Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 60 страниц)

«В-М-Б, В-М-Б, В-М-Б.» Только теперь осознала, что расписала всю карточку каллиграфическими инициалами собственного номена. «Какое самолюбство», – подумалось ей. – «Фуй. Стыд-совесть у тебя, милая, как-то незаметно кончились».

Миланэ оставила стих в покое, села на кровать, прижав лапы вместе, укрывшись покрывалом и обвив щиколотки хвостом.

«Может, я свершила ошибку. Зачем отогнала? После Приятия нужно будет очень хорошо задуматься о жизни и перспективах. Не стоило так отбрасывать… если смириться, но вполне всё может случиться-получиться, тем более, в таком случае мои дети будут доброго происхождения. И возможности всякие… Со “Снохождением” – кончено» – ударила она по кровати, но слабенько. – «И со всякими сумасбродствами насчёт Амона – тоже», – ещё слабее. – «Вообще, со всеми этими фантазиями надо рвать вконец. За мной следили, вот это главное, вот это нужно будет сообщить Тансарру. И продолжают следить, наверное. Не Амон, конечно, а кто-то другой… А может, и он. Вдруг всё, что он сказал – очень хитрая игра?», – подумала Миланэ, сама себе не веря. Мысли продолжали ходить по кругу: – «А насчёт “Снохождения”, то можно ещё попытаться поспрашивать у доверенных сестёр. Без особого рвения, так, чтобы окончательно успокоиться. Амон ведь верно подметил: снохождение ищут там-где-ходят-во-снах. Так, хватит об Амоне. Игнимару я, само собой, жечь буду – куда денусь. Буду, как все Ашаи, и всё у меня сладится. Сла-ди-тся. Попытаюсь чуть сновидеть, может, что и сама пойму. А не пойму, так пропади оно пропадом…».

Наверное, Миланэ так бы и сидела до утра, пытая себя бессмысленными размышлениями, как тут…

И ранее были слышны подозрительные звуки, доносившиеся сверху, похожие на скрип и тихий стук. Нет, её чуткие уши львицы – ведь она потомица охотниц, которые вслушивались в мир бесчисленные годы – очень хорошо отметили это, только дочь Сидны ранее не слишком обращала внимание, это не поднималось на поверхность сознания, потому что такие непонятные шорохи в ночи бывают, верно, в любом жилище; мать бы сказала, что шалит домовой дух – в Андарии и много где ещё верят в духов, особенно в горных и лесных, хотя это не одобряется истинной верой Сунгов, но, как говорится, одно другому не мешает; кроме того, она привычна к такому, поскольку отчий дом двухэтажен: если сестра или братец толклись наверху, то внизу всё было слышно, а ещё точно так же дела обстояли в Сидне, когда она ещё жила в кондоминиуме, на первом этаже. Но теперь вспомнила, что над нею ничего нету, лишь крыша, то перестала равнодушничать, начала вглядываться в окна, не слезая с кровати и так же обнимая прижатые к себе лапы руками.

Шорохи переместились с крыши к окнам, и там, у карниза, вдруг что-то ухнуло. Все эти звуки совершенно не понравились Миланэ: она встрепенулась, ведомая ночным беспокойством, что так отлично от дневного, свесила лапы с кровати, готовая встать. Ладони начали искать сирну под подушкой, потому что с нею будет как-то поспокойнее, чем без неё, и Миланэ внезапно оценила мудрость поколений Ашаи-Китрах, которая велит всегда держать кинжал возле ложа. Но больше никаких звуков не раздавалось.

– Голуби, – тихонько сказала Миланэ, грызя коготь на левой руке. – Фуй…

Пытаясь отвлечься, вспомнила, сколь тяжело и непросто вывести диких голубей из зданий. В Сидне голубей травили, потому что они любили жить в стаамсе и других зданиях, тем самым уродуя вид любой архитектурной формы; травили их хитро и коварно, как и умеют Ашаи-Китрах: специальным, пророщенным в яду зерном. На тему травли голубей в дисципларии всегда было множество споров: одни с этим соглашались, считая голубей «летучими крысами»; иные видели в этом глупость и бессмысленное убийство живого, а особенно протестовали те, кому приходилось иметь дело с голубятниками и почтовыми голубями.

Нет, отвлечься не получается. Почему-то очень тревожно. Кто хоть раз испытал ночной страх и тревоги, тот поймёт, сколь они несладостны и темны. Тревога накатывала отвратительными волнами; Миланэ показалось, что её очень быстро бросило в жар, а в солнечном сплетении поселилась давящая, тёмная тяжесть, что лихорадочно билась.

«Да что за…», – подумала она, но не тут-то было.

Миланэ услыхала, что в соседней комнате, там, где должна быть экзана, заскрипела дверь. Это не мог быть ветер: дверь запиралась изнутри.

Миланэ сидела, не шевелясь, навострив уши.

Да, да, да, ясно услышала, что кто-то тихо ступает по соседней комнате, потом вышел в коридор и куда-то направляется! Кто-то! Кто-то!

«Вор!», – всё поняла Миланэ.

Это тебе не жуткий жар в груди, тут всё понятнее и проще, потому трусить даже неприлично. Миланэ сжала ножны сирны, вынула кинжал.

«Почему, ну почему я не приказала Раттане запереть ту треклятую дверь!», – сокрушалась она, тихо и медленно поднимаясь, но вспомнила, что сама её и забыла запереть, устроив там посиделки со Сингой. «Почему я не приказала купить лёгкую совну, дома-то ни одной железки!», – продолжала сокрушаться она, сделав два шажка к двери, но снова вспомнила, что дхаарам нельзя покупать оружие, и тем более – владеть им. В дисциплариях учениц обучают владеть совной – лёгкой алебардой с изогнутым лезвийным наконечником, с рукоятью в длину от пят до плеч львицы; это оружие повсеместно используется для защиты дома, его считают оружием самок. Миланэ, как и все остальные дисциплары, ненавидела эти занятия с алебардами, совнами и прочим железом, хотя могла споро разрубить ими деревцо толщиной в руку.

Но сейчас, похоже, вору придётся удирать от её рычания и сирны, а не от замаха совной.

Тем временем шаги ничуть не удалялись, а приближались. Миланэ засомневалась: это мог быть не только вор, а некто иной. В сознании вмиг всплыло всё: что она – Ашаи важного патрона; что за нею следили; что она искала «Снохождение» и покушалась на него; что она убила того дурака на улице; на ум приходили Тайная служба, Надзор, криминальные синдикаты и наёмные убийцы.

В общем, дело принимало нешуточный оборот.

Дверь начала медленно открываться, Миланэ невольно начала отступать. Комната у неё ещё необставлена, спрятаться где-то или затаиться для броска – негде. Дело нужно кончать. Если вор – убежит в любом случае. Если убийца – то попытается убить.

И только Миланэ собралась истошно зарычать, как тут увидела того, кто вошёл в комнату. Он вовсе не крался, шёл ровно и спокойно, просто стараясь не издавать звуков; так ступают, если боятся разбудить детей. Он заметил, что Миланэ совсем не спит, а стоит подле кровати; прикрыв дверь, словно у себя дома, направился к ней уверенным шагом. Дочь Сидны зачем-то взяла сирну обратным хватом, хоть это совершенно неправильно, и оскалилась, как вдруг узнала – это был Амон.

Он подошёл почти вплотную. Миланэ так и стояла в полном изумлении, уже совсем не скалясь и не прижимая уши, её рот чуть приоткрылся от удивления, а сирну в обратном хвате она невольно продолжала держать на уровне груди, прижав внешнюю сторону кисти к шее. Несколько раз моргнула, потом чуть отпрянула головой назад, словно не веря глазам.

Амон взглянул ей в глаза, потом на кинжал, Миланэ же не сводила с него глаз.

– Ты меня напугал! – пожаловалась ему Миланэ. Такие слова должны звучать испуганно, но у неё вышла причудливая смесь каприза, тихой радости и воздыхания львицы.

Кинжал она всё ещё держала перед собой. Поглядев на него, как на диковину, медленно-медленно опустила руку вниз, а Амон наблюдал за этим движением; Миланэ помышляла, что такого надо сказать ещё, самого подходящего и верного, потому что вопрос «Что ты здесь делаешь?» будет таки презабавен, да и как себя вести – очень возмущаться или не очень? Всё это следовало обдумать, подвергнуть сомнениям, помаяться, но Амон не дал ей этих мгновений, он положил руки ей на плечи, прижав поближе; но он ждал – не отторгнет ли? И тут навроде собрался что-нибудь сказать, объясниться – ведь, в самом деле, нельзя так ворваться ко львице в дом и стоять молча – но Миланэ вдруг вся растеклась в его объятиях и чуть наклонила голову, прикрыв глаза, обнимая в ответ, и он сразу понял её хитрость, как она делает так, чтобы заставил упасть её на кровать, и голова её склоняется сонным, томным движением; почему-то ждал в ней некую скованность, но напротив, здесь было столько непринужденной вольности, что даже испугало – ибо в таком случае нельзя быть плохим любовником, с такими львицами, вообще с ними нельзя плохо, потому что они созданы для любви.

Ей долго не хватало самца – Раттана была права. Теперь хотелось куда-то идти, что-то делать: строить планы, дарить милосердие, отдавать служение, расточать деньги, зарабатывать их – в общем, жить. Да, прямо сейчас, среди ночи; но куда в такой час пойдёшь и что будешь делать? Поэтому она, просто уложив руки на его спину, перевернувшись на живот, рисовала когтем незамысловатые узоры по его шёрстке. Ещё ей хотелось чем-то угостить либо доставить какое-нибудь небольшое удовольствие, проявить заботу; но, опять же, она не хотела сходить вниз, чтобы не ставить в известность Раттану, а та наверняка проявит интерес к неожиданному гостю. Амону интерес вреден, очень вреден, не зря он служит Тайной службе, а Тайная служба, естественно, должна быть в тайне… Хотя, с другой стороны, зачем себя обманывать – наверняка она давно проснулась от её голоса и теперь недоумевает: шакал их знает, этих Ашаи-Китрах, не пойми чем по ночам занимаются.

– Мне бы помыться. Да и тебе. Но внизу – Раттана, – вздохнула Миланэ, глядя в окно. Она то и дело брала краешек тонкой простыни. Пригляделась к ткани и обнаружила, что это шантунг – весьма дорогая разновидность шёлковой ткани, сродни тафту. Наверное, Раттана позаботилась. – Она славная. Дхаарка. Но ей незачем знать, что ты здесь.

Амону, наверное, было очень хорошо, потому он не нашелся с ответом.

– Хотя, если хочешь, можем пойти вместе. Я ей как-нибудь объясню. Скажу что-нибудь, – сказала Миланэ, потому что, во-первых, это было необходимо, а во-вторых, его и так не получится прятать вечно. Что за отношения будут – прятаться от всех?

Кому какая разница?

– Ведь это её не касается. Это никого не касается.

Миланэ с тихой внезапностью осознала, сколь она сильно влюблена в Амона: бесстыдно, мучительно, даже ревниво, как-то совсем по-настоящему. Даже стыдно, что так влюблена. У самок ведь любовь должна проходить так, понарошку, осторожненько…

Она позволяет ему такие вещи, которые бы не простились никому.

Он может даже лежать и молчать, пока она говорит.

Когти в гриву возле шеи; о да, Миланэ знает, что делает. Да-да, вот так, лев, вот так. Зашевелился, растянулся? То-то и оно.

– Она тебя знать не знает, ей будет всё равно, – взмахнула рукой, на миг прекратив царапать его шею. – Хотя будет недоумевать, как ты сюда попал, – тыкнула ему два раза когтем в спину, несильно. – Но неважно. Так что можем пойти.

Амон лежал молча, не двигаясь, даже кончик хвоста не подавал признаков жизни, единственно – дышал. Потом вдруг нашёл её левую ладонь своей, поцеловал, чуть укусил, и возвратил обратно.

– Ваал мой, хоть один лев может после близости слово сказать? Или все опосля впадают в спячку? – смешно отчаялась она.

– Я думаю, Милани, – тут же ответил Амон и осторожно перевернулся на спину. – Кроме того, ты даже не представляешь, как после этого тянет в сон.

– Прости, родилась без гривы, знать не могу. О чем ты можешь сейчас думать? Ты ещё можешь думать? – сказала она ему, показывая коготки на правой руке, мол, сейчас уберу все помыслы из головы.

– Есть важные новости. Ты не дала сразу рассказать.

– Я?! – возмутилась Миланэ и взмахнула хвостом, а потом даже стукнула его по плечу. – Я не дала рассказать?

Ну да сейчас! Я? Нет на мне никакой вины! Сам пришёл!

– Я здесь ни при чём. Я – порядочная львица, – уселась на краешек кровати и начала обиженно приводить себя в порядок для того, чтобы он начал проситься у неё с прощением.

– Не обижайся, – замурлыкал Амон, взбираясь по её хвосту всё выше и выше.

– Тссс! Не разбуди мне Раттану! Она не должна знать! – забрала Миланэ хвост.

– Думаю, она уже давно не спит, – Амон заложил руки за голову и уставился в потолок.

Миланэ немножко подумала, заодно расправляя и одевая шемизу, а потом изрекла, поняв, что этот нахал имеет в виду:

– Нахал.

Вдруг он начал, быстро и серьёзно:

– Послушай, Милани, хотел рассказать после того, как всё получится, всё устаканится и ты вернёшься из Сидны. Но передумал. Я доложил наверх, что связь прервалась, меня отстранили от работы с тобой, потому пришлось вот так, словно вор, пробираться – ночью слежки нет. Вообще, насчёт тебя я сделал наиболее скучный отчёт; кажется, он прошёл, от тебя вскоре отвяжутся. Мне так и не удалось выяснить, кто заказчик слежки. Наверное, всё-таки политические противники Тансарра, вроде сенатора Шанта и его шайки; жди, что после Приятия к тебе обратятся с двусмысленными предложениями. Сейчас идёт передел сфер влияния, а ещё это предчувствие новой войны…

– Я патрону расскажу о слежке. Можно?

– Можно, – немного подумал Амон.

– Так что они от меня хотят? – спросила Миланэ, всё же не понимая, что именно она вкладывает в слово «они».

– Загнать в кувшин, как говорится. Поставить в такое положение, чтобы ты, в конце концов, была вынуждена делать то, что им выгодно. Но если не делать глупостей и заручиться помощью Тансарра, то всё будет хорошо. Поэтому ты должна быть идеальной Ашаи, чтобы им не за что было уцепиться.

– Я пытаюсь, хотя вряд ли получится…

– Ещё советую вот что: патрон, вполне возможно, решит тебя куда-нибудь отправить, например, к старшему сыну в Кафну, чтобы тут всё утряслось. У меня уже есть довольно верные сведения, что Сайстиллари взяли над тобой патронат для отвода глаз. Прости, но это так.

– Да я уже поняла, – махнула рукой Миланэ, улыбаясь.

Он подёргал усы, посмотрел на неё, потом дальше уставился в потолок.

– Тебя это не обижает?

– Обижает, – пожала она плечами, кончик хвоста нервно дёрнулся. – Тем не менее, если я хоть так смогу им помочь, тогда исполню своё служение, – прижались её уши в классическом жесте почтения, анлиль-гастау.

– Поэтому если они тебя отправят – уезжай. Повод для поездки найдётся. И им хорошо – приставать здесь не будут, и тебе – Кафна отличный город, вот увидишь, – со знанием дела молвил Амон.

– А ты? – встрепенулась Миланэ.

– Что я? – взял её ладонь и поцеловал, но грустно.

– Уеду, а ты будешь здесь?

Он тягостно промолчал; за окном отозвался близкий сверчок, громкий и назойливый. Затем поглядел в окно, где бездна звёзд уже тускнела от близости рассвета.

– Ты останешься здесь? – внезапно испугалась она.

Она ещё не успела подумать о будущем, потому что вся пропала в настоящем. Она ещё не успела ничего прочувствовать, как уже нужно думать о будущем.

– В Кафне хорошо, Миланэ, – сделал он широчайший жест, показывая, как там привлекательно. – Море, юг. Поезжай… Тут у тебя слишком много недоброжелателей, а там – иной мир.

– Иной мир… – повторила за ним Миланэ с бесконечной меланхолией.

– Ты уедешь не на луну, не на две. На годы. Ты станешь другой, жизнь у тебя будет другая, – сказал Амон так, будто мечтая увидеть её, Миланэ, в этой иной жизни: среди бесконечного летнего света – её драматически рельефный силуэт; она весела, жива, решает повседневные дела, обеспечена (в Кафне всякая Ашаи весьма сильно ценится, их там немного, ибо Южный Протекторат); у неё есть кто-то; их может быть несколько, у Ашаи так бывает; у неё есть маленькие дети, она, кроме того, опекается каким-нибудь сиротским приютом или вершит иные щедрые дела; лечит, жжёт пламя Ваала, и так далее…

– Поэтому решил сделать тебе небольшой подарок.

Миланэ поудобнее уселась на кровати, поближе к нему.

– Надеюсь, всё получится. Я достану тебе «Снохождение».

Некоторое время она ничего не говорила, не двигалась. А потом засмеялась. Ах, вон оно что…

«Мой милый, добрый Амон», – только и вздохнула Миланэ, чувствуя с ним глубокое единение, совершенно не похожее ни на что. Её настоящая влюблённость показала всю силу эмпатии: дочь Андарии чутко ловила все оттенки его чувств, и даже уши её двигались так, словно прислушивались к монологу его души.

– Ты не отличишь настоящее от подделки. Забудь, – взмахнула рукой и хвостом, блеснув белыми зубами. – Как видишь, я пыталась, у меня не вышло. Забудь о нём, прости, что беспокоила, – поцеловала его в сладком наваждении, прижимая его плечо ладонью, чуть выпустив когти и втайне желая ещё; она хотела, чтобы Амон дальше с нею что-то делал, что угодно, что ему захочется, а она не скажет «нет».

Отпрянув и чуть поразмыслив, весело добавила, дотронувшись к его носу:

– Это может плохо окончиться, зачем тебе такое? Покупка в книжных лавках из-под полы тоже небезопасна.

– Так оно тебя больше не интересует? Это был лишь мимолётный интерес?

А вот на этом Миланэ остановилась, очень внимательно посмотрела Амону в глаза, и ему стало понятно.

– Понял, что неправ, – он поднялся и прислонился к изголовью кровати. – Послушай, я достану тебе «Снохождение» из Марнской библиотеки. Это несложно с возможностями агента Тайной службы. Мы одолжим его на несколько лун, можно нанять переписчика – у тебя будет текстовая копия книги. Если ты за это время уедешь в Кафну, то книга останется здесь, я её верну назад, а потом как-нибудь вышлю тебе копию. Пришлось бегло изучить вопрос: я знаю, что по миру гуляет очень много плохих подделок этой книги. Правда. Не знаю, с чем это связано – наверное, она обладает редкой букинистической ценностью иль вроде того. Также знаю, что книги первой группы практически никогда не вынимаются, и лежат опечатанные годами. Поэтому шанс остаться незамеченным – велик.

Безусловно, та ещё новость. Миланэ, посерьезнев, уселась возле него, а он обнял её за талию.

– А если пропажу обнаружат?

– Не переживай, с нас будут взятки гладки. У служителей библиотеки, конечно, могут быть неприятности, у сестры-хранительницы библиотеки – Ваалу-Ирмайны – тоже. Но они не будут длиться слишком долго, а потом книга чудом найдётся. А скорее всего, никто ничего не заметит.

Миланэ слушала, приложив палец к подбородку. По улице простучала пролётка.

– Хал говорил, что Ирмайна таскает книги туда-сюда из библиотеки. Она может обнаружить пропажу.

– Вот таскает, вот и дотаскается, – ударил Амон кулаком по ладони. – В её интересах будет всё скрыть; Тайная служба, между прочим, имеет на неё не самое лучшее досье, поверь мне – ей невредно немного понервничать. Кроме того, я своими методами сообщу ей, что книга будет возвращена.

– Хал знает о наших планах, – вмиг выискала слабость Миланэ.

Идея, которая некогда показалась весьма жизнеспособной, теперь не прельщала Миланэ. Она не желала чувствоваться воровкой и не желала никому зла.

– Поверь: ему лучше помалкивать. Для его же блага.

– Если с него будут спрашивать, он мигом захочет переложить ответственность на тебя. И, наверно, на меня. И будет прав, – убеждала льва львица.

– На нас, а ещё на Императора, Ваалу-Ирмайну, Томгу-Монгу из сказки и случайного прохожего, – чувствовал себя уверенно лев.

– Пойми, я просто не хочу, чтобы кто-то пострадал. Даже Хал. Это будет несправедливо, – объяснила ему дочь Сидны.

Но она чуяла: Амон настроился крайне решительно, и наверняка уже предпринял какие-то шаги; поняла – надо надавить сильнее. Надо разубеждать.

– Да никто не пострадает. Это просто книга! Да кому она там нужна, будь она хоть трижды вероборческая? Есть имперские законы. «Ибо так хотят Сунги!». «Ибо так не хотят Сунги!», – Амон процитировал известные изречения, которые ставятся в начале и конце каждого всеимперского закона. – Кража книги из Особого зала приравнивается к вероборчеству, это прямой путь на каторгу; знаешь ли, все служители библиотеки разобьются о землю, но будут скрывать такую пропажу до конца. Пока будут идти разбирательства и поиски, мы её вернем. Ты ведь вернешь её?

– Если ты так скажешь, то верну, – сказала она, потому что с иными словами не нашлась. – Но лучше пусть лежит, где лежала…

Посидели, подумали. Его рука успела скользнуть под шемизу и обняла её живот.

– Она может дать мне множество ответов, – изрезал тишину тихий голос Миланэ: тёмный, подлинный, напряжённый. – Вообще, наверное, каждый в жизни ищет своё «Снохождение»; но достичь его не так просто. Видишь ли, воин должен найти свой хороший меч, каллиграф – свою лучшую кисть, а сновидица должна иметь своё «Снохождение», понимаешь? Сновидице говорят, что других миров нет, что ничего нет, и что всё – выдумка, а лишь это – настоящее, – взмахнула она ладонью. – А сновидица знает, что есть, и что всё – иначе. Каково прикажешь жить? – посмотрела на него: испытующе. И вместе с тем – беспомощно.

Казалось, он её не слушал. Амон смотрел куда-то на дверь; наверное, прислушивался ко звукам внизу: там уже точно суетилась Раттана, которая всегда встаёт чудовищно рано.

– А что там есть, Миланэ? – вдруг спросил Амон с отсутствующим взглядом.

Оказывается, он слушал её, и он слышал её.

– Столь странные вещи… – растерялась она. Со словами было сложно. – Есть мир, полный давящей черноты, а есть сверкающий белый мир. В них, наверное, много можно найти.

– А зачем находить?

– Как зачем? Незачем. Вот зачем живём, зачем дышим и ходим по земле? Вот потому. Так… приказано.

– Чем? Кем? – ухватился за её ответы, словно за свет в конце туннеля.

– Не знаю.

– Ваалом? – отрывисто спросил Амон, словно во вопросе был заложен ответ; но этот ответ совсем его не устраивал.

– Мне – нет, – посмотрела ему в глаза Миланэ. Взгляд её был непрост; она уже не смотрела на него, как на любимого льва, но того, кто ищет ответ.

– Ваал есть, Миланэ?

– Он есть, – очень уверенно ответила она. – В душах сестёр и Сунгов. Но поскольку воля сестёр сильна, то… понимаешь… они договорились, что он есть. И договорились столь сильно – а мы ведь хранительницы договоров, верно? – что он действительно стал существовать, а эту договоренность подхватили остальные Сунги.

Амон хмыкнул. Однако.

– А ты, стало быть, выпала из договора?

Он задавал хорошие вопросы.

– Пожалуй.

– Так ты не Ашаи-Китрах?

Взгляд от Миланэ. Но здесь нет желания обидеть – здесь стремление понять правду.

– Я – Ашаи-Китрах, – с большим достоинством молвила она, быстро указав на собственные уши – древнейший жест, обозначающий принадлежность к ученицам, ибо они «слышат Ваала». – Не надо сводить сестринство к одному Ваалу. Мы – его матери, не он – наш прародитель. Мы много больше, чем вера во Ваала. Ведь изначально мы не были прикованы к одному взгляду; мне даже однажды выпало несчастье услышать из уст одной сестры, что существование Ваала – внешний факт! Ашаи-Китрах признают сумму точек зрения, различные углы, перспективы; они не верят в этот бессмысленный «неволящий, незаинтересованный субъект познания». Проклятье, да именно поэтому нами глубоко ценится искусство толкования слов и текста; мы соединяем их с «чувствованием души». Это проникновение в сам образ мыслей, в эмоции текста, в его метапослание и частные смыслы. Ашаи-Китрах – сёстры понимания.

Она вдруг ощутила глубокий парадокс. Столь много было сказано о многогранности сестринства – и вместе с тем указала на свои милые уши с чёрной каймой. Ибо. Слышат. Ваала. А пройдёт семь дней – и будет она указывать на глаза, потому что они «видят Ваала»… Она отрицает его, но использует эти жесты.

Ваал мой, как сложна жизнь!

Для Амона, пожалуй, это оказалось слишком.

– Миланэ, зачем ты мне всё это рассказываешь… – словно осознав ужасную ошибку, сказал ей Амон.

Она была такой серьёзной, но вдруг улыбнулась, поглядела в сторонку, а потом снова на него.

– А почто ты спрашиваешь?

– Потому что очень интересно. Просто… ты так доверяешься мне.

– Да. Я тоже верю тебе, Амон. Как и ты мне, ты говорил это, помнишь?

Он кивнул.

Вдруг она кое-что припомнила. Усевшись на кровати поудобнее, молча пригласила сделать и Амона. Подоткнула рукава шемизы повыше, сбросила на пол бесформенный комок лёгкого одеяла для тёплых ночей.

– Хочешь, что-то покажу? – спросила, и не дождалась ответа: – Гляди: я Ашаи, что не верит Ваалу. Да? А теперь смотри – я возожгу Его пламя.

Глядя на свои руки в неверном свете, ей мыслилось, что нет ничего более переменчивого и неопределённого, чем наши желания. Её предупреждала сестрина строгого Норрамарка, что невольно жечь огонь на ладонях, потому что он крадёт огонь изнутри – силу духа и намерения; невольно гореть внешним пламенем! В самом деле, её даже обуял душеубийственный стыд, и вместе с тем – сладость нарушения своих же решений и саморазрушения. Да, ха, смотрите, сгорю я! – хищно улыбалось её «Я», одно из бесчисленного множества её души. Тем более, цель не была чужой сердцу: Миланэ хотела показать любимому, что взаправду собою представляет этот огонь, поддерживающий веру Сунгов столь долгие века.

Амон видел, как львица, в которую он влюблён, показала свои ладони, словно пытаясь убедить, что здесь нет никакого подвоха, и что её руки – чисты. Потом – красиво и странно – поманила пальцем к себе; такому противиться невозможно, он последовал зову, он бы охотно последовал на любой её зов, хоть в пропасть, и они соединились в жаждущем, страстном поцелуе, стоя на коленях посреди их ложа, а хвосты их причудливо сплелись. Казалось, сейчас снова случится таинство продолжения рода, но Амон очень хорошо чуял, что сейчас произойдёт нечто необычное, и тут вдруг ощутил ушами, затылком и плечами сильный, нешуточный жар, а по всему телу прошла жуткая, неведомая доселе колючая волна, которая явно передалась от неё. Но Миланэ вовремя отпрянула, зная, что Амон не готов (и не может быть готов) к таким ощущениям и теперь сидела, держа перед собой пылающие ладони, глядящая на него.

– Ваала – нет, Ваал – фантазм, Ваал – иллюзия, Ваал – ничто, – заклинала она, держа горящие ладони с тонким, несвойственным ей жёлто-алым пламенем перед собой, глаза её горели тоже, словно поджигатели рассвета, тени под тонким очерком скул стали чернее чёрного, и это было настолько еретически и страшно, что даже комната, казалось, наполнилась тихим, звериным, иномирным гулом. Амон свидетельствовал это, и до остова души понял, что такая воистину бестрепетная львица, столь удачно прячущаяся под обличьем не самой заурядной, но вполне благоприличной Ашаи-Китрах, может свершить нечто такое, от чего у многих подожмутся уши и хвосты.

Должно было получиться красиво-романтически: рождающийся рассвет, лев и львица, огонь на ладони, огонь в сердцах… А получилось так, что Амон – лев далеко-далеко не трусливый – сидел почти ни жив, ни мёртв.

– Но как так? – спросил, и сложно было понять, о чём он спрашивает, и не было даже уверенности, что он спрашивает именно Миланэ.

– Игнимара – не пламя Ваала.

– Но что тогда?

– Кто знает, – пожала она плечами и начала тереть ладонь о ладонь: после игнимары всегда не самые лучшие ощущения.

– Ты знаешь, я действительно люблю тебя.

«Он любит меня! Я люблю тебя! Вслушайся в эти слова, не будь глупой. Отбрось поиски истин; он – вся твоя истина».

– Вот не ставь меня в такое положение. Ведь и мне тогда придётся сознаться, что я… как мне сказать? Я влюблена. В. Тебя. И знаешь что? Не надо ради меня делать этого. Не бери «Снохождение». Это опасно. Я буду волноваться. Не хочу волноваться. Хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты меня понимаешь, Амон? Наверное, никто не мог бы сделать большего подарка, чем ты собирался; но ты и так даришь несравнимо больше…

– Поздно. «Снохождение» у меня.

Амон сказал это просто и буднично, словно поведал, как купил круг сыра вчера на рынке. Неспешно встав, он поднял с пола свой плащ, зачем-то тряханул им несколько раз, а потом откуда-то с его внутренней стороны достал нечто, завернутое в чёрную ткань.

Миланэ наблюдала, застыв, как кошка.

«Если это правда, если он действительно достал книгу, то… проклятье, что делать?! Верно, верно говорят: бойся мечты – она может осуществиться».

Тем временем Амон поставил свёрток на кровать и сел перед ним, как перед идолом неведомого прайда, озадаченный тем, что всё происходящее – столь реально. Он не смотрел на Миланэ, ни по сторонам, а куда-то вперёд, в одну точку, насквозь пораженный собственным поступком.

Несколько быстрых взмахов руки, что отбрасывали одежды чёрной ткани, и Миланэ увидела до ужаса знакомые пропорции, цвет и даже запах. Как-то до последнего момента казалось, что он забавляется либо выдает желаемое за действительное. Но лишь Миланэ перевернула несколько первых страниц, а потом раскрыла наугад и сразу попала на изображение древа миров, то резко захлопнула книгу; её движение оказалось даже чересчур сильным.

– Амон, ты с ума сошёл. Ты с ума сошёл, – сползла она на пол, заклиная его и себя. – Ты с ума сошёл, и я тоже.

Пала вниз дочь Андарии совсем безвольно, поэтому Амон решил отбросить сантименты и помочь ей успокоиться, но Миланэ вдруг поднялась, очень быстро, и подошла к окну, выходящему на узковатую улицу, где вполне оживал рассвет, где ещё не было пыли дня; в воздухе летали запахи Луны Огня и цветень. Она открыла окно, но продолжала то ли плакать, то ли смеяться; похоже, и то и другое. Да, желание обнять сильно, но Амон – умный и осторожный лев, он помнит: у окна появляться нельзя. Увидят. В Тайной службе, где он влачит службу без малого два года, не простят такой связи.

А они уже успели их натворить.

– Всё равно: ореол тайны, он всегда немного…

Не договорил. Миланэ уже не просто плакала – она рыдала, с огромным усилием подавляя себя. Слёзы большими каплями падали прямо на пол, орошали её кисти и пальцы, щёки и нос, совершенно застлав ей мир. Стоять у окна не нашлось сил, она снова сидела на полу, прильнув к стене; полуголая, стройная, сладная, беззащитная, совершенно разбитая неведомым горем, даже сейчас не утрачивая плавности, даже некоторого изыска в движениях и жестах; прижатые уши, безвольный хвост, большие, влажные глаза; совершенно незабываемый взгляд, маленький, полуоткрытый рот с горячим дыханием.

Очень осторожно открылись двери в комнату, прозвучало испуганно-тревожное:

– Сиятельная? – сначала явилась голова Раттаны с настороженными ушами, потом рука у дверного проёма; рука от испуга и неожиданности взметнулась ко рту. Так служанка-дхаари постояла несколько ударов сердца, а потом ещё тише закрыла дверь.

Влажный взгляд Миланэ, снизу вверх. Теперь она улыбается, причём заметно, что она вовсе не пытается сыграть роль или притвориться беззаботной – здесь искренность. Быстрота смены настроения сбила его с толку; всё-таки самцу сложно это понять.

– Смотри, – смешно и нежно она тронула его ухо. – Это значит для меня очень многое. Послушай, послушай… Ты слушаешь, нет? Так вот, я завтра поеду в Сидну. Два дня на дорогу. Потом пять дней до Приятия. Шестнадцатый день 1-й Луны Огня. Потом два-три дня в Сидне, возвращаюсь сюда. Вкратце – дней десять. Как только приезжаю, сразу верни его обратно. Амон, слышишь? Сразу же. Я за это время сделаю необходимые записи; мне не нужна копия – нужно знание. Верни книгу, чтобы с тобой было всё в порядке. И с остальными – тоже.