Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 60 страниц)

– … и однажды она сделала это, и смогла доказать это на Совершеннолетии, – продолжила, как ни в чём не бывало. – Она стала дисципларой. Вот что сестра тебе показывала, – так сказала Ваалу-Миланэ-Белсарра, указав на Хайдарра пальцем вытянутой руки.

Всё, Хайдарр, ты можешь идти. Я вижу, что ты уже не питаешь к сестринству ни малейшей обиды, никакой злобы, ты всё понял, тебе всё стало понятно; твою тьму я осияла светом понимания; или же твой свет угашен тьмой покоя – понимай, как хочешь. Моё незаметное служение исполнено, я свершила всё, что должно, проследовала за канвой своего мимолётного дневного сна-снохождения, и ты…

Вдруг он поймал её руку, словно хищник добычу, преклонился у лап и хвоста. Сладкий, истомный испуг самки волной прокатился по телу Миланэ, разлился теплом внизу живота, и ей стало стыдно, что она захотела так испугаться. Он поцеловал её ладонь, а потом запястье; вдруг Миланэ подумала, что пока ещё не надо забирать руку, несмотря на покалывание, не надо, нет-нет, он может решиться и выш…

Хайдарр оставил руку, сел обратно, словно ничего не произошло, развалясь, будто такой вольной позой хотел скрыть робость собственного порыва.

Последовал запоздалый и слабый протест:

– Ой, да погоди… Нельзя, после игнимары, ай… – капризно потрясла ладонью Миланэ.

Это не лукавство, это – правда. Нельзя. Сильно закололо всю ладонь и руку. Любое чужое касание так действует после возжжения огня Ваала.

Ещё потрясла рукой, чтобы ушло противное ощущение.

А Хайдарр улыбался, и наконец-то эти глаза просияли радостью:

– Как у вас всё непросто… Я теперь понимаю, – начал сбивчиво. – Послушай, такая штука… прости. Я не знаю, как тебя зовут.

– Шутишь, – вспыхнули молнии в глазах Миланэ, чуть прижались уши. – Нет, ты не шутишь? Я не представилась?

– Нет, увы, не имел чести.

– Какой ужас, – она в действительном ужасе схватилась за переносицу, а потом прикрыла рот ладошкой. – Мой Ваал, предки мои. Ваалу-Миланэ-Белсарра. Ваалу-Миланэ. Эм… Миланэ.

– Очень приятно.

– Не могу поверить, – качала головой с закрытыми глазами, с тем самым видом, когда хватаются за лоб, зажмуриваются и подсчитывают всякие убытки.

– Да ерунда. Ну что ж, за знакомство, – засмеялся он и взял бутыль.

– Нет, мне, пожалуй…

– Да-да-да. Да. Вот.

– Хайдарр, не настаивай, – Миланэ постаралась прозвучать грозно и строго. Но получилось грозненько и строгонько.

– За добрых Сунгов.

Поднял свою кружку, вторую протянул ей.

– Проклятье, никак не могу привыкнуть.

– К чему?

– Обращаться к тебе на «ты», Ваалу-Миланэ.

– Я согласилась, значит, можно. И можно просто «Миланэ». Любая Ашаи-Китрах – это такая же Сунга, как и все.

– Не скажи. Не скажи, – покачал он головой. – Два имени… Ты из Андарии?

– Да.

– У нас был такой боец, Астар-Хомлиани, так всего его звали просто – Хом… Я, насколько помню, первое имя выбирает отец, а второе – мать.

– Это для львёнков. Для львён первое имя выбирает мать, второе – отец.

– Значит, «Миланэ» выбрала тебе мама?

– Верно.

– Мама хорошо угадала с именем. Ты очень мила, Миланэ.

Комплимент был простодушным и нескладным, но ей понравилась эта искренность.

– Спасибо.

Она снова взяла дощечку и перо, а чернильницу придвинула поближе к краешку стола; в комнате не холодно, но и не очень-то тепло – время уже близилось к полночи, а потому есть выбор: мёрзнуть дальше либо возложить лапы на кровать и разлечься. Чуть подумав, Миланэ выбрала второе. Сколько можно сидеть-то? Формальности и приличия соблюдать стоит, конечно, но он и так уже сидит у неё много дольше, чем полагается, так что ханжиться поздно да незачем.

Ну не идёт он прочь, что поделать. Что же мне, мёрзнуть что ли? И чего ради?

Хайдарр усердно делал вид, что его очень интересует поверхность стола. Тем временем Миланэ без спешки себе улеглась, стянула себе ночнушку пониже, уткнула её складку меж бёдер и взяла дощечку с бумагой. Продолжила: «Но что тебе до того, верна она или нет?».

– Строго у вас там, в дисциплариях? – внезапно спросил он, всё ещё не глядя на неё.

– Когда как, – шевельнула Миланэ хвостом. – В зависимости, что ты видишь в слове «строго».

– Имел в виду, трудно ли, это всё… Как оно – быть Ашаи?

– А вот спрошу: как оно – быть воином?

Вдруг Миланэ поняла, что не может не сотворить какой-то игривости; что она просто просится наружу, вырывается. И, вопросив, дотронулась к его плечу нему коготками лапы. Хайдарр тут же посмотрел на неё, Миланэ сразу-снова испугалась и чуть пожалела об этом.

– Иногда кажется, что ты проклят. А иногда кажется, что живёшь совсем не зря.

– Так и у нас. Всё то же.

– Выходит, судьбы у нас разные, но чувства одни. Странно, что львы не могут быть, ха-ха-х, братьями-Ашаи, – Хайдарр начал перебирать в руках все предметы, что мог найти на столике, по одному; и, чуть потрогав, отбрасывал их с презрением к вещам мира.

– Откуда у вас, глупышей наших, взять понимание? – молвила Миланэ со странной, серьёзной улыбкой.

– Как откуда? – резко, с вызовом возразил лев. – Ты глянь: все учёные – почти сплошь львы. Как что придумать, что смастерить – так это к нам, самцам.

– О да, аргумент, – так же улыбалась Миланэ.

– А что? Разбавили бы немного вашу империю самок. Глядишь, и вам было бы… – улыбнулся он и вдруг по-хозяйски придвинул стул поближе к ней, – …веселее.

– Нам и так не скучно. За наше сестринство?

– За ваше сестринство, – мгновенно согласился Хайдарр.

Залпом осушил кружку. А вот Миланэ не будет повторять его трюка, ни в коем случае.

– Миланэ, ты за своих сестёр – и не до дна? – подняв голову, старался он подглядеть в её кружку.

– Хайдарр, скажу вот что: я – всё, – она укрыла от него кружку, ведь там было ещё больше половины.

– Нечестно, – погрозился он, постучав когтем по столу. – Когда ты будешь сдавать меня в надзираловку, то я обязательно упомяну об этом. Глядишь, и помилуют. «Она не хотела пить до дна за своё сестринство!», – вот так я запою.

– Даже так. Хм. Тогда не дам тебе никаких шансов.

Покачала лапкой, хвост изумительным полукольцом обвился вокруг лодыжки и бессильно упал.

– Не дам, Хайдарр, – повторилась.

– Не дашь? – спокойно переспросил он, потирая ладонью большой палец.

– Нет.

И тут же испила всё вино из кружки.

– Ничего ты им не скажешь, ибо нечего будет говорить.

– Эх, я пропал. Так что, говоришь, сёстрам-Ашаи львы не нужны?

– Сёстрам-Ашаи львы нужны. Не нужны нам, пффф, братья. Фуй.

– Чегой-то так жестоко? Вдруг найдётся какой-нибудь левчина, тончайшая душа, который захочет познать Ваала, всё такое.

– А я скажу, чем это закончится, – закивала Миланэ, и в её глазах на миг блеснул огненный хаос. – Потому что такое уже было.

– В смысле?

– Сейчас расскажу.

«Что тебе «истинность»? Ты гляди на…».

Широкие, свободные росчерки. Что это они у меня такие большие, вольные? Что-то рука разошлась сама, непослушная. Ей стало чуть стыдно, что она преступница, она преступает нечто, вершит своё маленькое преступление, сплетая вокруг него свои нежные тени; преступница-отступница.

– Где-то семьсот лет назад, даже больше, когда только появились дисципларии, а сестринство Империи было молодым, в Империи ровно двадцать два года существовали так называемые «верные сыновья Ваала». Твои уши что-то слыхали об этом?

– Не, первый раз слышу, – ответил Хайдарр, и судя по всему, он действительно этого не знал. Миланэ не удивилась: в классической, общей истории Сунгов это не упоминается.

– Так вот, – вытянула Миланэ левую лапку, ту самую, что ближе к нему, и он пристально наблюдал за этим движением, – эти сыновья были намеренно и открыто созданы властями Империи с разрешения Тассая Первого. Они создавались из всех желающих, кто умом, в копошении разума, старался постичь природу Ваала, а таких набралось немало. Различные учёные, мечтатели и просто дураки, желающие статуса и величия – предполагалось, что они станут самцовой стороной служения Ваалу, будут умственно изучать веру Сунгов, распространять свои измышления среди публики и заодно вести некоторые общие ритуалы. Ашаи-Китрах в то время было сравнительно немного, дисципларии были юными, и сестёр нигде не хватало. Впрочем, их и сейчас нигде не хватает.

– Ашаи не были против?

– Кто ж спрашивал? Мы не можем указывать Сунгам, как относиться к Ваалу и как его чтить, – она беспечно болтала правой лапой. – И никогда не могли. Империя посчитала, что это в её интересах, Сунги так посчитали. Как мы могли возражать? Мы тоже дочери Сунгов, зачем нам идти против общей воли?

– Но выразить мнение могли?

– Мнения выражались, конечно. Но в среде Ашаи не принято особо кого-то критиковать, – сказала Миланэ, и тайно устыдилась своих слов, – а принято смотреть за собой.

Маленькая, злая неправда.

То ли он был вовсю поглощён рассказом, и не желал упустить ни единого слова, то ли ему стало неудобно на стуле, то ли он просто решил сменить положение тела, но как-то вдруг оказался-очутился возле её лап, усевшись на кровати, не рядом, но и не очень уж-то далеко. Заодно Хайдарр подлил себе вина, не слишком много, соблюдая меру, но щедрой рукой налил для Миланэ, и протянул ей.

– Может показаться, что эти сыновья вынырнули из ниоткуда, – взяла она тяжёлую кружку, – соткались из чистого воздуха. Айна, это не так, нет-нет. На самом деле, уже до этого около сотни лет существовала эдакая группа любителей-почитателей всего таинственного и вероподобного. Она не особо распространялась о своей деятельности, была своего рода полутайным сборищем, о котором, тем не менее, многие знали. В неё входили некоторые высокие чины. Может, именно это поспоство… поспосбо… ой… поспособствовало, прости, выходу сыновей Ваала из тьмы тайности на яркий свет дней Сунгов. Поэтому сыновья не пришли в общество с пустыми руками – у них уже было время на устройство своих правил, своего уклада, у них создалась своя организация и силы. То есть, начали они на твёрдой почве.

– А что дальше?

– Они прощес… ой… просуществовали, ну прости меня, двадцать два года. Сын Тассая Первого просто не смог больше терпеть и указал разогнать сыновей Ваала к псовым матерям. Ой…

– И почему же?

– Ты хочешь знать – почему? – зачем-то переспросила Миланэ.

– Да. Хочу.

«…на её сияние», – начертала Миланэ и бросила перо на стол.

– Потому что всякое, любое жречество самцов – дешёвое, бессильное фиглярство, бессмысленное умствование, устроение иерархий и правил там, где их помине быть не может, установка запретов, сводов, кодексов, предписаний, поощрений и наказаний да прочей ерунды, которая не придает силы, а убавляет её. Самка есть жрица, не самец; ей доступно видение, откровение, она чувствует, он – нет. «Несправедливость!», – взбунтуешься ты, и правильно сделаешь; но правильно не потому, что выскажешься о несправедливости, а правильно то, что взбунтуешь. Льву не назначено чувствовать, ему назначено действовать и брать, строить и крушить. Если самцы будут заниматься своим, если они будут воинами, предводителями и умами времени, то будут они сильны и довольны собою, да будут брать силы и удовольствие от своих самок, получая от жриц веру-откровение напрямую, без умственной шелухи. Самец-жрец жалок, слаб и беспомощен, а потому душительно желает слыть важным и властным. Но он – бессильный паяц. Он не может ответить на простой вопрос: «А что я могу?». А вот мы можем, – подняла Миланэ ладонь и встряхнула ею, словно угашая игнимару. – Это – наше. А что делали эти бессильные шуты? Я тебе скажу: братья Ваала строили всякие здания, чтобы в них вертеться среди кучи своих напыщенных церемоний, поучали всех подряд, потому что не знали ничего, обвиняли всех подряд, потому что только так могли возвыситься, желали наказывать за отступления, потому что жили среди глупых страхов, и запрещали всё подряд, потому что сами ничего не могли. Не надо никаких братьев. Нужны лишь львы-Сунги, и львицы-Сунги. Вот ты и есть сын Сунгов, и я есть Сунга, ты воин, и это есть твоё жречество-служение, и я – Ашаи, и это – моё служение. Твоё, – указала на его. – Моё, – на себя. – Твоё. Моё.

Перевела дух. Аж сама устала от речи. Эй, ай, Хайдарр, почему твоя рука скользит по колену, это ещё к чему… эй, да ещё куда-то выше? С ума сошёл! Чего ж тебе?

– В общем, лев – воин, а не… Хайдарр… Хайдарр? Погоди-погоди, что ты делаешь?

Вместо ответа он мягко и властно забрал у неё перо, мощным рывком оказался возле неё и, ухмыляясь, принялся рассматривать начертанное. Конечно, оно его интересовало не более, чем капли дождя за окном и густой туман ночи; равнодушно и отвлечённо разглядев бумагу, Хайдарр небрежно положил дощечку на стол, чтобы между ним и Миланэ больше не было преград.

«Чего он вздумал?» – спрашивала одна часть Миланэ, умная, рассудительная, сознательная и осторожная. Вторая насмешливо утверждала очевидную вещь: дразниться собою, играть с самцом можно лишь до определённой черты: он или сбежит или бросится на тебя; да, и вот ты, когда писала, бессознательно (или ещё как сознательно, дочь порочной лжи, лживого порока!) закинула левую лапу за правую, чтобы дескать была удобная опора для дощечки, расправив хвост во всю длину на кровати, отчего предстала ты перед ним в самом бесстыдном виде; а как же – он, хотя-не-хотя, а должен вцепиться во всю тебя взглядом, хорошенькую, стройную без худобы, ухоженную, умную, знающую, с загадкой Ашаи, с чуть лживо-порочной красотой Ашаи, с грацией Ашаи, пахнущую цветами и самкой. Но оставим это; что желала третья сторона души Миланэ? Третья желала вся сдаться на милость, ужаснуться до теплоты в животе и растаять в огне.

Стой, негодяй, стой, Ваалу-Миланэ не такая, ты к ней не подкрадывайся, как трус; ты, если чего и хочешь, тогда…

– Ты негодяй…

– Негодяй, – повторил за нею Хайдарр

– Негодяй, ты веришь во Ваала? – приставила ладонь к его щеке, отворачивая прочь от себя, отпихивая.

– Безусловно, – сопротивляясь её ладони, чуть угрожающе сказал он, и это могло быть как истинной правдой, так и чистой ложью.

Её внимательный, влажный взгляд. Вытянула палец с коготком, дотронулась к его носу.

– Так давай за него выпьем. Ему будет приятно.

– Выпьем, – согласился он, а рука уже с голодной жадностью обхватила всё её бедро.

Миланэ неловко взяла кружку со стола, с покорностью взглянула на то, что осталось допить и вздохнула, жарко выдохнув через рот.

– Хайдарр, я тебя предупреждаю, как… ай… как Ашаи. Убери оттуда руку, – сжала она лапы, вертя кружку так и сяк, – убери немедленно…. Ты плохой, – ещё раз несильно оттолкнула его щёку. – У нас ничего не будет. Продолжишь – возьму сирну, я могу, негодяй, я знаю. Я сказала тебе слово, дала тебе… слово…

Она вдруг закрывает глаза, прячет свой мягкий влажный взгляд при свете свечей, и начинает пить вино, улыбаясь, но не как подобает по приличиям, не как всегда, а пьёт так, как мать в утренних лучах, как пили множество львиц Андарии до неё, и будут пить впредь; это родовая память, память рода, символ плодородия и приглашение к нему; ручейки вина излились по небольшому подбородку, утекли по шее и спрятались где-то под ночной рубашкой, а некоторые, не выдержав своей тяжести, падали сверкающими каплями прямо на неё. Он внимает этим каплям, а потом дерзко приближается, обнимает за талию так, что аж перехватывает дыхание, и хватает за подбородок, сжимая, желая так утишить-усмирить. Миланэ чувствует его дыхание у себя на шее и вся замерла в ожидании… в ожидании… в цепкой хватке, в ожидании.

Так и желается с ним ещё играть-подразниться, отталкивать-приманивать его, и она даже делает слабенькое движение, словно бросаясь к столу, где сирна, но силы предают Миланэ; наконец, она закрыла глаза, прислушавшись к жаркой волне по телу оттого, как Хайдарр слизывает капли, что остались у неё на шее, на подбородке, на груди, и каждый поцелуй отзывался волной, волной-волной… я должна сдержаться, не следует, мне не надо этого, пусть он не знает, ему нельзя…

Миланэ больше не могла сдержать стона и вся растеклась-отдалась, она приняла всё, чему должно быть. Хайдарр понял и увидел это молчаливое согласие самки; он мгновенно сбросил с себя всё лишнее и прижал собою к кровати, не давая шансов на спасение, словно опасаясь, что она вдруг сбежит, сверкающе смеясь.

Чувствуя на себе сильную, приятную тяжесть льва, Миланэ обняла его, приложив ладонь к его затылку и шее, скрытых в непослушной гриве и чуть сжала их; она, Ашаи, знает, как это нравится львам, она всё знает об ощущениях тела, ведь Миланэ очень хорошо ощущает телесность и понимает её язык, это талант Миланэ, как и игнимара; да, именно поэтому Ваалу-Миланэ – одна из хороших мастериц стальсы, телесного лечения, ещё проще – массажа; одна из лучших среди целой Сидны. Дар от рождения, дар от матери, дар рода, а потому она никогда им не гордилась, даже втайне, как например, игнимарой – принимала этот дар, как есть… Как есть, как есть… Я принимаю тебя, Хайдарр, я принимаю, я принимаю. Ты возьми меня, возьми-возьми, ай да зачем всё разорвал, плохой, для тебя ведь подняла руки, сдалась, чтоб снял прочь, а ты вон какой алчный-нетерпеливый, мой негодяй, возьми меня, да, мой лев, вот так.

========== Глава IX ==========

Глава IX

Сад, превосходный, изумительный сад есть у них дома, в Стаймлау, среди лесов-степей Андарии; Миланэ тосковала за многим, когда пришлось уехать в дисципларий (всего лишь в маленьких, юных, сияющих светом солнца двенадцать лет!) – и за матерью, и за сестрой, и за соседями, за молчаливым отцом, но более всего – за их большим, красивым садом. Нет, конечно, её отпускали домой, и надолго, но Миланэ как-то мало могла поймать ту самую пору во Время Всхода… Во Время Всхода там завсегда распускаются цветы абрикосов и вишен, яблонь и грушевых деревьев, и даже есть одно апельсиновое деревцо – некогда отец где-то достал, посадил, но оно прижилось плохо; точнее, взрастало, но плоды дарило кислые, как лимон; но пахло чудесно, и цветы были изумительны; вот сейчас она ходит и глядит на эти цветы, бесцельно трогая их. Вдруг подумалось: отчего я могу достать цветы рукой: то ли я так высока, то ли дерево стало меньше? И почему столь бесцветно-серое небо надо мною? Почему, почему, поч… ах… знаю… знаю. Понимаю.

Ваалу-Миланэ-Белсарра осозналась, пришла в себя, поняла своё место и свой сон; она – во сне. И тут же, легонько, медленно и плавно, даже без шума, она проснулась-выкатилась, миновав этот соннотрудный переход от забытья сна к яви, и просто поняла: я лежу с открытыми глазами и гляжу на странные узоры скатерти небольшого столика.

Тёмно-синие потёки и пятна на самой скатерти; для верности потрогала их пальцем, ощутила неприятную липкость. Вздохнула. Чернильница свалилась на пол, пролилось всё содержимое. Ужасно. Такие пятна извести невозможно.

Перевернули чернильницу. О небо, когда успели, когда ж это было? Ваал знает.

Осторожно начала подниматься, но вняла: не всё так просто – Хайдарр, глубоко сопя, спал у стенки и обнимал её большой своей лапищей, не давая свободы. Пришлось легонько извернуться, ускользнуть и тихо уложить его руку на постель.

Миланэ села на постели, тихо и неслышно, протерла глаза пальцами и потянулась вверх. Сладко зевнула, взмахнула кончиком хвоста, осмотрелась. О предки-предки, да здесь всё ещё хуже, чем с чернильницей.

Встала, прошлась по комнате. Утром она всегда растягивается, Ашаи невольно вставать с постели просто так, но сейчас не время. Выглянула в окно: не ранее, но ещё не позднее утро; птицы поют; кто-то ходит по внутреннему двору; кто-то сидит на поваленном дереве, которое здесь лежит, верно, невесть сколько лет; на небе – ни облачка. Рассмотрела свечи на подсвечниках. Они не были затушены, а потому совершенно выгорели; судя по всему, горели почти всю ночь. Завернувшись во вчерашнюю белую ткань, Миланэ приготовила для мытья всё то же, что и вчера. Зачем-то открыла ключом ящик стола, посмотрела, всё ли на месте. Кошель есть, сирна есть, стамп есть, кольцо… кольцо не снимала, оно на пальце.

В балинее поймала на себе взгляд львицы-купчихи, той самой, что попутчица. Они с дочерью – Миланэ увидела, когда шла мыться – спали в соседней комнате. Миланэ, даже не глядя на неё, чуяла эту смесь смутных чувств: смущение от того, что пришлось дочери объяснять эти нетяжёлые нравы Ашаи-Китрах, коим нельзя идти замуж, гнев за нарушение приличий, зависть к молодости, досаду оттого, что пришлось заснуть позже. Но как только дисциплара-Ашаи ответила взглядом, та поспешила отвернуться, а потом и ушла.

Вытершись почти досуха, Миланэ вернулась в комнату.

Хайдарр то ли уже не спал, то ли проснулся от её входа.

Поглядев на него искоса, с гордостью и неприступностью, она начала натирать кисти смесью масел, прихорашиваться, хотя и сделала это ещё раньше, в балинее; в профиль, легонько покачивая хвостом, мастерски притворяясь, будто полностью занята уходом за собой.

Пусть первый говорит; это дело львов – идти вперёд.

Хайдарр долго наблюдал за нею с сонной, блаженной улыбкой, не желая отрывать от неё взгляда.

– Красиво утра, – наконец, молвил. Подумав, добавил милое ему имя: – Миланэ.

Она продолжала охорашиваться, не удостаивая его взглядом.

– Ты забыл, как должно обращаться к Ашаи? – стряхнула ещё масла на ладонь.

– Извини, Ваалу-Миланэ, – ответил, нисколько не удивившись её холодненькому тону, ничему не смутившись. Потом Хайдарр немного привстал, опершись на локоть; заметив потёки чернил, с кислым удивлением начал разглядывать этот весь беспорядок. Зевнув, проурчал и дальше откинулся на кровать.

Миланэ взяла ночную рубашку, которая, как в плохих анекдотах, висела прямо на верхушке шкафа; она, признаться, заметила только сейчас. Хайдарр-лев, получается, мало того, что разорвал её, так ещё отшвырнул. Взяв её на коготь указательного пальца, Миланэ встала перед ним; левой же рукой она вопросительно-грозно взялась за талию; вес тела – на правую лапу, хвост кончиком вверх, подбородочек чуть вздёрни. Осанка, храни осанку.

– Глянь, как ты всё напортил, – укорительно потрясла ночнушкой на весу, а потом и указала ею на чернильный беспорядок у кровати.

Поскольку Хайдарр вовсе не впечатлился, а продолжал улыбаться и тихо любоваться её нестрашным гневом, то она показала ему ночную рубашку во всей красе:

– О кровь моя, это уже не ушьёшь, – вздохнула. – Всё уж.

Бросила ночнушку прямо в него, но несильно, без злости.

Он её поймал и осторожно уложил возле на кровать. Потом что-то себе задумал и начал пристально рассматривать, словно сам собрался ушивать.

– Что с вас возьмёшь, львищ, – взмахнула ладонью.

Она решила потянуться вверх, сцепив пальцы, а потом уж начать неспешно одеваться и приводить себя в подобающий вид. Но предательский узел длинной балинейной ткани, завязанный подмышкой, вдруг прямо сейчас решил развязаться. С тихим шуршанием длинная, белая и чуть мокрая ткань бессильно сползла вниз, а Миланэ так и замерла, осталась стоять, глядя на него, подняв руки прямо над собою, ладонь-в-ладонь, как удивительная жрица неведомого неба.

Внезапно вонзилась одна мысль в сознание; Миланэ заметила, что в последнее время это с нею бывает необычно часто: на ум приходят необычные ассоциации, странные умозаключения, необычные сочетания образов, вспыхивают странные, давно забытые памятью искры, словно бы в её теле думала не только она, а ещё некто, словно в ней жила другая Миланэ, либо часть её души, тайная и молчаливая, решалась вдруг заговорить. Подумала она о том, что однажды, будучи ещё сталлой, пере самым Совершеннолетием, ей приснилась львица, вся белая в белом мире, оставляющая алые следы: пламенная, свободная от одежд, такая-как-есть, она устремлялась ввысь, склонив голову, но воздев руки к небу. Это был сон, просто сон, но он очень запомнился Миланэ ощущением вечной связи с чем-то давним, глубоким, неизбывным. Она поняла, что для неё нет иного выбора, кроме как последовать этому образу; бесконечная череда уверенных, сильных знаков вела её сквозь вчерашний день до сегодняшнего утра, и жизнь была странно схожей на сон, а сны – на реальность. Дочь Сидны даже перестала удивляться совпадениям, словно так и должно быть. Да что означали все эти совпадения, штрихи судьбы, полутона – сказать было невозможно; не могла Миланэ собрать их в единый, верный смысл, да и не особо хотелось.

Но что делал Хайдарр?

Понятно, он не спешил приходить на помощь, не слишком желая раздумывать, нужна она Миланэ или нет. Хорошо он внял, что Миланэ это неудобно и непросто – взять да торопливо согнуться, чтобы поднять балинейную ткань; а медленно и с достоинством – не получится.

– Хайдарр, – обратилась к нему, ничего не меняя.

– Да?

Она ничего не ответила, лишь посмотрела вниз, на опавшую ткань. Потом – с укором – на него. Чуть вздёрнула бровью и мотнулся кончик хвоста, мол, чего ждёшь, помоги мне, попавшей в беду.

Эта серьёзность в её облике вдруг толкнула игривые и довольные мысли Хайдарра в неожиданную сторону; пришло нестройное понимание, что Миланэ преследует некие цель и смысл, совершенно тайные для него; здесь была не только и не столько сиюминутная страсть и одноночное одиночество львицы, но нечто большее, что подвигло её сплести вокруг него эти сладкие тени Ашаи. Хайдарр, хоть и был гордым львом, но не мог поверить, что все эти предвечерние разговоры, вечерние игры, ночные страсти и укусы (да, она укусила его несколько раз) и этот бездвижный танец вершатся для него одного. Это наполнило одновременно и лёгкой грустью, и странным довольством оттого, что именно стал участником этого неизвестного, странно-страстного представления.

Свесившись с кровати к её лапам, поднял ткань и подал ей.

Страшно хотелось дотронуться к её лодыжке, бедру, животу или талии, но он побоялся какой-либо пошлостью либо непонятностью разрушить хрупкое равновесие момента.

– Ваалу-Миланэ, ты прекрасна.

Ничего не ответив, она завернулась в ткань и открыла шкаф.

Устав ждать ответа, снова разлёгся на кровати, умостив голову на скрещенные на затылке руки.

– Правда? – вдруг спросила она, небрежно бросив свиру на другую кровать.

– Да. Истинная правда.

– Приятно.

Миланэ достала чистую, белую-белую шемизу из скатки, покосилась на него, взгрустнула от наличия непонятного, крошечного синего пятнышка на изнанке подола.

– Отвернись.

– Ты стесняешься? – Хайдарр казался удивлённым.

– Отвернись, я прошу.

Что он и сделал.

Облачившись в шемизу, Миланэ хорошенько осмотрелась, расправила ненужные и некрасивые складки (хотя тщетно), посмотрела на Хайдарра. Гляди же, послушный, не смотрит, к стенке отвернулся. И правильно делает, в дорожном одеянии нет ничего красивого, да и одеваться – не раздеваться. Хотя… Как сказать.

«Не люблю, когда смотрят, как одеваюсь. Ох, предки мои, какой у него шрам на спине. Надо будет спросить, ай нет, не буду спрашивать, ещё обидится или ему неприятно вспоминать, у меня бы спрашивали о чём-то подобном я бы обиделась, но у львов оно иначе конечно, ну да ладно пусть это будет тайной».

Застегнула ремень. Чуть потуже, чтобы осанка. Вот так. Из ящика в столе: сирна, стамп. Шнур стампа: раз-два-три. Бессознательно проверила: держится ли?

Браслет – это легко. Серьги – тоже.

Ну комната без зеркал, ну не издевательство ли?

– Но всё равно ты плохой. Хитрец и негодяй, – подошла к нему, постукивая коготками лап по полу.

– За что меня так? – обернулся он, поняв, что уже можно смотреть сколько хочешь.

– Тебе скажи. Не скажу, – вильнула хвостом Миланэ.

Он засмеялся и взлохматил гриву.

– Кое-кто тоже плохо себя вёл. Вот.

Она не сразу посмотрела на него, вместо этого выглядывая в окно; Хайдарр, как выяснилось, показывал тёмно-красные пятнышки на плече.

– Кто-то кусался. И у кого это такие остренькие зубки? – смешливо спросил он и начал играть в руке её ночнушкой.

Признаться, Миланэ не помнила, чтобы она кусалась. Как ни странно, она вообще мало что помнила из тех мгновений, хотя нельзя сказать, чтобы было сверхъестественно хорошо. Нет, он неплох, самое главное – сильный, без этого манерничанья и несмелости, всё по-самцовому, как надо, только всё очень быстро, хотя и несколько раз, три или четыре, чуть ли не подряд, даже встать не отпускал, жадно-алчный, ну это можно понять.

– Я тебя так искусала? – навострила Миланэ уши.

– Думал, ты меня прямо тут и съешь. Несильно расцарапала – спасибо и на том, – он снова лёг на спину, заложив руки за голову; ночную рубашку разместил прямо у себя на груди и шее, укрывшись ею, как одеялом.

Присела на кровать.

– Перевернись, пожалуйста. Дай погляжу.

– Да будет тебе. Чего там смотреть, – смешливо запротестовал.

– Прости. Я не хотела так сильно.

– Да забудь, – засмеялся он, уткнувшись в подушку.

Вместо ответа она начала поглаживать его по гриве, закрыв глаза (это всегда помогает лучше чувствовать); на миг отвлёкшись, быстро сняла кольцо и браслет, взяла со стола бутылочку со смесью масел, привычно растёрла масло между ладонями, длинные пальцы разгладили друг дружку и вкрадчиво коснулись его спины.

«Жаль мы не в термах а то сейчас бы совсем растаял, я бы его довела до ума, ах, шрам этот, наверное от меча или чего-то подобного военного острого опасного, кошмар какой, кто-то пытался убить и не убил, и слава предкам ведь такой славный лев мог бы погибнуть, а так он жив, хороший, нет я к нему так себе, без особой страсти, да какой страсти, просто так отношусь, нельзя сказать что невесть как отношусь, но он мне симпатичен… Да. Что-то есть в нём такое, простое и бесхитростное, чисто львиное и настоящее, что я люблю, а не люблю всех этих увиливателей-мечтателей, шакал бы их всех побрал, вроде красив собой и красив душой но внутри ни характера ни воли ни движения, простого желания и того мало, словно за него всё надо делать, дурни и несмельцы эдакие бывают, говорят их со временем всё больше и больше. Да ладно, я-то Ашаи, за мной самец всегда увильнёт, я свободна, а что делать простым львицам ума не приложу, вот вышла ведь замуж сестрёнка моя да за такого бессильного, ни то ни сё, как там она скоро её увижу… Какая у него тугая спина и все эти мускулы вокруг неё, наверное, от постоянных нагрузок, несчастный, не знает покоя от всех этих самцовых безумств, сражений и войн… Надо будет его спросить, продолжает ли ненавидеть Ашаи, но нет это будет глупость несусветная, не вздумай спрашивать, лучше просто постараться учуять эмпатией, да и он не ненавидел сестринство на самом деле, просто накрутил себе какое-то предубеждение да и сестру его Ашаи-Китрах забрали, а такое всегда больно… Да и он прав, Вестающая в паланкине это как-то немного пошло, как ни крути, хоть у них и непростая жизнь но тем не менее, а об этой Ваалу-Мессали нужно запомнить, постараюсь выяснить что за это за особа такая, вдруг кто чего о ней слышал… Кровь моя, как же повторился вчерашний сон тёплого дня, почти точь-в-точь, но как так может быть, нельзя назвать это ни сновидением, ни визионерством да предсказанием, как-то вспыхнули во мне силы и выдали нечто эдакое непонятное… Нужно будет поспрашивать ненавязчиво наставниц да посоветоваться с кем-то, вдруг кто что подскажет, что это было за дневной сон наяву, хотя какая разница в самом-то деле… Наверное, такой вот внезапный вид сновидения, ну или снохождения если говорить по-старому, как Малиэль, что тут удивительного, Ашаи вообще должна быть научена ничему не удивляться, да-да, спрошу-ка я у наставницы Хильзари перво-наперво, она неплохая сновидица я-то знаю хоть и скрывается зачем-то, Ваал мой, до чего все мы докатились уже стыдно быть хорошей сновидящей, мол это только для Вестающих, не тратьте своё время понапрасну есть ещё куча даров, служений и умений вам назначенных ля-ля-ля, хотя идея не ахти, ведь Хильзари тут же напичкает меня всякой патетикой мол, перед Приятием тебе Ваал посылает видения и знаки о той растущей силе, что Он тебе дарует, и так далее и тому подобное…».