Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 60 страниц)

По приезду в Хамалар они расселились в разных комнатах, даже не рядом; это выглядело бы очень странно для молодой пары, но вполне объяснимо для льва и Ашаи-Китрах. Но вот они вернулись из терм в гостиный двор, Синга задержался в её покоях на мгновение, потом ещё на минутку, и Миланэ не могла отправить его прочь – это выглядело бы грубо и нелепо. Более того, она опасалась это делать: можно испортить всё дело. Нельзя говорить самцу «да», «да», медленно потакать, а потом резко преградить путь. Это вызовет не только обиду и недоумение, но и – вполне может быть – великое раздражение; тогда Миланэ может утратить влияние на него. Тогда все усилия могут полететь в пропасть…

Медленно они переместились в спальню, медленно умостились на большой и низкой кровати, обычной для найсагрийцев. Он лежал на животе в живописном халате, высоко подняв хвост и лапы; она, опершись об изголовье кровати, вытянула одну лапу, а вторую согнула в колене, хвост распустила по ткани, держала в одной руке кубок, в котором плескалось игристое вино, к которому она почти не притрагивалась, ладонь второй уткнула между лап.

– Для начала отцу стоит отдать тебе каменоломни в Сваахсе, земли вокруг Ходниана. Там прекрасные земли.

– Надо браться всерьёз. Мне надо прощаться со своим прошлым, – говорил Синга, больше сам с собой, чем с нею. – До этого я жил так-сяк, не ожидая от жизни ничего. Буду перенимать все его дела, какие смогу. Перестану писать, вообще всё это надо бросить, надо с этим кончать.

– Не переставай писать, ты с ума сошёл! – удивилась Миланэ. – У тебя получается! Имеешь дар.

– Может и так, но мне нечего делать с этим даром в суровой жизни, – он запустил себе ладони в гриву. – Если браться, так за что-то одно. Я готов измениться, Миланэ. Я готов на всё, – он подполз ближе и с трепетом дотронулся к когтям её лапы.

– Это хорошо, – отвернулась она.

– Знаешь, я влюбился в тебя с самого первого взгляда.

Миланэ вздрогнула.

– Синга… Не надо. Ты не понимаешь.

– Простой львице можно сказать: «Выходи за меня замуж». С Ашаи-Китрах это невозможно. Но я всё равно имею право спросить: ты будешь со мною?

– Что могу тебе сказать…

– Не надо ничего говорить. Я вижу, сколь всё сложно. Но знаю, что у Ашаи всегда так. Мне мама говорила.

– Откуда ей известно? – с плохо скрытой иронией спросила Миланэ.

Но Синга вдруг искренне-наивно признался:

– Она была ею. Ты не удивлена?

Миланэ попыталась притвориться, будто услыхала это впервые, но вышло не очень:

– Нет, почему… Удивлена…

– Мне так нравится твоя игра.

– Я плохая актриса. В любом театре надо мной бы посмеялись.

– Готов на всё ради тебя. Стану кем угодно, кем ты захочешь. Знаю, что у тебя есть другой. Мне безразлично, – весь он направлялся выше, к её коленке.

– Синга, оставь… Оставь.

– Я заберу тебя у него, – поднялся он ещё выше, всё сильнее подавляя её сопротивление.

– Ваал мой, Синга, что ты делаешь…

Миланэ, прижатая, посмотрела в белый потолок. Даже плохие актрисы умеют играть эту роль; каждая львица должна уметь играть эту роль!

…Миланэ, даже если бы ей пригрозили пыткой, не смогла бы вспомнить, как всё произошло.

Синга властно гладил её шею и плечи.

– Ты говорила, что тебе было хорошо.

– В самом деле? – мурлыкнула она.

Он ответил не сразу.

– Но что такое, Милани? Иногда на тебя даже больно смотреть, столь ты разбита. Знаешь, я не большой знаток душ львиц, вообще не считаю себя знатоком ни в чём, но – послушай! – вижу неладное. Не может львица после любви быть столь печальной. Тебя грызёт совесть, ты скучаешь по нему, у тебя разбито сердце? Не кори себя ни за что! Милани, милая моя, откройся наконец, – он совершил искреннюю попытку прижать её к гриве. Но Миланэ, хоть это и было очень трудно, всё же отстранилась.

Она поднялась, села на краешек кровати и тихо сказала:

– Синга, я должна тебе кое-что рассказать.

– Ждал этих слов. Поверь, неважно, что у тебя есть другой, и…

Её палец мягко дотронулся к его рту.

– Однажды в своей жизни я совершила большой проступок. Я оказалась слишком… любопытной, я увидела то, что мне не дозволено было видеть. Судьба отказалась пощадить меня, и всё это потянуло за собой большую череду событий. В итоге, после всего, мне предстал тяжёлый выбор, который передо мною поставили Вестающие. Они могут сделать… точнее, они могут не сделать того, в чём я так нуждаюсь, если не буду делать так, как они велят.

Тишина повисла для того, чтобы он мог что-то сказать; но Синга не ответил.

– Слушай же, Синга. Ты мне очень дорог, как друг, и вообще, но… Я не люблю тебя. Втай, в смысле неприязни, нет, ты для меня нечто даже большее, чем друг, в каком-то смысле я люблю тебя, как близкого по духу, ты очень приятен, как самец, но… То, что я с тобою поехала, то, что мы с тобою проводили всё это время – моё вынужденное, низкое лицедейство. Мне велели внушить, что ты должен перенять все коммерческие дела отца и непрерывно следить за всем, что происходит с тобою и твоей семьёй. Вестающие так велели, и я делаю это, потому что…

Она развела руками, будто бы сама не понимая, отчего всё делает.

– Вестающие ненавидят отца и твою семью. Точнее, они что-то хотят от вас; мне не внять, что именно, да это и неважно. Опасайся их, прогони меня. Расскажи отцу то, что услышал. Не доверяй мне, не делай ничего из того, о чём мы говорили.

– Мне всё равно, – лучезарно улыбнулся он, глядя на неё даже с каким-то подъёмом, словно всё сказанное лишь окрылило его. – Я люблю тебя.

– Ты не слышишь, Синга? Я не пришла к тебе с добром, я хотела обмануть для своих целей! – ударила она несколько раз по кровати.

– Ты самая прекрасная львица в мире, – разлёгся он, потягиваясь, играя с её хвостом.

– Разозлись же на меня, наконец! – поцарапала она кровать.

– Мне всё равно, Миланэ. Я люблю тебя. Я вцеплюсь в шанс, даже если его нет.

– О, мой Ваал… – схватилась за голову Миланэ, прижав уши.

Тонкий аромат цветов витал в комнате. За окном мягко шелестела листва кигелий. Тьма, рассеченная лишь одиноким подсвечником, призывала ко сну и покою. Постель была мягка и шелковиста. Но здесь, среди всего этого, Миланэ ощущала себя словно путешественница, страшным образом сражающаяся с химерами в ночном, скалистом, снежном северном лесу.

– Знаю, что Вестающие хотят нам прижать хвост, – небрежно-равнодушно молвил Синга, презрительно отмахнувшись. – Я знаю, что они ненавидят моего отца, а ещё больше – мать, которая даёт ему хорошие советы. Рано или поздно надо было ждать, что они вонзят клыки и в тебя, – подсел он к ней и сделал этот ужасный жест, что так не любит Миланэ – ткнул когтем прямо в центр тела, чуть выше живота.

– Они не искали меня. Я сама допустила большую оплошность…

– Какую? Расскажи! Чем именно они тебя прижали? – взял он ладони Миланэ. – Я смогу помочь, мы с отцом и матерью поможем тебе! Зачем тебе слушать каких-то Вестающих?

Она сложила ладони у рта.

– Из-за меня, Синга, пострадал мой любимый лев. Его зовут Амон. Из-за меня он очутился в заточении, и я не нашла способа вызволить его, кроме как с помощью Вестающих. Я убедила его… точнее, подтолкнула к краже одной вещи, которая была мне очень нужна. Он попался, его бросили в тюрьму. Я об этом узнала сразу после Приятия; украденная вещь находилась у меня, поэтому мне грозило изгнание из сестринства. Но Вестающие, узнав о проблеме, сами предложили помощь. Они отвели от меня все беды, но Амон остался в неволе. Вестающие пообещали, что помогут вызволить и его, если я буду послушна.

– Так, Миланэ, по порядку… – навострились уши Синги, а глаза загорелись огнём. – Значит, у тебя всё-таки есть другой?

– Да. Он в тюрьме.

– Расскажи, пожалуйста, кто он. Как вы познакомились? – размеренно спросил Синга.

– Зачем тебе это?

– Ты во многом мне доверилась сейчас, верно? Доверься и в этом. Расскажи, – размеренно, словно утверждая слова перед судом, сказал Синга.

– Когда я стала Ашаи твоего рода, то Вестающие устроили за мной слежку через Тайную службу Императора. Амон был её сотрудником…

– Погоди, значит этот Амон – ставленник Вестающих? – не дал договорить Синга, суетясь на кровати.

Миланэ встала, забрав от него ладони, посмотрелась в зеркало. Повернулась к нему:

– Он не их ставленник, он просто делал то, что велело руководство. Амон слабо представлял, кто я такая и зачем за мной следить.

– Так, откуда ты знаешь, что слежку устроили именно Вестающие?

– Они сами мне рассказали.

– Так, а теперь они упрятали этого Амона в тюрьму, чтобы ты билась, как рыба об лёд ради его освобождения, так получается?

– Нет-нет, Синга, он попал туда по собственной недальновидности… и моей тоже… Ты не понимаешь. Они его не прятали, а воспользовались ситуацией.

– По собственной недальновидности? Миланэ, вот ты расскажи, как именно он туда попал, – Синга прислонился к спинке кровати, возложив на неё руки.

– Он украл книгу из Марнской библиотеки и его схватили.

– Ты просила его красть книгу? Кража этой книги – и есть всё дело?

– Нет… То есть, мы с ним сначала готовились её украсть, но потом отказались от этой затеи, – ответила Миланэ, закутываясь в покрывало. Затем помотала головой: – Да, короче, в краже этой книги и заключается всё дело.

– Вы отказались от затеи. Но он всё равно украл, да? – уверенно-отрывчатые фразы Синги.

– Кровь моя, Синга, к чему ты клонишь?

– А тебя не смутило то, что лев, сотрудник Тайной службы, так легко пошёл навстречу в этой затее с кражей книги? – подался он вперёд, сжав перед собой кулак. – Тебя не смущает то, что он раскрыл себя и вы познакомились?

– Наше знакомство было случайным, Синга! Я попала в беду, я упала в воду с моста, а он меня спас! – схватилась за голову Миланэ, понимая, что никогда не сможет ему объяснить.

Всем. Нужно. Что-то. Объяснять.

– В воду? С моста? – нахмурился Синга, подёргивая усы. Выглядел он так, словно услыхал речь на незнакомом языке. Потом вдруг хищно закивал головой: – Спасение в беде. Прекрасный повод для знакомства.

– Синга, я тебя не понимаю.

– Миланэ, этот Амон – проходимец, – объявил он.

– Он меня любит, Синга, ты не понимаешь! И я его люблю! Я ведь ощущаю такие вещи, меня в этом нельзя обмануть, понимаешь? Он заложник обстоятельств…

– Миланэ, никакой он не заложник обстоятельств. И кажется мне, что не сидит он ни в какой тюрьме. Они все очень ловко обвели тебя вокруг хвоста. Именно для того, чтобы ты мучилась, чтобы держать на поводу, чтобы ты делала те вещи, которые делала до сих пор!

Вдруг они оба вздрогнули, испугавшись: на улице раздался глухой звук падения чего-то большого, а затем раздался взрыв хохота. Синга подошёл к окну.

– Безобразие. В Хамаларе должно соблюдать тишину. Что они себе там думают?.. Аааа… Это, наверное, наследник Руфий.

– Что за наследник? – негромко спросила Миланэ, только лишь для того, чтобы отвлечься.

– Есть такой, известный марнский прожигатель жизни… – отстраненно ответил Синга. – Его отец был самым большим лизоблюдом в Императорском дворе, с предыдущим Императором на «ты». Можно сказать, похлопывал его по плечу. На сем и сколотил состояние.

Миланэ не нашлась с ответом; кроме того, она знала, о ком говорит Синга – в дисциплариях неплохо осведомлялись об отголосках политической и великосветской жизни. Вообще, с нею часто такое случалось – она притворялась, будто чего-то не знает и с притворным любопытством слушала, как ей кто-то объясняет суть дела, зачастую неверно и превратно.

– Моя мать говорила, когда тебя увидела там, на похоронах, что ты – очень чиста душой, – говорил он, дальше выглядывая в окно. – Поэтому она и взяла тебя, как Ашаи рода – чтобы противостоять Вестающим и им подобным. Мать с отцом думают, что я ничего не понимаю. Но я всё понимаю… Я понимаю и вижу много больше, чем все считают. Мать говорила, что ты не по годам мудра. Но Вестающие всё равно изощрились и смогли тебя обмануть.

– Нет, Синга, Амон не с ними. Он ни в чём не виноват.

– Он с ними. Он – мерзкий обманщик. Обманул тебя, познакомился, вскружил голову, ты раскрылась и рассказала, что хочешь какую-то книжку из библиотеки – не знаю, зачем она тебе – он украл, отдал тебе, попался. Слыхал об этой истории с книгой, слыхал, ты не думай, что по Марне молва не идёт. Вот ты прижата к стенке.

– Не говори так о нём, Синга. Он не мерзкий обманщик. Ты понял? Я его освобожу; с твоей ли помощью, без твоей помощи, используя тебя, используя кого угодно – неважно.

Он повернулся к ней, сидящей на кровати, стоя у окна; усмехнулся и снова начал созерцать заоконное.

– Ты глупа, – почти по слогам молвил он. – Я думал, ты мудра. А ты глупа. С самого начала я смотрел на тебя этими влюблёнными глазами; каждый день думал о тебе, пытался завязать отношения, но ты отбрасывала. И теперь узнал, ради кого. Ради кого! Того, кто натворил тебе множество неприятностей, кто следил за тобой по указу врагов моего рода – да и твоих тоже! И теперь ты притворялась всё это время, готовая принести меня в жертву, чтобы освободить этого мерзавца. И неважно, что будет со мной! Главное, чтобы у него – вора! – было всё хорошо!

– Уходи, – совсем отвернулась от него Миланэ.

Но он бросился к ней.

– Это всё, что можешь сказать? Вот интересно, как ты всё представляла? Вот со мной дело будет решено, я переберу отцовские дела, Вестающие примутся за меня, начнут расставлять ловушки. Они бы расставили, конечно, я бы попался. А ты? Ты бы дальше была Ашаи моего рода, да? Твой Амон был бы на свободе, ты бы с ним встречалась. Может, даже сожительствовала. Он бы переехал к тебе, в дом, подаренный моим отцом. Да? Даже будь он сто раз не связан с Вестающими, пусть! Они всё равно не отпустили бы ни его, ни тебя.

– Уходи, Синга, – Миланэ избегала его; она не хотела к нему прикасаться, не хотела на него смотреть.

Он отошёл, заложив руки за спину.

– Знаешь, что я на днях написал? Вот послушай:

Была б ты охотницей,

Тогда стал бы я луком,

Для твоих сребрострел

Направленных в вольницу…

Синга поднялся и подошёл к стене возле окна.

– Синга, прости, – осторожно дотронулась она к нему, подойдя сзади.

– Ненавижу. Мы могли бы стать такой парой! Ненавижу… Уже ничего не будет так, как прежде.

Он пошёл к выходу, но резко развернулся:

– Мой отец ничего не узнает. Делай, что хочешь, предавай мой род, как хочешь. Ни отец, ни мать ничего от меня не узнают. А я сделаю вид, что перебираю дела отца… А почему, собственно, «сделаю вид»? Я это сделаю. И все будут довольны, особо твои Вестающие, – указал на неё когтем. – Даст Ваал, ещё и Амона освободят. Заживёте вместе чудесной, цветущей жизнью, без моих сребрострел.

– Твоих сребрострел, – безучастно отметила Миланэ.

– Что? – Синга спросил даже как-то визгливо, как обсчитанный покупатель.

– У твоём стихе сребрострелы принадлежали мне. Ты был луком. Я слушала… – подняла она взор.

– О чём ты вообще?

Миланэ внезапно и совершенно не к месту подумала о том, что искусство бывает очень искусственным.

– Я не буду делать ничего во вред твоему роду. Как только Амон выйдет на свободу, я уеду из Марны навсегда. Всё имущество, подаренное твоим отцом, я оставлю в целости и сохранности, исчезну из вашей жизни, попросив прощения за предательство.

– Да… Да. Пусть будет так. Делай, как знаешь.

Синга сделал несколько резких кругов по комнате, а потом направился к двери.

– Твои Вестающие будут довольны. Я всё сделаю, как ты просила. Надеюсь, они исполнят обещанное и выпустят твоего любимого предателя.

– Синга!

Но за ним уже закрылись двери.

========== Глава XXV ==========

Глава XXV

Миланэ как раз сидела за письменным столом, бесцельно разрисовывая графисом большой лист красивой, белой бумаги; предметом её несознательного творчества стали узоры, каллиграфические литеры, несколько стилизованных знаков пламени Ваала, чёрные заштрихованные точки, путанные каракули.

Не хочу. Не хочу я больше всего этого. Может быть, так всё и должно быть; возможно, так надо, Вестающие должны такими быть, и вообще всё-всё сестринство, и Сунги – а мне надоело. Не могу… Не умею. К чему я пришла?

Какой стыд, какой позор.

Какой ужасный навет, какая гнусная ложь.

И что дальше? Было ведь оговорено, что я буду служить Вестающим, а они в ответ освободят Амона.

Но разве я додержалась договорённости? Где сейчас Синга, а где я?

Хоть бы не рассказал родителям.

У меня ещё есть время, ещё ничего не потеряно.

Но если Вестающие захотят, чтобы я сначала закончила со Сингой и его отцом, и только тогда выполнят обещанное? Они ведь не глупы.

О, мои предки… А я не могу выполнить обещанного.

Я… Я паду на колени перед Сингой. Ещё раз попрошу прощения. Буду умолять притворяться, будто он исполняет мою волю. То самое сделаю с Тансарром. Пусть они притворятся, поиграют роль, и как только Амона освободят, то…

Чуткие уши услыхали, что в соседней комнате что-то скрипнуло. Миланэ насторожилась. Но ничего. Показалось.

Если Вестающие узнают обо всём этом, то не видать от них помощи. Тогда остаётся разве что к Высокой Матери идти.

Да, так что ж, я великая лгунья и нечестивица, но всё это – ради тебя. Я лгу ради тебя, сижу здесь ради тебя, я всматривалась в чужие глаза с притворной симпатией ради тебя; я верна, в этом моя честность – я не брошу тебя. Ты упал, ты свалился в глубокую яму, ты тонешь в чёрном зеркале – я бросаюсь туда за тобой, ибо не брошу тебя. Ты не зовёшь на помощь, потому что так не пристало, и ничто не толкает меня вниз, в темноту, в который ты сейчас покоишься – но я упаду туда, я буду вместе с тобою, и выведу к свету; я сама стану светом, если так будет нужно, и великое пламя осветит тебе путь, чтобы ты знал, как выбраться из пещеры. Я не брошу тебя, я не брошу тебя…

Вытащив сирну из ножен, она несильно уткнула её острие в стол. Потом отложила в сторону бумаги и посмотрела в окно.

Все свои силы Ашаи она теперь чувствовала, как тяжкий, бесполезный груз. Да, она пыталась приходить к Амону во снах; и, кажется, он понимал, кто и почему приходил. Даже если он по пробуждению всё забывал – пусть так… Но всё равно она не может дать ему свободы.

– Как мне теперь быть с тобой, мой Амон? – спросила она темноту и себя.

– Как и тогда.

Этот голос не просто привёл её в чувство, нет. Она вся вздрогнула, а потом резко замерла, обернувшись. В полутьме, в неверном свете одинокой свечи возле стола, возле приоткрытых дверей виднелся родной силуэт, эфемерные получерты. Но если глаза могли подвести, то не уши – она прекрасно слышала, кому надлежит голос.

– Амон? – с величайшей надеждой, полной дикого страха, спросила Миланэ.

– Это я.

От изумления Миланэ даже не набросилась ему на шею, а так и продолжила сидеть, только упущенный из ладони графис покатился по столу, а потом свалился на пол.

– Был здесь всё то время, в соседней комнате, пока вы занимались делами. Я ждал, пока он уйдёт.

Она поднялась на молодые, стройные лапы.

– Но как тебе удалось… сколько сил потратила, не могла к тебе никак попасть, я… ты получал мои письма? Они тебя выпустили?

– Да сбежал я, – подошёл к ней. – Но хотел взглянуть тебе в глаза, прежде чем пуститься в бега. Мне рассказали, что ты… – начал он с со злостью и глубокой обидой, но не договорил, потому что она бросилась ему на шею, и так повисла на ней, впившись в него когтями почти до крови.

– Амон, милый. Я так соскучилась за тобой. Ты не представляешь, как они мне все надоели. Я пыталась, неистово пыталась, поверь… Мне приходилось врать, вилять, притворяться и спать, с кем надо. Как я боялась этого суда!

Есть такая вещь между двумя: ты, в разлуке наслышавшись всего плохого, злишься, ты веришь каждому чужому слову, и всё кажется тебе истой правдой, терзают великая обида, ревность и предательство чувств; события, поступки, взгляды сами складываются в злую картину мира, где всё предрешено; а тем более в такой тяжёлой, непонятной, грубой разлуке. Появляется прочная вера: она была не той, он был не тем, а всё между вами было ложью либо мимолётным капризом.

Они таковы, Ашаи-Китрах – дочери лжи!

Но вся вера разбилась при её виде; то, как она встала, как посмотрела, даже свершился взмах хвоста. Амон вмиг всё узнал в ней, и даже запах – и тот вмиг узнал. Он чувствовал частое дыхание у себя на щеке и впившиеся когти, и понимал, что в мире нету иной львицы, что любит его больше; и не понимал – почему усомнился? Почему не поверил?

– Амон…

– Ты отдалась в волю Вестающих?

Ранее он намеревался спросить это холодно, с колючим задором, не один раз продумывая всю сцену в уме. Теперь вышло печально, жалея.

Амон почуял, как она закивала.

– Да, они предложили мне сделку, – медленно и тихо молвила она.

– И ты им поверила?

Долгое молчание.

Они чуть качались в такт внутреннему ритму, освещенные лишь слабым светом из окна. Лапы их стояли на ткани разбитой постели.

– Что мне оставалось, Амон? – говорила Миланэ ему в ухо. – Я подумала, что если они смогли спасти меня, то помогут и тебе… – отольнула, словно очнувшись. – Чего ты хочешь? Хочешь есть? Хочешь пить?

– Вижу, тебе далеко пришлось зайти, – посмотрел он на кровать.

Миланэ тоже посмотрела на неё и темно сказала:

– Кровь моя, Амон, я бы охмурила тысячи львов, лишь бы тебе это дало свободу.

Не сговариваясь, присели на кровать, сначала друг возле друга, но потом он одним движением обнял её за бёдра и усадил себе на колени. Так покоясь, она обняла его; в какой-то миг захотела сказать, что ему следует хорошенько вымыться, но сдержалась.

– Не знаю насчёт тысячи, Милани… Но с этим у тебя ничего не вышло. Ты во всём ему призналась, – улыбнулся он.

– Амон, я… Прости. Меня уже тошнило от всего, я должна была что-то делать, и не могла подличать с этим львом и его родом – они плохого мне не сделали, и… Я думала уже идти прямо к Высокой Матери, будь что будет…

– Да неважно. Преврати ты этого Сингу вместе с его отцом хоть в пепел – Вестающие бы тебе не помогли.

Она очень глубоко вздохнула. Это было уже неважно.

– А как книжка, стоила того? – почесал за ухом.

– Стоила, – Миланэ даже не сразу поняла, о чём он.

– Жаль, пришлось отдать, – невозмутимо сказал он, по-хозяйски взяв её хвост и начав с ним играться. – Сходили мы с тобой в библиотечку, Милани. Ты ещё себе экземплярчик не достала?

– Амон, ты несносен, – позволила себе – впервые за столько времени – капризный, но истинно любящий тон, и что-то захотела с ним сделать, но сама не знала что; потому взяла и легко потёрла ему ладонью нос.

– Ты ради меня с ним была? Этот Хамалар, всё это – ради меня?

– Да.

– Что ты должна была с ним сделать?

– Убедить перенять все коммерческие дела отца.

– А отец, будь дурак, и отдал бы всё, да? – он попытался быть ироничным.

Дочь Сидны пожала плечами, качаясь у него на коленях.

– На самом деле, он так и хотел сделать. Старший сын сбежал в Кафну, – Миланэ, рассказывая, что-то искала в его гриве, – а младший – он наследник, только такой, что ничего не хочет наследовать… И надо было сделать из него сильного, стремящегося к успеху льва. Знаешь, такого, что бежит к успеху: ты-дык, ты-дык, ты-дык…

Она изобразила, как скачет лошадь, и это очень насмешило Амона: тот начал душиться тихим смехом. Но быстро успокоился.

– Кстати, а где он-то?

– К себе ушёл. Обиделся. Ты, наверное, слышал.

– Слышал, слышал всё. И то, что перед этим – тоже.

Показная веселость, ирония и чувство вновь обретенной свободы играли в нём. Не имел он намерения обидеть её или укорить, хотя ревность тлела, даже после того, как он понял, что вся эта львица на самом деле, со всей её искренностью и силой чувства, надлежит ему и только ему.

Но Миланэ слезла с колен, села рядом с ним.

– Амон, прости меня за всё, что я могла совершить не так. Я всё делала из любви. Взываю к любой вышней силе, чтобы она стала свидетелем – я всё делала ради любви.

Это были простые слова, немного странные из уст самки, которым, как известно всем мирам, не пристало слишком извиняться перед самцами, ибо это делает их беззащитными, безоружными, слишком доступными. Но эта львица оказалась выше всякой условности; она не страшилась ничего – и своих чувств тоже.

«Я даже на смерть на Приятии шла ради тебя, Амон, чтобы ты не думал, что Ваалу-Миланэ-Белсарра труслива, что она – притворство, а не львица духа, что она – лишь слово, но в этом слове нет силы…», – не знал он того, о чём она не договорила, но подумала.

Амон сполз с кровати на пол, присел перед нею на колени, сжал её лапы, бёдра друг к другу, проделав ладонями длинное путешествие от её колен до самой талии. Так пленив, он уткнулся носом в её грудь.

– Прости, что так неумело украл книгу. Кто ж знал, что её так стерегут! Прости, что сомневался там, в тех четырёх стенах. Ты моя первольвица, ты моя самая великая Сунга, ты моя лучшая Ашаи из всех живших в мире.

– Я прощаю, – гладила она его по гриве.

Он вздохнул, отбросив всё прочь.

– Мир с ними всеми. Надо идти, поскорее.

– Если хочешь, пойду с тобой. Если ты меня возьмёшь.

Улыбнувшись, Амон покачал головой, заодно осторожно выглядывая в окно на улицу.

– Да я пришёл за тобой. Собирай вещи, как можно меньше – и сматываемся отсюда.

– Я сейчас… Мигом, – вскочила Миланэ и заметалась по комнате. – Так. Где эта проклятая шемиза? Шакал, сссс… – ударилась она о ножку комода и запрыгала на одной лапе.

– Больно?

Миланэ только отмахнулась, мелькая в своей ночной рубашке и хаотично сбрасывая вещи на центр спальни, у подножия кровати.

– Где ты взял эти лохмотья? – вдруг с подозрением и неуместной требовательностью спросила она, смерив его взглядом.

Амон только подивился, что может придти в голову львице в такой момент.

– Часть дали друзья после побега, часть – украл.

– Тебе помогли бежать?

– Угу, – кивнул.

– Кто?

– Потом расскажу.

– Мир не без добрых душ, – Миланэ продолжила метаться. – Сиди, я в соседнюю комнату. Никуда не уходи. Ты никуда не уйдёшь?

– Миланиши, да куда мне, – разлёгся он на кровати, свесив лапы. – Вон посижу, выпью чего-нибудь, – стащил графинчик с рядом стоящего столика. – Поторопись.

– Не пей, это вино! – Миланэ на самом деле не помнила, что там.

– О, самое то, – заглянул он в него, прищурив один глаз.

Миланэ вспылила и заволновалась, чуть ли не бросилась к нему:

– Не глупи, ты будешь пьян, Амон, что делаешь?!

– Я пошутил, пошутил, тихонько, – засмеялся он.

Она резко поставила графинчик на пол и пристукнула его ладошкой по плечу. Негодяй! Шутник.

– Несносный!

И упорхнула в соседнюю комнату.

Амон тяжело, шумно выдыхая воздух, разлёгся на белом ложе. Оно почему-то казалось ему ещё горячим; сложно было сказать – то ли он отвык от нормальной постели вообще, то ли это из ревности и вожделения. Все эти дни: сначала в форте Фес, потом в тюрьме Надзора. Да нет, не Ваал весть что – было худо, холодно, голодно; одиноко тоже – его почти всегда держали одного. Но не до предела, на Востоке бывало похуже, да и вообще – он не боялся неудобств. Тяготило иное – неизвестность будущего и какая-то общая абсурдность происходящего. И сыскари, и отвратительные служаки Надзора Веры, даже надзиратели косвенно давали знать, что узник он непростой; намекалось, что дела очень плохи. Несколько раз он встречал сочувствие и вовлекался в беседы о том, до чего могут доходить Ашаи-Китрах. В Надзоре, напротив, наткнулся на большие злорадство и ненависть, и приставили его к какому-то особо оголтелому сыскарю, которому он всё объяснял одно и то же: украл сам, отдал Ашаи на сохранение, она ни при чём, ничего не знает, прошу считать меня идиотом. В Надзоре впадали в ярость: наверняка, признаваясь в таком великом вероборчестве (кража запрещённой книги, обман Ашаи-Китрах безо всякого мотива), которое безо всяких шуток засылало на каторгу далеко и надолго, этот лев укрывал ещё большее.

Книгу-то на самом деле таки украли ловко, с подведением концов. Главным подельником Амона был тот самый Хал, который смог бесследно исчезнуть вместе с семьёй после его поимки. Устроено было так, что книга будто бы изымалась для «оценки состояния» и «подробного изучения сохранности»; более того, именно «Снохождение» почему-то очень часто проходило через эти операции, потому никаких больших подозрений это вызвать не могло. И лишь только две дурацких случайности сыграли фатальную роль: как раз в то время «Снохождение» понадобилось Ирмайне для Вестающих; и вместо него Амон, шутки ради, подсунул кулинарную книгу. Не будь первого, то ничего бы не произошло до сих пор. Не будь второго, то вполне возможно, что «Снохождения» не сразу хватились.

Потом Амона вдруг оставили в покое; всем он стал неинтересен, и все словно бы враз поняли, что с ним будет. Приходил какой-то и взял с него обязательство не разглашать никому и ничего, что он имел хоть какое-то отношение к Тайной службе (под страхом смерти). К её чести, ему пытались помочь в первые два дня, вникнуть в дело. Но потом словно отрезало. Его надежда на то, что тайники не бросят своего, оказалась напрасной; да он и понимал, что не с чего им помогать – от дураков всюду избавляются. Оставалось лишь одно: обещание Миланэ не бросить его. Но долгие ночи и нескончаемые дни посеяли в нём великое сомнение. Зачем, в конце концов, Миланэ требовалась книга? Почему она мгновенно вышла сухой из воды, но ему пришлось полностью в неё погрузиться? И дело, если подумать и отбросить чувства, было почти понятным – он ей не нужен (или стал не нужен), если бы не несколько странных снов, которые он почти не запомнил, но которые оставляли великое ощущение её присутствия…

Совершенно непонятный визит правдовидицы Ахиры оставил только вопросы.

Но потом вдруг доселе незнакомый надзиратель бросил ему всего две фразы: «Как ты?» и «Готовься». На следующий день пришёл сир Мейра и представил чудовищно простой, даже нелепый план побега: Амон сбежит, когда его будут в одиночку перевозить в темницу Марнской Обители правосудия, где и должен, собственно, состояться суд; цепи на его руках и лапах не будут закованы; после побега он будет считаться, понятно, беглецом – со всеми вытекающими; но несвобода, грозящая ему, куда хуже. Амон вмиг понял, что это возможно лишь по покровительству свыше, и зная наперёд, что Мейра не ответит, он всё же спросил: кто и почему за него заступился? Вдруг Мейра ответил, что Тайная служба своих не бросает, и Амон должен быть благодарен всем неравнодушным. И впредь – предупредил Мейра – не стоит верить Ашаи-Китрах ни на крошечную долю, ни в чём.

– Ненавидь их, Амон. Это всё, чего они достойны.

Вот с таким напутствием он бросился сразу в Хамалар.

Зачем?

Ещё один глупый поступок.

Хотел взглянуть на неё – это правда. Что скажет, увидев его? Запаникует? Обрадуется? Вызовет стражу? Поцелует? Он хотел знать, даже ценой жизни – правда ли всё или просто ещё одна ложь, как повсюду… И вместе со всякими лохмотьями он раздобыл оружие – ржавый нож в старом амбаре – которым собирался отбиваться, пока хватит сил, если она, устрашённая нарушением драгоценного покоя, предаст его и завопит о помощи; хотя он знал, что это – маленькое, жалкое оружие.