Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 60 страниц)

В доме не было слышно никакой суеты, поэтому Миланэ постучала ещё раз, уже требовательнее.

– О, Ваал, не говори, что нам нет входа в сие жилище, – устало сказала Арасси, и сделала нехарактерный для себя жест: прикрыла глаза ладонью и покачала головой в немом укоре.

– А если там никого? Если она только что ушла? – медленно помыслила вслух Миланэ.

– Там есть живая душа, – не открывая взора, с глубокой уверенностью молвила Арасси.

Как только Миланэ начала стучать в третий раз, так сразу дверь и открылась.

– Да?

Перед ними предстала, вытирая руки о рваную тряпку, львица низкого роста, крепко сложенная, в простейшем сером одеянии с короткими рукавами и переднике. Миланэ на миг испугалась, что они ошиблись: Ашаи наденет передник или фартук только в самом крайнем случае. Это – символы светской львицы, преимущественно детной и замужней, но Ашаи-Китрах даже дома стараются его не носить. Кроме того, на ней не было амулета Ваала, сирны, да и вообще всех приличествующих отличий. Глаза – совсем простые, серые и безучастные; совсем не таких глаз ожидаешь от старшей сестры, что ведёт причудливую жизнь одиночки.

– Да, я слушаю? – повторилась она.

– Хорошего дня львице, – обратилась Миланэ, на всякий случай сделав книксен. – Можем ли мы увидеть сиятельную Ваалу-Нараяну?

– Зачем? – с небольшим удивлением спросила львица.

– Об этом, прошу понять, мы можем беседовать только с нею.

Не ответив, львица отошла от двери и кивком пригласила войти. Но сразу же их ждала другая дверь. Миланэ сразу поняла, почему им пришлось немного подождать: стук попросту не был расслышан.

– Здесь надо стучаться в окно, стук в дверь трудно расслышать, – словно прочтя мысли Миланэ, отметила львица, открывая вторую.

Дом состоял из одной большой комнаты под высокой крышей, и двух маленьких. Было уютно, тепло, повсюду царил хороший порядок; Миланэ отметила стол с кучей сосудов самых разных размеров и принадлежностей для целительства. Теплилась грубая, большая печь, характерная для северных провинций, и был маленький камин, в котором горел жалкий огонь. Судя по всему, хозяйка жила одна, но кроватей оказалось целых четыре.

– Это стаамс Айнансгарда? – сразу же начала Арасси знакомиться с местом, указав на большую картину прямо перед ними на стенке.

– Да, – подтвердила львица.

– Невероятная работа.

Только теперь заметив серебряное кольцо на левой руке львицы, Миланэ учтиво прижала уши:

– Имею честь говорить с преподобной Ваалу-Нараяной?

Миланэ с каким-то раздражённым намерением нарочно употребила это гадкое «преподобная».

– Да. А я, наверное, имею честь говорить с тобой, верно? – отставила тряпку Нараяна.

– Я – Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара, моя подруга – Ваалу-Арасси, Сидны дисциплара. Мы – у порога Приятия.

– Превосходно. Есть хотите? – Ваалу-Нараяна, эта простая и твёрдая сестрина, пригладила загривок.

– Благодарю, мы не голодны, – Миланэ поглядела на Арасси, но не получила ответного взгляда.

– Это ты так говоришь. Арасси ведь ничего не говорит.

– Если можно, задам вопрос: львица некогда была воспитанницей Айнансгарда? – спросила Арасси, обходя стол.

– Нет. Я никогда не училась в дисципларии.

Не все Ашаи-Китрах происходят из дисциплариев, хотя очень многим хочется, чтобы это было так и только так. Они учатся у наставниц и только у них, проходят и Совершеннолетие, и Приятие, получают кольцо, сирну и стамп в своё время, имеют те же привилегии. Более того, таких Ашаи большинство во всей сорокамиллионной Империи Сунгов – воспитанницы дисциплариев составляют примерно треть. Никто никогда этого не говорит, и даже не осмеливается прошептать, но считается, что это – лучшая треть, более благородная треть, более образованная, сильная, влиятельная, знающая, прозорливая, воспитанная, хитрая, умная, более полезная, более угодная Ваалу… Но старые устои незыблемы: ученица может воспитываться вне дисциплария, как все Ашаи древности. Но, если задуматься, и без них нельзя: удел свободных Ашаи – вот такая жизнь, служение в небольших городках и посёлках, повседневность, провинциальность, нехитрое целительство и обыденные церемонии.

– Оу… – вздохнула Арасси, явно не ожидая такого ответа.

Чуть помедлив, Миланэ продолжила:

– Превосходная Ваалу-Нараяна, я прибыла, точнее, мы прибыли с весьма необычным делом…

– Можешь даже не говорить, с чем приехали. Тут уже всё видно. Но, боюсь, твоей подружке помочь не так просто.

– Моей подру…

Но тем временем Нараяна начала хлопотать, довольно решительно ухватив Арасси за локоть и усаживая её в кресло.

– Садись, садись, лицом к огню. Не бойся; раз приехали, то стыдиться нечего.

Арасси с изумлением посмотрела на Миланэ, а та только развела руками, прижав уши; хвост застыл в удивлении и непонимании. Нараяна же быстро, очень торопливо подкинула дров в камин, потом уселась на подлокотнике кресла:

– Сядь сюда ровно, Арасси, гляди сюда, на меня, будем смотреть. Ай… Ай да, всем нам, сновидицам, неприютно, натрудно живется… И явным, и неявным, и всяко-разным, и что только с нами… не… случается…

Вот что видела Миланэ: с удивлением и зачатками раздражения Арасси уселась там, где сказала Нараяна; блеснули в свете огня её красивые серьги; столь милые многим львам черты лица обрели острые тени; Арасси засуетилась в кресле, и Миланэ опытным глазом дисциплары поняла зачем – она желала принять закрытую позу для сидения, чтобы лапа за лапу, а левая рука была вот так, а… но ей так не вышло, потому что Нараяна уверенно ухватила её плечи; затем Миланэ видела, как ослабла, расслабилась Арасси под пристальным взглядом старшей сестры, её черты изгладились, с них сошла острота, и взгляд стал то ли очень усталым, то ли бескрайне мечтательным, бестревожным, всматривающимся в нечто далёкое, почти бесконечное, а может – и действительно бесконечное…

В какой-то момент, после того, как установилась тишина, Миланэ хотела вмешаться, прекратить все эти непонятности. Но тут Арасси вся вздрогнула, закрыв глаза, а Нараяна её придержала:

– Шшшшш…

Так продолжалось ещё несколько мгновений, а потом Нараяна отпрянула, предоставив Арасси то ли дремать, то ли спать в кресле со склонённой головой.

– Что львица сделала с Арасси? – с волей в голосе вопросила Миланэ.

– Тише говори… Это не я, это она сама с собою так. Да и не только она. Несчастные мои юные создания, как вас калечат в ваших школах, что с вами делают…

– Я не понимаю, – строгая андарианка-Миланэ, наверное, впервые в жизни опёрлась левой рукой о ножны сирны, беседуя с другой Ашаи-Китрах. А это жест чрезвычайного раздражения, презрения, требования.

– Да я тоже много чего не понимаю. Оп, – поймала Нараяна безвольную Арасси, которая начала сползать в кресле; привычно и легко она взяла её на руки и уложила на ближайшую кровать. – Только не буди, скоро сама проснется.

– Что произошло? Зачем львица это делала? Зачем использовала против неё взгляд?

Несколько мгновений никакого ответа не последовало; вместо этого эта странная сестрина начала убирать один из столов, словно ничего не случилось.

– А как иначе мне высмотреть? – наконец, устало ответила Нараяна, смахнув крошки со стола и пригласив Миланэ присесть. Потом прищурилась: – Погоди: ты что, не знаешь о её…

– О чём? – пока ещё не спешила садиться Миланэ.

– Ты знаешь, что с ней происходит ночью?

Дочь Андарии медленно и осторожно присела на лаву.

– Знаю. Кошмары.

– Так чему удивляешься? Ведь сама её привела, так? – напористо, с непониманием спросила Нараяна.

– Нет. Нет-нет. Пусть львица погодит, а то мы совсем спутаемся. Мы пришли узнать кое-что об одной вещи…

Та вся изменилась в облике удивления, уши её привстали, она вся подалась вперёд.

– Ах вот оно что! Я то думала, что вы…

– Так сиятельная Нараяна знает о её ночных кошмарах? – легонько подложив пальцы для подбородка, облокотилась Миланэ.

– Ты мне расскажи, что знаешь. Только начистоту.

Она посмотрела вниз, на грубую дубовую столешницу и несознательно отметила, что на столе остались пятна от красной охры.

– Примерно раз в неделю ей снится кошмар: сначала её насилует тёмный лев, а потом топит в тёмном пруду. Арасси каждый раз всё понимает, но ничего не может сделать, и просыпается в панике. Все эти годы я бросаюсь и начинаю её успокаивать.

– Сколько лет длится вся эта история?

– Не знаю. С шестнадцати, наверное, – не смотрела в глаза Миланэ.

– С шестнадцати? – с недоверчивостью спросила Нараяна. – Как она справляется?

– Не знаю. Она привыкла, да и я… И, направду, хорошо об этом знаю тоже только я… Наставницы говорили, что так бывает, перед первым видением Ваала. А потом Арасси поняла, что это и есть Ваал. По крайней мере, она так твердит. Я лично не знаю… Это так необычно. Кроме того, она как бы… Мммм…

– Любит со львами? – сильно, залихватски ударила ладонью о ладонь Нараяна. Такой грубый жест вызвал отторжение у Миланэ; она посмотрела в глаза Нараяне – её взгляд был серьёзен и сострадателен.

– Точно. Говорит, что если переспать, то кошмары намного реже снятся. Говорит, что это такой у неё путь Ашаи: раздавать наслаждение, а иначе Ваал снова начинает душить во снах.

Нараяна тяжело поднялась, глядя на жарокрасный перелив огня в камине. Затем она яростно потёрла нос и уши.

– Нам двоим придётся несладко, но придётся ей остаться на луну. Или даже две.

– В каком смысле? – насторожилась Миланэ.

– Ей придётся остаться здесь. Мы попытаемся что-то сделать, – сестрина уставила руки в бока.

– Но у нас через несколько недель будет Приятие!

– Нельзя ей идти ни на какое Приятие, будь оно неладно! – Миланэ впервые увидела от Нараяны жест Ашаи – жест отторжения и полного несогласия, нйах-гастау. – Там сеструшки напоят её сомой, а это сразу ослабит, тут и конец! Она ведь и так ничего не принимает, даже вина много не пьёт – знает ведь, что сгинет!

Миланэ хотела что-то возразить, хотя враз и вмиг почувствовала убийственную правдивость этих слов, но тут заметила, что Арасси зашевелилась и начала сонно-хмуро привставать. А потом рывком сорвалась с постели.

«Мой Ваал, она в ярости», – испугалась Миланэ.

Арасси почти никогда не злилась; по крайней мере, по её словам, она всегда пыталась превратить злобу в насмешку. Но Миланэ хорошо знала, когда Арасси злится по-настоящему; и в гневе она совершенно безрассудна.

– Зачем… что ты делала… зачем? Зачем? Зачем там смотрела?! – её трясло.

Нараяна сидела нерушимо.

– Чтобы увидеть, ясное дело. А дела нехороши, так что оставайся со мной. Подруга привела тебя ко мне, это – знак.

Услышав «подруга», Арасси мгновенно уцепилась в слово:

– Я не поняла, Миланэ, ты нарочно затащила меня сюда для глупостей? Выдумок? Собралась меня исцелять?

– Арасси, я не… – приложила дочь Андарии две руки к груди. – Послушай, надо это обсудить, я понятия не имела, что…

– Так ты решила меня сказками затащить к отступнице?! Хитра, да?!

– Арасси, подруга, душа моя…

– Так. Молчи. Совести у тебя нет.

Миланэ замолчала.

– Оставайся, в последний раз говорю, – встала Нараяна, но Арасси сделала шаг назад:

– Молчи, отступница, сирна при мне! – отпрянула Арасси назад, хищно удерживая ладонь возле кинжала. – Я всё слышала, что ты говорила о Приятии и Ваале в моих снах!

Совсем не испугавшись, Нараяна только всплеснула ладонями, как торговка на рынке.

– Глупое моё дитя, то не Ваал в твоих снах, то что похуже.

– Я ухожу, – заявила Арасси. – Миланэ, я ухожу.

– Не уходи, постой! – Миланэ попробовала взять её за руку, но не вышло.

– Я ухожу. Ты – со мной?

– Ты же ничего не выслушала…

– Ясно. Я пошла.

Хлопнули одни двери, хлопнули другие.

– Кошмар какой, – в тяжёлом впечатлении Миланэ присела на лаву.

Подойдя к окну, Нараяна наблюдала, как молодая львица уходит по мрачной дороге в сумерки. Потом рывком выбежала на улицу; Миланэ слышала глухое:

– Иди сюда, копьё дам, у нас тут воры и волки!

Миланэ прильнула к окну. Арасси даже не обернулась; она лишь на ходу поправляла пояс, а потом накинула капюшон.

Нараяна вошла обратно в дом, Миланэ присела на сундук у окна. Некоторое время она размышляла о том, кинуться ли вдогонку за подругой и забыть всё, как дурной сон. Но думала так, понарошку, безвольно…

– Здесь действительно волки?

– Не беспокойся, цела дойдёт. Здесь охотники всё отловили, что только можно. И что нельзя – тоже.

– Так что с нею на самом деле?

– Не знаю, как оно всё на самом деле, – встала рядом Нараяна, прислонившись к стенке из толстых брусьев.

Миланэ посмотрела на неё, потом резко взмахнула рукой, мол: «Да сколько можно издеваться?».

– Послушай, никто из нас даже не знает, как устроен этот мир, что тут говорить о других, что в Тиамате. Но что могу сказать: что бы себе ни выдумывала Арасси, как бы она не пыталась защититься от неведомого, всё это – судороги ума, который отчаянно пытается ухватиться за крохи здравого смысла, и любое объяснение, даже самое глупое, что лишь подбросят, он вмиг радостно хватает, как голодная собака. Её не насилует Ваал или как там ещё она говорит. Знаешь ли, Ваал – забавная игрушка, в чём-то иногда величественная, но в таких случаях покоряться ей – смертельно опасно.

Нараяна, сощурившись, посмотрела вверх.

– Арасси больна, больна особой болезнью начинающих сновидиц, – и отошла куда-то внутрь дома.

– Она – не сновидица. Она терпеть не может сновидеть, – прислонилась Миланэ к холодному стеклу, а потом и выдохнула на него, наблюдая, как мир становится непрозрачным и белым.

– Кто ж её спрашивает, что она там может терпеть? Арасси ею родилась и некогда пыталась сновидеть. Но с нею не было никого, кто бы мог подсказать, – с безграничной уверенностью молвила Нараяна, как-то успев взять корзину и большую охапку сушёных трав, с которых начала срывать маленьким ножом цветки.

– Подсказать что? – постучала Миланэ когтем по стеклу.

– Когда душа бродит по другим мирам, то она там вовсе не одинока, – сказала Ашаи, буднично бросая цветки в корзину. – Там встречается кто угодно, что угодно. Вот одна из сущностей сновидения уцепилась к ней и крадёт силу.

– Что за сущность? Откуда?

– Не знаю. Полно всяких.

– Чушь какая-то, – безвольно молвила Миланэ.

– Ай да, чушь. Всё вам чушь! Чушь, – раздражённо и резко взмахнула Нараяна рукой, нож блеснул в свете огня. – Ты-то хоть такой не будь! Сновидица она, каких ещё сыскать; мне бы такую в ученицы – радовалась бы днём и ночью. Как Арасси начала сновидеть, так доверилась всему, что увидела. А миров на древе много, и снуют там самые разные существа, какие хочешь.

– Что они такое? Как они выглядят?

– Да как угодно! От твоей души зависит. Там, знаешь ли, видишь всё так, как преломляют зеркала твоей души. Да и здесь тоже, – Нараяна постучала ножом по корзине. – Вот есть такие из них, во верхних мирах, что жрут силу сновидящих. Вот увидела Арасси такую в свои шестнадцать лет, да ещё в виде красивого льва. Подошла, доверилась, расслабилась, начала верить всему – а в сновидении ничему нельзя верить до конца. Вот оно и пристало к ней. Потом ещё раз. Потом ещё. Теперь ей вырваться трудно, она нашла лишь один способ – растрачивать силу со львами. Растрачиваешь силу, неважно как: развратом, игнимарой, ещё какими глупостями – сновидить не можешь. Она не поспит с кем-то – и начинает сновидеть, без своей воли! А тут её уже поджидает ужас. Вот и всё.

Наблюдая, как Нараяна продолжает срезать цветки, Миланэ всё порывалась что-то спросить. Но даже не знала, что.

– Это сколько силы надо иметь, чтобы столько лет сохранять добрый дух. Другая бы уже давно с ума сошла. Сильна твоя Арасси, – приговаривала сестрина, простоманерная.

– Она говорила, что ей даже нравится. Свыклась.

– А то. Силу тратить приятно, сила любит искать выхода.

– Почему тогда её топят в сновидении, если это приятно? Хороша приятность, ничего не скажешь.

– Так душа ж не глупа, второе тело не безумно. Оно знает, что с него украли, потому ей видится, что топят. Но если взять слишком много, – сестрина наставила на неё нож, – то можно не выдержать, и утонет она взаправду.

– Как это?

– Умрёт в постели.

Вообще-то, Миланэ плохо воспринимала то, что говорила Нараяна. Ей всё казалось плохим розыгрышем, странностью; хлопнут двери, вернётся Арасси, засмеётся Нараяна, они обе обсядут с двух сторон и начнут убеждать, что решили так пошутить.

Тем более Миланэ вздрогнула от её голоса:

– Потому она ничего не принимает. Вино, нарали, опиум – неважно что – раскрывают и ослабляют душу.

– Но откуда мне знать, что мнение львицы – истина, а слова Арасси – неправда?

– Я не говорила, что мои слова истинны. Львицы духа не должны состраивать себе клетки из мыслей, а потом бодро влезать в них. Всё просто: Арасси думает, что с нею происходит нечто необычное и трудное, но хорошее, да и только. Но мой опыт говорит – она в большой опасности, и погибнет, если не перестанет упрямиться.

– Это не просто упрямство. Ведь, получается, всё, в чем она была уверенна – пыль.

– Потому она и сбежала. Все боятся разрушения своего мира.

Срезав все цветки, Нараяна уверенным движением взяла безвольную Миланэ под руку и усадила на кровать. «Заснуть бы», – вдруг подумала дочь Сидны. Всё вокруг убаюкивало: огни камина, речи Нараяны, всё-всё.

– Вас не учат сновидению, потому что ваши наставницы сами ничего в нём не смыслят. Больше того – не хотят. Вера.

– Превосходная не верит во Ваала?

– А ты?

– Не знаю… Мне иногда кажется, что я не знаю – кто я… Да, помню своё имя, помню, что Ашаи-Китрах, Сидны дисциплара… у порога… Приятия… андарианка…

– Сказать тебе, кто ты?

Миланэ так посмотрела на Нараяну, с такой неизбывной тоской и вечным зовом, что та сразу увлекла за собою прямо к креслу, где прежде сидела Арасси.

– Пошли к огню.

Очень аккуратно, осторожно села Миланэ, словно опасаясь. Нараяна не торопила, а стояла подле и сказала немножко посмотреть на огонь, успокоиться. Впрочем, она и так была спокойна, если состояние опустошенной тревоги можно назвать покоем; Нараяна встала перед нею, но так, чтобы Миланэ могла видеть огонь; она брала её подбородок двумя ладонями, осторожно и нежно, как мать (Арасси она было схватила, как жертву), и так смотрела: наклонит её голову вниз, ещё ниже, потом вверх, вправо, влево, словно читала книгу. Нараяна очень тихо говорила ей смотреть в глаза, а не на огонь, Миланэ повиновалась; глаза старшей сестры то угасали до жуткой черноты, но начинали сиять аловатым светом; никакой простоманерности, никакого простецтва – только бездна взгляда.

– Брось эти игры с огнём, сновидица, – сощурилась сестрина.

– Я не смотрю на него.

– Я об игнимаре. Тебе нужно от неё отказаться, если желаешь сновидеть – а ты желаешь. Тебе больше нельзя тратить силу на такую глупость.

– Но у меня очень хорошая игнимара, как же я…

– Вот именно, вот поэтому у тебя сильная игнимара, ибо имеешь много силы, которой назначено сновидеть.

– Но я же Ашаи-Китрах, как я могу без игнимары? – подняла ладони Миланэ, а потом сжала в кулаки. Что-то очень яростное, сильное вырвалось из её сердца: она оскалилась, и клыки отблёскивали в свете огня.

– Ты ведь не дхаарка духа, не рабыня веры Сунгов, не пленница тех, кто умиляется этим зрелищем и кто уважает его, кто просит этого огня и кто требует, кто падок на жалкие зрелища, экстазы и прочие фокусы. Это показное, это для всех, это для вида, чтобы боялись и уважали. Но не туда ведут тропы львиц духа. Игнимара, по сути – глупость, которой придают значение; глупость, взращённая безумно мощным намерением. С тем же успехом можно учиться всем Ашаи ходить по тончайшему канату или убивать мышей взглядом. Вспомни, сколь больно и долго ты училась этому, но никогда не спрашивала себя – зачем?

– Зачем? – задалась вопросом Миланэ.

Нет, правда – зачем? Это всегда очень весёлый вопрос – зачем? Это вполне забавно – уметь зажигать пламя на ладонях, но…

– Чтобы сиять внешне, сжигая внутреннее. А ты ведь сновидица. Ты можешь скользить по ветвям древа мира, как львята у нас зимой на санках.

Замечание развеселило Миланэ и вернуло хороший настрой. Она засмеялась.

– Ты-то хоть останешься, поужинаешь?

– Почту за честь, превосходная.

– Отлично. Но я так и не услышала, зачем вы ко мне пришли.

– Вот, – показала Миланэ, – прошу.

Нараяна взяла амулет, повертела.

– И что с ним?

Миланэ пересказала сестрине историю амулета. Та слушала сосредоточенно, покачивая вещь на весу.

– Откуда ты приехала? Из Сидны? – в какой-то момент Нараяна устала слушать.

– Нет, из Андарии. У меня вольное время перед Приятием.

– Кровь моя, и ты проделала весь путь, лишь чтобы показать мне эту вещь? – подняла сестрина бровь.

– Да. Может, львица подскажет, что делать?

– Гром и молния, Миланэ, нельзя быть такой падкой на вещи! Это всего лишь вещь! Да, искусно сделанная, красивая. Внушающая, запрещённая, – со смешком сказала Нараяна. – Но не более того.

– Так амулет что, ненастоящий?

– Почему. Очень даже настоящий. Его действительно сделали шамани севера, у них искусство такое. Любят они всякие вещички такие. Но это лишь вещь, памятка, тёплое воспоминание. Сувенирчик, если хочешь. Этот лев-воин, который подарил его тебе – дарил память. Он знает, что на войне имеет значение только щит и меч – вот главные вещи для боя; потому подарил, что мог.

– Тогда зачем львица сказала Вивиане, что амулет убережёт Хайдарра?

Нараяна мелко закачала головой, отрицая.

– Ой-ёй, погоди, ей никто этого не говорил. Это львицы-Сунги, у которых львы ушли на войну, такое навыдумывали. У меня было целых три дисциплары Айнансгарда, одна за другой, не считая всех прочих; всех я пыталась прогнать, но они были столь упёрты, что пришлось раздарить несколько таких амулетов – так оказалось проще. А они ко мне ещё с кучей денег пришли, видано ж такое. Теперь, слыхала, этими амулетами всякие мошенники приторговывают. Думаю, лучше дам настоящее, чем им подсунут фальшь да ещё мешок денег возьмут.

– Откуда у львицы настоящие амулеты?

Но Нараяна явно притворилась, что не услышала вопроса. Немного подумав, она молвила изменившимся тоном:

– Необычный поступок. Ваал воздаст тебе за это. Проделать такой путь, чтобы поймать столь маленький шанс отдать ему оберег, это…

Что «это» – Нараяна не договорила. Она враз начала ходить по дому, будто решив прекратить разговор.

– Пусть львица не смеётся надо мной. Львица во Ваала не верит, – заторопилась за ней Миланэ.

– Вовсе не смеюсь.

– Что мне теперь с ним делать?

– То, что делают с подарками – сбереги.

– А с Хайдарром теперь что будет?

– Видно, сильно ты его любишь.

– Я не могу назвать это любовью. Мы лишь были вместе, всего одну ночь. Скорее, чувство долга… я неравнодушна.

– Раз спали вместе, так тебе будет много легче придти к нему во сне. Думаю, это обрадует его. Приди, порадуй, побеседуй с ним – пусть он вспомнит.

– Ходить к другим душам дано только Вестающим, – с укоризной всезнайки отметила Миланэ, серьёзная.

– Глупости какие, львица духа. Какое тебе дело до того, что кто делает и может? Делай, что хочешь – лишь бы ты могла хотеть!

Где-то громко хлопнула тяжёлая дверь. Звук донесся вовсе не с крыльца, а из дальней комнаты, где горела – если гадать по теням – одинокая свеча. Ваалу-Нараяна вся чудовищно переменилась, и Миланэ впервые увидела в ней нечто схожее на беспокойство, даже страх. Предупредительно насторожилась:

– Незваные гости? – тревожным шёпотом спросила она, не зная, чего ждать от этих краев.

– Пожалуй, пожалуй… – крайне невнятно пробормотала Нараяна, рывком встала и пошла к той комнате, но застыла на полдороге – прямо у картины.

– А что, правда хороша? – её коготь постучал по невзрачной раме.

– Кто? – не поняла Миланэ.

– Картина-то.

– Мда, думаю, очень даже…

– Говорят, добрая картина на стене – окно в иной мир.

– Разве ж стаамс Айнансгарда не в нашем?

– Для меня – да, – задумчиво, даже как-то поэтично ответила сестрина. – В некотором смысле…

Далее Миланэ услышала, как некто топчется лапами, сбивая грязь, часто дышит; более того, чуткие уши услышали совершенно чужую, абсолютно чуждую речь, просто до ужаса. Ни слова не понятно. Уши беспомощны. Кошмар. Катастрофа. На самом деле, всякий и всякая из Сунгов очень редко могут услышать чужую речь, ибо её просто негде услышать. Негде! Дхаарам запрещено общаться на своих языках, если рядом хотя бы один Сунг. Изучение языков, кроме разве что древнего, приравнивается к чудачеству, позволительному лишь богатым бездельникам да учёным. И то, в дебри древнего не стоит заходить, а то мало ли… Ещё чего встретишь в дебрях этих.

Говорила львица, голос у неё был слегка сипловатым, но молодым, уверенным, звенящим; острым, что ли. Нараяна что-то ответила, тоже на чуждой речи, и на несколько мгновений в доме воцарилась тишина.

Миланэ зачем-то встала. Потом села.

В большую комнату, где находилась Миланэ, вошла львица, одетая пугающе странно и непривычно: плечи и грудь укрывала меховая накидка с множеством клыков волка; уши её, не боясь холода, были свободны от всякого убора, лишь было три пера хищной птицы за левых ухом, что покачивались с каждым движением головы; а вот лапы оказались обуты в тёплые меховые кнемиды аж до колен; на шее было два ожерелья, одно большое, второе – маленькое; сильный пояс держал юбку с множеством длинных тесьм длиною чуть ниже колен; и Миланэ отметила, что её пояс очень схож на походные пояса Ашаи. Тёмно-серебряная шерсть, совершенно замечательного окраса, мало виданного Миланэ вообще, оказалась не в пример длиннее, чем у неё, дочери тёплой, ухоженной, многопастбищной, благодатной равнины. Львице составляла компанию львёна, одетая значительно теплее и обычнее для глаза Сунги.

Незнакомая спокойно подошла к Миланэ на расстояние двух рук, потом села на кровать напротив. Миланэ приняла настороженную позу, усевшись прямо и лапу-за-лапу; та же села очень просто, не заботясь, но с таким достоинством, которого не достичь многим воспитанницам Сидны после многих лет обучения. И начала изучать Миланэ взглядом: пытливым, тягучим, цепким.

«Я могу выдержать поединок», – холодно подумала дисциплара Сидны. – «Я могу, я могу, я могу, я всё могу…». Ей казалось, что сейчас всё сестринство Ашаи-Китрах вжилось в ней, и она собою полностью отвечает за него, полностью представляет его, воплотилось в неё – перед кем-то…

Её удивляло то, что Нараяна совершенно самоустранилась, даже не пытаясь представить их друг другу, словно они должны были решить между собою всё сами.

– Кайса, – молвила львица с чужеродным, резким «с», и Миланэ поняла, что ей сообщили имя.

Следовало, безусловно, представиться так: «Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара». Но она поняла, что это будет звучать напыщенно, и даже глупо для чужого уха; это впечатляет Сунгов, но впечатлит ли её?

– Миланэ.

Тем временем подошла Нараяна, куда-то упрятав львёну, и осторожно сказала:

– Она – ученица Ашаи-Китрах, – чётко, раздельно выговаривая каждый звук, обратилась к незнакомке. И тут же:

– Миланэ, это та, кого Сунги зовут шаманаями.

Это было сказано так, словно Нараяна призналась в преступлении; недоверчиво, с пытливым взглядом.

Пожалуй, в Сидне готовят ко всему, кроме одного: как себя вести, когда тебя познакомили со жрицей безумных, подражательных, вражественных северных культов. Пожалуй, предполагается, что их сразу нужно убивать. Как-то так. Наверное, и эта львица не каждый день виделась с Ашаи, потому что молчала, хотя в её молчании было значительно меньше неуверенности, чем в молчании Миланэ.

– Этой ученице идёт время стать на свои силы, – с чудовищным акцентом на сунгском языке, но раздельно-понятливо сказала шаманая, указывая двумя пальцами на Миланэ; слова больше предназначались Нараяне, чем ей.

– Рада впервые в жизни увидеть дочь Севера, – так решила ответить дочь Сидны. Кайса глубоко кивнула; Миланэ поглядела на Нараяну и прочла в её глазах облегчение.

Она прекрасно знала, что должна чувствовать: злобу, ярость, отвращение, презрение, гордость Сунги, надменность Ашаи-Китрах. Северные прайды завсегда были непримиримыми врагами Империи, много долгих столетий; их нельзя было завоевать или прижать к стенке, убедить в чем-то или подкупить; и вот теперь она впервые в жизни видела жрицу их бессмысленных культов, которые называют себя шаманаями, но выглядела та совершенно по-иному, чем представлялось на иллюстрациях в различных книгам по истории Империи Сунгов, в писаниях Ашаи-Китрах и так далее.

Было о чём задуматься. Нет, в самом деле. С этой Нараяной всё зашло как-то слишком далеко; по её виду стало понятно, что случилась какая-то непредвиденность, случайность, конфуз и накладка. Этого не должно было быть, но это произошло.

Когда Миланэ вернулась с раздумий в мир тёплой крови, напротив неё сидела уже маленькая львёна, что пришла с шаманаей; Кайса уже успела встать и о чем-то тихо, свободно говорила на незнакомом языке с Нараяной; некоторые слова Миланэ, прислушавшись, могла уловить – они были схожи на древний язык.

Львёна смотрела без страха и с любопытством, высоко болтая хвостом.

Миланэ улыбнулась, как улыбаются детям. Лет ей десять-двенадцать, как раз возраст перехода от найси к сталлам у Ашаи-Китрах, одета она значительно привычнее для глаза Сунги, и у неё нет никаких колец с амулетами – совершенно ничего, кроме странной, маленькой чёрной полоски под левым глазом. Поначалу дочь Сидны подумала, что это родовое пятно, но потом пригляделась – явно краска.

Потом львёна, бросив изучать внешность Миланэ, показала на её руку, обернувшись к Нараяне и Кайсе с непонятной просьбой.

Фыркнув, блеснув глазами, Кайса строго отчитала её за эти слова.

– Что она говорит? Что говорит, превосходная?

– Ничего, ничего, – отмахнулась сестрина.

– Как это ничего, Ваалу-Нараяна? Как ничего, если вот эти уши слышат!

Нараяна, немного поколебавшись, объяснила Миланэ суть:

– Она хотела увидеть огонь на ладони, потому что никогда не видела.

Кажется, Кайса запротестовала. Нараяна молчала, заняв полный, растерянный нейтралитет.

Огонь на ладони? Легко! Поднявшись, Миланэ молча повлекла львёну за собой к окну.

Итак, садись на колени – так легче. Рукава этой свиры подоткнуть невозможно… Снимать, что ли? Нет уж, это не приличествует, хоть вокруг одни самки. Что ж, не зря у Ашаи-Китрах есть подруга-сирна. Раз-два – вот уже рукава, безжалостно разрезанные, можно убрать повыше, чтобы оголить ладони и предплечья. Миланэ потёрла руки, стараясь понять, сколь хорошо сегодня к ней расположены силы Ашаи. Она уже много лет не терпела неудач в игнимаре, но с нею играть нельзя, неуважительное и смешливое отношение может дорого обойтись. Потом сжать вместе, призывая тепло придти к ней, и легко отпустить.

Львёна аж прижала уши, когда увидела первые, настоящие малахитовые вспышки огня на ладонях львицы; впервые в жизни видевшая это, непривычная, неверящая, она с благоговением глядела на это представление духа Ашаи. Огонь переливался синим и зелёным, он очень тускло освещал стол, корзины, давал проблески в окне, глазах и далёком зеркале…