Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 60 страниц)

– Ещё так несколько поколений, и выродится наше сестринство, – с каким-то довольством говорила она, словно сие радовало.

Прощальная гадость от Леенайни, которой Миланэ лишь усмехнулась. Гадость низкая, бессмысленная, довольно безобидная. Оставляла она неприятнейший осадок.

Но рано или поздно всё кончается, и Миланэ вышла из Дома Сестёр уже далеко пополудни. Взяв экипаж, направилась к патрону, к которому путь отсюда был неблизким, но тут неожиданно к ней подсела юная дисциплара, лет не более двадцати отроду. Выяснилось, что она из Криммау-Аммау, в Марне находится по поручению наставниц дисциплария (ну надо же!), и чем-то до боли напоминала Миланэ саму себя. Это была дочь прайда Менаи, с прекрасными манерами и совершенно роковой внешностью; было заметно, что львы всех возрастов направду оборачиваются им вслед. При себе она держала книгу, и Миланэ между прочим поинтересовалась, что за книга. Это оказалось классическое произведение Ашаи: «О грезящих об иных мирах».

– Не будь всякая из вас грезящей иномирницей. В сем мире – Ваал, в сем мире – мы, в сем мире – наши силы, – прочитала Миланэ вслух, хоть помнила эти строки наизусть. И вдруг рассмеялась.

Дисциплара рассмеялась тоже, они бросили эту безнадёгу, перестали манерничать и начали болтать о марнской моде.

Наконец, Миланэ вышла у дома Тансарра, где её приняли как всегда учтиво и очень обходительно. Как всегда, дома патрона не оказалось, но была Ксаала. Они вдвоём засели за поздний обед, во время которого Ксаала проявила немалое любопытство, всячески расспрашивая о Приятии, потому пришлось притворяться и рассказывать о нём с напускным удовлетворением, опуская множество деталей, что не предназначены для светского уха. К великому облегчению, Ксаала совершенно ничего не знала ни о злоключениях Миланэ в Сидне, ни о краже «Снохождения» вообще; это выяснилось после нескольких мастерски-невинных вопросов.

Что сказать, Миланэ никогда не была глупой. Она понимала, что Вестающие так хорошо обошлись с нею отнюдь не по доброй охоте, а из вполне расчетливых соображений. Ну естественно, им нужен этот патронат, эта связь между нею и Тансарром. Ей было невдомёк, что именно Вестающие от него хотят, но тут наверняка всё просто: какая-то протекция, политические решения, назначения, знакомства, влияние и прочая мишура, в которой Миланэ многого не понимает и понимать не желает.

«Вестающие мудры, они не станут требовать глупостей или причинять вред. Обычные взрослые игры», – рассуждала она. – «Ничего страшного, если и я приму в них участие».

Более того, у Миланэ появилась шальная мысль зайти с другой стороны. Амона может выручить её патрон; по крайней мере, с его связями Миланэ узнает, куда нужно карабкаться и с кем беседовать. Но, чуть раздумав, пока отбросила эту идею. Тансарр неминуемо поинтересуется, кто такой Амон, и тогда придётся рассказать всё самой (что плохо) либо он узнает сам (что ещё хуже). При этом ещё придётся раскрыть свою связь с Вестающими, и сложно предугадать, как Тансарр поведётся.

Этот вариант в итоге оказывается ненадёжным.

«Фрея обещала», – взмахнула Миланэ хвостом. – «Ашаи-Китрах держат клятвы».

Тут-то вдруг ей пришла в голову неприятная мысль, что Тансарр или его супруга могут узнать, что она была у Вестающих. Такого исключать нельзя. Надо было сыграть на опережение, что Миланэ, мгновенно взвесив «за»-«против», и сделала:

– О да, надо сказать, когда прибыла в Марну, то меня ждал довольно приятный сюрприз, – щебетала Миланэ. – Меня пригласила домой одна из Вестающих, Ваалу-Фрея, да поздравила с тем, что я стала сестрой и пожелала успехов. Даже не знаю, почему удостоили такой чести.

Ксаала не очень изменилась в облике, но её челюсти сжались, а Миланэ прямо ощутила в груди волну напряжения.

– Вот как. И о чём вы говорили?

– Особо ни о чём. Немного о дисципларии… об амарах… об изречениях Ваалу-Даимы-Хинраны… о том, как мне нравится Марна. Вообще, не ожидала, что сестринство Марны столь дружно.

– Мда, мда… Угу, – кивала Ксаала.

Потекли неловкие мгновения, когда никто не знает, что сказать. Миланэ степенно восседала, забросив лапу за лапу, супруга патрона глядела в сторону, теребя ухо. Вдруг Ксаала просияла:

– Послушай, Миланэ, раз так обернулись дела, то мы могли бы как-то… поближе познакомиться с Вестающими Марны. Вот даже например с этой Ваалу-Фреей, – с радостью подхваченной идеи говорила она. – К сожалению, супруг очень редко пользуется их услугами, и то только в случае служебной необходимости; а я бы хотела быть с ними на короткой руке, мне стоило бы дать весточки своим хорошим подругам, что раскиданы по всееей Империи, – Ксаала сделала широкий жест рукой, показывая, сколь велика Империя Сунгов, а потом даже указала стенное панно, что изображало её в так называемых изначальных границах. – Кроме того, это дело престижа – иметь знакомство с Вестающей, – хитро улыбнулась она.

– Да, да. Я посмотрю, что можно сделать, – Миланэ легонько хлопнула в ладоши.

– Хорошенько, – беззаботно молвила Ксаала.

«Ай актриса, ай хороша», – восхитилась Миланэ.

– А где Синга?

– Синга? – чуть насторожилась та. – За городом, приедет послезавтра. Почему ты спрашиваешь?

На самом деле дочь Андарии спросила просто так, для ухода от темы. Потому ответ был совершенно искренним:

– Из любопытства.

– Ты не против поговорить откровенно, как охотница с охотницей?

– Любое общение с Ксаалой мне всегда в радость.

– У вас с ним что-то было?

Миланэ пригладила уши и дотронулась к скулам.

– Ответ зависит от того, что именно подразумевается.

– Ах, так значит всё-таки было? – Ксаала распустила хвост по дивану, да ещё разгладила его кончик.

– Мы – друзья. Сошлись как друзья. Ни больше, ни меньше. Я – Ашаи рода, к которому он принадлежит, я в любом случае должна… и хочу поддерживать с ним добрые отношения.

– Хорошо. А если он захочет пойти дальше? Готова ли ты пойти тоже? – гладила себе Ксаала хвост, косясь на Миланэ.

– Никогда нельзя сбрасывать со счетов все возможности. Синга – хороший лев.

– Значит, он может рассчитывать на твою благосклонность, если проявит упорство?

– Сложно ответить. Посмею спросить: что-то не так? – повела ушами Миланэ.

– Нет-нет, это целиком и полностью ваше дело. Просто хочу сказать, что он… весьма непутёвый, если честно. В случае, если он будет позволять себе какие-то глупости, то просто имей в виду. И даже сообщай мне, если тебе что-то выкажется неприятным.

Миланэ неопределённо кивнула.

Странно.

Очень странно.

«Кровь моя, зачем она так унижает собственного сына?»

Миланэ решила, что надо очертить границы.

– Ашаи-Китрах вольна поступать в личных отношениях так, как желает.

– О, несомненно, несомненно, – поспешила ответить Ксаала.

После всего этого общение немного расстроилось, они уж не так хорошо понимали друг друга; стало понятно, что на сегодня хватит. Получив приглашение на завтрашний ужин, Миланэ ушла из дома патрона.

– Трудный день, хозяйка? – спросила Раттана, глядя на неё и раскладывая полотенца.

Миланэ ответила не сразу; вместо этого она совершила ужасную с точки зрения этикета вещь – постучала вилкой по тарелке, да ещё поелозила, словно в детстве. Лишь сгущались сумерки последнего дня первой Луны Огня 810 года Эры Империи. В приоткрытое окно доносились звуки их квартала, в целом мирного и тихого, раздавались раскаты близкого грома, предвещая ливень.

– Странное дело. Почти ничего не сделала. Но устала так, что хоть ложись на пол.

– Оно так бывает, – кивнула Раттана. – Всё бывает.

– Да. Всё бывает.

Помолчали. Раттана суетилась с полотенцами.

– Возможно хозяйке будет интересно познать, что…

– Узнать, узнать, – поправила Миланэ.

– Прошу прощения у хозяйки, я ошиблась в слове. Узнать, что…

– Ничего-ничего. Это ты прости. Познать – оно тоже не так плохо. Правда, добавляет скорби. Но ничего.

– Узнать, что тот лев, который был там, – Раттана многозначительно указала когтем вверх, на спальню хозяйки, – больше не приходил.

Миланэ, горько улыбнувшись, поглядела в сторону.

– Такой симпатичный красавец.

– Он не может придти, Раттана, – отложила вилку Миланэ и закрыла глаза, взявшись за переносицу. – Пока что не может. Но вскоре придёт. Вот увидишь.

Совершенно траурный тон Миланэ спугнул служанку; она побоялась расспрашивать, поняв, что этим вопросом изрядно попортила хозяйке настроение.

– Хм… – потирала Миланэ подбородок, невидяще уставившись перед собой.

«Нет. Надо поторопить Вестающих. Всё надо разрешить, и чем быстрее, тем лучше. Или не торопить?»

Громкий стук во входную дверь заставил её вздрогнуть.

– Ваал мой, ну кто там ещё? – недовольно спросила Ашаи.

– Просители, наверное. Я, хозяйка, нарочно поставила колотушку на дверях, чтобы было слышно прихожих. Снять? – шла Раттана к двери.

– Нет, пусть будет. Пойди посмотри, пожалуйста.

Через несколько мгновений услыхала притопывание

– Госпожа, прибыл сир Синга, из рода Сайстиллари, – чинно сообщила, войдя обратно в столовую.

– Спасибо, Раттана.

Встала, пошла в прихожую. А что делать.

Синга как раз неуклюже обмывал лапы, расплёскивая воду. Терпеливо наблюдая за ним, Миланэ встала в проходе, опершись о косяк двери.

– Красивого вечера, Миланэ, – через мгновение он заметил её; искренне улыбнулся.

– Здравствуй. Проходи, – кивнула Миланэ с меланхоличной улыбкой андарианки.

Синга, высокий, вошёл в столовую и снял плащ, хотя мог (и должен) был сделать это в прихожей; набросив его на стул, сел слева от одинокого трапезного места Миланэ.

– Раттана, принеси нашему гостю ужин.

– Спасибо, нет-нет, не надо, – расправлял он мокрую гриву. – Мне лишь что-то горячего выпить, а то на улице такой дождь, такой дождь…

– Согрей красного.

– Сейчас, госпожа.

– Я был в предместье, – торопился со словами Синга, широко держа ладони на столе, – у старого друга, как тут узнал, что ты приехала из Сидны. И вот, приехал тебя увидеть. Поздравить. Сразу, как узнал… Прости, что я раньше не приехал.

Миланэ легонько отмахнулась, отряхнув широкий рукав серо-красного пласиса, который – к счастью – не успела снять перед его визитом.

– Не волнуйся, Синга, завтра твой отец устраивает ужин, и…

– Да-да, знаю. Я тоже там буду, конечно. Хотя лично терпеть не могу всю эту компанию, этих политиков, отцовых соратников, этих всех очень нужных хвостов, как отец говорит – полезных идиотов. Мне с ними скучно и не о чем поболтать, – засмеялся он, но потом как-то осёкся. – Рад, что ты прошла Приятие и стала Ашаи-Китрах. Раз так, и я впервые вижу тебя, как сестру, то попрошу благословения… можно?

Ах, что за вопрос.

– Невольно отказать, Синга.

Старинный обычай. Для львиц: левая ладонь с серебряным кольцом сестринства – к правой щеке; для львов – сначала левая ладонь Ашаи к сердцу, потом – на гриву. Миланэ дотронулась к левой стороне его груди; на этом, по большому счёту, маленький ритуал оканчивался в большинстве случаев, но Синга отлично знал, что нужно делать, потому сразу встал на одно колено, и она возложила руку на гриву, ощущая на ней капли дождя:

– Пусть Ваал укажет путь Синге, славному сыну Тансарра и рода Сайстиллари.

Он так и оставался коленопреклонённым, прислушиваясь к приятному ощущению от её ладони. Миланэ тоже задумалась о своём; и так вместе они стояли в этом непрочном союзе неприлично долго. Потом он поднял взор, и с нервным вздохом сел обратно.

О, нет. Миланэ знает этот взгляд. Любая львица его узнает, взгляд бесконечно преданной влюблённости. Миланэ поняла, что совершенно напрасно заговорила с ним той ночью, тогда следовало вежливо препроводить Сингу прочь, перетерпев его присутствие; вся откровенность не только не остановила его, но ещё больше разожгла. И если сейчас не ухватить инициативу в разговоре, как добычу, то обязательно случится нечто непредсказуемое, неловкое; в душе Синги все преграды начнут рушиться и он чем-то изольётся на неё, или даже схватит на свой страх и риск; тогда всё станет так сложно, что уже никак не выпутаешься. Всё невозможно усложнялось тем, что Синга не был ей противен или даже хоть чуть неприятен; напротив, что-то в нём было: и девиантное, и привлекательное.

Но в целом – он мешал. Он препятствовал отойти ко сну, подумать, сконцентрироваться; он путался под хвостом, как глупое доброе дитя, совершенно не со зла, но всё равно мешая; он был лишним, ненужным в борьбе этих ужасных дней. Его следовало убрать, прогнать – для его же блага и для пользы дела.

– Хочешь?.. – враз поднялась сестра-Ашаи, прижав опущенные руки к бёдрам.

– Что? – не дал договорить он: сказал, словно набросился.

– Спою тебе песню, – скорее утвердительно, нежели с вопросом молвила Миланэ, а потом резким движением, со взмахом хвоста, направилась вверх, в спальню. Это было так неожиданно, что испугалась даже Раттана, принесшая горячее вино для гостя, и кувшин с ним чуть не упал.

– Да… Хочу, – растерянно улыбнулся Синга и остался наедине.

Через миг Миланэ вернулась из спальни, держа за гриф цимлатин – этакую большую, повзрослевшую и погрустневшую звуком лютню. В Сидне у неё был свой цимлатин, к которому она привыкла за столько лет, но по старой традиции пришлось отдать инструмент младшей ученице; она выбрала Ваалу-Массари, ту самую, что обучалась у неё искусству Карры-Аррам. Поэтому взяла здесь, в Марне, новый.

– Я почему-то думал, что ты только на мансуре умеешь, – молвил нелепость Синга и тут же засуетился, нервно забив хвостом.

Тем временем Миланэ уселась, как положено, отодвинув стул от стола, несколько раз сыграла троезвучие. Этот цимлатин был ей незнаком, хоть и вполне настроен. Изначально она хотела сыграть ему «Звёзды средь вод» – классическую, милую, приторную песню, как раз для семнадцатилетней дисциплары; и самое главное – она хорошо её знала, не требовалось никакого усилия, чтобы вспомнить. Весь спектакль с самого начала был назначен перенаправить мысли Синги, перехватить разговор, сбить его; по сути, что и как петь, было всё равно. Ведь она знала – Синга пришёл не просто так, и стоило очень мягко, почти незаметно ускользнуть, ибо Миланэ не желала его обидеть. Хорошо ведь отбрасывать только того, кто совсем не нравится, это просто.

Но как это сделать с тем, к кому есть эта смутная симпатия, даже чувство родства?

Ещё одно троезвучие.

Вдруг лапа сама начала подрагивать в ритме одной неназванной песни.

Она совершенно не входила к своду классических песен Ашаи. Более того, многие сёстры и наставницы считали её плохой, бестолковой. Миланэ в первый раз услышала её ещё сталлой. Тогда она вообще не понимала её и тоже находила в чём-то дурной. Неизящной – вот как.

После пребывания на Востоке мнения о многих вещах в ней переменились, в том числе – и об этой песне. Она изучила её: эти слова, этот чёткий ритм, эту монотонность и даже внешнюю скуку.

Знать и внять бы мне

судеб кружево

Изыскать бы в нём

нити счастия

Что положено

то и сбудется

Счастье есть в миру

так все знаем мы

Да Ваал предрёк

пути торные

пути торные

и натрудные

Не поверишь ты

как окажешься

во сетях судьбы

безрассудная

Безрассудная

Беспредельная

Вот и клеть твоя

неподдельная

Ты прими её,

и обрадуйся

Зачем знать тебе

Подкоготное

Что нам сбудется

Да незнаемо

Широка душа

Да невольная.

Нйах!

Миланэ грозно топнула лапой по полу – так полагалось.

Синга сидел с тем характерным внимательно-грустным видом, с которым слушают что-то великое и трагическое или созерцают завязку трагедии в театре. Но дело было не в песне, конечно; при всех его несомненных достоинствах и творческой натуре он вряд ли мог до конца понять, о чём она.

«Да и я до конца не понимаю, о чём она», – честно призналась Миланэ.

Верно, что бы она ни делала: танцевала, пела, играла с ним в карты или шерди, пила с ним вино, болтала о погоде – ему бы всё нравилось, ибо это делала именно она, Милани, а не кто иной, делала именно с ним и для него.

– Я так устала, – призналась она, причём без всякого притворства, медленно отложив цимлатин.

– Что такое, Милани? Ты только прошла Приятие, ты должна быть радостна… Что-то случилось?

– Прости, не могу говорить.

Он ничего не ответил. Вдруг поднялся, явно намереваясь как-то излить своё сочувствие. Так и случилось: мягко и одновременно сильно сжал её ладонь.

Миланэ не убрала её, но молвила:

– Синга, а теперь иди, пожалуйста. Я так устала. Ты не представляешь, как я устала. Ты хороший лев, и мою усталость тебе знать незачем. Зачем она тебе? Что тебе с неё?

Синга серьёзно, сострадательно посмотрел ей прямо в глаза.

– Как скажешь.

Он действительно встал, и через несколько мгновений ушёл, не провожаемый ею, терзаемый загадкой, лёгкой обидой влюблённого и неразделённым чувством.

Ещё будучи найси, каждая Ашаи приучается к особому отходу ко сну и пробуждению. В дисциплариях обучают правильному засыпанию; а подъём возведён для учениц в культ, причём настолько, что верное пробуждение считается аамсуной, то бишь деянием благородным и нужным. Погружаться в сон надо в тишине, успокоив ум, погрузившись в аумлан – безмыслие; после пробуждения надо обязательно отдать не менее полчаса отдать всяческим упражнениям для тела. И первому, и второму обучали добротно – даже самая нерадивая ученица после нескольких лет практики в Сидне, точнее, в Аумлане-стау, может без особой трудности впадать в аумлан (что для обычных львов-львиц требует множества сопутствующих условий и упорства), даже существует грубовато-пошловатая шутка, что некоторым вовсе не нужно обучаться безмыслию – это их обычное состояние. Некоторые даровитые Ашаи могут впадать в аумлан где угодно, когда угодно и почти мгновенно. Некоторым аумлан так нравится, что они проводят в нём большинство свободного времени, но это считается весьма вредным, даже опасным, признаком упадка и утраты воли.

Миланэ издавна обратила внимание на то, что на практике наставницы никогда особо не настаивали на правильном засыпании, справедливо замечая, что это не всегда позволяют обстоятельства. Кроме того, утверждалось, что всякая Ашаи и так будет время от времени сновидеть, безо всяких лишних волений, а посему – видеть Ваала тогда, когда Он сам прикажет; а большего и не надо, поскольку сновидчество в каждой ночи можно назвать излишним, даже вредным. Нечего бродить по иллюзиям. Но вот пробуждаться ты всегда обязана верно, согласно аамсуне, благородному пути Ашаи-Китрах.

Но в это утро Миланэ, наверное, впервые за несколько лет не начала день так, как подобает. Она просто раскрыла глаза и уставилась в потолок, ощущая слабость в теле, но сохраняя острейшую ясность мысли.

Яркий солнечный свет пробивался сквозь окна, возвещая позднее утро.

Она знала, что усилием воли может запросто встать и начать растяжки, все эти столь нужные дыхания, но не делала этого; в какой-то мере её даже начала покусывать совесть, ведь на самом деле Миланэ, при всех своих отступнических деяниях, воистину-то Ашаи. Но сегодня ночью случилось то многое, что требовало некоего осмысления, остановки, перепросмотра – можно назвать как угодно. Требовало просто лежать, мыслить и смотреть в потолок.

Прошлым вечером Синга ушёл, а Миланэ начала бесцельно слоняться по дому, делая вид, что решает, как его ещё обустроить. А что с ней было на самом деле? Думала об Амоне. Когда тушила свечи в спальне, то тоже думала об Амоне; она вообще вспоминала о нём почти постоянно; и именно в этот момент ей пришла в голову идея, что показалась направду блестящей – поговорить с Вестающими в сновидении. Найти и поговорить. Например, с Ваалу-Фреей. Миланэ очень яро зажглась идеей и начала подготовку к сновидению, предварительно запретив Раттане под любым предлогом тревожить её.

Суть такой предсонной подготовки проста – надо упасть в аумлан, а там и медленно-гладко вкатишься в серый сон, а из него ворвёшься в сновидение. Аумлан дался чуть труднее, чем обычно, ибо мысли были очень неспокойны, а душа – волниста. Впрочем, не обошлось и без некоторых прозрений:

«Аумлан – только навык. Меня научили, я это умею. Да игнимара – суть то самое. Навык себя жечь. Сила Ашаи-Китрах в том, что их намерение было столь упорно, что смогло научить гореть ладони; слабость – в том, что они избрали целью своего намерения такую бесполезность».

Потом была выужена ещё одна мысль:

«Кровь моя, я ничего не понимаю о мире. Само моё звание – Ашаи-Китрах – заключает столь злую насмешку. “Сестра понимания”! Ха, всякой Ашаи скорее вредно что-то понимать; мы играем с силами этого мира, совершенно ничего не смысля. Разве знаю, что я такое? И что такое моя игнимара? Тем не менее, я существую, а ладони мои могут пламенеть…»

В конце концов, она вкатилась в сновидение или, словами Малиэль, – снохождение. Миланэ некогда согласилась, что это следует назвать именно так – «снохождением» – ибо она не только желает видеть, но и действовать. Но сегодня всё пошло не так, как обычно, если здесь вообще применимо слово «обычно»; она не последовала знакомой тропой ученицы: мир вязкой серости – мир чёрных камней – мир сверкающих небес. Миланэ прекрасно помнила о своём намерении связаться с Вестающими, но вместо оказалась посреди мира, в котором ещё явно не бывала. Миланэ знала, что это один из нижних миров, мир, что утопает в материальном и тяжелом. Чем-то он по ощущению был схож с миром вязкой серости, но здесь не требовалось огромных усилий, чтобы контролировать внимание; с другой стороны, это был мир слабого, хаотичного намерения, всякого упадка духа, и здешние обитатели были прикованы к своему родному миру, как узники цепями; но Миланэ, созданию иного мира, эта слабость намерения не грозила.

Оказалась она посреди поля пшеницы, такой же, что прорастает в Андарии для кормёжки скота и птицы, и это родство было удивительным. Она совершила несколько шагов, очень реальных шагов, и снова подивилась этой бесконечной реальности иного мира; всё вокруг– деревья, пшеница, небо над головой – оказалось вполне знакомым, не таким чужеродным, как в иных мирах; правда, стоило посмотреть на руки, как оказалось, что они – полупрозрачны, как и все тело; лап так вообще было почти не видно, как и хвоста.

Миланэ помыслила, что именно здесь можно как-нибудь встретиться, связаться с Вестающими; что в сем мире они держат связь между собою. Раз она намеревалась попасть к ним, значит, наверное, попала. Намерение-то ведь всесильно, воля велика и бесстрашна! Но вдруг пришла иная мысль: искать Вестающих бессмысленно, и что вообще такая нелепость, как Вестающие, невозможна; мысль выглядела чужеродной, будто её насильно впихнули-скормили сознанию. Очевидно, это подшучивал сей трудный, весьма безрадостный мир. Да, тут такое невозможно, поняла Миланэ; тут никогда не явятся свои Вестающие, Ашаи-Китрах, шаманаи, вообще любые создания намерения и духа. Как и игнимара, и много чего другого.

Делать нечего, попала так попала, надо осмотреться средь этого нижнего мира. Миланэ пошла наугад к одинокому дереву, стоящему посреди пшеничного поля. Вдали, справа, виднелось нечто похожее на посёлок. Слева синели некие горы. Дул ветер, очень даже ласковый, такой же, как у неё на родине. Прекрасно зная, что в сновидении можно мгновенно перемещаться взглядом, она испробовала это сейчас, намереваясь оказаться у дерева. Удивительно, но получилось не сразу: снова ж таки уколола какая-то очень уверенно-похабная мысль, что это невозможно, а раз невозможно, так смысла нет намереваться. Это очень сбило с толку, и с первого раза у Миланэ ничего не получилось; но она озлилась, изгнала сомнение, и вот оказалась у дерева.

– Однако, какой мир! Всё в нём невозможно, всё в нём нельзя! Мир сплошного «нет»!

Вообще-то Миланэ подумала про себя, но оказалось, что она проговаривает слова – буквально мыслит вслух. Что-то, а болтовня тут давалась легко, без всякого напряжения и обязательства, вовсе не так, как в верхних мирах, где любое слово становится намерением, и даётся не так-то просто; там, чтобы говорить, надо уметь волить. Эта лёгкость страшно контрастировала с окружающей, всеобщей тяжестью сего нижнего мира; он оказался безвыходен – здешним созданиям нельзя было ускользнуть в иные миры, точнее, для этого требовались сверхусилия, невероятное напряжение сил духа; и это в чём-то было ужасно.

– Тюрьма для провинившихся душ, – так себе решила Миланэ, снова подумав вслух, хоть и не собиралась ничего произносить.

Но она оставила эти размышления, заметив возле этого сухого и низкого дерева кое-что интересное. Тут были разбросаны бумажки, и Миланэ попыталась поднять одну из них. Удалось. Потом ещё одну, потом ещё. Там были начертаны каракули на совершенно чужеродном, непонятном языке, но верное безмолвное знание подсказало – это нечто вроде стихов. Ашаи-сновидящая собрала несколько таких листочков, из чувства порядка самки собрав их в аккуратную стопку. Потом обошла вокруг дерева, стопку бумаги возложила у его основания, но их вдруг подхватил ветер и унес прочь, в поле.

Ладно. Сегодня она не пришла напрасно наблюдать вещи миров; сегодня у неё есть чрезвычайно ясная, конкретная цель: побеседовать с Вестающими в их стихии. Возможно, так они признают в ней родственную душу?

– Фрея! Фрея! – возгласила Миланэ посреди золотого поля, возле затерянного дерева.

Увы. Миланэ аж помотала своей полупрозрачно-полуреальной головой от того, что услышала. Здесь любой зов превращался в нищий окрик, в пустое тарахтение ничего не значащих слов; имя, этот великий знак чужой души, тут почти ничего не значило.

Вестающие не могли встречаться в этом мире; сомнительно, что они хотя бы пожелали его посетить. Или вообще о нём знают.

Стоило уходить. Она закрыла глаза, чтобы не видеть окружающее, и приложила сжатые ладони к переносице. «Вверх по древу», – вознамерилась она, и мучительный рёв пронзил всё сознание, и Миланэ чувствовала, сколь сильно тают её силы от такого мучительного, действительно тяжёлого путешествия.

Сначала очутилась в знакомом океане сияющей темноты, а потом будто провалилась в уже знакомый мир чёрных камней и тёмного неба.

Куда лучше. Пребывать в нём непросто, перемещаться трудно, но в этом безжизненном мире, где бывают только гости и нету хозяев, намерение и безмолвное знание приобретают великую мощь, о чём говорила Малиэль, и что ей было знамо из небогатого опыта.

Собравшись (произнести здесь слово – великий труд), Миланэ зарычала в бесконечно неживое пространство:

– Фрея! Вестающая львица Фрея!

Миланэ ощутила, что сквозь неё словно дует ветер и уж было возликовала, что зов услышан и она сможет встретиться с нею и провестать: помоги мне, о добрая подруга-Ашаи, дай свободу тому, кого люблю!

Гул в ушах стих, колючая вода стекла по телу вниз, ничего не произошло. Она, сновидящая, и дальше созерцала чёрные камни в жутко искаженной перспективе и ничего более. Потом прямо перед нею упала толстенная книга, которую пришлось поднять с чёрной, песчаной земли, но на всех её страницах, отдающих тихим сиянием, было лишь одно слово: «Имя». Имя, имя, имя. На каждой странице.

Пришедшее безмолвное знание оказалось сложно облачить в слова; тем не менее, основная суть стала ясной: с Ваалу-Фреей, безусловно, как и любой Вестающей, можно побеседовать в снохождении; только тайна в том, что совершить это чрезвычайно непросто, и скорее ты сможешь ворваться в сон простого льва и простой львицы, чем достучаться к Вестающей; это будто бы искать кого-нибудь в огромном городе, не зная ни места жительства, ни внешнего вида особы. Безусловно, Фрея доступна, но только для тех, кто знает, как её найти, а остальным путь заказан.

Чёрный мир взимал за свою извечную услугу – верную отдачу безмолвного знания – весьма немалую плату. Чувствуя великое истощение сил, Миланэ было собралась домой, в тело о двух лапах, двух руках и хвосте, как тут снова её начало уносить, но не вверх, как обычно бывает при выходе, а назад и вниз, со сверкающим звоном. Миланэ явно бросало не туда, куда она намеревалась попасть, и это впервые за всё снохождение вызвало ползущий страх, быстро перерастающий в сложнопреодолимый ужас, столь знакомый всем сновидящим. И вот так, терзаемая тревогой, она распласталась навзничь в белом мире сверкающих небес. Миланэ не совершала попыток подняться: ей было хорошо и утомлённо.

Казалось, прошла вечность, как тут над нею склонились две высокие львицы белой шерсти и совершенной красоты. Они присели возле на колени, а Миланэ спросила их мыслью:

«Где найти львицу Фрею, Вестающую Ашаи-Китрах, дочь Сунгов?»

«Их не бывает у нас, к нам попасть с ваших миров – много силы истратить. Им запрещено посещать наш дом», – отвечали они.

«Кто им запретил?»

«Они сами. Им невольно обессиливаться понапрасну, ибо всякая из них страшится одного – перестать вестать».

«Так где найти их?»

«Неоткуда знать – прячутся они».

Миланэ ещё что-то хотела спросить, но её, очевидно, изгнали из сего мира; но зналось – изгнали вовсе не со зла, а от великого сострадания и жалости, ибо останься она там ещё, то не смогла бы возвратиться домой от сей истомы, блаженства и усталости, и так бы погибла, растворившись в Тиамате, а наутро Раттана обнаружила бы свою хозяйку мёртвой в постели, и все бы сетовали, что вон, ещё одна Ашаи умерла во сне – так их забирает Ваал к себе.

Пора домой, не так ли?

Нет, не так ли. Вокруг словно из-под воды – нестройно, туманно и волнисто – явилось то, что Миланэ доселе не видала. Красно-жёлтая «земля». Чернота неба с мириадами невероятно ярких звёзд. Огромное солнце этого мира. Обелиск фантастической, неимоверной высоты, вокруг которого вьются синеватые огоньки.

Осознание стало слабым, будто чужеродным, и она в каком-то смысле прекратила быть собой, превратившись в чистое восприятие. Видение было настолько монументальным, что подавляло любую волю, любое «Я»; и, верно, она так бы и забыла о себе и осталась здесь, если бы не на миг возникшая мысль, что есть где-то такая львица, которую зовут Ваалу-Миланэ-Белсарра. Я? Я! Мне надо домой, я соскучилась по дому, надо возвращаться! И сразу, как только вспомнила о себе, начался знакомый взлёт вверх… наконец-то… домой.

Она понимала, что попала в тот мир по случайности; будто падая с мирового древа, она ненадолго зацепилась на одной из ветвей, к которой в обычном случае не долезешь, и чуждость всего виденного лишь доказывала, что там она была лишь случайной гостьей – там нет ничего хотя бы близко львиного.

Ой-ёй. Здравствуй, мир вязкой серости и слабости внимания. Что вокруг? Тёмный, хвойный лес гор, ничего более; сама Миланэ – на небольшой полянке. То ли сумерки, то ли рассвет – попробуй пойми из-за жидкого тумана.

И всё бы хорошо, но лес пленил, а она давно обессилела. «Может, я на самом деле всё время и жила в сем лесу? Может, вернулась домой?». Вмиг явилась иная личность, иная Миланэ, которая имела свою предысторию и жизнь; оказывается, она – супруга главы небольшого прайда, ушла на ритуальную охоту начала Луны Изобилия и потерялась в слишком далеких землях. И та, что была Ашаи-Китрах, яростно сражалась с тою, которая была первой львицей-супругой, а некая третья, очень тихая сторона её естества, тише вздоха и камня наблюдала за этой борьбой.