Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 60 страниц)

Сомнений нет: Леенайни хочет, чтобы у неё было, «как у них». Это ясно, как день. Но не выйдет. Вестающие – узкая каста, элита в среде элиты, безумно хитрая, коварная и умная, сплочённая. Вот те действительно влияют на светские дела. Вот они действительно имеют огромную власть в Империи. И когда Ваалу-Амалла недавно догадалась, что Леенайни замахнулась на кусок этой власти, создавая свою нестройную клику из самых разных сестёр – по большинству, ещё вчерашних учениц – то ей стало страшно.

Потому в Аумлан она бежала не столько из альтруизма, сколько из эгоистического побуждения: затушить совесть и как-то отмыться от всего, во что успела вляпаться, пребывая в связи с Леенайни и в её Тайнодействующих, куда попала в своё время наполовину от глупости, наполовину из жадности. Она хотела вернуть себе часть спокойных снов.

На её быстрый шаг среди тёмных коридоров Аумлана выглянула одна из старых служительниц – та самая Манзанни.

– Где Ваалу-Миланэ? В какой башне? – потребовала ответа Амалла.

Манзанни почему-то начала считать на пальцах, а потом указала:

– В левофлигельной, второй по счёту.

– Идём, проводишь.

Та с недоумением последовала за сестриной.

Амалла начала стучаться в покой уединения Миланэ. Звук оказался жалким, дробным, ибо двери огромны.

– Миланэ, отвори дверь! Открой!

– Преподобная, она приняла обет молчания, – вмешалась Манзанни.

– Я знаю.

– Она ничего не скажет.

– Я знаю! Миланэ, открой!

– Это может сорвать испытание.

– Я. Знаю.

Стало понятно, что Миланэ не откроет.

Упорство, достойное восхищения!

– Миланэ, послушай. Это я… – она запнулась, потому что хотела сказать «наставница Амалла», но передумала. – Амалла. Всё будет хорошо. Слышишь? Всё будет хорошо. Я уже… выясняла. Всё обойдется. Не переживай.

Выждала, повременила, глядя на недоумевающую и немного рассерженную Манзанни, которая раньше никогда не видела таких трюков на втором испытании учениц.

– Не отвечай, – чуть погодя, сказала Амалла, хоть никто и не отвечал, – тебе нельзя.

Громко и тяжело выдохнув, она ушла прочь от дверей.

Миланэ, сонная и безучастная, незамедлительно открыла дверь Кругу Семи перед рассветом; троекратный, противный стук о железную пластину на дверях, в которую стучали специальной ритуальной сирной с большим набалдашником на рукояти, вывел её из полудремы, которой она предавалась, облокотившись о стол. Она устала и хотела спать, совсем не чувствуя торжества момента, как иные ученицы, полагая лишение сна изощрённой пыткой перед неизбежным.

– Всё ли ты обдумала, ученица?

– Да, наставницы, – облики наставниц сливались в одно большое, малоинтересное пятно.

– Желаешь ли ты стать сестрою-Ашаи, ученица? – торжественно спросила другая.

– Да, наставницы, – блекло ответила Миланэ, еле подавив зевоту.

– Тогда пойдём с нами и Ваал примет тебя.

– Да будет так.

Они молча вышли из Аумлана, чей силуэт в раннем утре казался зловещим и безрадостным. Занимался рассвет, багровели тучи.

Миланэ понятия не имела, куда её ведут – место третьего испытания хранится в тайне. Но в её случае секрет лишь в том, в какое именно из семи Обретений её отведут; именно так именуют круглые, закрытые сооружения, созданные для третьего испытания и только для него. Из сестёр Круга Семи она никого не знала, кроме одной (поверхностно), остальные были из других дисциплариев или на служении; оказалось целых две свободных Ашаи-Китрах. Таких в Империи большинство: воспитанниц дисциплариев всего лишь треть… но эта треть имеет много больше влияния, чем «простые» сестры. Заметно, что свободные держатся чуть особняком.

Сёстры с интересом поглядывали, что переносица у Миланэ окрашена в красное; цвет сильно поблек, пигмент растёкся, превратившись в ярко-кровавые потеки, и теперь Миланэ выглядела скорее устрашающей воительницей древнего прайда, нежели ученицей-Ашаи, заканчивающей обучение последним экзаменом. Но стирать всё это нельзя до самого конца.

Ей не дали насладиться молчаливой прогулкой – местом третьего испытания оказалось ближайшее к Аумлану Обретение, находящееся на небольшом возвышении возле озера. На входе – два воина: они стерегут от посторонних. Вошли в аванзал; кто-то из наставниц подсказал Миланэ пойти переодеться, когда она попыталась вместе с ними в колоннадный зал, в святая святых всякого Приятия, и это было немного нелепо и конфузно. Cразу свернула налево, где находилась маленькая, неприметная комнатка, вход в которую прикрывала щупленькая дверца; её проём инстинктивно заставлял пригибаться при входе.

Оказывается, ей заботливо принесли узел вещей, о котором она уже и напрочь забыла – отлаженный многими сотнями лет порядок предусматривал любую мелочь. Миланэ сняла совершенно всё, переоделась в белую тунику, а из неё выпал северный амулет.

– Ты мой милый, – грустно улыбнулась она, подняв с пола и погладив, словно живое. – Всё меня преследуешь. Зачем только брала тебя у Хайдарра?..

Надевать, конечно, не стала. Велик риск, могут обнаружить сестры Круга, она оскандалится ещё живой. А будет мёртвой – так кто с неё спросит?

– Побудь здесь, пожалуйста.

Бросила его на пласис, который ранее аккуратно сложила.

Страшно не было. Ничуть. Даже подскакивало внутри некое страшноватое любопытство. Вообще, всё стало напоминать театр, абсурд, игру, в которую до конца не можешь поверить.

Вроде как следовало посидеть с собой наедине, вспомнить, что надо; но на месте усидеть невозможно, мысли разбегались. Посмотрела по углам, выглянула в неприютное окно. Потянулась вверх, зевнула, провела руками по талии и бёдрам, топнула лапой, вздернув подбородок вверх. Посмотрела на кончик хвоста – не измарался ли?

Ну, пора.

Сильно возострились чувства, как-то нюх, слух, зрение; она слышала отчётливо, как бьётся сердце и струится воздух, каждый шаг казался длинным, очень длинным и долгим; видела, как сёстры Круга Семи встали в стройный полукруг и смотрят в свете огней-факелов, смешанным с рассветной мглой мира, видела ажурный пьедестал на тонкой ножке, где чаша с сомой, видела ложе в центре залы, похожее то ли на каменный склеп, который делают патрицианские роды, то ли на алтарь варварского божества, которому приносят жертву, и Миланэ подумала, что она очень даже подходит на роль жертвы Ваалу, таковой является по сути, хотя ясно говорится в вере Сунгов, что никаких жертв Ваалу не требуется, ибо Он – дух Сунгов, Он питается совсем иным, Ему нет дела до даров; ложе укрыто простой белой тканью, и на него придётся лечь, когда лапы уже не будут держать, а это пройдёт, сколь известно, четверть часа, максимум – полчаса (для самых крепких телом учениц), а лапы точно не будут держать, ибо сома – жуткое вещество, почти яд, вгоняющий тело и душу в глубокую бездну. Но не только они смотрели на неё, но и Миланэ – на них; её эмпатия обострилась до предела, и она могла бы поведать очень занятные вещи о сёстрах Круга Семи, если бы кто спросил; к примеру, вон эта, по центру, первая среди равных в Кругу, разменявшая шестой десяток, со смешным щербатым носом и почти рыжего окраса, имеет трёх детей, безумно беспокоится, что они ещё не подарили внуков, а к этому Приятию относится с большим, привычным, заученным безразличием. На всех она смотрела безо всякого пиетета, а с чувством, близким к презрению. Это было презрение той, кто отважилась на очень гордый и безрассудный поступок, и Миланэ хорошо ведала, что никакая из них не проходила через такое, ибо все они живы и здоровы, и будут жить-здравствовать далее, когда её, мёртвую, унесут отсюда, чтоб торжественно сжечь.

«Кровь моя, неужели никто, никто не предчувствует? Почему они не видят моей поверженной души?»

Миланэ уже не помнила, как молча преклонилась, как говорила церемонную фразу о готовности к верному служению, а наставницы отвечали, и так далее, и тому подобное; лишь в какой-то момент реальность ворвалась в сознание, когда кубок с сомой очутился в ладонях, и вот она стоит, уставившись на тёмно-зелёную жидкость с хищным поблеском на поверхности, а все сёстры Круга преклонились в криммау-аммау. И теперь. Ей. Надо. Всё. Это. Испить.

Сома прохладна, вязка и приторно-сладка на вкус, следы горечи. Вдруг Миланэ оживила яркая вспышка надежды, пока пила, закрыв глаза и отрешившись от мира: яд не может быть таким… таким… таким простым по вкусу, напоминающим сильно подслащённый, горьковатый травяной чай, только очень густой.

Поставив чашу обратно на пьедестал, Миланэ залихватски утёрлась ладонью, чем, наверное, немало удивила сестёр Круга и встала, выставив левую лапу вперёд и не зная, что делать с собой дальше. Эта часть Церемонии Приятия всегда оставалась для учениц глухой тайной. «Что происходит, когда испита сома?», – вопрос оставался без внятного ответа. Никаких поучений о том, что делать, что говорить, как себя вести после принятия сомы, не существовало.

Конечно, всё куда проще, чем кто-то может себе представить. По тайным канонам, в которые посвящены только сёстры-Ашаи, но не ученицы, следует позволить испытуемой всё, что угодно, как-то: разговоры на возвышенные темы, игру на инструментах, наставления на будущую жизнь, сложение стихов, цитирование классических текстов и размышления об этих цитатах, рассказ поучительных историй… Вот так чинно должно проходить время, пока испытуемая не ощутит явное действие сомы, потом она спокойно уляжется и с умиротворённой улыбкой уйдёт в иное состояние сознания – на встречу с Ваалом.

В жизни же всё происходит куда более плоско, беспорядочно и прозаично. Хоть в состав сомы входит противорвотное, многих сильно мутит сразу после приёма, и сёстрам Круга приходится сдерживать естественное всяческими способами. Многие впадают в беспокойство, некоторые – в панику, потому что в соме очень много экстракта ибоги, а в большой дозе этот наркотик вызывает сначала сильный, неистовый страх и дезориентацию. Но в сому входит не только ибога; жуткое месиво действует самым непредсказуемым образом даже на самых стойких учениц. Огромный праксис показал, что с самого начала надо определить одну-двух сестёр, которые будут сопровождать вход ученицы в тяжёлое наркотическое путешествие, всячески поддерживая и успокаивая её, а остальным лучше буквально встать в сторонке, отвлечься и ждать, пока ученица «уплывёт», вмешиваясь лишь в самые острые моменты. В свою очередь, ученице сразу после принятия сомы прощается практически любое поведение и любые слова.

Миланэ ощутила, как что-то кольнуло в животе. Это очень простое происшествие вдруг вмиг раскрутило полное, неприкрытое осознание: она выпила яд и сейчас умрёт. Во рту вмиг пересохло, сердце ужасающе забилось, от середины груди к голове пошёл жуткий, зудящий жар.

– Мама, зачто мне сделалось? – и её чуть не подкосило от внезапного головокружения.

Сестры Круга с удивлением посмотрели на неё и переглянулись: не ожидали, что сома подкосит Миланэ столь быстро; первая среди равных как раз желала огласить Миланэ, что она имеет небольшое время для любых занятий, разговоров, вопросов.

К ней подошла сестра, и только сейчас Миланэ заметила её яркое отличие – глубоко надрезанное левое ухо с большим, простым серебряным кольцом. Это – древнейший знак «мастериц жизни»: так уважительно называют львиц, что делом судьбы назвали принятие родов, неважно, Ашаи они или нет. Естественно, Круг выбрал именно ту сестру, что больше всех привычна к облегчению страданий самки.

– Ш-ш, не пугайся. Присядь. Разве сома была столь неприятна? – тон её был добрым и благостным. – Ты должна быть отважной, у тебя ведь красная переносица, а это – особый знак, правда?

Миланэ села на краешек ложа, осторожно опёршись ладонями. Потом поглядела на сестру, что пришла помочь; дочь Андарии видела, как серьёзнеет её облик – глаза Миланэ, полные отчаянной мольбы, страха и осознания предрешённости, совершенно поразили сестру.

– Я никогда ничего не боялась.

Она резко встала на ровные лапы и начала ходить вокруг ложа:

– Я хочу, чтобы каждая из сестёр знала: я никогда ничего не боялась. Я не сдамся. Я не сдалась. Судьба хотела, чтобы я пала ниц. Я знаю, что мне суждено.

Сёстры Круга, молчаливые, наблюдали, внимательно слушали. Испытуемая может говорить, говорить многое из того, чего обычно не скажешь. Позволено.

На самом деле Миланэ было безумно страшно; она старалась заговорить свой страх. Но заболтать, спрятать его получалось плохо, Миланэ начало мутить, не столько от сомы, сколько от звенящего, давящего напряжения страха вверху живота. Зоркая сестра-помощница вмиг заметила неладное и сильно сжала ей запястья, потом надавила под подбородком.

– Вдыхай. Выдыхай. Вдыхай. Выдыхай. Так должно быть.

– Не, не должно. Должно иначе, – тихо и сдавленно сказала Миланэ, ощущая давление под челюстью.

– Нет, иначе не бывает. Переживи это, – очень мягко говорила сестра, прекрасно зная, как ученицы в таких случаях ненавидят слово «терпи».

– Мне трудно дышать. Я умираю. Я умру.

Сестра сжала ладонь Миланэ в своей и снова усадила её на ложе.

– Я была честной ученицей. Я недостойна этого, так я не хочу…

Так они сидели несколько мгновений. Плохое самочувствие приходило и уходило волнами. На миг ставало легче, затем – снова кошмар. Сестры Круга, как ни в чём не бывало, отошли в сторонку и завели отвлечённую беседу, окончательно поняв, что сома взяла эту дисциплару крайне быстро и очень крепко.

Миланэ овладела маята: ей хотелось ходить по залу, приложиться лбом в холодной колонне, улечься на пол и кататься, смеяться или плакать. Но железная хватка ладони сестры-помощницы, острый взгляд её глаз не давали; кроме того, она успевала обмахивать её веером и растирать виски, даже брать за мордаху и трясти. Последнее, кстати, помогало лучше всего.

– Пусть львица простит, моей воли… не хватает… у меня ничего не хватает. Я не злюсь ни на кого. Лучше-ка умру Ашаи-Китрах, чем стану безвестной львицей без имени… Я преступница, знаю.

– Дыши. Вдох-выдох. Ты детной ещё не была, тебе туже приходится. Детным легче.

– Покуда львице знамо, что у меня нет детей?.. – туманно улыбается Миланэ, закрыв глаза и качая головой во все стороны; она уже всё, она уже перешла на андарианский диалект – в трудные мгновения мы говорим по-родному.

– За льен могу увидеть. Дай руку, держись.

– Детей никогда не будет. Всё. Дожилась-проигралась.

– Будут-будут. У тебя кровь лёгкая, ты просто разродишься. Двое, львёныш и львёна, сразу двое.

– Лжёшь…

– Дыши, не бойся, – не обратила сестра и малейшего внимания на оскорбление. – Приляг, приляг.

Миланэ покорилась – мир начал плыть-качаться. Волны плохого чувства и страха ставали всё грознее и беспощаднее.

– Наставница пусть убьёт меня…

– Не буду. Сама умрёшь, когда придёт твой час.

– Убей меня сейчас, добрая душа. Сжалуйся, смилуйся… Нет, я не должна так говорить… Ашаи-Китрах не надобна жалость, не нужно презрение. Втай не была бы тут, если бы желала их. Да, да, да.

– Повторяй за мной. Благородны ученицы, и яркая я, ученица. Благородны ученицы, и яркая я, ученица, – сестра-помощница заметила по расстроенному, влажному взгляду Миланэ, что сома направду начала действовать.

Из последних сил дочь Андарии простонала, будто желая в последний раз вонзить когти в трудную гору жизни:

– Благородны ученицы, но ярая я, ученица. Благородны ученицы, но ярая я, ученица. Благородны ученицы, но ярая я, ученица. А потом поеду на Север, и там будут играть мои дети. Мои дети будут играть…

Страдания дисциплары привлекли внимание сестёр Круга; они не стали вмешиваться, но первая среди равных всё-таки подошла, чтобы обозначить участие:

– Что она говорит?

– Метанойя совсем поплыла, – немного удивлённо молвила опытная мастерица жизни, участвовавшая во многих Приятиях.

– А… Быстро что-то.

– Измученная, выстраданная она. Интересно, почему? – задалась мастерица вопросом.

В ответ старшая пожала плечами, мол, всяко бывает.

Тем временем Миланэ начала успокаиваться и утихла на ложе, перестав двигаться; теперь её болтовня совершенно ничего не значила, и даже сестра-помощница не прислушивалась, лишь внимательно следя за её самочувствием.

– Это вовсе не страшно, не страшно, не страшно! Я думала, но оказывается, что плохо, что я…

Пальцы её рук ритмично подрагивали. В какой-то момент сестра испугалась молниеносного движения: Миланэ правой рукой схватила себя за левый бок; движение очень напоминало попытку выхватить отсутствующий кинжал.

– Сказали, что умру, – приглушённо постанывала она. – Мне сказали, что умру.

В конце концов тело Миланэ совсем перестало двигаться, а сама она отправилась в трудное, миражное, сновидческое путешествие, порожденное сомой и ведомое ею же, полное обманов и болезненного.

– Как быстро сразило. И как тяжело. Ещё так не видела.

– Бывает, – снова пожала плечами первая сестра Круга, почёсывая запястье.

========== Глава XXII ==========

Глава XXII

Просыпалась Миланэ несколько раз.

В первый раз она вообще не поняла, где находится, и предпочла новый сон трудному пробуждению.

Во второй раз – снова не поняла, очень пыталась, от усилий заснула.

В третий раз всё оказалось много легче. Миланэ обнаружила, что и дальше лежит на твёрдом каменном ложе, что прикрыто лёгкой тканью. Посмотрела влево, но там находилась лишь колоннада зала; вправо – там, оказалось, сидит на краешке её ложа одна из сестёр Круга, мило улыбаясь.

– Здравствуй, сестра. Видишь, как: мне выпала честь видеть твоё пробуждение.

В сознании всё более-менее сладилось, уложилось на место. В конце концов, вспыхнула мысль:

«Жива. Я жива!».

Сома оказалось воистину жестокой вещью: такого бесконтрольного бреда и хаоса она никогда не испытывала, хотя имела хороший опыт с веществами, как всякая дисциплара. Там не только Ваала можно было увидеть, а что угодно.

– То есть я не… не это?..

– Что «не это»?

Вместо ответа Миланэ привстала, хмуро и жёстко оглядывая окружающее.

– Не спеши, полежи ещё, если хочется.

– Спасибо, – зачем-то поблагодарила Миланэ, но совету не последовала.

Внимание сразу привлекло удивительнейшее зрелище: сёстры Круга расположились возле одной из колонн, то бишь буквально – они восседали и возлегали прямо на полу. Трое сидели и вели оживлённую беседу; одна из молодых спала на спине, растянувшись, закрыв от света глаза рукой, и Миланэ точь-в-точь узнала себя, когда была на Востоке – она точно так делала скатку из первых попавшихся вещей и пользовалась сим как подушкой; мастерица жизни, что не бросила Миланэ в одиночестве, возилась с большим кошелем; и последняя сестра просто сидела, ничего не делая.

Она понятия раньше не имела, что всё происходит именно так. Почему-то казалось, что сёстры Круга спокойно удаляются после того, как ученица уйдёт в иные миры смотреть на Ваала, чтобы, к примеру, потрапезничать, отдохнуть – да мало ли дел найдётся на свете!

Но ученицы не знают, что происходит на третьем испытании – сестринство хорошо бережёт тайны.

– Они всё время были…

– Да, всё время мы были здесь, – кивнула сестра, что сидела возле. – Попытаешься встать?

– Да. О, да.

– Осторожно. Тааак… Голова не кружится? Точно? Держись за руку… Держись за руку, сестра, прошу тебя!

И это «сестра» прозвучало столь звеняще и необычно, что Миланэ пробудилась окончательно.

Все заметили, что Миланэ поднялась и обступили её. Первая сестра Круга взяла слово:

– Да пребудет с тобой Ваал всегда, сестра. Поздравляем, Ваалу-Миланэ-Белсарра. Теперь ты стала сестрой Ашаи-Китрах, – она кивнула с лёгким поклоном, примеру последовали остальные, и Миланэ ответила тем же. – Неси достойно великое знамя веры Сунгов. Сейчас советую привестись в порядок – для этого всё готово – а потом мы выйдем вместе.

Через несколько мгновений она стояла перед зеркалом и прохладной водой из чана смывала остатки красного пигмента с переносицы. Сбоку, на большом и широком табурете, в целости-сохранности лежали её вещи.

Вошла прислужница.

– Пусть сиятельная попьёт лимонной воды и съест парного мяса. Это по совету наставниц.

– Спасибо. Эм… пусть львица простит… какой сегодня день? Я вижу, на улице… кажется… позднее утро?

– Восемнадцатый день Луны Огня, сиятельная.

«Почти сутки», – подумала Миланэ.

Странно, но голода она не чувствовалось; пришлось заставить себя поесть. Одолевали слабость и лёгкое головокружение, но всё это за счастье по сравнению с тем, что происходило.

В вещах оказался амулет Хайдарра, целый и невредимый. Вряд ли на него кто-то обратил внимание; но Миланэ, помимо всего прочего, обнаружила ещё и золотые серьги с большим браслетом, которые видела вообще впервые в жизни. Нахмурившись, рассматривала их, не понимая, как они тут очутились. Когда Миланэ подняла одну из серьг и посмотрелась в зеркало, то увидела в нём чью-то фигуру.

– Подарок сестринства.

Ваалу-Хильзари. Самая родная, самая близкая. Казалось, она постарела. Стоя у входа, улыбалась, но улыбка казалась грустной.

– Теперь сразу можешь идти в стаамс, на торжественную церемонию, – села. – Всё при тебе. Повезло. Она состоится сегодня – не придётся ждать.

Церемония эта, по сути, не обязательна по канону. После Приятия ученица становится сестрою, никому ничего больше не надо утверждать. Но, по традиции, воспитанницы дисциплария получают амулеты Ваала в торжественной обстановке в стаамсе с рук самой амарах. Во время Приятий эта церемония проводится отнюдь не каждый день, а раз в семь дней; и те, кому не посчастливилось закончить Приятие в сей удобный день, вынуждены ждать. После этого – два-три дня, и бывшая ученица уезжает из дисциплария: здравствуй, великий мир, привечай новую сестру.

– Как трогательно. Спасибо, наставница Хильзари, спасибо за всё.

– Ты уже успела сказать мне «спасибо». И перед Приятием, если помнишь. И тем, что стала сестрой. Поэтому, моя дорогая, привыкай: теперь не можешь говорить мне «наставница».

Они обнялись.

– Посмею не послушаться, наставница.

Миланэ отошла к окну.

– Всё-таки должна спросить. Точно знаю, что не все проходили такое… испытание. Когда Амалла сообщила мне, я была просто разбита… Не знаю, как выдержала. Почему я удостоилась этого?

– Чего «этого»? – развела руками Амалла. – Приятия? А как иначе? Что значит «не все»? Всем было трудно, Милани. И мне, в своё время. Я боялась сделать что-то не так. Боялась того, что могу увидеть при встрече с Ваалом.

Вон оно всё как.

«Она не знает. Всё-таки никто не знает… почти. Значит, это действительно тайна. Я должна была умереть, но не умерла. Амалла обманула меня?»

– Пусть Хильзари меня простит, я ещё не совсем отошла. Беспорядок в голове.

– Ничего. Миланэ, вообще-то я пришла не просто так. Надо тебе кое-что… сказать, – Хильзари ходила взад-вперёд; казалось, она бродит в своём тревожном мире, плохо слыша и видя окружающее.

– Слушаю.

Несколько раз наставница попыталась начать речь, но неудачно.

– Поздравляю. Ты стала славной Ашаи. Не буду мешать, потом поговорим.

Даже самый непрозорливый лев догадался бы, что Хильзари сказала совсем не то, что хотела. Она быстро, не прощаясь, ушла; Миланэ проводила её взглядом.

Наконец Миланэ полностью оделась и вышла из Обретения. Как оказалось, сёстры Круга продолжают ждать извне, стоя плотным кольцом. Они, заметив её, заулыбались и подошли.

– Рады видеть тебя, сестра. Как чувствуешься?

– Хорошо, – ответила Миланэ. Несмотря на слабость, это было правдой. – Спасибо, сёстры, за всё. За то, что были со мной.

– Пожалуй, пришёл черёд и познакомиться. Меня зовут Ваалу-Гизела, я…

Существовал обычай, что соблюдался не всеми и не всегда: сёстры Круга Семи представляются испытуемой только после удачного Приятия. Вроде поверья: раскрыть ученице имена перед Приятием – к несчастью.

Миланэ с предосторожностями отвели домой, где она под наблюдением заснула. Когда проснулась, аж под вечер, её накормили, как маленькую; это была одна из служительниц больницы и одна дисциплара, обе – немногословные. Убедившись, что Миланэ вполне неплохо чувствуется, они ушли.

Великое удовольствие – ни о чём не думать. Она снова уложилась спать, всласть опившись холодного морса и сжевав сушеный лист коки, редкого и дорогого в Империи куста юга – пару листов оставили львицы, что обхаживали её. Его давали идущим на поправку – для бодрости; вообще, Миланэ слыхала, что на Юге, в Кафнском протекторате, коку жуют и просто так, хоть целый день, а многие говорят, даже учёные, что кока – настоящее чудо и средство от всего. Но Миланэ хорошо знает, как воспитанница Сидны, что такого не бывает.

От листа коки появилась бодрость, ясность мысли, а сон пропал.

Немного посмотрела в окно.

– И где Арасси? – вдруг задалась вопросом.

Вопрос прозвучал в пустой тишине комнаты чуждо и странно.

Вдруг ей показалось катастрофическим то, что она не успела сделать внятных записей из «Снохождения». Ведь совсем скоро отдавать!

Слово – дело. Взяла перо, чернила, листов побольше. И сразу столкнулась с проблемой. Записать хотелось всё.

«А если не отдавать «Снохождение», а?», – сверкнула шальная мысль.

Наплевав на записи, Миланэ просто углубилась в чтение.

Львиный род стремится к знанию.

Мы – живые существа, имеющие ум и волю; мы желаем знать о мирах.

Дневной мир перед взором есть всегда, когда мы не спим; он един, неделим, не даёт поводов для сомнений. Но другие миры и многие вещи нашего мира можно познать только в снохождении. Любопытство львицы духа естественно – она желает знать и о мире дня, и о мирах ночи.

Чтобы знать вещи сего мира, нужен сильный разум. Он будет вести мысль. Чтобы знать вещи иных миров, нужна сильная воля. Она будет вести намерение.

Разум, ведущий мысль – дело самца.

Воля, ведущая намерение – дело самки.

В каждом из нас и каждой из нас есть от иного пола, потому разум и воля сплетаются.

Так что делать, спросишь ты, ученица.

Ты будешь волящей, если будешь сновидеть. Ничто иное так не ведёт волю к силе, как снохождение.

Миланэ притомилась читать, когда было уж далеко за полночь. Она как раз читала о том, что делать, если ведёт только по одной тропе древа мира, а на остальные не можешь попасть, как тут нечаянно посмотрела на кровать Арасси и вдруг привиделось, что та покрылась тёмными пятнами. Кровать её казалась очень страшной. Но стало понятно: всё это – последствия того кошмара, что пришлось пережить.

«У неё, верно, второе испытание оказалось не под стать моему. Начали мы одновременно, но сому она может пить и сегодня, а не вчера, как я. Кроме того, её могли в больницу положить, а не у нас дома. Она так боялась сомы…»

«Снохождение», наконец, закрыла и спрятала, улеглась поудобнее.

– После такого что угодно померещится…

Мысли завертелись.

«Что?! Это?! Было?! Почему я жива? Значит, надо мной сжалились? Кто-то узнал? Кто-то замолвил слово? Кто-то меня обманул? Амалла? Это такое испытание веры?»

Нет, лгать не надо: Ваалу-Миланэ-Белсарру начало медленно, но уверенно охватывать ликование. Мало того, что никакого яда, так она ещё стала сестрою-Ашаи! Она жива, воспряла из мёртвых, теперь она иная – пришла к тому, к чему устремлялась почти всю жизнь. Большую часть сознательной жизни она посвятила ученичеству – и вот оно окончилось.

Великое чувство, великое время. Вот оно, славное окончание всех невзгод.

Она заснула прямо во время чтения; щека склонилась к странице книги Малиэль, свеча догорела, в комнате стало темно, и можно увидеть, как лунный свет, пробиваясь сквозь занавеску, серебрит её уши и нос, давая жизнь глубочайшей тени на лице.

Миланэ проспала.

В то время, как остальные сёстры – ещё вчерашние дисциплары! – быстро, радостно, с торжеством и спокойствием величия готовились к заключительной церемонии в стаамсе, дочь Андарии беззаботно предавалась сну. А проснувшись, она всё делала в жуткой спешке, одновременно продевая серьги и поедая кусок холодного мяса, но потом поняла, что не успеет, и сбавила прыть. Это плохо, но не смертельно (теперь сие слово всегда будет казаться ей забавным), потому что следующая такая церемония состоится через семь дней.

Миланэ, полностью облачившись (сегодня она выбрала не марнский, а тёмно-синий пласис, до этого бывший в фаворе), вышла за порог, но сразу засомневалась, стоит ли идти. Церемонию начнут без неё, без проблем; а потом можно всегда сослаться на плохое самочувствие, и никто не попрекнёт.

Шум, пыль – вот прямо перед домом, на тесной дороге, остановилась некая львица; она самолично погоняла фиррана. Миланэ, открыв окно, выглянула.

– Сейчас начнётся в стаамсе, сейчас должна быть амарах, там всё готово! Миланэ, а ты ещё тут? – скороговорка от неё.

– Я опоздала…

– Нет, нет и нет. Миланэ, давай, я прилетела сюда за тобой! Сейчас, семь дней ждать будешь!

Ваалу-Даэльси. Доселе Миланэ и представить не могла её в любой стремительности; всегда та говорила медленно, размеренно, поступала и говорила, лишь обдумав, и выражала собой спокойствие, плавность. А здесь она пригнала с бешеной скоростью, да ещё на фирране (кто вообще мог знать, что она умеет управляться с фирраном?), вздымая пыль и жестоко погоняя.

– Но я ещё не…

– Поспеши, Милани!

Миланэ не стала испытывать судьбу и сразу вскочила сзади.

– Проклятье, в этом пласисе неудобно садиться… – пожаловалась Миланэ.

– Переживёшь. Облачена? Всё как надо? Сирна, стамп? Но, пошёл!

Фирран понёс Миланэ к стаамсу. Зашумел ветер в ушах.

– Что? Как оно, Приятие? – почти заорала Даэльси.

– Ничего особенного, – засияла уверенной, сильной улыбкой дочь Андарии.

Они примчались прямо под вход в стаамс, где уже было множество голов, экипажей и суеты, как и подобает перед торжественной церемонией прощания новопринятых сестёр с матерью духа. В начале Приятия всем строго воспрещено пребывать в Зале Огня, кроме дисциплары и Круга Трёх, Приятие проходит в обете молчания и скрытности от других, третье испытание – вообще тайна тайн; а вот эта церемония – совершенно открытая, причём не только для сестринства, но и для светских душ, чем непременно пользуются множество самых разных львов и львиц всех сословий и положений. В эти дни дисципларий открыт для добрых Сунгов: по нему можно погулять, пообщаться с любой Ашаи, посетить бал (по обычаю, пиры после этой церемонии не устраивают) и, естественно, увидеть саму церемонию в Зале Огня.

Смена обстановки была совершенно невероятной. Только что вся она пребывала в тишине, наедине с собой, как и все эти дни, а здесь… Даэльси указала ей идти, а сама увела своего лихого фиррана прочь, и Миланэ очутилась посреди толпы; безусловно, она ранее была на этой Церемонии, много-много раз, и как простая очевидица, и как помощница. Но теперь словно очутилась на чужом празднике. На длинных ступенях стаамса была проложена дорожка для новых сестёр, но они давно находились внутри, в Зале Огня, потому все вокруг – ученицы-сталлы, дисциплары, свободные ученицы, наставницы дисциплария, гости из Сармана – перестали церемониться и начали ходить по этой дорожке, потому Миланэ шла совершенно незамеченной. Ну, почти – подруги-дисциплары младших годов узнали её и начали нестройно поздравлять, пока всходила наверх, советовали поспешить. Миланэ улыбалась, не прибавляла шагу, а даже останавливалась, чтобы ответить на тёплое поздравление.