Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 60 страниц)

Миланэ сквозь полуприкрытые веки видела её изумление и вдруг загордилась этим.

«Как бы там ни было, что бы кто ни говорил, но ты гляди, что может Сунга-Ашаи… Могут ли твои вершить такое? Может ли кто-либо вообще совершать такое?».

Но львёнка вдруг совершила неожиданное: словно желая увериться в реальности происходящего, она смело протянула ладонь прямо в пламя Ваала. Теперь она с открытым ртом наблюдала за тем, как ярчайшим алым оттенком горит её собственная ладонь, причём вовсе не обжигая. А потом совершила ужаснейшую ошибку: начала бить ладонью о колено и бок, пытаясь сбить огонь на ладони, что ей удалось. От неожиданности, даже испуга, пламя угасло на руках Миланэ. Испугалась она не только того, что одежда на львёне может воспылать от такого обращения (огонь Ваала даже горячее обычного!), но и того, что пламя вообще перешло к ней. Ведь это невозможно. Невозможно! Пламя Ваала не может передаваться ученице шаманаи, не-Сунге, не-верной, не…

Оно не может передаться той, кто не Ашаи-Китрах – так её учили всю жизнь!

Эта львёна ведь не найси, не ученица-Ашаи – как это возможно?

Ашаи-Китрах может стать только Сунга!

Пламя Ваала горит только на чистых ладонях Ашаи!

«О мой Ваал… Или ты уже не мой… Или ты не Ваал?..».

Тем временем, у маленькой шаманаи сразу началась столь хорошо знакомая каждой Ашаи неприятность: рука отнялась, в ней началось нестерпимое покалывание. Испугавшись ощущений, львёна прислонилась к стенке и закрыла глаза, пытаясь не застонать.

К ней в унисон бросились Нараяна и Кайса.

– Миланэ, ты чего? Зачем позволила ей игнимару трогать?

– Сестрина, превосходная, я не хотела, не нарочно, она сама… Дайте мне, дайте я! Нараяна, пусть львица скажет шаманае, что я знаю, что делать.

Естественно, что Миланэ знала. Ей-то не знать: в своё время она на занятия с игнимарой потратила столько времени, что хватило бы на что угодно; например, выучить весь Кодекс наизусть, не меньше. Она взяла ладонь львёны и начала встряхивать руку; та застонала – это было крайне неприятно, но Миланэ знала, что только так можно унять ужасное онемение.

– Сейчас у неё будет слабость, но потом пройдёт. По крайней мере, должно. Я первый раз вижу, чтобы у не-Ашаи принялся огонь.

– Ой, Миланэ, снова эти фокусы с огнём, – причитала Нараяна.

Дочь Сидны не совсем поняла, почему «фокусы» и почему «снова», но смолчала.

Кайса, похоже, не разгневалась на Миланэ и понимала, что её ученица, проявив свойственное любопытство, сама себе наделала неприятностей. Но хмурилась, не отходила. Подобрав сирну со стола, отложенную ранее, и вогнав её в ножны, Миланэ взяла свой плащ, небрежно уложенный недалеко от входа. Надо было уходить, и не потому, что Миланэ чувствовала себя неудобно и ущемлено (разве что самую малость), а потому, что не знала, как действовать; случай с игнимарой так вообще представился ей чем-то сумасбродно-балаганным. Это были такие обстоятельства, которые не вписывались ни в какие наставления, рамки, правила, и всякое действие предоставлялось само себе – нужно было принимать решения изнутри, только личной волей; собственно, кто-то должен исчезнуть из дома Нараяны: либо она, либо шаманая. Почему шаманая вообще очутилась в доме этой Ашаи – хороший вопрос, но его можно задать потом, потом-потом, а сейчас – уходить. В любой непонятной ситуации – отходи прочь…

– Пожалуй, дальнейшим присутствием я помешаю сиятельной старшей сестре и её друзьям. Прошу простить, но чувствую, что – пора.

Нараяна посмотрела на неё и только кивнула; похоже, она тоже так считала. Потом, словно нехотя, добавила:

– Всё-таки, если сможешь убедить подругу, то приводи снова. Не разозлюсь. Постараюсь помочь.

– Моя благодарность старшей сестре…

– А что касается тебя, так ты сама себе вполне поможешь.

– Спасибо, – зачем-то поблагодарила Миланэ, хотя было особо не за что.

– И я попрошу тебя…

– Я смолчу, – пообещала Миланэ. – Моё слово.

Они уже стояли возле дверей на выход из дому.

– Я рассказала Кайсе о твоей подруге, – вдруг доверительно сообщила Нараяна. – Она любопытствовала, зачем ты пришла. Пришлось вкратце всё поведать.

Миланэ ответила взглядом непонимания.

«И что с того?».

– Кайса глубоко сочувствует, хоть саму проблему называет детской.

– Я бы так не назвала те ужасы, что творятся с Арасси, – поправила Миланэ свой плащ.

– Ачень плоха, – внезапно вмешалась в разговор Кайса, откуда-то из глубин дома. Она вышла к ним; теперь она смотрела именно на дочь Сидны, только на неё, не на Нараяну, как прежде.

– Она имеет в виду то, что осторожность в сновидении – первое, чему учат шамани своих учениц. Твоя Арасси попала в ловушку давно, очень давно, но не было никого, чтобы подсказать. Да, вас могут год учить тому, как вильнуть хвостом, если ты немножко рассержена, но раскрыть простейшие вещи, которые нужны всякой львице духа – нет, это непосильное таинство, это воспрещено, туда даже не смотрят! – внезапно рассердилась сестрина.

Кайса, ранее уложившая свою ослабевшую ученицу на кровать, подошла к Миланэ.

– Вижу тебья, львица сновидений, – начала безо всяких предисловий. – Эта… вот эта… – смело взяла её ладонь и сжала. – Нет, нет! Не гореть. Не сгорай: другим – весела, ай тебе – без проков. Эта надо в последний раз, иначе будешь бессильным. Ходи по снам, так тебе надо. А огней не надо. Так придёшь.

– Куда? – печально, с тёмной иронией спросила Миланэ. – Куда приду, чужая?

– К силе. Ещё некуда пойти львицам духа, – бесконечно уверенный взгляд Кайсы.

– Я – не львица-духа. Я – Ашаи-Китрах, – почему-то сказала Миланэ, в первый раз устыдившись своей касты.

– Не прячься, львица духа. Ты подобна во мне, а я – тебе.

Миланэ повела ушами и открыла первую выходную дверь. Пора и честь знать.

Нараяна последовала за ней.

Миланэ остановилась в холодной прихожей. Собственно, здесь что-то не так. Почему она уходит, именно она, а не Кайса? Непорядок. Здесь ведь дело вовсе не в личностях, а именно в том, что уходит Ашаи-Китрах, а не шаманая, тем более – из обители другой Ашаи. Более того, она на своей земле, земле Сунгов – Норрамарке.

«Я что, сбегаю прочь?», – держалась она за ручку двери.

– Миланэ, что случилось?

– Предложение превосходной ещё в силе?

– Это какое?

– Отужинать вместе.

– А, да, если хочешь. Ты сама заторопилась к выходу, я было подумала… Но вообще – темно-то уже, не иди в темень.

– Если Ваалу-Нараяна будет так добра, то я останусь.

– Чудно. Заходи.

Через миг Миланэ сидела напротив Кайсы за длинным столом. Где-то гремела посудой сестрина. За спиною шаманаи нависал угрожающе-красивый стаамс Айнансгарда. Горели шесть свечек на столе. Миланэ сидела очень строго, как полагается, даже лучше. Кайса чем-то напоминала свободонравную львичку в таверне – совсем откинулась, спёршись на стенную сваю, руки она подняла высоко за голову, сцепив ладони на загривке, лапы длинно протянулись по лаве, а кончик хвоста приютился на бедре. Говорить было не о чем – молчали; и в какой-то момент Кайса медленно провела ладонью от загривка к макушке меж ушами, её необычно длинная шерстка начала сваливаться под сим движением на глаза, образовав некое забавное подобие чёлки, а сама она крайне двусмысленно поглядела на Миланэ и подмигнула с таким лукавством, что Миланэ аж выдохнула.

Нараяна водрузила меж ними грубую кастрюлю, Кайса обратилась к ней на своём языке. Похоже, сказанное удивило сестрину; так сокрушённо покачала головой, пожала плечами, отмахнулась от шаманаи и начала уходить. Кайса звонко засмеялась.

– Что она говорит? – потребовала Миланэ.

– Ай…

– Превосходная! – возмутилась Миланэ. Её безумно раздражало, что она не может до конца понимать чужих слов.

– Она спрашивала у меня, свободного ли ты нрава.

– Свободного нряаава, – улыбаясь, повторила Кайса.

– В каком смысле?

– Она говорит, – раздражённо сказала Нараяна, – что в тебя влюблена какая-то львица, потому спрашивает, свободного ли ты нрава. Нравятся ли тебе львы, нравятся ли львицы, или и те, и другие! Да что за день такой!

Дочь Сидны помотала головой, будто отряхиваясь:

– Какая ещё львица в меня влюблена?

Кайса забавно развела руками, мол, откуда я знаю, и снова сцепила ладони на загривке. Вдруг подошла львёна, что уже совсем отошла от опытов с игнимарой; она молча уселась возле своей наставницы. Тем временем Кайса снова что-то спросила у Нараяны, та довольно жёстко ответила; шаманая рассмеялась и повторила вопрос. Сестрина, поставив перед ними огромную тарелку с жареными рёбрами (львёна голодно накинулась на них, не дожидаясь взрослых), с устало-измученным видом сказала Кайсе:

– Ханжа.

Та подняла палец с когтем, уставила его на Ваалу-Миланэ-Белсарру:

– Цанна, то слово! Ханьжа, ханьжа, – вовсю дурачилась Кайса.

– Так, бросьте свои глупости, дитя вон рядом сидит. Ешьте.

– Я и не бралась за глупости, чтобы их бросать, – ответила Миланэ.

Установилось молчание, и первой приглашение Нараяны приняла шаманая. Она взяла ребро, обмакнула его в кастрюле и вгрызлась. Миланэ тоже положила себе на тарелку, но ни вилки, ни ножа не было; предполагалось есть так.

– Так как, хотелось бы знать, шаманая попала сюда?

Кайса поглядела на Нараяну, всё ещё впившись в кусок мяса. Та на всякий случай перевела её слова, хотя шаманая, по всему, неплохо понимала сунгский.

– Лапами, – сказала Кайса.

– Северные земли отсюда льенов пятьдесят. Два дня ходу, не меньше.

Кайса пожала плечами: да, ну и что?

– И вас никто не остановил?

– А дольжен? – ироничное удивление Кайсы.

– Так-то да, так-то должен не пускать, – закивала Миланэ, разглядывая её наряд.

– Зачем? – повела ушами шамани. – Кайса никому зла не делает.

В разговор вклинилась Нараяна, аккуратно поставив локоть на стол:

– Кайса – шамани мягкой силы и доброго нрава, в отличие от некоторых. Она мало кому вредит, её сложно разозлить, – по-доброму, негромко отметила сестрина.

Дочь Севера прожевала своё и спросила у Миланэ, не отпуская темы:

– Так зачем Кайсу дольжен не пускать?

– Это – земли Сунгов. Они не приветствуют шаманай. Вы верите во вздорные вещи и подражаете нашей вере. Вот так, – Миланэ скрестила руки, но не как обычно, запихнув ладони вовнутрь, а правильно-грациозно, согласно жесту – положив их на внешнюю сторону плеч.

Кайса поняла плохо, попросила Нараяну перевести.

– Шамани не верит. А подражать всем этим… огонь на руках… и… Ваалам… никто не будет. Эта глупость.

– Конечно, кто бы ждал иных слов. Глупости. А не глупости носить зубы вот здесь, прямо у шеи, не варварство ли? – спросила Миланэ с вызовом.

– Почему? – Кайса с удивлением потрогала свою меховую накидку, на который были эти самые зубы. – Не нравится – можьно не одеть. А ты без Ваала выйти из дома не можешь. И без огня на руках тоже не можешь. Эта твоя тюрьма, – медленно, с этим северным говором и как-то очень страшно говорила Кайса.

– Ваал мне нравится. Игнимара, пламя Его – тоже нррравится. Понимаешь? Я сама одела это, я приняла это.

– Хорошо. Хорошея львица. Но знай навсегда: огонь на руке украдывает твою силу. А твой Ваал, дитя вашего духа, даёт ей путь в маленькие щели, а больше никуда. Ты в клетке со своей силой. А они, – потрогала она зубы на накидке, пригладила ожерелье, – придают мне сил. И греют.

– Мы слишком разные.

– Мы не разные. Ты – вольсунга, ты – Ашаи, а все Ашаи – больные шамани. Мы с тобой очень плохи, разруганны, но сёстры.

– Вольсунга? – повела ухом Миланэ, посмотрев на Нараяну.

– Ну, помнишь древнее самоназвание? Ваал-Сунги. Северные прайды его ещё помнят. Ваал-Сунги – вольсунги, – объяснила Нараяна, попеременно глядя на них обоих.

Так, ладно. Превосходно.

– Почему я должна тебе верить? – сощурилась Миланэ.

– Ты не дольжна верить, сновидица! – Кайса застучала по столу когтями. – Шамани верит не веря, иначе конец!

– Эта твоя подруга, Арасси, тоже этого не знает, так что я боюсь, что… – как-то робко начала Нараяна.

– Не знает чего? – вмиг вцепилась Миланэ, защищаясь.

– Что верить надо не веря. Что всякая вера… – начала сестрина.

– …это слепые глаза, тогда не видишь, – закончила шамани.

– Вот как. А я, выходит, сновидица, мне не надо верить?

На самом деле Миланэ чувствовала, что её заносит, что её скатывает в пропасть.

– Шамани сновидят, охотятся за силой во снах, смотрят в другое, так всегда было. Ты этого не можешь, потому что тебя посадили в клетку, и ты сама там сидишь, тебе нет куда убежать. Ты не умеешь то, что уметь такая ученица, – Кайса указала на свою львёну, что улыбалась во все зубы-клыки. – Она уже знает, как надо учиться карабкаться когтями по мирам и не срываться.

– Да ну. Такие вы… хорошие, а я – такая беспомощная, да? Так вы хороши, а Ашаи – столь плохи! Если мы такие заблудшие, Кайса, то зачем ты всё это рассказываешь? Я ведь и так не пойму, – с тоскливым, мерзким даже для себя сарказмом говорила дочь Сидны.

– Потому что есть долг, – молвила шамани, сообщая очевидность.

– Какой долг?

– Долг знания каждой шамани. Каждая передаёт знание, когда считает нужным. И даже когда не считает – вирд заставит. Вирд заставляет сейчас меня, потому что нашей встречи не дольжно быть, но она есть. Без долга пропасть всем львицам духа в этом мире, цанна!

– Передаёшь знание. Проповедуешь? Как те, в Гельсии, как их… Огнелюбцы, которых жарят на кострах. Их жарят, им нравится, они проповедуют.

Нараяна закрыла лицо руками.

А вот Кайса глядела на Миланэ; тут-то вдруг у неё и заныло в солнечном сплетении.

– Ты сама себе лжёшь, ты говоришь грязь, а внутри плачешь. Шамани не проповедуют, они передают знания другим шамани.

– Я не шамани. Я – Ашаи-Китрах.

– Можно назваться как угодно, слова – пыль. Они не меняют дела.

Миланэ чувствовала, что ведёт себя не просто ужасно. Это было хуже, чем ужасно.

– Толку с этого, если львёна, по словам Кайсы, знает о сновидении больше, чем я. Какое знание мне можно передать? – она еле уняла дрогнувший голос.

– Жалуйся сколько хочешь. Жалуйся, я буду слушать.

Миланэ стучала когтем по тарелке, где лежала нетронутая еда. Кайса обгладывала косточку, львёна что-то пила из кружки. Нараяна с отрешённым видом глядела в тёмное окно.

– Я – плохая сновидица. Я чувствую, что со мной что-то не так. Вот, – таки пожаловалась Миланэ.

– Нет, не такая плохая. Ты уже скользила по ветвям дерева миров. Не потакайся в слабости. Ты сильна.

– Не делай того, не делай этого. Кто тебе дал право так рассуждать?

– Я сама беру права. Мне никто не даёт.

Шаманая отодвинула тарелку в сторону, подалась через стол вперёд, положив на него руки.

– Я думала, что ты – сильная. А ты – слабая. У тебя сломана воля, ты не пытаешься быть безупречна, ты только жалуешься, Ми-ла-нэ. Труслива, Ми-ла-нэ.

Сложнописуемые чувства. Шерсть на загривке встала дыбом от злости и обиды. Но Миланэ очень хорошо выловила их, придержалась. Так-то каждый говорит всякое слово не просто так; всякое слово – сила, та или иная. Что старалась сказать Кайса? Отличный вопрос для сестры понимания. И, в конце концов, всё сказанное вполне может быть правдой.

– Может быть. Не всем же повезло родиться так, как тебе; стать, как тебе. Ты очень смелая, Кайса. Ты очень сильная, Кайса. Ты никогда не жаловалась, Кайса, – со спокойной иронией качнула плечами Миланэ, а потом подмигнула львёне и потрясла ладошкой в воздухе, намекая на игнимару; затем дунула на неё, словно затушив огонь. Львёна засмеялась – ей понравились эти жесты.

Восторг обуял Нараяну:

– Ты смотри, как ученицу можно встряхнуть. Смотри, как зажглись силой её глаза. Вот так наставница Кайса!

Шаманая улыбалась. Сложно сказать, что ей понравилось, но она определённо осталась довольна.

– Что ты хочешь знать о сновидениях, Миланэ? – вдумчиво спросила Нараяна, придвинувшись к ней.

Но Миланэ вдруг решительно встала, мигом накинула плащ.

– Кто сказал, что я хочу о них знать!

– Миг назад была настоящей, – кивнула Кайса. – Теперь снова упала.

– Миланэ, не ври себе. Ты ведь хочешь её спросить.

– Нет! – направилась дисциплара к выходу.

– Миланэ, ты взрослая львица, не веди себя, как львёна.

– Нет.

Она резко обернулась:

– Превосходная Ваалу-Нараяна, я – дисциплара Ашаи-Китрах. Я не могу спрашивать совета у шаманаи. Даже если хочу. Даже если безумно хочу. Даже если вся дрожу от желания знать, как скользить по древу миров. Мне невольно. Мне нельзя. Так говорит Кодекс и аамсуна.

– Теперь ты видишь свою клетку, сновидица? – хищно бросилась к ней шаманая.

– Я её всегда видела, Кайса.

Всё оставив, Кайса подошла к ней, и обняла её шею; такого же роста, она прильнула щекой к щеке, очень сильно, до чрезвычайности и боли, а когти неистово впились в плечи и спину Миланэ; она чувствовала, как тёплоласковая ладонь прошлась от загривка до спины, как она взмыла ещё раз и дотронулась к её красивым ушам. Миланэ робко отвечала на это изъявление непонятной ещё нежности, и старалась поболее не шевелиться. И да, Кайса что-то говорила на ухо, горячо и убеждённо, словно заклинала, но Миланэ не понимала ни слова – это был чужой, северный язык… И когда Кайса отпрянула, то дочь Андарии видела, что она совсем плачет, да и самой было уже слишком непросто придерживать неведомые слёзы; только сильная воля выручала в этом.

Нараяна вручила копьё:

– На. Вдруг таки будут воры и волки.

Возвращались в Сидну Миланэ и Арасси в молчаливом разобщении.

Уехали они сразу после беспокойной и неуютной ночёвки. Согласие у них было лишь в одном:

– В Сидну едем.

– Только так.

Ехали только двое, потому извозчий запросил немыслимую цену, но Миланэ сейчас меньше всего волновалась о деньгах.

«Лишь вдвоём – это хорошо. Будет время помолчать. Можно будет подумать. И, наконец, мы сможем объясниться…»

Поначалу она, словно хищница, поджидала момент для начала разговора; её чуткому и доброму сердцу было больно оттого, что столь преданная подруга таит обиды. Но Арасси в первый раз демонстрировала столь явное нежелание идти навстречу и была столь упорна в недовольном выражении и жестах, что Миланэ отрешилась от всего, предалась раздумьям.

«Я не лгала ей, не дурачила её. Впору бы Арасси ощутить, понять, принять… Она решила, что я желаю дурными уловками завлечь и излечить от… недуга? Неужели всё, что говорила Нараяна – правда? Кто она – старшая сестра Ваалу-Нараяна? Шаманаи вхожи в её дом – это ли не странность?»

Сунги никогда не признавали и не признают чужих верований, убеждений, взглядов, священных вещей и понятий – они считают это недостойным. Так же и со северными прайдами. Ещё до Эры Империи их пытались, как говорят, взять под коготь; но если с остальными это получалось вполне неплохо, то с прайдами Больших гор дело обстояло значительно сложнее. То, что работало со всем остальным львиным родом, там давало совершенно непредвиденные результаты.

Там, где Сунги хотели обмануть северные прайды, обманывались сами.

Где хотели завоевать, то сталкивались то с яростным сопротивлением, то с глубочайшим коварством.

Марионеточные правители, которых пытались поставить Сунги, очень быстро умирали самыми странными смертями.

И так уже не менее пятисот лет. А раньше на Севере существовало большая и крайне опасная формация прайдов, однажды Сунги еле выстояли под её ответными ударами. Что самое странное, Сунги, в первую очередь – Ашаи-Китрах, пытались подавлять и преследовать верования северных львов, отчего отродясь не делали со всеми остальными на протяжении своей огромной, трехтысячелетней истории. Вспышки преследований в разные времена то утихали, то возобновлялись. Но Сунги здесь терпели поражение – шаманаи были, есть, и по всему, будут.

Ведь что остальные прайды? Гельсианцы, после долгих сражений покорившиеся Сунгам, отреклись от всех и всяческих богов, духов, прочей ерунды, начали боготворить веру Сунгов во Ваала, хотя им даже банальная причастность к этой вере воспрещена (как и всем остальным не-Сунгам), разве что теперь пошло некое возрождение смешных культов. Южные прайды на многие тысячи льенов вокруг Кафны, сохраняя свои культы предков и духов, признали право Сунгов на властвование, на высшую правоту во вопросах духа. Восточные прайды, самые разношерстные, боятся и ненавидят веру Сунгов, справедливо полагая, что именно её мощь дарует им столько побед. И все, все они подавлены величием сестринства Ашаи-Китрах; они боятся и уважают львиц духа Сунгов, кое-где даже подпольно поклоняются им, словно богиням среди смертных, видя в них бесконечно глубокое провидение, превосходство и величие Сунгов.

Поэтому они никогда не трогали чужих мировоззрений. Просто потому, что знали: их взгляд на мир – непреклонно избранный, делиться им с другими – непозволительное расточительство, метание золота перед свиньями, а переубеждать или преследовать чужаков за их метафизические глупости – значит, видеть в чужих верованиях нечто достойное соперничества. Ашаи не знают проповедей, Ашаи не распространяют веру, ведь желающие сами тянутся к ней, как мотыльки к огню. Весь львиный род, что сталкивался со Сунгами и Ашаи-Китрах – начинал верить им. Он верил, так или иначе: то ли уважением, то ли заискиванием, то ли страхом, то ли искренностью, то ли сомнением – но верил.

Но северные прайды не верят богам, и тем более – Сунгам. Они верят шаманаям.

А шаманаи, казалось, не только не преклонялись перед Сунгами и сестринством, но открыто насмехались над ним. Их не удивляла игнимара, они не приходили в изумление от сил Вестающих, и Ваалу, всемирному духу Сунгов, не отдавали никакого почтения. Неслыханная дерзость, длящаяся столетиями!

Это приводило в недоумение и раздражение многие поколения Ашаи-Китрах.

Казалось бы, с чего надо беспокоиться? Сунги самодостаточны; строго говоря, в давние времена никому и в голову не пришло назвать Ашаи-Китрах «жрицами Ваала», поскольку не существовало ни культа Ваала, а тем более – поклонения ему, ни определённого церемониала; Ваал был лишь понятием, словом, которое обозначало «то, что есть Сунг», «суть Сунга», «дух Сунга». Поэтому защищаться или нападать на чужаков в вопросах веры бессмысленно.

Знания о верованиях других народностей в Империи можно почерпнуть безо всякого ограничения. Можно обойтись смешливыми и саркастичными популярными книжками известных и не очень путешественников; можно прочитать серьёзные, полные надменности научные труды, общий итог которых неизменен: все, кроме Сунгов – «низки духом». Можно ознакомиться со скупыми, полными небрежности заметками, что составили многие сёстры-Ашаи, которые отдавали служение на покорённых землях вне Империи, например, в протекторате Гельсия.

Но ничего подобного нельзя найти о шаманаях. Такая литература считается вероборческой. Их не обсуждают в быту, о них не говорят в дисциплариях. Знаки симпатии северным прайдам могут привести дисциплару к изгнанию из сестринства. Проявлять интерес, даже строго научный, к шаманаям и верованиям северных прайдов крайне не рекомендуется. И вообще, тема шаманай в среде Ашаи, да и не только в ней – хуст, табу.

– Сунгам это не приличествует – копошиться в глупостях, – скажет любая Ашаи заученную фразу.

Когда Ваалу-Миланэ-Белсарра была ещё сталлой, то её удивляло такое неравнозначное отношение. Над остальными верованиями и наивными системами мира можно смеяться сколь угодно и обсуждать сколько влезет, но стоит обратить взор наверх, на Север, так сразу всё притихает, всё становится… серьёзным. Настороженным.

Наставницы объясняли просто:

– Остальные не причиняли нам особых хлопот, но с шаманаями не так, они – злейшие хулительницы, воровки знаний, гнусные подражалки. Хитрая злоба в них. Фуй!

Почему «гнусные подражалки» (фраза, которую Миланэ очень хорошо запомнила от одной наставницы)? Ответ прост. С неохотцей признается, что они, в отличие от всех остальных, кое-что умеют. Нет, конечно, игнимара им недоступна – ещё чего не хватало, да и вестать они не умеют, но немножечко, понарошку, «пытаются сновидеть». Конечно, все знания они когда-то наворовали у Ашаи-Китрах, и вот теперь, перековеркав его на свой дурной лад, пытаются с ним что-то сделать.

Но куда им? Шаманаи достойны только презрения.

Есть даже такие Ашаи-Китрах, что могут выразить своеобразное сочувствие:

– Глупые… Сновидеть, но не признавать увиденное там! Они ведь тоже краем глаза могут увидеть Ваала.

Но остальные Ашаи недовольно шикнут:

– Что говоришь, сестра? Не дано! Только Сунга может познать Ваала, только она может обладать Его дарами духа.

Но Миланэ живёт во сравнительно спокойном времени, войны со Севером сейчас нету, поэтому ярость и презрение Ашаи к шаманаям так не чувствуется, сглаживается… О них предпочитают умалчивать. Молчать.

«Я видела настоящую шаманаю, которую приютила старшая сестра», – к Миланэ начинало приходить какое-то детское удивление, и даже небольшой страх. – «Немыслимо. Я общалась с нею. Она давала мне советы. Мы спорили. Мы обнимались. Я сбежала… Мне стоило ненавидеть, мне следовало взять да уйти без промедления, или куда-то сообщить, или… Или… Так вот откуда у Нараяны эти амулеты. Хотя – смешно сказать – она говорила, что они лишь побрякушки. Но Арасси такая побрякушка жжёт пальцы. Врёшь, Нараяна».

Она уселась поудобнее.

«Но вернёмся туда, с чего всё началось. Мне надо было отдать Хайдарру амулет, но он уехал на Восточные земли. Кроме того, с чужих слов, в этом нет большого смысла, да и подарки возвращать нехорошо. Тогда моя поездка была совершенно зряшной. Почти…», – небрежно размышляла Миланэ, совершенно отчётливо понимая, что на самом деле её нечто вело по этому пути, словно дитя за руку, с кристально строгим намерением. – «Надо будет последовать совету Нараяны: попытаться придти к Хайдарру в сновидении, хотя это почти невозможно. Не знаю, что и думать о ней… А о шаманае Кайсе – так и подавно…

Впрочем, буду чиста совестью. Нельзя дурно думать о тех, кто принял тебя, кто пытался помочь, кто не причинил зла».

Миланэ мельком посмотрела на сжатые вместе ладони Арасси.

«Игнимара! Ваал мой, как львёна, как это дитя смогло перенять мой огонь?! Невозможно! Она не может стать на путь Ашаи! Весёлый разлад с умом получается у тебя, Милани. Говоришь “Невозможно!”, а сама всё видела. Значит… Значит, среди шаманай есть те, кто может стать Ашаи. Или мы ближе, мы близки, мы – я боюсь думать – родственны друг другу. Ваал мой, крамола какая. И гляди: по привычке обращаюсь я к тебе, Ваал, но теперь – что думать о тебе, дух Сунгов? Я ли твоя служительница, твоя ли пленница, или ты…»

Миланэ вся вжалась в сиденье и закрыла глаза, словно ожидая кары от строгого отца.

«И если так, то что тогда я знаю о мире?..», – выглянула в окно. – «Все вещи зависят от того, откуда смотришь. Откуда смотрю я?».

На самом деле, Миланэ притворялась перед собою. Многие вещи она уже знала, просто не решалась уверенно разместить перед взором, как личное достояние, но бродила вокруг да около.

«Советовали прекратить игнимару. Но это – моя гордость! Я не могу этого совершить, ведь именно этим жила все годы… Игнимара – то, что удерживает Ашаи и Сунгов вместе. Самый главный дар духа. Каков будет мир без неё?».

Бесконечные, нестройные лозы сомнений обвили душу. Она вдруг вспоминала, что принадлежит к сестринству Ашаи, что не может поддаваться мгновенным впечатлениям и должна помнить то, чему научили; то вдруг впадала в совестливое сомнение во всём, на чём стояла её картина мира.

– Ответы. Мне нужны ответы, – сказала она вслух.

Арасси поглядела на неё чуть сощурясь, но ничего не сказала, а вытянула сирну из ножен и начала расплетать её темляк, что всегда делала в раздражении.

«Чем скорее я найду “Снохождение”, тем лучше. Немедленно в Марну. Может, направиться прямо сейчас? Нет… Надо оставить Арасси в Сидне – её терпение кончилось. Это не её борьба, и у неё скоро Приятие… Нараяна запрещала ей идти на него – грозит опасность. К ней прицепилась сущность из других миров, вытворяя с нею в сновидении невесть что. Однако. Ха, звучит слишком по-дурацки, чтобы быть правдой; но объяснения Арасси не менее глупы. Если бы знала, что Нараяне можно полностью верить, а тем более – Кайсе… Нельзя быть падкой на доверие в жизни. Я – Ашаи, она – шаманая. Есть разница. Огромная разница. Она дика, она незнакома со знаниями, она не видела величие стаамсов, игнимара не горит на её ладони, в её жестах нет нашей грации, и она не сможет поддержать светский разговор. Так-то…»

– Арасси?

– Да?

– Когда приедем в Сидну, я сразу отправлюсь в столицу.

– Как хочешь.

– Может, мы попытаемся по-иному взглянуть на твою проблему?

– У меня нет никаких проблем, это первое. Второе: я не собираюсь слушать бредни спятившей в одиночестве сестры. Ваал, Миланэ, да ты слушала её болтовню, развесив уши! – Арасси вмиг превратилась в одну кипящую страсть, стоило только тронуть.

– Если она спятила, то как узнала о твоих ночных кошмарах? Не отвергай очевидного!

– Так понятное дело. Ты ей раньше сказала.

– Арасси, ты о чём? Я видела её первый раз в жизни! Если она смогла понять, что с тобою, значит ей нечто ведомо! Давай прислушаемся!

– Прислушаемся к её советам? Какой был дан совет, помнишь? Не идти на Приятие, не пить на нём нарали! Не больше, не меньше. Пустяк какой, подумаешь там! Да я всю свою жизнь отдала этому пути. Если не пойду на Приятие – что тогда? Идти в таверну мыть горшки?

– Попытайся хотя бы осознать, что это не Ваал, а что-то похуже. Вспомни об этом, когда увидишь своего насильника в сновидении, вспомни так же, как о руках в сновидении. Знаешь, как в первые годы обучения. Посмотрела на руки – значит, сновидишь. Я безумно волнуюсь за тебя, Арасси.

– У меня нет выхода.

– Давай мы после Приятия снова приедем к ней. Она говорила, что готова тебя принять снова и помочь.

– Я не поеду к ней. Почему именно теперь я должна менять мнение? Что будет со мною, если мой мир, в котором я столь трудно научилась жить в добром настроении, разрушится? Да, меня душит по ночам невесть что, и мне надо верить, что это – Ваал. Да, я вообще не сновижу, потому что каждая попытка кончается этим привычным кошмаром. Да, сплю с кем попало, потому что тогда ночной страх ненадолго, но уходит. И сейчас, когда ты сидела до полночи у Нараяны, я улеглась для хозяина двора, в котором мы ночевали. Он одурел от счастья, я чуть не плакала, но знала, что буду плакать ещё сильнее ночью, если не совершу этого. Я бы ещё жгла игнимару день и ночь, как факел, если бы умела хорошо возжигать – после неё тоже легче, знаешь ли. А в остальном у меня всё превосходно.

– Арасси, так давай мы разобьём наши воззрения! Нужно что-то делать. Давай попытаемся…

– Крамольна ж ты, Милани, – сквозь слёзы улыбнулась Арасси, взяв её ладонь. – Сыграются с тобою злые шутки.

– И не стоило этого делать, с хозяином двора. Это не выход.