Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 60 страниц)

Но тут вздрогнула земля, наваждение ушло и сознание Миланэ прояснилось настолько, сколь оно вообще может быть ясным в снохождении.

– Фрея-Вестающая, отзовись мне, Миланэ!

Земля ещё раз вздрогнула, будто кто бил её исполинским молотом. Сновидящая львица духа несколько раз обернулась на месте, но кроме леса не было ничего. Вдруг при следующем повороте она заметила льва, что стоял поодаль, в десятке шагов; он словно поджидал нужного мгновения, чтобы подкрасться сзади, и лишь только её осмотрительность позволила вовремя разоблачить его намерение. Лев был привлекательным и страшным одновременно: очень высоким, большим, с хищной прорезью глаз и бесконечно уверенно-нахальной улыбкой, приглаженной гривой внушительной длины, темноватым. Кроме того, он оказался совершенно и неприлично нагим, но в руке держал большой меч; значительно больше, чем Миланэ видела в жизни.

Чего врать: Миланэ сразу чуть притрусила и заосторожничала при виде такого самца, причём не от явного страха, а от чистого инстинкта самки, зова крови, готовая следить, слушать и внимать тому, что он будет делать-говорить. Словно учуяв её зажжённую кротость, тот улыбнулся ещё нахальнее и пошёл прямо к ней:

– Ты воззвала к Вестающей, милая? Ступай ко мне, проведу.

Миланэ не стала этого делать, а вместо встала полубоком, недоверчиво, обвив лапы хвостом, будто молодая и стеснительная маасси. Лиша-аммау – так зовётся эта классическая поза, которая в среде Ашаи-Китрах считается манерной и наивной одновременно.

– Корись! Ты зовёшь моих вернейших вестниц, моих служанок, моих рабынь. Ты сама надлежишь к самкам, что ублажают меня. С детства надлежишь! Сюда! Ко мне!

– Не хочу к тебе, – ответила Миланэ.

Он помотал головой и свершил броский жест рукой, будто она сказала нечто крайне глупое и неприличное.

– Силы ты берёшь от меня, – приближался он. – Свой огонь ты берёшь из меня. Не строптивься, услужница. Подойди ко мне, я так тебе велю – соединишься со мной.

– У меня есть тот, к кому я подойду, – ещё тише молвила Миланэ.

– Поклянись в верности мне – Ваалу! – дочь Сунгов, безгривая!

Лев встал перед ней, навевая страх.

– Служанка, что решила отрицать хозяина. Неслыханно. Сейчас я укажу твоё место. И я пощажу тебя, если вовремя отбросишь глупости. Криммау-аммау передо мной! Пади ниц.

Ещё миг – и он набросится на неё. Наверное, чтобы душить. Как Арасси.

Вдруг это очень разозлило Миланэ; нет, не так – привело в дичайшую ярость. Она так пытается найти Вестающую, чтобы доказать ей, чтобы поговорить с нею, чтобы спасти своего Амона, а этот жалкий и тщетный фантазм, пытающийся прослыть ужасно-могущественным, мотается у неё под хвостом. Тщетно всё! Не достать и отсюда Вестающих. Пожалуй, не может она достичь их вообще – что-то ей неведомо. И это всё он, он повинен, этот недоносок духа, жуткое творение глупых и слепых душ, ухвативший чужие, чистые души; ему служат его лучшие дочери, Вестающие, его именем прикрываются и властвуют над Сунгами, имея всё, что имеют. Это он удушил Арасси, что не сумела сопротивляться, не сумела сжечь свою веру в сердце.

Миланэ он перестал быть страшен – он стал отвратителен. Он даже не был достоин того, чтобы вытащить кинжал. Она присела к земле этого мира и тут же возле ладони явился светящийся камушек, ведь самый жест презрения – бросить камнем.

– Уходи прочь, не дерзи мне, львина.

Задрожала земля, раздался жуткий звук, будто обрушивается всё живое и неживое. Лев-фантазм весь вспыхнул огнём.

Но Миланэ бросила в него камнем, и хотя между ними было не более пяти шагов, казалось, он летит невероятно долго. Перспектива и расстояние вдруг безумно изменились – оказалось, что лев находится далеко, невероятно далеко, вокруг нет никакого леса, они в воздухе, а внизу – чёрное море; красное небо и красные облака. И он явно желает утопить её в этом тёмном море, и на самом деле это – смертельно опасная игра. Но брошенный светлый камень вдруг превратился в сверкающее копьё, длинное и яростное, бешено-неудержимое. Оно сразило этого льва, и кем бы он ни звался – Ваалом, духом Сунгов или ещё кем – сам пал в то море, которое уготовил для этой львицы-сновидящей.

Всё вокруг опустело; это алое небо и огненные облака напоминали о чем-то высоком, древнем, строгом и простом, но Миланэ уж не успела ничего додумать и сделать, потому что стала падать вверх, вверх, вверх…

Поэтому она не вставала с кровати и совершенно обновленным, чистым взглядом взирала на окружающее: углы комнаты; пол и потолок; мебель; пыль в воздухе. Кралось в душе ещё тихое сомнение: всё или ещё нет? Дома я или ещё в ином? Да что тут скажешь. Всё-всё-всё это было как-то слишком. Всякая мысль растворялась, так и не дойдя свой законный путь до конца. Неизвестно, сколько бы дочь Андарии оставалась спокойно-недвижной, как тут в дверь постучались.

– Да, – спокойным, ровным голосом отозвалась Миланэ.

Это Раттана, обеспокоенная, что хозяйка так долго спит; некогда она уже была предупреждена, что сон Ашаи вообще не следует прерывать, но здесь волнение преступило запрет.

Оказалось, что завтрак поостыл, погода хороша и уже было целых три просителя, и все трое приглашали её на торжественный ужин к себе домой, и все три письменные приглашения отдали Раттане. Они не остались без внимания Миланэ, ибо она никогда никого попусту не отбрасывала в жизни. У всех трёх повод оказался очень простым: в этом районе Марны явилась новая сестра, и род добрых Сунгов, естественно, имеет желание познакомиться со новоявленной сестрой. Конечно, от её глаза не ускользнуло то, что все они были, можно сказать, с некоторым житейски-приземленным расчетом; да расчёт не особо-то прятался. Одно из приглашений, правда, несколько удивило, поскольку там имелся некоторый намёк, что приглашавший род – вполне себе патрицианских кровей; но с иной стороны, Миланэ неплохо знала, что подобные приглашения – для завязывания нужной связи и знакомства – не совсем в духе патрициев; они предпочитают иные пути и методы, считая подобное ниже собственного достоинства.

Мир вокруг, как всегда, чего-то требовал и вынуждал действовать. Иной может подумать, что жизнь Ашаи-Китрах совершенно свободна от обыденности и обывальщины. Как бы не так! Миланэ была сестрою-Ашаи лишь ничтожное время, но уже успела как-то устать от всей этой рутины, которая пленяла просто вмиг. Она очень быстро обросла обязательствами, делами, связями, тому подобным. И дело совсем не исправляло то, что Миланэ жила некоей двойной, если не сказать – тройной жизнью (добрая-молодая Ашаи-Китрах под патроном; отчаянная преступница-отступница, страстно желающая свободы своей любви; сновидящая львица духа). Может показаться, что познание иных миров способно отбросить дух в великое море безмятежности, где легко осознать: всё есть тлен; и если реальность одного мира тебя таки достала, то без больших хлопот можно немного укрыться в ином, словно уехать из неприятного места.

И так, верно, делали многие сновидицы. Хорошо им, но для Милани это невозможно. Потому ею уже некоторое время владело сумеречное состояние духа: в чём-то злое, в чём-то бесконечно меланхоличное, в чём-то – ироничное; это случилось вообще после Приятия, но особо разлилось по душе именно сегодня, после сегодняшних снохождений.

Домой вернулась после обеда, и тут её ждал сюрприз, скорее неприятный. Дело в том, что когда она в последний раз посетила Дом Сестёр, то там её остановила одна Ашаи – старшая сестра угасающего возраста – и обвинила с трагическим укором, что Миланэ высокомерна и не хочет ни с кем беседовать. Миланэ ответила, что это не так, что она беседовала со многими сёстрами, и словца ради предложила навестить её дом, где у них состоится обстоятельная беседа о чём угодно. Эта сестрина хмыкнула и удалилась, и каков же был ужас воспитанницы Сидны, когда она действительно сдержала своё обещание: пришла сегодня, в неудобное послеобеденное время; Миланэ ничего не оставалось, как принять её, и начала беседовать с нею, точнее, эта престарелая, лет пятидесяти львица монологом жаловалась на жизнь (дети не жалуют и прочее) и здоровье (Миланэ узнала все её болячки да ещё то, что у неё совсем кончились лунные дни); потом очень быстро растрогалась и стыдливо читала совершенно нелепые для её возраста стихи о любви собственного сочинения. Также полила грязью всё сестринство Марны, но крайне расплывчато, неконкретно, безо всяких имён, и чувствовалось, какая это одинокая и загнанная душа.

Этот визит так и остался бы в памяти как неприятно-взбалмошный, если бы старшая сестра не обмолвилась по прощанию:

– Вообще, не вижу во львице ничего, что бы намекало на её столь двусмысленную славу.

– Что превосходная имеет в виду?

– Могу сказать, что не всем, но многим известно, – словоохотливо начала она, – что Миланэ является Ашаи рода одного из сенаторов, предыдущие поступки которого явно свидетельствовали, что он, как ни прискорбно, питает определённый род неприязни к нам, львицам Ваала. Сам факт подобного отношения должен настораживать, но что поделаешь – в Империи существует терпимость, даже благосклонность к своеобразному вольнодумству. Ходят некоторые слухи, уже более тихие, что у Миланэ есть определённые связи, в том числе – в среде Вестающих. Само собой, это похвально. Нет-нет, я ничего такого не хочу сказать, тем более, что все эти слухи не афишируются и не множатся, и вообще не имеют никакого скандального оттенка… Ну, пожалуй, разве что эта библиотечная история.

– Какая библиотечная история? – слишком пылко спросила Миланэ, о чём сразу пожалела: её интерес, испуг и взволнованность выдавали с ушами.

– Оооо, я не хотела обидеть Миланэ; я перед собой вижу славную молодую сестру, которая умеет слушать. Молва есть, что Миланэ имела некоторое отношение к происшествию в Марнской библиотеке… Хоть инцидент и замалчивается, естественно, но всё-таки новость не ушла от ушей сестринства Марны.

– Я оказалась жертвой обстоятельств. Точнее, поступков некоторых не очень далёких особ. Вообще, дело находится в попечении Надзора и всех полагающихся властей.

– Разумеется, разумеется. В целом и общем, слухи о том и ходят: трагическая случайность, жертва обстоятельств, стечение случаев. Но всё же: у Ваалу-Миланэ есть-то некоторая слава, можно сказать, даже в чём-то скандальная. Это убийство на улице! Необычайное происшествие. Скандальная слава. Но в наше время, я бы сказала, это скорее достоинство, нежели недостаток. Да… Красивого дня.

– Великого дня, – ответила Миланэ, провожая сестрину за дверь.

На немой вопрос «Что это было?», заданный себе, Миланэ ответила довольно быстро, для чего даже сверилась с Каррой-Аррам. Никакого злого умысла или подступничества за разговором не таилось, просто странную Ашаи понесло на болтовню; в какой-то мере встреча оказалась удачей, ибо теперь Миланэ знала, что о ней ходит немало разговоров. В иное время это дало бы пищу самохвальству и гордости, но сейчас это плохой знак, даже очень. Ясно, что действовать стоит очень решительно и крайне быстро, потому Миланэ облачилась, собралась и начала наставлять Раттану, что надо сделать в сегодняшний день, ибо хозяйка уходит надолго; но тут прибыл посыльный. Немногословный, он просто вручил небольшой свиток Ваалу-Миланэ-Белсарре, и был таков.

Свиток оказался приглашением на завтрашний «праздник вечернего часа» в самый лучший Марнский фансиналл от загадочной «старшей подруги». В самом приглашении присутствовала безупречная каллиграфия, использовались различные обороты вроде «верной сестре, незабвенно следующей аамсуне» и несколько слов древнего языка, из чего стало понятно, кто его составил, хотя никакого стампа и личной подписи Ашаи в конце не нашлось. И, наверное, чтобы Миланэ обрела окончательную уверенность, эта старшая подруга указала, что «хранит надежду на глубокую беседу с блистательной Ваалу-Миланэ-Белсаррой».

Дело яснее дня, и Миланэ, вздохнув, успокоилась. Фрея сама зовёт её, и это отлично.

Жаль только, что беседа не случится прямо сегодня.

Нужно ждать завтрашний день.

Но Миланэ умеет ждать.

«Я наброшусь на неё, я выпрошу её повлиять на кого угодно, хоть самого Императора, чтобы Амон стал свободным», – смотрела Миланэ в окно, где поверх низких крыш стелилось светлое, бесконечное, равнодушное небо.

Вечерело.

Миланэ в последний раз посмотрелась в зеркало, потушила свечи и спустилась вниз.

Одеяния Ашаи-Китрах намеренно далеки от скромности и прочих благоразумий; они изначально явились как фетиш, призванный волновать, впечатлять, выделять из фона. В Ашаи-Китрах живут страсти Сунгов, точнее, они изображают их, и нет ничего удивительного в намеренной соблазнительности образа Ашаи. Так было издревле, так есть и так, верно, будет до скончания сестринства.

«А этот день когда-нибудь наступит», – размышляла Миланэ, осматривая лапы в прихожей и ожидая Раттану. – «Всему приходит конец».

В среде Ашаи, тем не менее, принято, что всякая из них может соблюдать в одеяниях некоторые традиции своего прайда. И вот Миланэ, урождённая чистокровная андарианка (по крайней мере, все так думают), надлежащая старинному прайду Андари, не могла одеться так, как облачится, скажем, хустрианская Ашаи, с их неизменными глубокими вырезами и фривольными детальками. Но хустрианская никогда не возьмёт и венца с перьями, не подведёт так глаза тентушью, никогда не посмотрит столь меланхолично, никогда не примет сего образа сдержанного благородства.

Ей совсем не хотелось посещать ужин у Тансарра. Тем не менее, это необходимо. Во-первых, это вопрос уважения к патрону, да и вообще её обязательство как Ашаи рода. Во-вторых, Миланэ желала выяснить, нет ли у него нужных знакомств (а они наверняка есть), которые могли бы помочь с освобождением Амона.

Ужин собрал значительно больше голов, чем она предполагала увидеть, и больше напоминал пир. Собралось около пяти десятков львов и львиц; приходилось улыбаться, слушать, сидеть недалеко от патрона, рассказать несколько поучительных историй (почти что традиция: если на застолье есть Ашаи-Китрах, у неё должны быть в запасе несколько рассказов), обсудить засилье дхааров в западных провинциях и раздать какие-то пустяковые советы о поддержании здоровья. Очень удивилась отсутствию других Ашаи, и этим удивлением даже поделилась с патроном. Ответ был прост: он не водит знакомств в их кругах (и очень надеется, что Миланэ поможет устранить это упущение), а Ашаи рода гостей на такие встречи, как правило, не приходят.

Миланэ ждала, терпеливо ждала нужного момента, когда сможет побеседовать с патроном хотя бы чуть; но она, чуткая ко всяким нюансам и моментам, как всякая самка, поняла, что сегодня ничего не выйдет. Поэтому начала обращать внимание на то, кто именно находился на ужине; самыми видными оказались несколько друзей-сенаторов, помощник главы Регулата науки, искусств и веры, и лев из Имперского казначейства, занимающий высокий и малопонятный пост. И в какой-то момент почувствовала свою бессильность – она не могла ничего поделать.

Печально.

– Я уезжаю на днях в Андарию. Приглашаю мою Ашаи в поездку, – вывел патрон из мыслей неожиданным предложением.

Миланэ, отодвинув тарелку, глубоко вздохнула. Решение надо принять молниеносно, и правильное решение.

«Нет. Конечно, нет. Некогда».

– Мне очень жаль, мой патрон. Я прошу дать возможность отказаться. Здесь у меня ещё много обязательств и дел; видит ли сир, именно таких, которые возникают на новом месте… Впрочем, если я необходима, то я буду там, где этого требуют интересы патрона.

Тансарр засмеялся, откинувшись в кресле:

– Что ты, – стучал он когтями по столу, уже неплохо принявший на душу, – там надо уладить мелкие дела. Подумал, захочешь родные земли увидать. Тогда оставайся… присмотришь за моими. За Сингой особенно. Да, сынок?

Тот улыбнулся и пробормотал нечто невнятно-нейтральное.

Синга сидел напротив Миланэ; будь он порезвее, то смог бы занять место прямо возле неё, а то, что он желал этого, можно ощутить и без всякой эмпатии. Но место напротив давало ему одно преимущество: он мог сидеть и есть её глазами. Что и делал. Весь вечер он глядел на неё, сопровождал взглядом, когда она уходила; это поселяло неудобство и некую смуту в душе. Миланэ намеренно избегала встречи взглядов, хотя общалась со Сингой, шутила и оказывала столько же внимания, сколь и другим гостям.

Вечер удался, все довольны, Миланэ отбыла своё; уходила она, безусловно, позже всех гостей, далеко-далеко за полночь. Она мило попрощалась с Ксаалой, поблагодарила Тансарра за прекрасно проведенное время, вышла под колоннаду парадного входа и приготовилась отъезжать, вся в завтрашнем дне, как вдруг ощутила прикосновение к ладони.

– Милани…

– Синга, перестань. Ты ведь знаешь, – она освободилась от плена.

– Я ничего не знаю, – он снова попытался встретить её ладонь, но безуспешно.

– Мы с тобой говорили, – она пыталась сказать строго, но вышло совсем не так.

– Слова тут бессильны.

Она направду не знала, что с ним делать. Оказалось, что вовсе не в её характере просто взять и отвадить прочь, а особенно, если лев не вызывает неприятия.

– У тебя кто-то есть?

Вопрос явно не из ревности; точнее, не столько от неё, сколько от непонимания: почему ты так отвергает меня?

– Синга! Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь, – молвила Миланэ, грустно кивнула и уехала домой.

Несмотря на целый день, наполненный множеством дел, Миланэ ничуть не устала. Ночью спала плохо: вставала часто, смотрела в окно, рисовала на нём узоры, ходила по комнате, пробовала читать книгу, но быстро бросила. Вспомнилась Арасси, и это довело до плача. Вконец измученная этой неопределённостью, она ждала сегодняшнего вечера; сегодня она будет знать, когда и как ей помогут Вестающие. Они обещали. Они должны.

– А если не помогут? – задавала себе вопрос в пустоту.

Взяв пласис, веер и венец, дочь Андарии ушла на этот вечер под открытым небом.

Вход по приглашению, вежливые стражи на входе.

Чувствовалась там совершенно лишней, чуждой, испытывая то самое ощущение, когда тебе надо отбыть-отмучить какое-то торжество, хотя музыка была прекрасной, еда вкусной, воспитанницы фансиналла танцевали с различными кавалерами фромал и повсюду можно было найти прекрасную светскую беседу.

– Милани! Рада тебя видеть! Знакомьтесь: Ваалу-Миланэ, подруга по дисципларию и прекрасная Ашаи!

Её нашла подруга Эмансина. Миланэ совсем забыла, что она имеет служение в фансиналле, да и вообще запамятовала о её существовании, поэтому появление этой Ашаи схватило ну совсем врасплох. Но оказалось весьма кстати: Эманси стала мостом между нею и другими, вообще разбила одиночество, хоть и не уняла тревог.

Тем не менее, Миланэ спешила встретиться в Фреей. Ей хотелось определённости здесь и сейчас.

– Эманси, а Вестающие здесь есть?

– Что? – удивилась та, чуть навострив ушки и хмельно улыбаясь. – А! Может и есть. Не знаю, не видела. Они на улицу ночью выходить не любят, запрутся в отдельной каморке и ведут там свееетские беседки, – смешно кривлялась Эманси. – Куда им до нас, приземлённых.

– Я серьёзно спрашиваю.

– Может быть, Милани. Пойди, может, спроси список гостей, – с иронией молвила та.

– А это не ты мне прислала приглашение на вечер? – Миланэ отставила кубок на поднос рядом проходившей служанки, и сделала это неудачно – кубок упал. Но Миланэ даже внимания не обратила.

Такое вполне могло быть. Она могла принять приглашение Эманси за приглашение Вестающих. Вроде мелочь, но на самом деле – почти катастрофа.

– Пффф, – смешно и немного пошло прыснула Эманси, – кажется, Миланиши, тебе хватит вина. Нет, не я. Думала, у тебя дел много, ты пока только обживаешься в Марне…

Осторожные поиски действительно оказались малоуспешными: почти все ей отвечали, что ничего не знают. Одна Ашаи, старшая сестра, правда, повела ухом и ответила, что приходить на такие вечера – не в духе Вестающих; но вообще – в жизни всё возможно. Также Миланэ увидела знакомое лицо в толпе, но всё никак не могла вспомнить, где видела эту высокую львицу. Та тоже заметила Миланэ, но почему-то поспешила в другую сторону.

«Наамрая!», – осенило Миланэ. Да-да, та самая львица, что приходила наниматься в качестве домашней прислуги, и которой пришлось выслушать отказ. – «Обиделась тогда, наверное. Только что она делает на званом вечере в фансиналле?».

И когда она почти отчаялась и приготовилась вынуть мантику Карры, чтобы понять – уходить или нет – к ней подошёл статный, одетый в прислужническое платье лев:

– Яркоогненная, красивого вечера львице-Ашаи.

Вопросительный взор. Миланэ молча уставилась на него; лишь повременив, ответила:

– Доброго вечера, сир. Чем могу быть полезна?

– Меня просили передать, что встреча состоится чуть позже. Сиятельную просят немножко подождать.

«Немножко» оказалось временем после полуночи. Миланэ порядком устала, да и все уже почти разошлись, и Эманси тоже, как лев снова подошёл к ней:

– Благородную ждут на заднем дворе.

– А где это? – устало спросила она.

– Я провожу.

Миланэ последовала. Пришлось пройти через холл фансиналла, миновать два красивых коридора с прекрасными картинами на стенах и выйти в ночную прохладу холёного заднего двора, где стоял невзрачный, но добротный дормез – большой экипаж для дальних путешествий, чрезвычайно непрактичный в городе.

– Прошу сиятельную садиться, – сказал провожающий и удалился, без всяких церемоний.

Миланэ сама открыла дверцу и взошла по ступенькам. Только закрыв её, она начала осматриваться; в то же время экипаж тронулся. Напротив неё разлеглась Фрея, одетая весьма легко, даже по-домашнему: на ней был только лёгкий хитон и накидка на плечи. Вся, ну вся в золоте: подвески – золото; кольца – золото; ожерелье рядом с амулетом Ваала – золото; браслеты – золото; нахвостное кольцо – золото; венец – золото; предки, даже опоясана она тонкой золотой цепью. Жестоковластный триумф роскоши.

– У меня сегодня выходная ночь, – Фрея погладилась по загривку. – Целых три дня свободна. В иное время моё тело уже давно бы валялось в постели.

– Приветствую Фрею, – уселась Миланэ. – Превосходная была на этом вечере? Я не видела.

Она хотела закинуть лапу за лапу, но таким образом кончики нижних когтей оказались бы слишком близко к Фрее; посему Миланэ села, прижав коленки: чинно, даже церемонно; а хвост пустила вдоль дивана.

– Была. Не люблю шума, – брезгливо махнула Вестающая ладонью. – Мы с хорошими друзьями уединились в одной из комнат фансиналла…

Не желая продолжать, она взяла чашечку с подожжёнными благовониями, помешала к ней тоненькой палочкой, и поставила обратно в углубление на огромном подлокотнике.

– Люблю хорошие запахи.

– Я тоже, – вослед молвила Миланэ.

– Вот что, близкая Миланэ, – изменившимся тоном начала Фрея. – По традиции, близких к Вестающим Ашаи так и называют – «близкие». Это так, чтобы ты знала. Что хочу сказать. Для того, чтобы наша дружба стала долгой, мы должны охранять её от всякой праздной болтовни и кривотолков. «Великие дела требуют тишины» – говорил Семстарий Блистательный. То бишь мы не должны о ней распространяться где попало. Надеюсь, ты меня понимаешь, – молвила Вестающая, опустив голову вниз и чуть прижав уши.

– Да, – строго согласилась Миланэ.

– Никто не знает, что ты была у меня дома. Кроме тех, кому надо. И никто не знает, что ты сейчас едешь со мной. Кроме тех, кому надо. Для всех ты та, кто ушла на праздник в фансиналл и задержалась там далеко за полночь.

– Я понимаю.

– Надеюсь, за эти дни ты успела заметить, что все твои личные неприятности исчезли. Мне кажется, ты вполне осознаёшь, что это не просто добрая воля судьбы, а старания вполне конкретных личностей.

– Осознаю. Но ещё есть вопр…

– Я ничего не забыла, Миланэ, – взмахнула Фрея хвостом, и зазвенело золото. – Я прекрасно помню о твоих делах и надеюсь, что ты столь же ревностно будешь о помнить о делах подруг. Я знаю, что ты крайне озабочена судьбой Амона и сразу перейду к этому. Так слушай сюда. Мы сможем ему помочь, но! В первую очередь мы должны дождаться суда. Должен быть суд. Он определит ему наказание. И только после этого начнём действовать вовсю.

– Нельзя ли обойтись без суда? – кончик хвоста нервно забился, даже против сильной воли. – Фрея, нельзя ли помочь ему прямо сейчас?

Ах да, она слышала себя со стороны. Тон такой просящий, умоляющий, убивающий всякую гордость. Но Миланэ боялась задеть Фрею, загубить островок надежды.

– Миланэ, понимаю, – тон Вестающей был добр. – Но иначе нельзя, и ты сейчас поймёшь почему. До суда его дело интересует всех; если заметила, в Марне прошли определённые слухи, что случилось в библиотеке, а уж о деле самого Амона и то, что ты к нему имеешь отношение, знает не так мало голов. До суда он будет интересовать многих; после определения наказания о нём все за-бу-дут. Он исчезнет для всех.

– Но только не для меня.

– Ну конечно, конечно, – смешливо нахмурилась Фрея, будто Миланэ говорила очевидные банальности. – Только не для нас. О нём забудет Палата, Надзор, Тайная служба, Регулат закона и всякие охочие до чужой беды – для них он станет наказанным. Я устрою так, чтобы суд свершился как можно скорее; процесс затягивать нельзя, но и спешить – тоже. Можно навредить делу, а дело – весьма тонкое. Нельзя притягивать чужое внимание, а после приговора, когда он отправится отбывать наказание, у нас будут развязаны руки. И Амон освободится.

– Неужели нет иного способа… Как-то пораньше… Или к кому-то обратиться…

Тут-то Фрея пригрозила пальцем с вытянутым когтем:

– Миланэ, никто, кроме нас, тебе не поможет. Светские чинуши, политики и прочие служивые, от мала до велика – паршивые овцы, которые трясутся над личным благом и удобным местом. Никто не пойдёт на риск просто потому, что ты придёшь и попросишь; ты можешь отдать им всё, завести уйму знакомств, даже стать любовницей – это не поможет. Но мы знаем, как и где, – Фрея сделала очень неприятный и в чём-то страшный жест – ткнула себя когтем большого пальца в живот, – на них давить, поверь. В мире есть только сила, и только она правит. И Ваал сбереги тебя идти в Палату или Надзор и пытаться там что-то сделать. Если свершишь такую глупость, то мы отвернёмся от тебя, как от львицы, что делает недалёкие поступки. Это одно. Второе. Не пытайся сделать что-то своими силами, а тем более – не надо его посещать. Сейчас твоё поведение не должно вызывать подозрений, а ты должна быть бе-зу-пре-чной; любой твой интерес к Амону вызовет множество ненужных сомнений. Третье. Можно пытаться что-то сделать сейчас. Но такие попытки – не находишь ли? – всем покажутся подозрительными. Знаешь, у нас достаточно сил, чтобы вытянуть Амона прямо сейчас, безо всяких церемоний. Да, но что потом? И к нему, и к тебе, и к исполнителям будет много-много претензий; а кому это надо? Надо переждать до суда. Суд пройдёт – тогда можно действовать.

Миланэ заметила, что потирает ладони, приглаживает их; чересчур резким движением она перевела их в покой, в жест аратта-гастау – «сдержанность».

– А когда будет суд?

Фрея чуть понаблюдала за Миланэ, чуть привстала и резким, бесцеремонным движением одёрнула занавеску окна; несмотря на то, что снаружи была ночь, а внутри горела лампа, стало как-то совсем темно.

– Надеюсь, на протяжении дней десяти. Не так долго, поверь. На нём понадобится твоё присутствие, как пострадавшей.

– Пострадавшей? – навострила уши Миланэ.

– А как же? Ты ведь читала свои бумаги? Ты стала жертвой обмана. Твоя совесть абсолютно чиста. Чудно, не так ли?

Было сложно понять – это всерьёз или сарказм.

– Чудно… – эхом отозвалась Миланэ.

– Но все детали мы обсудим потом. Значит, вот что… – голос Фреи стал весьма тих.

Но Миланэ вся задрожала от нетерпения:

– Фрея, прошу меня простить. Значит, мы ждём суда, да?

– Да, – каким-то усталым, безразличным голосом ответила Вестающая.

– Он свершится на протяжении этих десяти дней?

– Да. Может, двух недель, – ещё большее безразличие.

– Как я узнаю?

– Ты – участница процесса. Пострадавшая. Тебя уведомят. Что за вопрос.

– Это – самый лучший выход?

– Да!

Воцарилась гнетущая тишина.

– Хорошо… – стала согласной Миланэ.

«Она права. Это разумно. Это… да, разумно».

– Значит, вот что. Мы обсудили твои дела, но теперь пришёл наш черёд просить об услуге…

Странно было слушать это «мы»: то ли Фрея говорила о себе во многом числе, то ли имела за собой многих, многих и многих… Единство. Сестринство. Единомышленниц, исполнительниц, верных и готовых.

«Лишь я одна; лишь мне – одиночество», – подумалось Миланэ. – «А где моё сестринство; где мои сёстры? Я шла по той тропе, которую оставили наставницы, оставили все Ашаи-Китрах. Но забралась на иные вершины, и вокруг уже не вижу ничьих следов, и здесь я одна…»

– …Волею случая ты стала Ашаи рода одного из сенаторов. Мы не будем скрывать, что фигура такого уровня составляет для нас обоснованный интерес. Поэтому сестринство может вести свою волю сквозь тебя, Миланэ, для того, чтобы достигать целей для общего дела Ашаи и славы Сунгов. Мы хотим от тебя двух главных вещей. Первое. Ты должна запоминать, с кем, как и где встречается Тансарр, иметь представление о его делах, настроениях, мыслях. Сейчас нет необходимости принимать к сведению что-то конкретное, потому ты должна запоминать… всё. Правда, особенно нас интересует, как и где он хранит некоторые бумаги, но пока это не столь важно. Второе и главное. Ты должна сблизиться с его сыном – Сингой. Во всех смыслах. Стать его подругой, содержанкой, любовницей, сожительницей – кем угодно; и чем ближе, тем лучше. Обычное дело для молодой Ашаи. Суть ясна?

– Суть? – мотнула головой Миланэ. – Суть… да. А зачем?

Для неё вдруг всё стало будто в тумане.

– Чтобы он доверился тебе, – терпеливо ответила Ваалу-Фрея и три раза постучала по стенке. Видимо, это что-то да значило, ибо экипаж поехал быстрее. – В нужный момент ты уговоришь его поехать в Андарию; куда именно, мы скажем. Ты должна подталкивать его к мысли, что он – взрослый, самостоятельный самец, который может перенять всё хозяйство и коммерческие дела отца, чтобы тот мог спокойно заняться властной деятельностью на благо Сунгов и Империи. Убеди его, что он должен помогать отцу и перенять на себя дела, от коих так недальновидно отказался старший брат. Южные каменоломни, латифундии, цеха в Марне – всё-всё.

– Но зачем?

– Миланэ, это – в интересах Ашаи-Китрах. Что непонятного? Воспитанница Сидны не понимает столь простых вещей?

– Да, но… ведь ему не будет вреда?

Миланэ чувствовала ту пропасть наивности, которая зияла в каждом её вопросе, взгляде и даже вздохе. Но она – может, впервые за много лет – совершенно растерялась, и на самом деле не знала, что делать.