Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 60 страниц)

А ведь Хильзе права. Ой, как права. Ваал мой, как хорошо, что Ирмайна ничего не заметила, никто ничего не заметил. Как славно. Нет, чтобы спокойно утолить любопытство, и просто на миг взглянуть. Сидела целый час и читала-читала-читала, переворачивала, пропускала, возвращалась, разглядывала рисованное древо миров, хотела даже его по-быстрому перерисовать, да нечем было.

– Эй, Милани.

Она встрепенулась.

– Да? А кто там? Кто пришёл? – навострила ушки.

Ваалу-Хильзе подошла ближе и приложила ладонь к глазам; потом она потёрла нос и даже пальцами сжала его, словно желая очнуться. Уши её были чуть прижаты, а кончик хвоста нервно дёргался.

– Какой-то лев, из Нижнего Города. Сегодня утром у его сестры умер супруг, и он, по его словам, уже полдня и полночи ищет Ашаи, которая могла бы провести обряд сожжения.

Она ударила ладонью в стену, глядя вниз.

– Что-то мне подсказывает, что насчёт полдня и полночи он не врёт.

– О… И что, он правда никого не нашёл? – склонила Миланэ голову набок.

– Проклятье, это ведь Марна. Здесь без звона империалов никто и хвостом не пошевелит, – взгляд Хильзе был на удивление беззащитным и растерянным. – Он сказал, что нашёл меня по совету какой-то старой львицы на улице. Говорит, что отчаявшись, шёл и шёл, просто спрашивая, где здесь можно найти Ашаи-Китрах. Надеялся, что найдёт хоть какую-то из странствующих на Марнской дороге.

– Надо помочь, Хильзи, – кивнула Миланэ.

Конечно, надо.

Та в какой-то ужасной беспомощности всплеснула руками; казалось, умер кто-то из её рода.

– Я бы сделала это, я бы пошла. Но не могу, – оправдывалась перед Миланэ. – На рассвете должна уехать в одну деревушку недалеко от Марны, очень надо. Боюсь, что опоздаю, если сейчас отправлюсь на это сожжение. А туда… Туда опоздать я не могу. Там… Долго рассказывать…

– Хильзе, я могу пойти. Вместо тебя, – предложила Миланэ без всякого сомнения.

– Не утруждайся, не надо. Ты устала, – подняла подруга ладони.

– Перестань, Хильзе. Можешь поручиться за меня, и всё. Ложись отдыхать, проснёшься с рассветом. У тебя осталось лишь полночи. Уже полночь… Где луна? Вон, смотри.

Хильзе взглянула вверх, а потом на подругу.

– Мансура у тебя есть? – Миланэ уверенно взяла дело в свои руки.

– Есть, – кивнула Хильзе, чуть подумав.

– Тогда пойду облачусь, а ты скажи льву, чтобы немножко подождал. Ты ведь ему не отказала? Он ещё тут, да?

– Да, тут. В прихожей.

Вдруг, полностью приняв предложение Миланэ, сестра-Ашаи сама взяла её за руку и вошла в дом да торопливо подвела к дверям комнаты.

– Одевайся, а я сейчас, – открыла дверь и оставила Миланэ саму.

Огонь вина полностью рассеялся.

Сквозь стены она уже хорошо слышала:

– Пусть лев присядет, прошу.

– Благодарю, досточтимая.

Даже отсюда слышно, как мягко и учтиво говорит Хильзе. Никакой отстранённости, никакой заносчивости. Нет этого обычного для молодых Ашаи «вы-знаете-я-особенная-я-такая-я-избранница-Ваала-потому-имейте-в-виду».

Но вот незадача. Ай, даже проклятье. Трижды. Миланэ растерянно оглянулась.

А в чём же пойдёшь ты, Миланэ-ученица?

Как только вошла Хильзе, она одновременно и требовательно, и виновато сказала:

– Хильзе, такое дело: нужен пласис.

– У тебя разве нет? – застыла сестра-Ашаи.

– Нет. Я не брала его в дорогу.

Немного подумав, Хильзе ответила:

– Возьми простую одежду.

– Нет, не пойду на сожжение в дорожной.

– Мой будет для тебя слишком длинным, – Хильзе тут же подошла к Миланэ и поравнялась с нею. – Любой из моих тебе не подойдёт.

Всякий пласис шьётся отдельно для каждой Ашаи, его невозможно купить в лавке.

Миланэ поняла, что говорит глупости. Нет, так не пойдёт: Хильзе на полголовы выше неё. И носить чужой пласис, даже пласис хорошей подруги – весьма и весьма дурной тон, и опытный глаз сразу увидит плохую подгонку по фигуре и неправильную длину.

– Да ничего. Иди в дорожной. Это не претит, не в этом суть. Облачайся, – Хильзе помогала ей продеть серьги, которые Миланэ почему-то решила надеть первыми, – я принесу мансуру. Лев – его зовут Нрай – ждёт в прихожей.

– Киноварь есть? – деловито осведомилась Миланэ, одевая свиру.

– Должна быть.

Взяв в руки стамп подруги, Хильзе дотронулась когтями к щеке и наблюдала,

– Прости, Миланэ, что спрашиваю… Я помню, что с игнимарой у тебя всё даже слишком хорошо. А как с мансурой? Как вообще с траурным церемониалом? – спросила она.

В прихожей что-то упало с глухим стуком. И разбилось.

– О нет-нет-нет… – послышались стенания и неприличные слова.

Сухой, утомлённый, угасший голос.

Но Хильзе не обратила внимания и смотрела на Миланэ. Ученица пока не отвечала. Хильзе, воспринимая молчание как неуверенность, искала её взгляда; некоторые её сомнения понятны. Всякая ученица с ранних лет начинает открывать для себя всё, что должна знать и уметь сестра Ашаи-Китрах. Но это «всё» включает столь много различных, зачастую совершенно не связанных друг с другом умений, что каждая из них должна что-то выбрать. Поэтому неудивительно: с некоторыми церемониями, умениями, искусствами Ашаи может быть знакома лишь понаслышке.

– Я не подведу.

«Сколько раз это было? Сложно сосчитать…», – подумала Миланэ и сильным рывком затянула пояс. Туго. Ещё сильнее. – «Не беспокойся, сестра».

– Принесу мансуру и киноварь.

Неприятно влезать в одежду, которую совсем недавно спокойно отбросила прочь. Неприятно куда-то собираться среди ночи, чтобы сжечь незнакомое тело незнакомой души. Но Миланэ знает: таков удел Ашаи.

Сирна – к поясу, сумка – одета. Готово.

Миланэ вышла из комнаты и столкнулась с Хильзе.

– Как я, нормально? – тихо спросила ученица о своём внешнем виде.

Как ведь неудобно, нехорошо идти на сожжение в дорожной одежде! Но что поделаешь.

– Всё отлично, – приврала Хильзе. – Держи.

Вот и мансура. Ритуальный духовой инструмент, который используется только Ашаи-Китрах.

– Спасибо.

Они вышли в прихожую и застали ещё не старого, но уже утомленного жизнью льва за уборкой осколков вазы, которую он нечаянно опрокинул с комода.

– О, преподобная, будь я неладен, я не хотел этого…

– Ваал мой, да пусть лев забудет. Мелочи.

– О, простит мне видящая, пусть простит… – продолжал он ползать, выискивая осколки на полу.

Ваалу-Хильзе без лишних разговоров подошла и подняла его за локоть. Заметно, что ему страшно и неуютно всё, абсолютно всё: находиться здесь; просить Ашаи; носить этот траурный чёрно-красный халат, с непременными узорчатыми огоньками, из недорогого тафта; искать осколки вазы.

Он встал, с неуверенностью и тоской поглядел на неё, а потом – на Миланэ.

– Сир Нрай-ла пусть выслушает: я сейчас не могу пойти на обряд сожжения мужа вашей сестры, пусть его душа найдёт Нахейм. Не имею никакой возможности.

– Ооо… – застонал он, обхватив руками голову и неуклюже приседая на грубый табурет.

– Пусть Нрай-ла погодит с огорчением.

Лев застыл в смешной и жалкой позе, опустив руки.

– Это – Ваалу-Миланэ-Белсарра, ученица у порога Приятия из Сидны. Моя лучшая подруга…

«…лучшая подруга…», – эхом прозвучало в сознании Миланэ.

Да, у них были хорошие отношения в дисципларии, вполне хорошие. Но пересекались они не так часто. И, по правде говоря, Миланэ сильно сомневалась перед тем, как попросить приюта, полагая, что негоже хорошим знакомством оправдывать трёхдневное беспокойство. Кроме того, в большинстве городов Империи для Ашаи в гостиницах и постоялых дворах есть весьма существенные льготы, так что её желание переночевать у Хильзе можно было бы вполне воспринять как скупость.

– …которая пойдёт со львом и сделает всё, что полагается. Пусть лев не беспокоится о том, что она ещё не сестра-Ашаи. Во-первых, это вполне по традиции, во-вторых, Миланэ – уже почти сестра, в-третьих – это одна из лучших учениц, которых я знаю. Так что я отдаю это служение.

Любая Ашаи может переложить свои обязанности – «отдать служение» – ученице, которая прошла Церемонию Совершеннолетия, наблюдая за нею или просто поручившись за неё.

– Я принимаю, – негромко ответила Миланэ.

Сестра-Ашаи с тенью удивления посмотрела на подругу.

Эй, ну же. Хильзе, ты что, забыла? Так принято по церемониалу.

– Оооо, так мой зов к Ваалу услышан! – возрадовался лев.

– Вполне, – кивнула Хильзе. – Ещё раз сожалею, что мне лично приходится отказать в услужении вашему доброму роду. Но вместо меня будет Ваалу-Миланэ-Белсарра.

– Можно просто Ваалу-Миланэ, – улыбнулась дочь Андарии.

Нрай серьёзно посмотрел на неё и выдал жалкое подобие улыбки в ответ.

Миланэ поняла, что поступает нетактично, расточая радость перед траурной церемонией.

– Спасибо, достойнейшая госпожа, спасибо, – рассыпался в благодарностях Нрай-ла, сжав вместе руки.

– Таков удел сестринства, благодарностей не надо, – махнула рукой Хильзе, непринуждённо прислонившись к дверному проёму.

– Полагаю, время не ждёт. Рассвет нескоро, но его час придёт. Мы должны успеть.

– О да, да, сиятельная. Да. Поторопимся, если можно, – сказал он и осторожно, выжидающе приоткрыл входную дверь. – Ещё раз благодарю. Мы… наш род этого не забудет, клянусь.

– Нет места для благодарений и клятв в час скорби. Ясных глаз, Миланэ.

Традиционное, чуть старомодное напутствие в среде Ашаи-Китрах. Сейчас так редко говорят.

– Спасибо, сестра. Доброй ночи тебе, – выходя, молвила ученица.

Хильзе кивнула, чуть улыбнувшись, прикрыла за ними дверь. Закрыла на засов, подняла левую руку и, задумчиво-грустная, несколько раз провернула серебряное колечко, глядя на него.

– Не желаю вызывать волны скорби в сердце льва, но я должна знать: кто и как ушёл в Нахейм, – поправила Миланэ мансуру на левом боку.

– Я уже говорил, это супруг моей сестры, Оттар. Он сильно заболел… точнее, как сказать, он вообще болел в последнее время. Тяжёлое дыхание, сдавливало грудь. Лекари говорили, что у него больное сердце, но предрекали ещё десяток лет жизни.

– Когда это случилось?

– Сегодня утром. Знаю, что мы обременяем вас, сестёр, этой заботой…

– Вовсе нет. Пусть лев не думает об этом.

– Ваал мой, только лишь бы они не начали сожжение сами… О нет, Оттар так не хотел, не хотел! Он всегда был глубоко верующим. Истинный Сунг, гражданин Империи. Он умолял, вот о чём умолял: чтобы не огонь факела, пусть и зажжённого в Доме Сестёр, возжёг его костёр, а чтобы Ашаи сделала это своей рукой, огнём Ваала. Я с лап сбился, пока нашёл благородную Ваалу-Миланэ, я обходил много кварталов, был и в Шевиоте, и в Квартале торговцев, но все были чем-то заняты. И я всё понимаю, сегодня большой праздник, это так, я не жалуюсь, просто – ох, бедный Оттар – такова была его воля…

«Без звона империалов здесь никто и хвостом не пошевелит», – вспомнились слова Хильзе.

Нет-нет. Конечно, это – преувеличение. Есть Ашаи-Китрах, которые действительно откажут в проведении обряда, зная, что благодарности не предвидится или она будет скромной. Но таких не так много – сестринство, оно чисто. Но Праздник Героев – то, на что ждут весь год; у всякой сестры, как и у каждой живой души, свои планы на этот день. Пойти туда, сделать то, побывать там; ужины, приёмы, пиры, поездки в загородные усадьбы, участие в посвящении молодых воинов и прочее-прочее. Немудрено, что Нраю-ла все отказывали – кто вежливо и с уважением, кто не слишком.

Где-то вдалеке, справа, взметнулась в небо горящая стрела.

Стрела времени. Так она летит: в небо, в никуда, без цели. Такими же странными, сноподобными ночами шла Миланэ за отцом, так ходили они на охоту. Они много раз ходили на охоту, и Миланэ это нравилось; отец, всегда молчаливый, выглядел на ней очень естественно.

Во всё остальное время он не был естественным.

Мой бедный, мой молчаливый папа. Как ты там?

Но у Миланэ с самого детства не было много времени на охоту с отцом и на помощь матери: когда исполнилось семь лет, то в их дом пришла по какому-то делу Ваалу-Мрууна, сестра, что отдавала служение в их поселении и ещё нескольких в округе. А до этого с нею происходило много чего, и самая жуткое для родителей – ночные блуждания по дому и вовне. Отец с матерью волновались, что Миланэ заболела душой, но всё вышло иначе… Оказалось – она не больна, она избранна душой.

Она помнила, как осталась лежать на полу после воспламенения собственных ладоней, чувствуя себя плохо и слабо, а Мрууна незамедлительно ушла, чтобы огласить всем весть: Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи стала её ученицей.

Так Миланэ ступила на путь Ашаи-Китрах и познакомилась с даром игнимары, владение которым является обязательным для абсолютно любой Ашаи. Игнимара – умение произвольно воспламенять часть своего тела; это почти всегда правая либо левая ладонь. Только очень немногие Ашаи могут воспламенить обе ладони, либо воспламенить руку аж до плеча; известно не так уж мало случаев, когда воспламенялся кончик хвоста; известны несколько случаев воспламенения глаз. Считается, что высшая ступень мастерства в игнимаре – воспламенить всё тело, но такого никто никогда не видел. Большинство Ашаи полагает, что это невозможно.

Уникальность дара в том, что им владеют только Ашаи. Любые, даже самые основательные попытки обучить ему обычных львиц, и даже львов, ни к чему не привели. Также всяческие попытки объяснить суть этого явления окончились, по сути, ничем; сами Ашаи-Китрах также не берутся его объяснять, они просто называют это огнём Ваала, даром духа Сунгов, свидетельством Его мощи.

Одним из главных условий вступления на тропу жриц Ваала является врождённая склонность к игнимаре. Этот врождённый дар изначально всегда пассивен, и проявляется тем, что маленькая львица может без видимых последствий выдержать недолгое пребывание правой либо левой ладони в огне Ваала. Определение, какая из ладоней выдержит – одна из важнейших задач сестры, которая решилась взять себе ученицу. Ошибка в определении приведёт к сильным ожогам у львёны и считается плохим знаком; сёстры не берут такую на обучение. Также такая ошибка считается плохим знаком и для сестры, которая захотела стать наставницей, и указывает на неспособность быть ею вообще.

Если ошибки не произошло, то некоторое, очень небольшое время, ладонь «принимающей огонь», как говорят Ашаи, пылает сама по себе, а вредных последствий, кроме неприятных ощущений и отвратительного самочувствия, нет. Но маленькая ученица ещё далеко не готова сама воспламенять ладони – она этого ещё попросту не умеет, и в подавляющем большинстве случаев, будет учиться пять-шесть лет, прежде чем на её ладони вспыхнет первый огонёк.

Игнимарой должна владеть абсолютно любая Ашаи-Китрах, поэтому ученица должна зажечь свой первый огонь до Совершеннолетия сама, иначе её обучение прекращают, несмотря на любые успехи в других умениях. Также проверка владения даром игнимары обязательна на Церемонии Приятия, и входит в первое испытание. Несмотря на важность дара, большинство сестёр-Ашаи владеют игнимарой сравнительно неважно: они способны зажечь лишь небольшой огонёк на нескольких пальцах длительностью в три-четыре удара сердца, а зачастую сам дар бесследно исчезает на некоторое время, бывает, что на годы. Это не считается плохим или зазорным, а также не есть следствие нерадивости, нежелания, слабой воли либо лени; это именно дар, тут выше головы прыгнуть невозможно.

Ашаи по-разному вызывают огонь. Наставницы обучают нескольким популярным приёмам, но ученица должна лично выявить наиболее удобный способ. Для большинства его невозможно вызвать в беспокойном состоянии, в страхе или в гневе, очень трудно вызвать, предварительно не сконцентрировавшись и не подготовившись, трудно вызвать в неподходящей обстановке, при болезни и плохом самочувствии.

Для большинства игнимара – вещь капризная, несмотря на годы упражнений.

У огня игнимары есть несколько интересных свойств. Во-первых, он весьма и весьма горяч, и от него охотно загораются всякие горючие материалы: дерево, бумага, трут, даже одежда самой Ашаи; в общем, всё, что горит в обычном огне, загорится в огне Ваала. Во-вторых, он не причиняет вреда ладоням самой Ашаи. В-третьих, пламя может быть самых разных цветов: красного, желтого, синего, зеленого, фиолетового, белого и так далее. Как правило, один цвет преследует сестру-Ашаи всю жизнь, хотя может изменяться на небольшое время. В-четвёртых, игнимара весьма сильно истощает, после неё всегда мучает жажда, ощущается утомление и слабость, покалывание в ладони и руке. В-пятых, от резких движений пламя игнимары, как правило, сразу тухнет.

Огонь игнимары почитается священным и используется в строго оговоренных случаях, как часть некоторых обрядов. Возжигать от него обычные свечи, опиумные трубки, дрова, факелы, стрелы, лампы, играть с ним, демонстрировать его праздным зрителям, кичиться – запрещается, и неспроста: дар может надолго пропасть. Причём это вовсе не предрассудок, а реальная обыденность.

В светских и научных кругах игнимару иногда называют пирокинезом; лишь самые ярые противники жречества Ашаи-Китрах и веры в Ваала отрицают реальность феномена, принимая его за искусное шарлатанство, хотя множество исследований и непосредственных свидетельств подтверждают – огонь исходит словно из ниоткуда, никаких скрытых хитростей тут нет.

Для большинства игнимара служит прямым, самым живым доказательством того, что вера во Ваала – не пустой звук, а Ашаи-Китрах – настоящие жрицы и хранители духа Сунгов.

– Далеко нам ещё, Нрай? – спросила ученица, ступив на неширокий каменный мост.

– Совсем ничего, чуть-чуть. Терпение, попрошу терпения.

Они свернули направо и пошли мимо домов, утопающих в щедрой зелени. Миланэ и Нрай умолкли, думая о своём.

Именно по причине отличного дара игнимары, личная наставница в Сидне, Хильзари, очень часто брала Миланэ на траурные церемонии и сожжения, явно предпочитая её прочим ученицам. И это не только потому, что Миланэ исполнительна, несвоевольна, хорошо следует церемонии и отлично возжигает пламя Ваала. По правде говоря, многие Ашаи-Китрах, особенно молодые, не могут возжечь огня на траурных церемониях: всеобщая тоска угнетает их нрав и настрой. Потому среди всех учениц Сидны, что у порога Приятия, Миланэ – одна из самых искушённых и опытных в таких обрядах.

Они шли однообразными улицами, улочками, переулками, в которых Миланэ, будь она в одиночестве, потерялась в два счёта. Вокруг стало тише, поспокойнее: все ушли праздновать в город, а кто не ушёл, так уже спят или пытаются заснуть.

– Да, кстати: из Дома Сестёр моя супруга должна была принести огня. Так что об этом можно не беспокоиться.

– Это хорошо. Оставьте в доме умершего – пусть горит.

– Но как… А как тогда львица зажжёт погребальный, извиняюсь, костёр? – с какой-то хитрецой спросил Нрай.

– Я сама, – просто ответила Миланэ.

Свернули налево. Вдалеке – огни факелов. Миланэ почувствовала: «там».

– А… – протянул Нрай, притворившись, что всё понял.

Взгляд от Миланэ. Его чуть растерянные глаза, добрые складки рта, большие усы.

– То есть… Львица зажжёт огонь из руки?

– Да.

– Ничего себе! Так львица умеет?

Теперь настал черёд удивления Миланэ. Конечно, умеет. Как иначе.

– Ого. Я никогда не видел это вблизи.

Прямо как маленький львёнок.

– Лев не бывал на сожжениях?

– Как же не бывать. Бывал. Но там костёр всегда жгли от факела.

Ах, понятно.

«Вот оно что», – помыслила Миланэ. – «Вот же я глупа. Ведь большинство похорон у простого рода происходит без Ашаи-Китрах, они идут за огнём в Дом Сестёр или, на крайний случай, к любой сестре-Ашаи, и возжигают огонь от лампадки или свечки, которая, в свою очередь, была зажжена пламенем Ваала, и огонь этот вовсе не требует платы, а в небогатых сословиях принято считать, что сестру-Ашаи, да особенно на сожжении, нужно отблагодарить как можно щедрее-богаче, а ведь денег-то нет, богатства нет, и опозориться не хочется, оскандалиться – тоже, и получается замкнутый круг. Да ещё нужно найти эту самую сестру; в небольших городках и посёлках с этим проще, а в большой столице Марне попробуй изловчись да найди; ведь если ты приехала в Марну, так ведь не будешь жить в Нижнем Городе да прочих пригородах, ты будешь вертеться среди высшего света. Да и ещё не всякая из нас может стать игнимарой на сожжении, для этого нужно иметь милосердную и печальную душу, ибо весёлая душа приходит в уныние от зрелища смерти, огонь ей будет очень трудно возжечь, даже будь она прекрасной мастерицей…»

– Хвала небесам, что они ещё здесь, – с облегчением вздохнул Нрай-ла и пошёл так быстро вперёд, как только мог.

Она не смогла за ним угнаться, да уже и нельзя спешить. Всё, теперь не вольно идти, как хочешь, делать, что хочешь.

Обычный небольшой дом из местного светлого камня, большой двор. По местной традиции – ворота настежь, так же, как и все двери в доме. На небольшой, низкой тележке, которую используют именно для сожжений – Оттар; вокруг него – все, кто пришёл провести его в последний путь.

Так, они заметили Нрая, теперь заметят и меня, посему – время. Знаки траура и сожаления: прижатые уши, хвост к земле, руки сложить вместе у солнечного сплетения, сцепив ладони. Ступать со спешкой нельзя.

Вот Ваалу-Миланэ входит во двор и все вострят уши, обращают внимание. Душ собралось довольно много, здесь львы и львицы самых различных возрастов, но одного положения: простые земледельцы среднего, по простым меркам, достатка. Возле покойного собрались близкие, их тихий разговор прекратился, и все сейчас смотрят на неё, кроме одной львицы, что подарила краткий взгляд, а потом вернулась обратно к своему горю.

Было заметно, что обряд затянулся до невозможности, повис в воздухе неопределенности: у всех был усталый, измотанный вид; заметно, что поругались не раз и не два, решая, что же делать – находиться возле покойника, как неприкаянные, неизвестно сколько времени, или таки исполнить его волю и подождать Ашаи, если та придёт, конечно, а она вряд ли придёт, ибо повсюду праздник, да и дорого-разорительно всё это, ведь не знать, какую сумму благодарения Ашаи захочет в такую ночь.

Миланэ шла, обходя нестройный круг, чтобы таким образом молчаливо поприветствовать собравшихся; кто-то ещё копошился в доме, а кто-то уже и вышел. Ну конечно же, там в ожидании собралась компания львов, чтобы помянуть память Оттара, что ушёл в Нахейм; конечно же, было полно времени помянуть как следует, да ещё и о большом празднике не забыть, потому тройка львищ с простыми, неотесанными мордами истово пытаются походить на трезвых, оттого они выглядят ещё нелепее. Ах нет-нет, здесь есть разные сословия: вон стоят львица и лев; льва видно плохо, сказать что-то наверняка о нём невозможно, но львица чуть ближе, и намётанный, опытный, внимательный с детства глаз Миланэ улавливает дороговизну и строгость её наряда. Пожалуй, то, что на ней одето, стоит дороже этого дома со всей утварью в придачу; но темнота подводит, можно ошибиться, да и взгляд лишь мельком, ведь Миланэ не имеет права делать здесь то, что хочет, она мягко и плавно ступает, рассматривая всех, так знакомясь, так представляясь – без слов.

Все собрались в нестройный круг. Центром стал Оттар, Миланэ и несколько самых близких родственников, точнее, родственниц: ученица-Ашаи сразу поняла, что возле покойного стоят супруга и две дочери; из рассказа Нрая она помнила, что у Оттара есть ещё и сын, но что-то его не видать.

– Спасибо благо… благородной видящей Ваала, что пришла к нам. Там огонь, там есть крас… Это было так внезапно… – заговорила супруга, а дочери отчего-то отошли.

Как и большинство, она не умет отличить ученицу-Ашаи от сестры-Ашаи.

– Я с вами в скорбный час, – взяла Миланэ её руку.

– Не могу говорить. Так устала…

– Малая печаль красноречива. Великая – безмолвна.

Цитата из «Изящных слов на всякий случай жизни». Есть такая книга, её знают все Ашаи.

– Я много ему не сказала… ещё так много…

– Тысячи слов не стоят и одной слёзы. Блюститель слова есть?

– А? – не сразу поняла львица.

– Блюститель слова. Тот, кому оставили устное завещание.

– Нет. Он не успел ничего завещать, смерть была внезапной.

– И потому ушёл без страданий.

– Хватит. Нужно закончить… Хватит.

Верно. Миланэ обняла её, и та растворилась в объятиях, словно Ашаи – избавительница от этого дня и этой ночи.

– Надо продолжать, – шёпотом, только для неё напомнила ученица, когда поняла, что супруга покойного может простоять так очень долго.

– Да, – очень коротко и тихо ответила та.

Объятия разомкнулись, и вот Миланэ уже сама, лишь рядом – Оттар. Его тело полностью обернуто в красную ткань, вместе с головой; в красной ткани сжигают и предают земле, как правило, воинов, стражей, некоторых служащих. Миланэ, дочь своего рода, по неистребимой привычке отметила, что это простой ситец не лучшего сплёта.

Миланэ, по обряду, должна убедиться, что покойник действительно умер; также надо подтвердить его личность – самой, или вопросив об этом присутствующих. Но заученная ритуалистика – одно, а живой опыт ничем не заменить. Конечно же, Миланэ сейчас не будет делать этого, ибо кроме раздражения, это сейчас больше ничего не вызовет. Потому она лишь просто приподнимает ткань, берёт из сумки алую краску и наносит полоску на правую щеку покойного. Тут тоже нужен живой опыт. Нигде не научишься тому, что маленький горшочек с краской должен быть на самом верху сумки, в лёгкой доступности. Иначе будет, как на первом сожжении, которое ей отдала Хильзари – придётся копаться в сумке, прямо как на рынке, и это – в такой момент.

Теперь должно быть прощание с покойным: каждый должен подойти и сдержанно попрощаться с ним любым способом: поцеловать, пожать руку, просто посмотреть, в последний раз подарить какую-нибудь маленькую вещь. Но Миланэ и его делать уже не будет. Пришла она, конечно, очень поздно, потому получилось невпопад, ведь прощание делается до завивания в ткань, и по чину, та, кто ведёт обряд, то есть Миланэ, должна тоже попрощаться с покойным. При таком прощании руки покойного должны быть свободны, с ним завиваются все прощальные вещи. Миланэ хорошо видит – неискушенные в ритуалах, эти львы и львицы с Оттаром успели попрощаться: под тканью заметны его прощальные подарки; по сути, она может вот прямо сейчас отказаться вести обряд, ибо вроде как не имеет права этого делать. И должен его вести любой или любая из тех, кто попрощался. Но не она.

«Уж точно, иная бы на моём месте, дурёха, ушла прочь или сделала заново прощание», – подумала Миланэ, преклоняясь у лап Оттара. – «Запросто».

В среде Ашаи-Китрах хорошо известно, что многие ученицы за время учёбы ни разу не вели траурных церемоний, в виду того, что такое ответственное служение наставницы отдают весьма неохотно, во избежание глупостей и конфузов. Такие ученицы, превратившись в сестру-Ашаи, знают проведение такого обряда только на сухих словах; первые разы они чувствуют себя неуверенно, а потому строго и упрямо следуют заученному ритуалу.

Но сегодня Ваал помог этим скорбящим – с ними Миланэ.

Миланэ преклонилась перед Оттаром, и вокруг воцарилось робкое молчание.

Мансура на поясе больно впилась в ребро.

– Ваал, солнце нашего духа, – сказала ученица первые слова и сделала заминку, чтобы присутствующие осознали и вместе подхватили воззвание, – утешение наших сердец, в тебе мы пребываем, сыны сильные, дочери добрые. Без радости собрались мы, так прими печали наши, дай нам мощь нашу, прими Оттара нашего, дай нам память нашу. И если настанет наш час, то укажи нам Нахейм.

Встала. Вот как неудобно преклоняться в свире. А в Сидне – целых три пласиса, прямо в сундуке, друг на дружке. Глупая моя голова. Могла и взять хотя бы один.

– Вспомним: что мы не сказали, что мы не сделали для Оттара.

Осмотрелась вокруг, всматриваясь каждому в глаза, потом обернулась, чтобы увидеть тех, кто позади. Так полагается. Тут не только можно что-то в последний раз сказать покойному, но также от его имени объявить слова, которые он велел передать.

Вокруг молчание. Никто ничего сказать не хочет.

Только Миланэ приоткрыла рот, как прозвучало:

– Упокойся мирно, Оттар. Ты был хорошим львом. Конечно… конечно, я скажу, ты свою жизнь… ты жил разным, поступал по-всякому. Но Ваал свидетель, что ты не был плохим.

Все зашевелились; говорящий в неловкости замолчал – его почему-то стали одёргивать.

Кто ещё? Никто? Что ж. Пора на сожжение.

– Нахейм ждёт сына Ваала, – молвила Миланэ.

В повозку впрягли лошадь и все медленно отправились в путь. Миланэ вместе со Нраем, который начал указывать путь, пошли впереди. Вообще-то, Нраю, по суевериям и традиции, не стоит идти впереди, это должен делать лишь тот, кто ведёт обряд; но в этом случае нет выбора, ведь Миланэ попросту не знает пути. На повозке не сидел никто, лошадь ведут за поводья – суеверие. За покойным пошли все остальные.

Ворота закрылись, как и двери в доме.

– Далеко? – тихо спросила Миланэ.

– Есть немного, – ответил Нрай-ла.

Миланэ чувствует, как к ней твёрдо прижимается мансура.

Небольшая, темно-уютная улица – уже пуста; в небе витает предчувствие рассвета, и звёзды уже бледнее. Медленнее ступай. Ещё медленнее. Далеко-далеко ещё вздымаются огненные стрелы в небо, но тухнут они быстро и внезапно, не успев достичь неба; эти стрелы похожи то ли на мираж, то ли на знак.

Усталость водопадом обрушилась на Миланэ, рассеялась по телу томлением и лёгкой волной. День взял своё, измотал с одной стороны, а потом ночь тихонько крадёт силы с другой. Хочется сесть и прикорнуть где-нибудь, чтобы никто не тревожил, а ещё лучше – обнял. Ведь хорошо ходить по сноподобному миру не в одиночестве, а ещё с кем-то. «Снохождение». Да вот оно, хождение во сне – идём все вместе, и живые, и мёртвые, в плену вечного сна. Всё вокруг: и небольшие, и плетеные заборы, и неровная земля под ногами – не совсем настоящее, словно придуманное вспышкой чьего-то фантазма. Лёгкие тени начали бегать по всему вокруг, мерцая.

Вот он какой, подлунный мир.

Взгляд не может остановиться на чём-то одном, вдруг всё темнеет, а потом начинает переливаться странным внутренним светом; Миланэ прекрасно осознаёт то, как твёрдо идёт по земле, вперёд, на сожжение, и то же время сознание с дрожащим шумом отплывало назад, словно отставая от тела; и вот Миланэ, очень медленно и неуверенно изумляясь, понимает, что смотрит на себя саму сзади; а потом – резкий толчок, теперь ещё большая странность: она словно стоит на голове у себя же над головой, а весь, такой далёкий подлунный мир печали и огней Ночи Героев – вверх тормашками.

Испуг и страх пронзили её от странности ощущения. Громкий, мучительный хлопок в ушах, ощущение провала, белые пятна перед глазами, ощущение, будто вынырнула из воды на поверхность. Озноб прошёл от ушей до хвоста, Миланэ, вздохнув, чуть испуганно посмотрела вокруг; лапы послушно шли вперёд, и всё есть, как было; никто ничего не заметил, да и не мог заметить.