он уснул, вспоминая то касание волос Мэттью к собственной шее, щекочущее уши, щёки и подбородок, когда тот обнимал его, успокаивая, выказывая своё сожаление о том, что случилось с Домиником тогда, в холодный октябрь.

***

Доминика разбудил звонок, и он, ворча и еле поднявшись с постели, побрёл в прихожую, чтобы ответить. На другом конце провода обнаружилась Хейли, с ходу начиная ворчать о том, что он не заезжал к ней с тех пор, как они знатно перебрали с алкоголем, и Доминик добирался пешком до дома, проспав наутро будильник.

Сегодня был день его рождения, и он наступил слишком внезапно.

– Ты же знаешь, что я всё время думаю о тебе, – ответил он после длинной тирады, которую та, впрочем, изливала на него без всякого злого умысла, завершив всё лаконичным, но искренним поздравлением с его тридцатишестилетием.

– Знаю, поэтому и не обижаюсь. Ты свободен сегодня?

– Нет, у меня намечена встреча… со школьниками.

– Это по работе? – пыл Хейли поугас, и она тут же стала обычной любопытной женщиной.

– Нет, я даже не знаю, куда именно мы пойдём, он не…

– Доминик, – это было предупреждением, подобным тоном она позволяла говорить себе довольно редко.

– Если он старшеклассник, я всё пойму.

– Он несовершеннолетний.

– Доминик!

В одно восклицание Хейли умудрилась вложить даже слишком много смысла. Она одновременно и осуждала его, и призывала не делать опрометчивых поступков, и повелевала продолжать рассказывать, чтобы ей самой стало легче на душе, иначе бы она чувствовала себя почти что соучастницей преступления.

– Перестань, Хей, он всего лишь ребёнок, которому не хватает родительского внимания, – верил ли он сам тому, что говорил?

– Это тот самый, да?

– Да, тот самый.

– Ты должен будешь очень постараться, чтобы не натворить глупостей, потому что восхищённый подросток, ищущий внимания старшего поколения, – это достаточно опасный контингент. Он сам может не знать, чего хочет, но уже спустя пару минут…

– Перестань, – Доминик прервал её, боясь услышать продолжение. Он и сам боялся думать об этом, а слушать нотации и вовсе не хотел, надеясь, что ситуация разрешится сама по себе.

Например, он надоест Беллами, или же Доминик разочарует его окончательно своей скучной позицией в жизни, в которую обычно входили здоровый сон, вкусная еда и телевизор в компании чего-нибудь вредного – пива или чипсов, а иногда и всё вместе. Но подобный исход страшил почти так же сильно, и Ховард метался меж двух огней, не зная, как быть.

– Когда ты разрешишь свои душевные терзания, – Хейли словно читала мысли, – приезжай ко мне, у меня есть для тебя подарок. Мы живём совсем рядом, а видимся, будто наши дома в разных частях страны. Или только скажи, и я наведаюсь к тебе сама.

– Если получится, я загляну к тебе вечером.

– Ты очень порадуешь меня, если сделаешь это. Мне так грустно в последнее время.

– Тогда, надеюсь, до вечера, дорогая.

– До встречи, дорогой.

Их обмен любезностями тоже был своего рода традицией, которую обоим нравилось соблюдать. Доминик испытывал к Хейли щемящую нежность, и почти такие же чувства он питал и к Мэттью, только всё это приукрашалось едва заметным желанием быть ближе, касаться, наблюдать внимательно и запоминать каждое его движение, чтобы после вспоминать или предугадывать.

***

До половины двенадцатого Доминик успел плотно позавтракать, наведаться в магазин и даже привести в порядок то, что творилось у него на голове. В последнее время он не обращал внимания на то, насколько отросли его волосы, как сильно они вились из-за высокой влажности и шла ли вообще подобная длина к его лицу. И, повертевшись перед зеркалом и вылив на голову почти всё содержимое одного из флакончиков, он обнаружил, что уложенные светлые волосы вполне гармонируют с его лицом – немного усталым, но всё же выглядящим довольно прилично.

Он всегда следил за своей внешностью, отдавал предпочтение дорогим рубашкам и узнаваемому парфюму, но за последний год значительно подзабыл навыки джентльменского набора. Доминик знал, что воспоминания никуда не уйдут, а память о человеке, с которым он прожил столько лет, навсегда останется в его сердце, но… Пора было двигаться дальше, как бы ужасно это ни звучало. Он мог остаться посередине жизненного пути, оплакивая собственные потери, мог зацикливаться на тех вещах, которые напоминали ему о прошлом. А мог просто-напросто помнить о Джиме, и от одной мысли о его светлых глазах умирать от нежности по своему прошлому, которое, увы, никак нельзя было вернуть.

Доминик всё ещё мог испытывать чувства – простые или противоречивые, но при этом он продолжал быть самим собой. Четырнадцать месяцев назад единственным желанием было отправиться следом за тем, без кого он не представлял своего существования, а теперь – жить, чего бы это ни стоило. Радоваться мелочам, быть внимательным и хорошим учителем, стать примером для Мэттью, постараться отбросить грязные мысли куда подальше. Джим наверняка не хотел бы, чтобы Доминик зацикливался на прошлом, а продолжил жить так, как делал бы это вместе с ним.

И это не было жалким оправданием собственного внезапного порыва творить добро вокруг. Доминик оставался закрытым и борющимся ежедневно с подкатывающей депрессией человеком, но при этом он мог пообещать себе, что попытается исправиться – стать лучше, хотя бы ради памяти о тех людях, кого он проводил в последний путь раньше времени.

***

Без пяти минут двенадцать Доминик подъехал к дому семьи Беллами и остановился, ожидая в машине, прекрасно зная, что Мэттью не опоздает и выйдет ровно в полдень. Что, собственно, и случилось, стоило ведущей на радио объявить о выпуске новостей, который шёл каждый час в одно и то же время.

Беллами выскользнул из-за двери, опасливо поглядывая назад, и Доминик понял, что он боится разбудить пришедшую с работы и отсыпающуюся маму.

– Она очень устала, – без предупреждения сказал Мэттью, стоило ему сесть в машину. – Мне так хотелось бы помочь ей, но у меня нет никаких возможностей. Разве что начать играть на гитаре где-нибудь в метро…

– Не думаю, что это хорошая идея, – прокомментировал Доминик, заводя мотор. – Куда ты хочешь поехать?

– Мы могли бы… ну, просто съездить куда-нибудь?

– Именно об этом я тебя и спрашиваю, – Доминик улыбнулся, склоняя голову к Мэттью, и тот ответил странным взглядом.

– Я хотел бы посмотреть дом, где вы выросли, вы говорили, что там недалеко речка…

– Туда ехать около часа, но если ты хочешь, мы поедем, – Доминик выехал на главную дорогу и прищурился, вглядываясь в знак, запрещающий поворот; он так давно не был в том районе, что ему пришлось пару минут вспоминать маршрут.

– Если нельзя, то ничего страшного, есть много мест, куда мы могли бы поехать.

– Есть, и мы побываем везде, где ты захочешь.

Потакать желаниям Мэттью было приятно, и Доминик важно ухватился за руль, едва сдерживаясь, чтобы не задрать гордо нос, когда Беллами улыбнулся и буркнул тихое «спасибо» себе под нос.

Всё время в пути он не прекращал болтать, рассказывая то о школьных казусах, то сплетничая, как какая-нибудь девчонка, о своих одноклассниках, что вызывало у Доминика только тихие смешки, то болтая ногами из стороны в сторону, пока он не скинул обувь и не устроился ещё удобнее в кресле. Слушать его было интересно, и Доминик даже выключил радио, когда Беллами принялся вести монолог о том, сколько звёзд на небе ему удаётся насчитать в безлунную ночь над их домом даже зимой.

Мэттью был любознательным и болтливым, но словесный поток, который он изливал на Доминика, не раздражал, а напротив – умиротворял и отдавал в груди тягучей истомой, словно кто-то невесомо гладил по затылку, отсылая кучу мурашек по спине. Ховард, останавливаясь на светофорах или пешеходных переходах, поворачивал голову и смотрел Мэттью в глаза, и тот замолкал на секунду, прежде чем продолжить, но перед этим облизывал свои обветренные красноватые губы.

И тогда Доминик впервые позволил себе, коря за слабость и напоминая об обещании даже не думать об этом, мысль о том, как, должно быть, приятно было бы целовать эти губы. Неумелые, чуть обветренные, тонкие и изящные, и как бы отреагировал Мэттью на это – оттолкнул бы Ховарда, виня во всех смертных грехах, или же ухватил пальцами за шею и притянул к себе, возвращая ласку, наслаждаясь этим касанием так, как наслаждался сам Доминик своим первым поцелуем в пятнадцать лет. Вся его жизнь начала вертеться вокруг этой цифры – опасно мигая, словно растягивая в воздухе предупреждающий транспарант; соблазняя, подкидывая в голову такие образы, что руль под пальцами начинал скользить из-за вспотевших ладоней.

На подъезде к пригороду Доминик сверил показатели на приборной панели и прикинул, нужно ли заехать на заправку, чтобы заправить бак, лишая себя возможности заглохнуть где-нибудь на полпути.

– Мы почти на месте, – сказал Ховард, поражаясь тому, как сильно разнились городские виды и то, что он видел из окна машины.

– Здесь красиво, а ведь зимой сложно найти что-то, радующее глаз, – озвучил его мысли Мэттью, меняя снова позу так, что одно его колено оказалось в опасной близости от далеко не автоматической коробки передач, на ручке которой покоилась рука Доминика.

– С тех пор, как родителей не стало, я здесь не был.

– Должно быть, они были замечательными людьми, – Беллами сел нормально и повернул голову к Доминику.

– Думаю, что ты прав. Они воспитывали меня достаточно хорошо, раз уж я не растерял к тридцати пяти все правила приличия.

Осмыслив то, что только что сказал, Доминик прочистил горло и остановил машину, завидев дальше по дороге знак, запрещающий парковаться в том месте, где он надумал. До дома, где он провёл почти двадцать лет своей жизни, было рукой подать, и Ховард выбрался из машины, а Мэттью последовал его примеру.

Если не брать в расчёт серость поздней осени, то здесь было красиво даже в это время года. Беллами заозирался по сторонам и распахнул рот, когда завидел с другой стороны церковь, вокруг которой собралась толпа желающих замолить свои грехи.

– Это же служба! – воскликнул он, а Доминик обошёл машину, останавливаясь рядом с ним, чтобы тоже иметь возможность наблюдать за тем, как люди выходят из высоких дверей церкви.

– Она уже закончилась. Обычно месса начинается в десять утра, и к полудню всё действо завершается, но в этот раз что-то заставило их затянуть с окончанием. Эта церковь построена в четырнадцатом веке, и сегодня я убедился, что она простоит ещё столько же лет, сколько существует. В шестнадцатом её частично перестроили, и теперь она выглядит так, как её оставили при последней реставрации.

– Это здорово, – воодушевлённо отозвался Беллами, поворачиваясь резко к Доминику лицом. – Мне нравится, когда люди чтят свои традиции.

– Думаю, ты удивишься, если услышишь, что за всё время, пока я жил здесь с семьёй, я ни разу не был внутри.

– Я нисколько не удивлён, сэр, – Мэттью улыбнулся, поправляя на голову шапку и заодно заправляя прядь волос за ухо. – Я и сам никогда не был на службе, потому что мама не настаивала, а мне было всё равно.

Именно этим и был вызван интерес Беллами к действу, разворачивающемуся в церковном дворике. Они были одинаково небрежны в этом вопросе, но никакой душевной потери Ховард не испытывал, радуясь лишний раз тому, что Мэттью не воспитывали строгими католическими правилами, запрещающими многие радости жизни почти что каждый месяц.

Когда весь народ разошёлся, Беллами потерял интерес к церкви и потащил Доминика дальше по улице, расспрашивая про каждый попадающийся дом. И только когда они добрались до того самого, где провёл детство Ховард, они остановились и замолчали, не сговариваясь. Мэттью и без слов понял, что это именно то, ради чего они сюда и приехали, и попросту рассматривал высокое строение, ничуть не изменившееся за пятнадцать лет. Должно быть, новый хозяин – если их было не несколько – достаточно бережно относился к своему новому жилищу и всячески оберегал его от извечной сырости.

– Где была ваша комната? – спросил, наконец, Мэттью, когда с неба начал моросить мелкий дождь, не особенно мешающий, но и не доставляющий какого-либо удовольствия.

– На втором этаже было три спальни, моя – в конце коридора, слева от лестницы.

В голове Доминика ярко вспыхивали один за другим образы, и он словно перенёсся на много лет в прошлое, вспоминая, как носился по извечно скрипящей лестнице, как поскальзывался на повороте из кухни, как прятался в чулане для бытовых нужд, опасаясь, что Эмма – его сестра – поймает его и надерёт задницу за съеденные сладости.

– Спальня родителей была посередине, так они разграничивали наши с Эммой «миры», которые мы постоянно делили, – он усмехнулся.

– Это ваша сестра?

– Да. Мы с ней давно не виделись, но думаю, что у неё всё хорошо. Она уехала в Америку лет десять назад, мотивируя это желанием пожить у моря и почувствовать себя человеком.

Беллами фыркнул не очень вежливо, но Доминик разделял его реакцию.

– Мне нравится Англия. Может быть, слишком много дождей, но это лучше, чем жить в какой-нибудь Африке или Сибири!

Его рассуждения иногда вызывали у Доминика вполне закономерную реакцию – хотелось расхохотаться его непосредственности, но напоминание самому себе, что Мэттью всё ещё ребёнок, всегда работало безотказно. Ховард сунул руки в карманы пальто и тут же ощутил, как чужие пальцы пробираются туда же, касаясь горячо, вопреки холоду, стоящему на улице.

– Я замёрз, – шепнул Мэттью, придвигаясь ближе.

Они стояли лицом друг к другу, руки Беллами нахально покоились в карманах пальто Доминика, который, кажется, даже перестал дышать в этот момент.

– Хочешь вернуться в машину?

– Нет, мне и так хорошо, – если бы не оживлённая улица, кто знает, что именно бы сделал Мэттью в следующий момент. Но он продолжал стоять, чуть двигая пальцами, и Ховард боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть его.

– Твоя мама не будет волноваться? – Доминик сделал попытку отвлечься, но выходило с провальным успехом.

– Нет, я оставил ей записку.

– Что же ты написал?

– Что пойду прогуляюсь и буду к ужину.

– Думаешь, ты вернёшься к ужину?

– Вернусь, – в голосе Мэттью было слишком много уверенности, и Ховард расценил её как попытку убедить самого себя. – Если только… вы не позовёте меня на ужин к себе.

Что происходило между ними в тот момент? Этот вопрос Доминик задавал себе на протяжении всего диалога, но ответ не спешил находиться, а пальцы Мэттью становиться менее обжигающими. Должно быть, они смотрелись странно со стороны, но любой приличный человек расценил бы подобную ситуацию как рядовую, радуясь тому, что заботливый отец решил отогреть руки своему сыну…

От этого сравнения волна горечи поднялась к горлу, и Доминик отстранился резко, и руки Мэттью выскользнули из его карманов, безвольно повисая по швам. Он посмотрел на Ховарда немного обиженно, но тут же придал своему виду безучастный вид.

– Знаешь, мы могли бы заказать еду на дом, – Ховард сделал шаг в сторону машины, стоящей вдалеке, и Мэттью последовал его примеру, следуя за ним. – Но я совсем не разбираюсь в этом, может быть, ты мне подскажешь?

– Я люблю китайскую еду, она такая сытная и вредная, – Беллами, кажется, уже забыл о инциденте, произошедшем несколько секунд назад, начиная радостно воображать себе то, чем они будут ужинать, хоть время едва перевалило за обед, приближая три часа дня.

– Пока мы доедем, ты успеешь нагулять аппетит, – поддразнил его Доминик, и Мэттью ткнул его локтем в бок.

Было ли панибратство с учителем нормальным, и могло ли оно привести к чему-то более… близкому? Доминик не уставал задавать себе вопросы, ответы на которые боялся получить. Он убеждал себя в том, что ему вполне достаточно дружбы, сложившейся спонтанно, но протекающей лучше, чем можно было представить. Внезапно Доминик вспомнил о своём обещании Хейли, но тут же трезво расценил, что может наведаться к ней и в другой из вечеров, а подобного шанса у него может больше и не быть.

Добравшись до машины, Мэттью забрался внутрь и тут же перелез на заднее сидение, скидывая снова обувь и растягиваясь почти во весь рост, сгибая ноги в коленях, чтобы уместиться полностью.

– Там сзади есть подушка, возьми, – подсказал Доминик, оглянувшись назад только раз, прежде чем завести мотор и выехать на проезжую часть. – Ты не выспался?

– Нет, полночи проторчал в интернете.

– Что же ты там делал? Мы ведь закончили всё домашнее задание на неделю вперёд.

– Мистер Ховард, неужели вы думаете, что школьники используют интернет только для учёбы? – Мэттью рассмеялся, а Доминик скорчил оскорблённое лицо.

– Тогда расскажи мне.

Сам Ховард и в самом деле пользовался глобальной сетью только тогда, когда у него возникали какие-либо вопросы, и он беззастенчиво шёл и «гуглил» неясные моменты. Или же для того, чтобы позвонить пару раз в год Эмме, или же для обмена электронными письмами. На этом список достоинств интернета для Доминика заканчивался, и он недоумённо скосил взгляд, ожидая ответа.

– Вы тоже были подростком, – неловко начал Мэттью, и в его голосе ощущалось смущение. – Пусть это останется моим секретом.

Доминик рассмеялся, но согласно кивнул, принимая этот ответ. И весь путь до города он обдумывал возможные варианты, и каждый из них был неприличнее предыдущего.

Мэттью задремал на заднем сидении, и его не разбудили даже резкие повороты, которые Ховард иногда чуть не проезжал, пытаясь вспомнить эту дорогу, которой он не ездил очень давно. И даже когда он затормозил на подъездной дорожке собственного дома, опасливо глядя на миссис Худ, деловито пересекающую газон своего участка, Мэттью всё равно не проснулся, а только перевернулся со спины на бок, выставляя напоказ участок кожи чуть выше пояса брюк. Свою куртку он предусмотрительно снял и повесил болтаться в ногах.

Доминик вышел из машины и ещё раз огляделся по сторонам, сам не понимая, зачем это делает. Он не совершал ничего дурного, и даже не планировал это делать, а лишь привёз своего ученика – показать дом, накормить ужином, а после отвезти его домой, может быть, даже познакомившись с его матерью. Которая к тому моменту должна уже будет проснуться и сидеть дома в ожидании сына.

– Мэттью, – он открыл заднюю дверь и легко коснулся его ноги.

Беллами распахнул резко глаза и сел, дезориентировано глядя по сторонам, а Доминик только улыбнулся, отходя в сторону и направляясь к входной двери, до которой было несколько шагов. Он достал из карманов ключи, едва не уронив связку на дорожку, но всё же справился с замком и выразительно глянул на Беллами, застывшего рядом с машиной.

Доминик неторопливо двинулся внутрь, зажигая свет в прихожей, чтобы скользнуть в сторону кухни за водой и каталогом рекламных номеров, где наверняка можно было обнаружить что-нибудь из доставочных фирм, где можно было заказать еду. Беллами не торопился следовать за Ховардом и обнаружился в прихожей, разглядывающий кирпичную кладку длинного коридора, по всей видимости, глубоко впечатлённый только этим.

– Боюсь представить, что ты скажешь, когда увидишь зимний сад, – Доминик усмехнулся, выглядывая из-за угла.

Ничего не ответив, Мэттью поднял голову и убрал руку со стены, шагая к Ховарду.

– Давай закажем еду, а потом ты позвонишь своей маме.

– Зачем?

– Чтобы она не волновалась, ведь она наверняка уже проснулась.

– Хорошо, сэр.

Беллами послушно присел на стул в столовой и принялся разглядывать свои руки, смущённый до предела незнакомой обстановкой вокруг.

– Здесь есть номер доставки суши, пиццы, ресторанчика поблизости и китайской кухни, как ты и хотел, – перечислил Доминик, садясь напротив, уткнувшись в буклет. – Что ты хочешь?

– А чего хотите вы? – последовал встречный вопрос, и Ховард вздрогнул, надеясь, что это было незаметно.

У Мэттью была поразительная способность выводить Доминика из равновесия одним только предложением, и этот раз не стал исключением.

– Я первый спросил, – он натянуто улыбнулся, протягивая буклет Беллами.

Бегло осмотрев меню и отбросив рекламку, Мэттью деловито изрёк:

– Хоть мне и нравятся все варианты, но если нужно выбирать, то я хочу пиццу. И китайскую еду.

Доминик кивнул и встал из-за стола, направляясь в прихожую за телефонной трубкой, возвращаясь тут же на место и начиная набирать первый номер. После заказа он сделал ещё один звонок, и всё это время Мэттью следил за ним – разглядывал лицо, опускал иногда взгляд и следил за тем, как Ховард нервно теребил рекламный листок в пальцах, не зная, куда себя деть.

– Готово, – он отложил трубку. – Через минут пятнадцать привезут, а пока я могу показать тебе дом.

***

– А здесь прачечная, – это была предпоследняя комната, которую Доминик и не хотел показывать, но Мэттью настоял на этом, указывая на дверь. Тот прижался сбоку и устроил голову на плече Ховарда, разглядывая открывшийся ему вид. – Хочешь посмотреть… сад?

– Нет, не хочу, – Беллами просунул руку через локоть Доминика и добавил: – Нам нужен пятичасовой чай, как думаете?

Бездумно кивнув, Ховард последовал за не слишком настойчивым, но всё же утягивающим за собой в сторону кухни Мэттью, где тот уже успел побывать и запомнил маршрут. Дом Доминика был не то чтобы неприлично большим, но превосходил квартиру семьи Беллами раз в пять, если не больше, и одна только просторная кухня была такого же размера, как и гостиная, где Мэттью спал, предположительно, на диване.

Он отцепился от Доминика только на подходе к столовой, ныряя внутрь и подходя ближе к плите. Его было сложно назвать нахальным или чересчур настойчивым, но иногда он вёл себя, как зарвавшийся юнец, коим собственно и был, и мысль об этом успокаивала учащённый пульс. Ховард обещал самому себе, что будет Мэттью лишь наставником и подобием замены отца, которого он видел достаточно редко, но никак не кем-то, кто мысленно закатывал рукава на его свитере, касаясь тонких кистей рук, выступающих венок, оплетающих запястья, и того места в сгибе локтя, где кожа всегда была горячей и чувствительной.

***

Дальше в своих фантазиях Доминик никогда не заходил, но знал, что если не будет одёргивать себя часто, то эти безобидные мысли сменятся чем-то совершенно невообразимым, таким, что самому сделается стыдно, и на следующее утро он не сможет смотреть в глаза Беллами – глядящему хоть и непринуждённо, но всё же как-то всезнающе, словно он хранил какой-то секрет, который и сам Доминик не мог постичь.

Еду привезли через несколько минут, когда Мэттью скрылся по направлению зимнего сада, выпытав у Доминика его месторасположение. Курьер оказался улыбчивым парнем лет двадцати, и Ховард порадовался, что рядом с ним не было Беллами в этот момент, нахально разглядывая человека, который привёз им еду, и скрываясь с пакетами наперевес в стороне столовой.

Доминик расплатился, оставив парню пару фунтов чаевых за быструю работу, и побрёл на кухню, чтобы заварить чай в маленьком заварнике, доставая из шкафа зелёный чай, припасённый для особенного случая. Был ли этот случай особенным, ему ещё предстояло выяснить, но далеко идущие мысли удачно расплылись в воздухе, когда он открыл коробку с ароматной пиццей, сглатывая от предвкушения. Он давно уже не испытывал радости от еды, механически пережёвывая её за завтраком, не менее бездушно поглощая за обедом в школьной столовой или же размазывая по тарелке по вечерам, ужиная в неприступном одиночестве.

– Пахнет невероятно вкусно, – Мэттью заявился бесшумно, и Доминик вздрогнул, едва не выронив из рук горячий чайник, обжигающий своими боками пальцы, но вовремя удержав его за скользкую ручку.

– Мы можем поесть здесь, но весь дом по-прежнему в нашем распоряжении.

– Я хочу в зимний сад, – в глазах Беллами сиял неподдельный восторг, и он тут же спросил то, что наверняка волновало его едва ли не больше, чем еда: – Кто ухаживает за ним?

– Пару раз в неделю приходит домработница. Это было её инициативой – начать поливать цветы и прочие растения там, заодно и постригая их, заботясь не только том, чтобы они не погибли, но и выглядели достаточно прилично.

– У неё замечательно получается, потому что там невероятно красиво.

Впечатлительность Мэттью умиляла, и сам Доминик невольно чувствовал какой-то особенный отклик в душе, когда видел чьё-то воодушевление из-за каких-то цветов в горшках, пусть и расставленных Деборой искусно по всему небольшому помещению, которое когда-то Джим и построил специально для этих целей, мотивируя это тем, что и сам Доминик всенепременно заявится туда в холодный зимний день, сядет за небольшой столик в углу и примется любоваться распустившимся олеандром.

Пока они донесли всё необходимое для трапезы и уселись за тот самый столик, к которому Ховард принёс ещё один стул, на улице окончательно потемнело, и внезапное осознание того, что Мэттью так и не позвонил матери, больно заскрежетало в груди. Бегло глянув на часы, Доминик обнаружил на них десять минут восьмого вечера, пытаясь заодно предположить, сильно ли волновалась миссис Беллами, не обнаружив своего сына дома, когда проснулась.

Мэттью смешно сморщил нос, вцепляясь пальцами в кусок пиццы, и потащил его на себя, оставляя след из ниточек сыра, тянущихся вслед, и он отправил их в рот прямо пальцами, не забыв при этом их с удовольствием облизать. Доминик ел свою порцию палочками, отчаянно пытаясь вспомнить это позабытое умение, и продолжал разглядывать Беллами, не умолкающего даже с набитым ртом.

– …а потом вы поставили Моргану двойку, он рассказывал это мне с такой ненавистью, как будто вы лишили его карманных денег на месяц, – он снова облизал пальцы, хлебнул чай и потянулся к коробочке с едой.

– Может быть, я и бываю излишне строг с учениками, но ни один из родителей ещё не жаловался, – Доминик последовал примеру Мэттью и сделал глоток из своей кружки, морщась от удовольствия. Вкус у чая был превосходным, не зря он столько томился в тёмном шкафу, ожидая своего часа.

– Наверное, именно поэтому за почти четыре месяца я ни разу не получил у вас плохой балл.

– Но ты молчал весь октябрь, – напомнил Доминик, надеясь, что его тон не звучал слишком поучительно. За столько лет преподавания было сложно отделаться от подобной привычки, и даже Хейли с Джимом жаловались на его излишнюю занудность, когда дело доходило до нравоучительных бесед.

– Но я писал сочинения довольно неплохо, не так ли? – самодовольно заметил Мэттью, задирая нос и глядя прямо в глаза.

– Верно, но тебе просто повезло. Я не решался спрашивать тебя на уроках, боясь, что ты не подготовился.

Они несколько минут ещё поговорили об учебных формальностях, даже зацепили мимоходом тему завтрашнего занятия, а после Доминик всё же озвучил вопрос, вертящийся в голове последние полчаса.

– Почему ты перевёлся в нашу школу, Мэттью?

Тот помолчал, и только после того как дожевал, ответил.

– Мне не очень повезло с учителями.

– У тебя был конфликт с кем-то из них в старой школе?

– Что-то вроде того, это не очень интересно, сэр.

Повисло молчание, за которое Доминик мог додумать что угодно, предполагая и анализируя, надеясь, что этот конфликт не включал в себя…

– Знаете, мистер Андерсон говорил, что так нужно.

Сердце замерло в груди, и Доминик перестал дышать, вскидывая ошарашенный взгляд на Мэттью.

– Повторял, что нет ничего плохого в том, что я остаюсь после занятий один, потому что заслужил этого. Я не знал, почему именно; мне было, кажется, двенадцать, – Мэттью собрал кончиком пальца крошки на столе в одну маленькую кучку и принялся измельчать их в хлебную пыль. – Он ничего не делал, просто занимался своими делами, иногда поднимал голову и смотрел на меня долгим задумчивым взглядом, а после отпускал, с усмешкой напоминая о том, что школьный автобус отъезжает через две минуты. И я бежал через всю школу, а потом через двор – и всегда успевал, запыхавшийся и не понимающий, что происходит.

Он замолчал, чуть поворачивая голову вбок и протягивая пальцы к стоящему рядом цветку. Доминик даже не знал, как он называется, но иногда заходил полюбоваться именно им. Крупные ребристые листья, толстый ствол и яркие розовые цветы пару раз в квартал – это всё, что ему было нужно знать. Но мысль о тепличном цветке была лишь попыткой отогнать от себя страшные мысли, пока он ждал, что Мэттью продолжит рассказ.