Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 60 страниц)

Потом:

– Приехали.

Миланэ снова возвратилась в форт Фес, но уже в ином качестве. В каком именно – она пока представляла очень слабо и просто выжидала. Молча они миновали главные врата форта, где их никак не потревожили. Далее лев вошёл через маленькую, невзрачную дверь внутрь и очень уверенно шёл по затейливым коридорам и коридорчикам. Чувствовалось, что он здесь – словно дома и знает каждый закоулок.

Остановился перед какой-то дверью, жестом попросил подождать, вышел с большой папкой, в которой носят бумажные листы.

– Я могу увидеть Амона? – не вытерпела Миланэ.

Спросила она как можно мягче и ласковее.

– Так львица хочет на допрос? – нахмурился лев.

Дочь Сидны не знала, что ответить.

– Я хочу его увидеть, – повторилась.

Лев потёр лоб, потом виски, сильно и быстро. Казалось, он хочет ответить что-то насмешливое или неприличное, но вынужден сдерживаться и выполнять все прихоти этой самки.

– Ладно, так даже лучше.

Зашел в соседнюю дверь. Миланэ навострила уши и услыхала:

– Поднимите этого… да, этого… допрос… не, лучше напиши – очная ставка… ага… Не, не, это не правдовидица. А? Что? Должна придти? Ага.

Дверь размашисто отворилась. Лев деловито вышел, хмуро сказал:

– Пошли.

Они снова запетляли по лабиринту коридоров. Миланэ встречались самые разные львы: от стражей до каких-то непонятных, оборванных личностей. Кого-то провели в кандалах. Мимо прошла какая-то сестра-Ашаи с бесконечно усталым видом, даже не обратив на неё внимание. Низкие камнесводы.

Место оказалось весьма гнетущим.

– Огненная пусть ждёт тут, – указал он, когда они зашли в небольше помещение, шагов десять на десять, и покинул её.

Миланэ вспомнила тот самый сон, где снились низкие потолки. Тут такие же. Маленькое цокольное окошечко давало жалкий, пыльный свет. Дверь напротив совершенно черна от непонятной копоти.

В углу стоял пенёк, правивший за стул. Миланэ не стала на него садиться. Походив вокруг, она вдруг взяла и поставила на него лапу, впившись когтями в дерево. Потом стала рассматривать её, словно большую интересность, поворачивая так и эдак; раскрой на подоле свиры обнажил многое выше колена.

«Как устала… Вот сейчас приду домой – если приду, конечно – укажу Раттане нагреть воды, помоюсь и сразу спать…»

– Оооо! У львицы такие лапы! – жадно сказал вошедший толстяк, довольно улыбаясь. Миланэ подняла взор и опустила лапу. – Это был комплимент, комплимент! – поставил он руки на пояс. – Вооот…

Он будто бы ждал некоего ответа от дочери Сидны, но ей меньше всего желалось заводить разговор с лохматыми, серыми толстяками при коротком мече.

– Эх, где мои молодые годы, – сказал он ни к чему, играя связкой ключей.

Миланэ посмотрела в сторону окна. Вообще, ей редко досаждали похотливые взоры, но не потому, что их было мало, а потому, что она принимала это как должное, понимая, что такова участь самки, и с этим надо смириться, как с лунными днями, мукой деторождения, постоянным уходом за когтями и тщательным уничтожением малейших следов усов на мордашке; а в некоторые мгновения ей вполне нравилось такое внимание. Но этот самец был столь бестолковый и отталкивающий одновременно, что хотелось взять да напялить ему на голову ведро, стоящее в углу, пристукнуть по нему, а потом уйти куда глаза глядят.

Не добившись от неё никакого ответа, лев почесал нос и заворчал:

– Сиятельная на меня в обиде, что ли?

– Нет, вовсе нет, добрый Сунг, – вежливо ответила она. – Льву не о чем беспокоиться.

– Гм… – приободрился он, зачем-то хлопнул в ладоши и пошёл к чёрной двери. – Ладно, идём.

За нею было почти такое же помещение, только более светлое и душное. Посередине – длинный стол, у его правого края – страж, который вмиг одёрнулся, заметив Миланэ вместе со львом.

А тот оцепенел, будто охотник, завидевший добычу.

И Миланэ – тоже. Она увидела Амона.

Её хороший Амон сидел на противоположной стороне стола, понурив голову, отчего пряди гривы разметались по столешнице и скрыли его; под переносицу он подставил два крепко сжатых кулака. Отрешившись от мира, Миланэ глядела лишь на него; он не шевельнулся, ещё не зная, кто к нему пришёл.

– Как он так быстро здесь оказался? – с глубочайшим подозрением спросил лев, пришедший с Миланэ.

– Он уже долго здесь сидит, мой дренгир, – ответил страж-одногодок, встав.

– Как? Зачем? Почему? – бессмысленно метался старший надзорный форта, ярясь показать свою важность и свирепость. – Заключённый – не в камере?

– Мой дренгир, так сказали, что эта придёт его допрашивать… как её… эм…

– Правдовидица? – быстро сообразил надзорный. – С ней уже всё. Всё отменилось.

– А это кто? – вздумал спросить одногодок, тыкнув на Миланэ.

– Кто?! Что?! А ну вышел отсюда! Раз-два! Спрашивает он!

Стража вмиг не стало, а надзорный начал быстро ходить вперёд назад.

Амон не поднимал головы, лишь было заметно, как шевелится кончик хвоста.

– Важный какой. Спрашивать решил, – с победной улыбкой обратился он к Миланэ, поправляя пояс, и только теперь она очнулась.

Не оценив всех знаков его положения в здешнем обществе и вообще не обращая на него ни малейшего внимания, сестра-Ашаи присела на длинную лаву и протянула к своему льву ладони. Коснувшись, Миланэ молвила:

– Привет.

Услышав родной голос, Амон уставился на неё, как на видение, а потом вдруг быстро взял её за локоть, будто опасаясь, что Миланэ пропадёт. Она пыталась приободрить его, принести ему свой свет и тепло, показать, что ситуация трудная, но разрешимая, что всё будет ладно и сладно, и потом они будут вспоминать эти мгновения со смехом.

– Привет, – растерянно улыбнулся он, потом мотнул головой. – Что ты здесь делаешь?

– Пришла к тебе. Как ты? – спросила Миланэ, пригладив его руку.

– Так, ничего.

Этот момент оба представляли совсем по-иному. Но получились лишь банальности – рядом чужие глаза.

– Мои предки, Амон, но как ты сюда… как ты…

Надзорный опёрся о стенку и начал качаться, с превеликим интересом навострив уши.

Её лев вздохнув, взъерошил гриву.

– Всё оказалось не так-то просто, да, – молвил Амон с полуулыбкой, косясь на надзорного и давая знать Миланэ, что откровенного разговора никак не выйдет; но она и так это понимала, и мучилась от этого понимания. – Ты-то здесь зачем? Как твои дела?

– Хорошо. Я узнала о тебе в Сидне. Ко мне приезжали… эти… я пришла к тебе.

Амон закрыл глаза. Он так пытался её защитить. Плохо пытался, неудачно; из него всё достали без особых хлопот. Стыд, позор. Теперь она здесь; и – несомненно – у неё тоже огромные неприятности.

– Зачем, зачем, лучше держись в сторонке! Прости, что впутал, – быстро начал говорить Амон, стараясь отбросить её подальше от этого обрыва.

– Брось, – сжала она его руку. – Я тебя вытащу отсюда!

Последние слова прозвучали отчаянно, запредельно, как глухой, далёкий зов.

– Миланэ, мне сказали, что ты больше не придёшь. А это правда, что ты… – говорил Амон, и дальше косясь на надзорного, и уже совершенно не понимая, как ему валять дурака и как общаться в его обществе. Вдруг он сильно стукнул ладонью по столу и грязно ругнулся от отчаяния, ибо столько всего надо сказать, но нельзя.

– Ты что, потрох, себе позволяешь в присутствии… – зашевелился тот.

Вдруг снова скрипнула дверь и все, утихнув, обратили взоры к выходу из этого неприютного помещения.

Вошёл тот самый молчун, что привёл сюда Миланэ от Вестающей; он спокойно окинул всех взглядом, потом буднично подошёл к Миланэ, сел возле неё и начал как ни в чём не бывало, будто здесь никого не было, говорить:

– Прошу посмотреть, сиятельная – поставил перед нею бумагу, – здесь записаны достоверные показания благородной, данные ранее. Показания эти проверены и одобрены высшими инстанциями. За сим с благородной снимаются всякие подозрения, беспокоить этим делом больше не будут. Сейчас, после очной ставки, когда благородная Ваалу-Миланэ посмотрела в глаза обидчику и узнала его, прошу подписать их. И на этом дело завершено.

«Обидчик?.. Показания? Какие ещё показания?.. О чем он говорит?», – нахмурилась Миланэ в непонимании.

Тот, заметив, что Ашаи-Китрах оказалась не очень сметливой, прикрыв глаза, глубоко кивнул, мол, всё хорошо, так и надо.

– Надо подписать и всё. Это то, для чего мы пришли. Высшие инстанции одобрили, – добавил.

Смерив его взглядом и хлёстко расправив бумагу, Миланэ начала читать.

Изложение по сути,

составленное

с. Ваалу-Миланэ-Белсаррой из рода Нарзаи,

воспитанницей Сидны,

Ашаи рода сенатора Тансаррра из рода Сайстиллари,

верной Сунги,

по делу о краже книги с названием «Снохождение»,

вероборческой и мерзкой по природе,

из Имперской библиотеки Марны

5-го дня 4-й Луны Всхода 810 года Э. И. я, Ваалу-Миланэ-Белсарра, ещё будучи Сидны дисципларой, выполняя поручение Админы, посетила Имперскую библиотеку Марны для размещения комментариев в Особом зале, о чём имеются записи в самой библиотеке. В числе книг, к которым прилагались новые комментарии, была и «Снохождение» Малиэль из рода Млиссари. Под неусыпным призрением служителей я исполнила порученное, и это было исполнено точно и беспрекословно, у служителей библиотеки ко мне упрёков не оказалось. За сим всё моё отношение к данной книге можно считать завершённым.

5-го дня 1-й Луны Огня 810 года Э. И. в мой дом, находящийся на улице Славы Востока в Марне, постучался лев, доселе мне незнакомый, с просьбой о свершении мною служения. Как Ашаи-Китрах, я не смею отказывать Сунгам в служениях, посему приняла его. Лев, представившись вымышленным именем, попросил взять на хранение вещь размером с книгу, завернутую в несколько слоев чёрной ткани. Согласно традиций служения, я согласилась, определив сумму в пятьдесят империалов за год хранения, и поинтересовалась, что мне определено хранить. Лев ответил, что там – драгоценности его матери. Выдав ему расписку, свой образчик которой я ранее предоставила уважаемым сотрудникам Регулата Закона и Порядка, приняла это на хранение.

Отправляясь в Сидну для прохождения Приятия, я взяла хранимую вещь с собой, опасаясь за её целостность в своём марнском доме. Как выяснилось далее, когда ко мне в Сидну прибыли уважаемые сотрудники Регулата Закона и Порядка, в чёрной ткани находилась вовсе не шкатулка с драгоценностями, а вероборческая книга «Снохождение». Это вызвало моё недоумение, а потом – глубочайшее возмущение. Более того, задержанный проходимец, оказавшийся Амоном из рода Велари, пытался опорочить моё честное имя, утверждая, будто бы я перекупила это несносное для любой честной Ашаи-Китрах творение, а не приняла его на хранение, что является извращённой ложью.

Каким образом сия книга оказалась у данного преступника, мне неизвестно. Мотивы преступника Амона мне неизвестны. Возьму предполагать, что он пытался отомстить благородному сестринству Ашаи-Китрах из личных мотивов.

Возвратив сотрудникам «Снохождение», я даю это письменное разъяснение и добавляю к моим устным показаниям.

21-го дня 1-й Луны Огня 810 года Э. И.

Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи

Марна

Вообще-то, её благодетель и помощник приврал. Это не было записью показаний, а объяснениями, данными от её же лица; предполагалось, что всё это ею и написано. Сделал он так, понятно, для чужих ушей.

Миланэ не могла не отметить, что бумага составлена грамотно и добротно; хотя почерк и был не очень важный, но безусловно, принадлежал львице, а стилистика текста вполне соответствовала духу тех документов, которые могут составлять Ашаи-Китрах. Более того, его и писала Ашаи-Китрах, скорее всего. Но самое главное то, что это была гнуснейшая, мерзейшая, воистину извращённая ложь, сшитая белыми нитками. Миланэ просто не могла отвести взгляда от сих строк: каждая воплощала шкурный обман.

«Как я могу такое подписать? Нет. Не могу… Но я не в том положении, чтобы диктовать условия. Фрея пообещала, что дело Амона тоже разрешится. Если я не подпишу, то примутся и за меня. Если подпишу, то смогу свободно действовать… Из застенок я не помогу Амону! Он пока и так в тюрьме, так или иначе. Его никто не вытащит, кроме меня… О, кровь моя, что делать?»

После долгого молчания Миланэ растерянно обвела всех взглядом; Амон тревожно всматривался в неё, надзорному по прежнему было всё в забаву, лев-помощник восседал с непроницаемым выражением, ожидая подписи, лишь его коготки легонько стучали по столу. Наконец, Миланэ кивнула ему в сторону двери; знак он понял правильно, и через миг они оказались в другом помещении.

– Почему не написать, что он тоже невиновен? – тихо спросила она.

В этот раз лев не скупился на слова.

– Так, госпожа моя, надо бы меня выслушать. В деле должен быть кто-то виноват: или он, или львица, или вы оба вместе. На выбор. Нельзя так, чтобы никто не был виноват. Книга сама себя не украла.

– Неужели нельзя полностью сгладить дело?

– Я не могу полностью сгладить. Никто здесь не может. На это нужно очень серьёзное решение очень серьёзных голов. Высшие инстанции, так сказать, лишь попросили сделать всё, что в моих силах. И я сделал всё, что в моих силах. Пусть сиятельная верит, что эта бумага далась мне нелегко, как и вообще вся возня.

– Хорошо, но разве «вся возня» настолько всех взбудоражила? Это не убийство!

– Малый камешек, катясь по склону, увлекает другие. Слишком много ушей слышало об деле, слишком много глаз видело. Никто из нас, простых служивых, не рискнёт просто взять и забыть, иначе могут спросить. Оставим дискуссии. Или подписываем и уходим. Или идём по процедуре. Пусть львица подумает, а я отлучусь на несколько минут.

Он ушёл, а Миланэ вернулась к надзорному и Амону.

Задумчиво прикрыв дверь, она встала у входа.

Самая необходимая сейчас вещь на свете – разговор с Амоном. Миланэ понимала, что ему надо всё объяснить: эти ложь и клевета ужасны, но правда может привести лишь к тому, что они вдвоём окажутся в неволе. Эта ложь спасет её, а если спасет её – значит, и Амона.

«Хорошо иным душам», – мыслила она, садясь обратно за стол. – «Всё у них в жизни просто и понятно. Ни великих потрясений, ни больших забот», – думала, бросив взгляд на надзорного. – «Я плохая любовница, плохая Ашаи, плохая львица. Всё во мне плохо, всё приводит к беде. За что ни возьмись – всюду тёмное. У хорошей самки жизнь ладится, устраивается. У толковой самки никогда бы так не получилось, как у меня».

Надзорный поймал её взгляд и снова начал играть ключами, улыбаясь. Его забавляли все эти необычности, витающие недомолвки, напряжённость и непонятное. Ещё ему нравилась Миланэ, которая в фантазии уже разлеглась на столе, принимая его сзади и скребя от этого когтями по дубовой столешнице, оставляя неровные следы, а ещё та мысль, что после службы он пойдёт в трактир и влупит большую кружку эля. Или лучше две.

«Ну какая с меня Ашаи-Китрах, сестра понимания? Скорей, сестра тьмы. Ашаи-Шаани, вот как», – как-то очень всерьёз подумала Миланэ, поднимаясь.

Удавалась ли ей страйя? В целом да, без этого она бы не смогла стать мастерицей траурного церемониала, хотя даже среди подруг-дисциплар она знавала тех, кто цеплял чужую душу намного сильнее и крепче. Некоторым Ашаи так и не удаётся даже за целую жизнь борьбы научиться влиять на души взглядом. Но секрет в том, что этому не нужно особо учиться; скорее даже не так – этому нельзя научиться; как говорят наставницы, приходит само. Взгляд рано или поздно приходит к тем, кому назначено, и кто в ладу со своей силой.

Только очень сильные Ашаи-Китрах могут брать страйей чужую душу где заходят и когда захотят. Остальным требуется, чтобы жертва (так уж по традиции называют тех, кому суждено подпасть под влияние) пребывала под властью какого-нибудь сильного аффекта, переживания, эмоции: горя, страха, ярости, влюблённости, удивления. Чего угодно. Без этого душу, довольную собой, настороженную, обыденную – взять очень сложно.

Миланэ медленно, церемониальной поступью, когда после каждого плавного шага делается крошечная заминка, подошла к льву-надзорщику; правую руку она приложила к вершине бёдра, левую держит свободно; когда расстояние между ними оказалось в шажок, смерила его взглядом от гривы до лап; она заметила, как его зрачки расширяются от удивления и возбуждения, и сам он зашевелился. Вдруг Миланэ вся прижалась к нему и запустила правую руку ему в гриву, отчего – о, она хорошо ощутила – он вздрогнул всем телом. Добравшись к его уху, сколь возможно (ведь на голову ниже его), она зашептала слова андарианской песни:

Нам сойтись лучше сначала,

Любовь моя к тебе не угасла,

Ты знаешь, как томясь я встречала…

Одновременно левая рука схватила его ладонь и повела её порочным, сладким путём вниз, сначала по талии, потом по левому бедру, где есть небольшой разрез в асимметричном подоле свиры, тот самый, что так волнует множество самцов, и который невольно носить обычным львицам – тем, что не Ашаи-Китрах… И он не заставил себя ждать, его рука обрела волю и самостоятельность, жадность, и теперь начала уходить не ниже, а выше, к основанию хвоста, скользя под одеянием. Чувствуя эмпатией, как он обретает уверенность и входит в раж, не озадачиваясь причинами такого поведения молодой, славной, красивой Ашаи, Миланэ вдруг бросилась к нему в поцелуй, обвивая шею двумя руками: жадный, сильный, настойчивый.

Но сама она не закрывала глаз, как делают влюбленные, а зорко следила за ним.

«Теперь смотри, смотри на меня. Гляди мне в глаза. Посмотри же…»

Отпрянула.

Как только он открыл глаза и посмотрел, Миланэ вмиг превратила свои объятия в хватку, и её ладони впились в гриву.

– В левый глаз твой взор! Не досмотрел ты своих снов, самец, не войдёшь ты в мир крови тёплой, пока не познаешь их, самец. Смотри их! Уходи отсюда! Смотри же! Уходи ко снам. Иди. Волей Ваала – уходи…

Да, следовало учесть одно – он тяжёлый, и Миланэ не смогла его удержать; тем не менее, здесь посчастливилось – быстро сполз по стене. Миланэ глубоко выдохнула, ибо её саму чуть шатало, а мир плыл. Сказать, что это было неприятно – ничего не сказать.

Поглядела на Амона.

– Надо же, – сказал он.

– Прости, не могла иначе. Не придумала ничего лучше! – она бросилась к нему и присела на колени у его лап.

– У тебя глаза… – Амон пытался объяснить и показать, что глаза Миланэ не такие, как обычно, но потом махнул рукой. – Что с ним?

– Уснул. У нас есть немного времени. Амон, любимый, здравствуй. Все силы мира, о наконец-то я тебя увидела!

– Скажи мне одно: тебя тоже в чём-то обвиняют?

– Хотели обвинить, но… неважно. Сейчас надо думать, как вытащить тебя.

– Важно. Где книга?

– У них. Я отдала её.

– Что ты им рассказала?

– Они приехали в Сидну сразу после моего Приятия. Они сразу заявили, что будут пытать тебя, пришлось отдать им книгу и сказать, что мы были сообщниками.

– Значит, ты тоже в опасности. Ммм…

– Нет! Амон, послушай. Всё переигралось. Я вышла на серьёзные связи, которые мне помогут. Вот, смотри, – взяла она показания и поставила перед Амоном, – мне надо подписать это, тогда сразу буду свободна.

Амон взял бумагу в руки, бездумно рассматривая. Потом отбросил на стол.

– Так подписывай.

– Как они на тебя вышли? – спросила Миланэ.

– Долгая история. Точнее… ммм, Миланэ, мы поймали добычу не по зубам. Мама родная, да если бы я знал, что эту книгу будут так серьёзно искать, да я бы в жизни её не брал!

– Не корись. Никто не знал, что так выйдет. Я тоже не знала, что эта книга так опасна. Но теперь, поверь, знаю очень многое.

– Надо было предугадать. Чем я только думал…

Вдруг Амон снова взял бумагу и углубился в чтение. Миланэ наблюдала за ним, за его глазами, как они провожают строчку за строчкой, гладила сбившуюся гриву, несколько раз бессильно дотронулась к его кандалам, что сковывали по рукам и лапам.

– Из Тайной службы тебе не могут помочь? – спросила между прочим.

– Я перестал для неё существовать, – отстранённо ответил Амон. – Там все попадали от моей глупости.

Закончив, он несколько мгновений неморгающе глядел в пространство перед собой.

– Что ж. По крайней мере, хоть кто-то из нас останется на свободе.

Таков был итог, и в нём Миланэ чувствовала обиду.

– Амон, послушай меня внимательно, – она поднялась и уселась ему на колени, чтобы быть ближе, – Если я сейчас не подпишу, то меня изгонят из сестринства, а потом сразу схватят, как обычную львицу. Тогда нам больше никто не поможет.

– Да. Да, – кивнул он.

Она обняла своего льва.

– Миланэ, что хочу сказать… на меня повесят не только кражу, но и вероборчество. Суд не будет со мной играть.

– Его бы нам в любом случае предъявили. Я постараюсь тебя вытащить отсюда ещё до суда. Дай мне несколько дней.

– Хорошо. Ладно. Тебе виднее. Тогда я буду говорить, что всё так и было, – держал он её на коленях, покачивая.

– Лучше настаивай, что ты невиновен. Вали всё на меня.

– А смысл?

– Будешь тянуть время. И так… на всякий случай.

– Нет, плохой вариант. Тебе пообещали, что со мной вопрос тоже решится?

– Да. Да, Амон. Не переживай. Разрешится.

– Тогда надо подтверждать то, что здесь написано. Это отвадит от тебя опасность, а мне… побег устроят, наверное…

– Никаких побегов, ты выйдешь свободным и невиновным! Клянусь!

– Так не бывает, Милани. Всегда виноват кто-то.

Невероятно громко хлопнула дверь, и Амон с Миланэ вздрогнули.

Впрочем, вошедший тоже замер в исступленном изумлении. Это был тот самый лев, с которым дочь Сидны приехала сюда от Фреи. Меньше всего он ждал, что надзорный будет валяться на земле, а узник – держать сестру-Ашаи на коленях, обнимая.

Очнувшись, он подбежал к лежащему в несладком полусне надзорному.

– Он спит, – поспешила уверить Миланэ, встав с колен Амона.

Тот с великой настороженностью посмотрел на них обоих.

– Дай нам минуту. Я хорошо заплачу.

Миланэ сказала это лишь потому, что не могла подобрать иных слов. Удивительно, но подействовало.

– Считаю до тридцати.

И вышел.

– Амон, всё будет хорошо. Держись. Люблю тебя.

Миланэ поцеловала его.

– Я тоже люблю тебя.

Он схватил её за плечо, зазвенели кандалы.

– Как только выйду на свободу, мы уедем отсюда.

– Куда?

– Чем дальше, тем лучше.

– Я не могу всё бросить, Амон… Всё, к чему так долго шла.

– А к чему ты шла?

Она не знала, как ответить.

– Милани, люблю тебя такой, какой ты есть. Помни: это сделал я. Ты ни при чём.

– Не грусти. Держись. Скоро мы будем вместе.

Вмиг подписав и застамповав бумагу с показаниями, Миланэ быстро вышла. Её настороженно встретил молчаливый львина.

– Сколько? – спросила без экивоков, передав ему бумагу с показаниями.

– Триста, – тихо ответил тот.

Сумма была совершенно грабительской, но церемониться некогда; Миланэ взяла кошель и отсыпала ему три золотых.

– А теперь пусть сиятельная уходит, – кивнул на выход, а сам пошёл к Амону и надзорному.

Мрачные двери выпустили её в неширокий коридор. Отошла она к противоположной стенке, повернулась к ней спиной, и как была, так прислонилась, подняв голову в грязному потолку.

Ей подумалось о том, что всё, всё – не так. Самое главное, что она не могла внять, кто же в этом виноват: то ли она сама, то ли Малиэль с её «Снохождением», что принесло ей много больше страданий, нежели знания, то ли все Сунги, то ли Ашаи-Китрах, то ли Вестающие… Леенайни… ещё кто?

Или – всё-таки – виновата она сама?

Пожалуй.

А как же. Сказано: мы сами вершим свои судьбы. Об этом кричит любой доморощенный мудрец на каждом углу. И вот, пожалуйста.

«Да, надо признать: я всегда втайне верила, что можно завоевать благосклонность судьбы. Не иди на уступки миру, поступай своенравно! – думала я. Ищи необычное, смотри туда, куда не смотрят! – полагала я. И потому судьба обратит взор на тебя, поймёт, что ты необычна, что тебе уготовано иное. Ты должна видеть иные миры, а не толочься в этом все дни и ночи. Сколь я ошибалась».

«Амон, Амон… Зачем я искусила тебя, зачем столкнула в пропасть и заставила сделать тебя глупое, невозможное… О нет, не виню тебя. Львицы толкают львов на безумные поступки, знаю это; искушают. Знай, что я знаю свою вину…»

«Но кто возложил на меня эту вину? В чём моя вина? Кто возложил её на меня? А может, стоит покаяться?.. Пойти куда-нибудь, упасть ниц, попросить прощения, да у кого угодно: всех Сунгов, Ваала, Вестающих, сестринства или ещё там кого… Разве важно, вижу ли я за собой вину? Оказывается, важнее – видят ли её в тебе. Видят… Видят…»

– Вижу ли я Ваалу-Миланэ-Белсарру?

Дочь Андарии вздрогнула от неожиданности.

Перед нею, в трёх шагах, стояла неизвестная сестрина. На немаленький миг повисла тишина, нарушаемая лишь какими-то грубыми окриками в далеких помещениях форта и взрывным хохотом самцов; Миланэ лишилась речи, потому что сестра эта, угасающего возраста силы, несмотря на скромное одеяние, привлекала внимание тремя особенностями. Во-первых, её внешность была непривлекательной и грубой, даже поселковая львица с таким обликом вполне может получить обидное прозвище «страшненькой», и что уж тут говорить об Ашаи-Китрах. Большой подбородок, грубые скулы, общая нескладность телосложения – всё играло против неё, не выручал даже благородный золотой окрас, столь характерный для прайда Найсагри. Во-вторых, такого тяжёлого, совершенно давящего взгляда Миланэ не встречала нигде, хотя ей-то много довелось в жизни покрутиться среди самых различных Ашаи-Китрах, а уж у них взгляды бывают всякие. И, в-третьих, эмпатийное чувство кричало: это – львица великих сил и большой мощи духа.

– Да, это я, – даже кротко ответила Миланэ, и отошла на шаг от стенки, встав стройно и прямо.

Этикет Ашаи-Китрах превозмог все расстроенные чувства; он – в крови.

Всё-таки Ваалу-Миланэ-Белсарра – дочь Сунгов и львица духа Сунгов.

Не так ли?

– Ждешь ли ты, сестра, входа в это помещение?

Несмотря на очевидную разницу в положении и возрасте, старшая сестра обращалась к молодой Ашаи чрезвычайно учтиво; это возбудило в Миланэ и интерес, и симпатию: она всегда считала, что вежливость, чувство такта – великие достоинства.

– Нет. Уже была, – молвила Миланэ и направила взор долу.

– Хорошо, – ответила старшая сестра, будто здесь вообще, в этой юдоли неволи, могло быть что-то хорошее.

И зашла вовнутрь.

Но только Миланэ начала собираться с мыслями о том, что делать дальше, как старшая сестра сразу вышла вместе с хорошо знакомым ей львом. Он оправдывался:

– Сначала мы думали, что он лжёт и не будет признаваться, но теперь дело стало очевидным, и он дал проверенные и честные показания, которые сошлись, а ещё моя верхушка приказала заканчивать с этим делом, да и вредные вероборческие последствия уже устранены, о чем уже сообщил Надзор Веры, и были безвинно оболганы невинные, а ещё были выяснены новые обстоятельства, в общем, мы очень, очень сожалеем, что драгоценное время безупречной так бездумно потрачено… и она пришла зря. Очень жаль.

Оказалось, что этот служивый молчун в случае нужды может тараторить не хуже андарианской торговки на рынке. Старшая сестра слушала его с тем выражением, с которым выслушивают лепет маленького львёнка, что только начал говорить: не принимая всерьёз, с бесконечным снисхождением и усталой усмешкой.

– Да, время – великая ценность. Ваал благословит тропу льва.

– О, большое спасибо. Всего наилучшего, красивого дня, до свидания, – закивал он, как болванчик, и скрылся за дверью; как показалось Миланэ, что с интересом наблюдала за сценой – пугливо скрылся, словно от суровой матери.

Старшая сестра вздохнула, аккуратно потёрла переносицу, прикрыв глаза.

– Время впустую, – пожаловалась она очень спокойным тоном, и вновь открытые глаза блеснули в свете лампы; очевидно, слова не были сказаны для себя, а назначались Миланэ. Поэтому она почувствовала необходимость ответить:

– Мне жаль, что у высочайшей благородной возникла досада. Верно, так было угодно Ваалу, ведь все тропы ведут к лучшему, – свершила она жест сожаления.

Да, дочь Андарии знала, что старшая сестра хочет заговорить с нею, и уж навострила уши, насторожилась: что будет сказано? Да, она чувствовала это своей силой, духом, всей душой. Но вместо этого эта страшная, грозная, и вместе с тем притягательно-скромная Ашаи-Китрах внимательно поглядела по сторонам, будто кого выглядывая; но что её взор мог встретить, кроме узкого длинного коридора, совершенно пустого, и этих мрачных стен?

– Все тропы ведут к смерти, – раскатился её голос.

Миланэ вздрогнула.

– Как мрачно рассуждает превосходная, – совершила попытку улыбнуться.

– Я должна рассуждать той мерой правды, которой обладаю. Наречься правдовидицей – большое ограничение: мне нельзя врать.

«О, так это правдовидица…», – заволновалась Миланэ.

Сложно сказать, что означает и что сулит её присутствие.

– Могу предположить, что это – сложное ограничение, – осторожно заметила Миланэ.

– Несомненно. Но только так можно чего-то достичь в искусстве правдовидения. Нарушение обета равно смерти, совравшая правдовидица должна уйти из мира, – спокойно сказала Ахира. – Она может соврать. Раз. Потом ей велено умереть.

– А если правду говорить нельзя?

– Тогда требуется молчать.

Эти своды, эти каменные стены, да ещё разговоры о смерти.

– Правильно я поняла, что великая пришла к льву Амону? – ушла от темы дочь Сидны.

– Да. Но что-то поменялось, мои услуги больше не нужны. Стало быть, ты – вторая часть безрассудства, Ваалу-Миланэ?

– К услугам превосходной, – снова сделала книксен Сидны дисциплара.

Эта сестрина-правдовидица не позволяла себе ни малейшего послабления, никакого нарушения осанки, будто стояла перед Высокой Матерью.

– Знаешь, как они делают? Приставляют руку к горлу, впившись когтями, изо всех сил сжимают, ты задыхаешься, пытаешься спастись. Когда тебе почти пришёл конец, они начинают отпускать пальцы по одному, выдавая это за великое благодеяние, акт доброй воли.

– Они? – переспросила Миланэ.

«О ком она говорит? О дознавателях, местных стражах?», – недоумевала.

– Да, они, – подтвердила правдовидица. – Они ничего не знают о жизни. Им всё представляется большой игрой.

– Даже так, – пространно возгласила Миланэ, хотя не имела никакого понятия, о ком говорит эта Ашаи-Китрах.

– Хорошего дня, Ваалу-Миланэ, – просто попрощалась сестрина и без сомнений ушла.

– Да пребудет Ваал с высочайше безупречной. Красивого дня, – присела Миланэ к книксене.

Шаги стихли; снова взрыв здорового самцового хохота в далёком углу коридора.

Осталось великое чувство… разочарования, что ли. Досады.

Словно что-то должно было произойти, ты ждала этого, но… но не произошло.

А тут как тут выскочил старый знакомый, молчун-болтун, исполнитель воли Вестающих. Он тоже посмотрел по сторонам, явно пытаясь выяснить, ушла ли старшая сестра.

– Как надзорный? Очнулся? – не преминула поинтересоваться Миланэ, снова опершись о стенку и подложив ладони под поясницу.

Неожиданно, но он прислонился к стенке подле неё и сказал доверительным тоном: