Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 60 страниц)

Тело Хайдарра совершенно растаяло от вкрадчивых и очень нежных ладоней Миланэ.

– Львицы говорят, – рассёк тишину её тихий голос, – если не упомнишь, как было, так значит лев – хороший любовник.

– Да ладно, – сказал он глухо, но таким самодовольным тоном, что Миланэ невольно улыбнулась. – Проклятье, как ты это делаешь?

Она волною провела ладонь от его затылка до основания хвоста, а потом легонько пристукнула ладонями по плечам. Всё. Ей не жаль ещё, но пора уж.

Хайдарр, чуть пожелав, сонно поднял голову и посмотрел на светлое утреннее окно. Внутри него словно разжался тугой стальной стержень воли, и он весьма быстро поднялся, и как-то хищно отдёрнул занавеску и выглянул наружу, пригнувшись, словно спал не в постоялом дворе посреди Империи, а очнулся от краткого сна в осаждённой злейшими врагами цитадели.

Миланэ начала аккуратно и неспешно укладывать вещи в скатку. Она успела уложить сущие пустяки и лишь повернулась к шкафу, чтобы глянуть, не забылось ли что, как он уж был полностью одет и даже подпоясан, только меч продолжал сиротливо валяться у другой кровати, которая в эту ночь никому не понадобилась, кроме покоящихся на ней вещей.

– Так, Хайдарр, пора уходить, – вежливо, но настойчиво молвила Ваалу-Миланэ-Белсарра.

– Тогда пошли.

– Нет, – ребро её левой ладони рассекло воздух перед ним, – ты сначала выйди и подходи к дилижансу.

– Стесняешься со мной выходить?

Почувствовала настоящую обиду.

– Нет, не стесняюсь, – как можно убедительней молвила. – Но так требуют приличия. Лучше выйди первым, – и отвернулась к окну, приложив тонкие пальцы к щеке.

Взял меч и начал выходить.

– Вообще, никогда так не думай, и будешь иметь успех у львиц. Ты можешь.

– Как не думать?

– Вроде этого самого: «…стесняешься со мной выходить». Ты должен быть уверен в себе по самые уши, даже если она – дочь Императора, – Миланэ обернулась к нему на миг, а потом вернулась к созерцанию вида за окном. – Даже мысли не допускай, что она может стесняться с тобой куда-то пойти.

– Я – реалист, – бряцнул оружием, подцепив ножны к поясу.

– Дурак ты. Зачем нам реалисты? Нам нужны самцы, – вдруг подошла и игриво толкнула его бедром.

Он начал льнуть к ней в поиске нежности, но Миланэ скрестила руки перед собою, ладонями вверх к нему, отвернулась: не слишком сильно, чтобы не причинить обиды, но и не слишком слабо, чтобы не воспринял как игру.

– Хайдарр… всё… Всё. У нас было наше время.

В коридоре кто-то начал противно трезвонить в колокольчик.

– Я тебе потом всё скажу, – сказал он охрипшим голосом.

– Говори сейчас, – кивнула, мол, говори что хочешь.

Посмотрел в сторону, челюсти сжались в решении и раздумье.

– Нет, я должен обдумать. Я не могу сказать абы что и не умею говорить так, как ты, сходу… До Сармана ещё есть время. Позже.

Он тут же вышел, прихлопнув дверью, и Миланэ осталась в одиночестве.

Некоторое, кратенькое время она занималась тем, что проверяла и перепроверяла, всё ли взяла, ничего ли не забыла. Была с нею эта привычка, больше схожая на манию: всё ли при себе, ничего ли не утеряно. Вынула кошель из сумки, зачем-то подержала его на весу, попробовала тяжесть. Поставила на стол, села, облокотившись о него, сложила ладони вместе и спрятала в них лицо. Миланэ чувствовала, как дыхание струится сквозь пальцы; концентрация на дыхании – одно из упражнений, оно полезно во множестве самых разных случаев.

На улице кто-то бряцал ведром, смеялся, лилась какая-то жидкость.

Открыла глаза, посмотрела на стол свежим взглядом. Грязную чернильницу, дощечку для написания и перья она сколь возможно аккуратно сложила у краешка стола; это было жалким извинением – скатерть и пол оказались замараны хуже некуда. Ах, вот что – бумагу с цитатой-то забыла. Сложив вдвое, небрежно сунула в сумку.

В дверь осторожно постучали.

– Входите, прошу.

– Сиятельная видящая Ваала, экипаж скоро будет отъезжать, – это горничная.

– Уже иду. Благодарность львице.

За письменные принадлежности и уборку Миланэ отдала пятьдесят империалов, хотя сонная хастисса ни за что не хотела их брать.

Вышла на крыльцо и даже не успела осмотреться, как подбежал извозчий, сумбурно пожелал красивого утра и впихнул её вещи в дилижанс, чтобы сиятельная не вздумала ещё тут задерживаться.

Погода – точь-в-точь, как вчера. Лишь появился первый пух тополей.

Львица-мать с дочерью избегали смотреть на Миланэ. Фуй, стыд-позор, ох уж эти Ашаи-Китрах. Нотар, который, наверное, тоже спал в комнате рядом, теперь сидел напротив Миланэ и плохо старался скрыть свой шальной-несбыточный интерес, предаваясь каким-то фантазиям. Марионеточный мастер всё так же сидел, согбенный, лишь ящика не было на коленях. Подросток в капюшоне ещё поболее зарылся в свой угол, никак не желая участвовать в жизни маленького общества. К этому обществу, кстати, подсел восьмой: толстый лев с грустной, осунувшейся мордой; Миланэ поняла по одежде (поношенный халат непонятного цвета) и виду (усталость вместе с равнодушием к окружающим), что он либо счетовод, либо очень мелкий чиновник, на котором покоится всякая нудная, пыльная работа.

Хайдарр в этот день был совсем другим, нежели вчера, и сыпал штуками, рассказывал различные (интересные и не очень) истории; без жестоких подробностей, нецензурщины, с весельем описывал какие-то сражения и всякие военные дела; в лице чиновника он нашёл хоть какого-то собеседника, так как тот тоже служил в Легате, правда, невесть когда давно, лишь по обязанности, и только полтора года; тем не менее, у них нашлась общая тема для беседы, и Миланэ пришлось без особого интереса слушать их болтовню, а потом она погрузилась в созерцание пейзажей за окном. Когда, давно уж после полудня, замелькали усадьбы Сармана и вдалеке явился в мечтательной дымке Мараманарский холм, Миланэ воспрянула настроением и оживилась. Начинается почти родная земля, вторая родина, которую она знает очень хорошо.

Верно, даже лучше, чем свою истинную родину.

Хотя…

Сейчас будет пост стражи, через который проходит почти весь въездной и выездной транспорт. Сарман – город богатый, город для отдыха, оздоровления: здесь полно зелёных аллей и лесов, минеральных источников, всяческих магазинов, лечебниц и терм, домов отдыха, и один тайный-всем-явный бордель, только очень пристойный и дорогой, вежливые стражники, чистые улицы, дома не более чем в три этажа и почти нет всяких «нежелательных особ», как здесь благочинно называют ворюг, пьянчуг, разбойников, любителей всяких подпольных игр и бойцовых сборищ, нищих и всяких прочих. Совсем рядом, в пятнадцати льенах, есть дисципларий Ашаи-Китрах, Сидна, один из крупнейших центров медицины во всей Империи и средоточие жизни жриц Ваала. Говорят, там разве что мёртвых не воскрешают, а так можно вылечиться от чего угодно, да-да.

Стража остановила дилижанс. Такой экипаж они не могут пропустить.

– Доброго всем дня, – казённо молвил стражник, просовывая любопытную голову с коротко подстриженной гривой. Резкое движение, дилижанс качнулся, и вот одной лапой он уже внутри. Хайдарр без утайки скривился: как и все настоящие воины, терпеть не мог стражу. Но тот, мгновенно оценив всех путешественников, сконцентрировался лишь на одном.

– Тааак… Попрошу выйти.

Подросток упорно делал вид, что смотрит в окно, но стражник без особых церемоний подёргал его за рукав.

– Он со мной, – внезапно заявила Ваалу-Миланэ.

Опытный страж равнодушно вздохнул:

– Зачем сиятельная дисциплара выгораживает его?

Близость дисциплария делает своё дело. Местные стражи отлично знают, кто есть кто, и прекрасно различают учениц-сталл от учениц-дисциплар, учениц-дисциплар от сестёр, сестёр от старших сестёр-сестрин, свободных Ашаи от тех, кто учился в дисципларии, и так далее.

– Настроение хорошее.

Чего врать-то.

– Пусть слышащая Ваала согласится – это не повод.

– Будет вам. Найдите милосердие, найдите в сердце огонь общности Сунгов. Он едет с нами прямо из Марны. Милый, только молчаливый.

– А едет куда?

– В Дэнэнаи, – подал голос подросток.

– Куда именно?

– Какая разница? Я свободный гражданин, еду, куда хочу.

– Ну-ка, свободный гражданин, выходи-ка сюда.

– Я же попросила, – настойчиво молвила Миланэ.

– Пусть меня простит слышащая Ваала, но моя служба – досматривать особ, что вызывают подозрения. И я её должен исполнять.

– Чего в нём подозрительного? Да, одет бедно. Да, худой, без лоска. Но он – добрый Сунг. Ты ведь добрый Сунг?

– Да, сиятельная, прекрасная Ашаи. Да. Я – честный, хоть и беден. Еду к больной тётушке…

– Я настаиваю, – твёрдо заявила Миланэ.

– Прошу простить… Формальность. Мы должны соблюсти формальность.

Страж небрежным жестом пригласил подростка выйти из экипажа. Тот вышел, тоскливо оглядываясь.

– От крысы, не отстанут от дитяти, – начал подниматься Хайдарр.

– Пусть лев сядет. Пусть. Это ненадолго, – поспешила успокоить его Миланэ, понимая, что он-то может устроить скандал или чего похлеще.

Дочь Сидны стала наблюдать за происходящим вовне, оставив дверь дилижанса открытой.

– Вот, я вышел. Что вам нужно?

Миланэ чувствовала его страх.

Веяли сухие степные ветры, необычные для этих мест. Носило вечную пыль по дороге.

– Покажи всё, что при себе, – приказал страж, а второй, совсем молодой, начал похлопывать подростка по бокам, сверху донизу.

Вдруг тот изо всех сил метнулся в сторону, извергнув из-под лап клубы дорожной пыли. Второй страж попытался поймать юного льва, но рука хватила воздух; первый страж не успел вовремя осмыслить происходящее, поймался на неожиданности.

Миланэ метнулась наружу.

Ваал мой, да что ж такое?

Беглец рванул за дилижанс, в отчаянной попытке сбежать прочь, на восток, прочь от Сармана и его стражей; верно, и убежал бы, поддерживаемый страхом и молодостью, если бы не третий страж, что лениво осматривал багаж позади экипажа. Опытный, возраста силы лев, со впалым шрамом на щеке, вмиг выхватил короткую палицу с круглым наконечником стали – обычное оружие стражей – и нанёс простой, быстрый и точный удар прямо по животу беглеца. Тот пробежал ещё несколько шагов, но дыхание совершенно перехватилось, а потому распластался от боли и недостачи воздуха по земле.

Дочь Сидны осадилась в яростном порыве, держась за огромное заднее колесо; нотар и Хайдарр также уже оказались снаружи, живо заинтересовавшись событиями; высунулась перепуганная голова марионеточника.

– Оставьте его, не то… – зло воскликнула-возгрозилась Ваалу-Миланэ, но застыла на месте, вся как была.

Юный лев распластался по земле. В шаге, позади него – лежал большой, тяжёлый кошель, перевязанный бордовым шнуром с медными наконечниками.

Она бы узнала его среди тысяч – её кошель.

Выставив ладонь вперёд, веря и не веря глазам, она подошла к нему, присела и подняла перед собой, разглядывая, словно видела в первый раз.

– Кошель преподобной? – спокойно, крайне буднично спросил третий страж, прилаживая палицу к поясу.

Не ответив, Миланэ метнулась к дилижансу, схватила сумку с крючка на стене. Вышла обратно, изумлённо осматривая. Из дилижанса все вышли, даже мать и дочь. Миланэ приблизилась, осматривая небольшой порез на своей сумке. Первый страж без слов осторожно взял её в руки, осмотрел и с кривой усмешкой отдал Миланэ.

– Я попрошу экипаж задержаться. Мастнар, Хэйди – пропускайте других. Клиента – к нам. Преподобная, посмею просить пройти со мной.

Она пошла за ним вослед, сама не своя и не слыша, как грязно ругается Хайдарр, сетует нотар и зло смеётся извозчий. Не видела, как юному льву без всякой церемонии и жалости туго связали руки жёсткой пеньковой верёвкой.

Старая, низенькая, сиротливая башня стражи угнетала серостью, отдавала холодом; на её верхушке безвольно трепетало красно-золотое знамя Империи Сунгов. Возле башни ютилась казённая деревянная пристройка с тёмными окнами, куда и вошли Миланэ со стражем. Глаза не сразу привыкли к темноте. Ударил тяжёлый запах казёнщины. Окружил неуют и сумрак.

Прошли по коридору, свернули налево, сели у окна, у длинного, неприглядного стола. Страж убрал с него меч и принадлежности для заточки, жестом пригласил её сесть. Он ничего не говорил, лишь глядел на Миланэ; она же тоже молчала, уставившись в муть и плесень окна.

В дальнем углу сидел ещё один лев-страж – судя по всему, глава поста – и что-то нацарапывал в большой, окантованной железом книге. Позади него пылала чаша с огнём на длинной, напольной стойке. Потухшая лампа с нефтью опасно стояла на краешке стола.

– Что там? – посмотрел на них, отбросив перо.

– Вор.

Не впечатлившись, глава стражи снова взял перо, но вдруг остановился, приглядевшись к Миланэ.

– Моё почтение, сиятельная, – кивнул.

– Сильного льву дня, – бесцветно молвила она.

В коридоре раздался шум, хриплое и сбитое дыхание, стук сандалий, бряцание оружия. Пинком открылась дверь, страж со шрамом на щеке ввёл в помещение юного льва-ворюгу и небрежно привязал его за руки к лаве. И без слов вышел.

Глава стражи откинулся на скрипучем стуле, покусывая кончик пера.

Первый страж жестом попросил Миланэ дать кошель, и с пиететом, церемонно поставил его у краешка стола.

– Один из самых тупых карманников, что я видел. Дилижанс из Марны, украл кошель у Ашаи, никто не обнаружил пропажу заранее. Вытянут из дилижанса при беглом осмотре, когда вытащили на тщательный, то совершил попытку к бегству. Улика выпала на дорогу, улика опознана потерпевшей, то есть сиятельной. Пожалуйста, имя, – деловито осведомился он.

– Ваалу-Миланэ-Белсарра, из рода Нарзаи, дисциплара Сидны.

– Прибежал к успеху, – кратко засмеялся глава стражи, колупаясь пером в зубах. Удостоил вора взглядом: – Ты что, совсем дурак? Каждый идиот знает, что в Сармане есть пост. Бездомыши, которые воруют рыбу на рынке, и те знают: здесь есть пост.

Ухмыляясь, первый страж подошёл в грубо сколоченному комоду, вытащил оттуда листы бумаги, перья в банке и чернильницу.

– И ты, в таком виде, украв кошель у Ашаи, не сбежав после кражи, хотел проехать пост Сармана в дилижансе? Я ещё такой жирной наглости не видел.

Глава стражи почесал гриву.

– Сиятельная дисциплара, прошу, пусть слышащая Ваала расскажет, как было дело, – вздохнул.

– Я выехала из Марны, – медленно молвила Миланэ, – заночевали в постоялом дворе, поехали дальше…

При каждом слове она покачивала головой, приложив палец к виску.

– Когда садились в дилижанс утром, то кошель ещё был? – перебил глава стражи.

– Да, – посмотрела на вора.

– В пути останавливались? – хмурый взгляд главы стражи.

Первый страж заметил, что воришка пытается ослабить веревки, и осадил его ударом по плечу.

– Конечно. На питьё и обед.

– Он вскрыл ей сумку, – заметил страж, спокойно копошась в карманах и одежде юного льва, который пока не проронил ни слова и сидел, низко склонив голову под капюшоном. Страж резким движением откинул его. – Очевидно, где-то перед Сарманом, или на последней остановке. Наверное, в Сармане и хотел сойти.

На стол рядом страж выложил всякое добро вора: маленький ножичек, обломанное лезвие, шнурок, смятый обрывок бумажки, шило, горсть мелких монет, видавший виды перевязанный мешочек, вилку, две ложки и катушку ниток с иголкой.

– Так, давай без геройства. Чистосердечное признание – и все довольны. Имя?

Терпеливо подождал, и снова спокойно спросил:

– Имя?

– Райнар.

– Сколько лет?

– Девятнадцать.

Выглядел он на шестнадцать-семнадцать, даже гривы толком не имел.

– Украл перед Сарманом?

– Перед Сарманом.

Голос у него был сдавленным. Видимо, боль от удара палицей ещё не прошла.

– При последней остановке?

– Да.

– Сколько украл? – встал глава стражи, начав прохаживаться туда-сюда.

– Не знаю.

– Не считал деньги в кошеле?

– Некогда было.

– Почему не сразу сошёл прочь?

– Хотел в Сарман приехать.

– Не знал, что тут пост?

– Нет. Я никогда не посещал Ашнари, – поднял он взгляд на главу стражи. – Я из Мствааша. Я и в Марне первый раз был.

Стражи переглянулись и засмеялись. Воришка говорил о Мствааше так, будто здесь есть чем гордиться. Бедная, пограничная провинция на юго-востоке, никогда не знавшая покоя. Там даже море серое от бедности.

– Зачем ехал в Сарман?

– Чтобы потом поехать куда-то ещё, – простецки ответил юный лев.

Махнув на него рукой, глава стражи подошёл к столу, где сидела Миланэ.

– Пускай сиятельная откроет кошель и пересчитает деньги. Сколько там было изначально?

– Я не помню точно.

– Ну примерно?

– Тысяч восемнадцать империалов золотом.

От удивления глава стражи закрыл рот, а первый страж почесал бок.

– Да уж, дружочек, – хлопнули воришку по плечу. – Будешь ты камешки долбать киркой всю жизнь, если раньше не сдохнешь. Это в лучшем случае.

Попробовав кошель на вес, глава стражи протянул его Миланэ.

– Пусть сиятельная пересчитает.

Она не знала, что думать. Глодала досада оттого, что не смогла уберечься; оттого, что не почувствовала в нём опасность, а защищала его (где моё правдовидение, где мои предчувствия, где всё эти силы, возможности?); угнетало зло и глупость всей ситуации. Нехотя раскрыла кошель, безразлично высыпала золотые на стол и небрежно начала считать. Все наблюдали: интересно ведь поглядеть на такие деньжищи. Вор глазел на то, что ранее своровал, и жалел обо всём на свете.

– Семнадцать тысяч восемьсот.

– Ничего не пропало?

– Нет.

– Хорошо. Вот, прошу, небольшая такая бюрократия, – первый страж придвинул бумагу к Миланэ. – Стамп у сиятельной при себе?

– Он всегда при Ашаи, что в здравой памяти.

– Вот и хорошо. Попрошу вкратце описать неприятный инцидент, и мы больше не смеем задерживать видящую Ваала. Да, и если сиятельная хочет примерно наказать воришку, то пусть напишет, что он угрожал ей при задержании или кричал всякую гнусность о сестринстве Ашаи-Китрах. Одним дурнем будет меньше на свете.

Вор вздрогнул, засуетился на лаве, даже попробовал встать, что ему не удалось:

– Что?

– О, смотри! Ожил, – засмеялся глава стражи, но закашлялся. Будто вспомнив о кашле и вредных привычках, достал трубку.

– Меня…

– Тебя-тебя. Казнят, – начинял он трубку табаком. – Воровство крупной суммы золотом у Ашаи, сдобрить сверху вероборчеством – суд будет очень быстрым.

– Но я жить хочу! – изумлённо осмотрелся юный лев по сторонам. – Нет, нет, я не…

– Ой, ну извини, что попортили твой жизненный план. Мы не хотели.

Дочь Сидны взяла перо.

Есть столько разных взглядов на жизнь, что определяют: то верно, это неверно, то будет правильным, а то – ложным. Вот здесь истина, а там – ложь. Падающего подтолкни. Ладонь ближнему протяни. Защищай свои интересы. В себе нечего защищать. Ваалу-Леейле, 540–613 рр. Э. И.: «Дурной нрав неистребим в душах, потому незачем понимать его и незачем потакать прощением». «Милосердие – это величие», Ваалу-Даима-Хинрана, 499 Э. И. Обожаю Ваалу-Даиму-Хинрану, все её трактаты и стихи, это не то что современные паяцы, филистеры и фигляры, у меня однажды даже вспыхнула игнимара при чтении, так меня обняла жалость и чувства, хорошо что успела отбросить книгу и встряской утишить пламя. Не-помню-кто, не-помню-когда: «Всякое преступление перед добрыми Сунгами должно быть отмщено наказанием». Когда я перевернула чан с кипятком, мама заставила меня собирать в саду подгнившие плоды для скота. Преступление и наказание. Сколько стоит жизнь? Вот интересно, стоят ли десять лет каторги семнадцать тысяч восемьсот империалов? А двадцать лет? А вся жизнь? Вот интересно, а если он своровал не только у меня, утешаясь в тёмном уголке своей жалкой добычей, а ещё у кого, кто беднее меня, кто в нужде и ограничениях? Мне легко прощать, изъявлять благородство, милосердие: мне-то патрон подарил деньги, взял и подарил, они мне легко достались, а что легко приходит, то просто уходит.

Быть умнее, думать впредь, о будущем; плохие должны погибнуть, хорошие – жить. Его смертью я пресеку горести, буду защитницей, хранительницей, мечом правосудия, огнём безжалостности, посланницей очищения духа Сунгов. Или не смертью, каторгой например. Да, каторгой, каторжными работами. Он будет полезен на каторге, с него будет польза, как вот с меня в дисципларии. Все в обществе должны быть полезны: он, она, я, ты, мы, все вместе. Польза, больше пользы, и ничего дурного-плохого!

Да!

Тогда всё будет хорошо, всё будет замечательно; тогда Сунги будут хорошими, прекрасными, нет же, идеальными; ни одного порока, внешнего или внутреннего, не будет в них; все они вместе, стройно уйдут в Нахейм, строем уйдут в Нахейм. Жили по правде, умерли по правде. Изничтожим же тех, кто идёт не в лапу, или идёт не туда, или вообще не идёт.

Именно.

Красивым, круглым почерком, привычно, Ваалу-Миланэ-Белсарра начала начертать на жёлтой бумаге: «9-го дня 4-ой Луны Всхода 810 года Э. И. я, Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара на данное время, направ…».

Отставила вдруг перо, сложила ладони вместе, спрятала в них лицо: рот, нос, скулы, часть щёк; указательные пальцы уткнулись в основание носа. Размеренное дыхание, прижатые уши. Хвост упал куда-то под лаву и сейчас измарается.

Зачем он это сделал? Для всего есть свой мотив, для любого поступка, даже для поступка безумца, ведь поступки не вершатся без воли и намерения. Почему не украл у нотара, Хайдарра или матери с дочерью? У Ашаи воровать будет только истинный безумец или глупейший воришка, вор по случайности, ведь опасность огромна, а наказание – велико. За кражу личных вещей Ашаи-Китрах грозит намного большее наказание, чем обычно – таковы законы Империи. Почему он сразу же не исчез после кражи? Неопытный, глупый. Почему он не знал о посте стражи перед Сарманом? Неопытный, юный. Вообще, как ему взбрела в голову идея ехать в Сарман при таком бедном виде? Неопытный, наивный.

Я львица, я знаю, что жизнь подарить тяжело. Я Ашаи, я была на двух родах, я видела всю трудность рождения жизни. Львица назначена дарить жизнь, хорошему или худому – неважно. Моё сердце не держит зла и мщений, а для моего намерения не нужно бесконечных доказательств: я – Ашаи, моя воля исходит не из ума, но из источников души.

– Усадите его возле меня.

Стражи переглянулись.

– Посадите-посадите, я прошу.

Вора посадили напротив неё, со связанными руками. Вор не смел смотреть в глаза Ашаи, но та не стала ждать и рукою подняла его подбородок, чтобы видеть глаза.

Смотри. Вот так.

– Твой отец был Сунгом?

– Да. Воином. Воевал где-то на востоке.

– Мать была Сунгой?

– Да, она из Хустру.

– И ты, Сунг, сын честных Сунгов, – указала на него пальцем, – пошёл на воровство? Что тебе эти деньги? На что они тебе? Отвечай по честности.

Стражи сидели и слушали. Ваалу-Миланэ выглядела, несмотря на тонкое сложение, милые черты и мягкие манеры, величественно и грозно, являя собой триумф некоей странной, пробуждённой ото сна воли.

– Просто так… Не хватало денег, – объяснился юный лев, как мог.

– Они кому зельно нужны? – забывшись, Миланэ перешла на андарианский диалект.

– Нет, – покачал головой.

– Твой отец был воином, а ты – воруешь? – уже два пальца-когтя Миланэ указывали на него, и он со страхом глядел на них.

– Да.

– У твоего отца был один меч, один щит и одни сандалии – и у него было всё. А ты носишься со всяким мусором в карманах, облачаясь в капюшоны, и воруешь кошели у львиц жадными руками? – каждое слово звучало всё тише, но оттого и яснее.

– Да, – признался тот, и слеза скатилась по его щеке.

Ваалу-Миланэ осмотрелась по сторонам, открыв ладони в вопросительном жесте.

– Что тогда есть у тебя? Что ты хотел обрести этими деньгами?

– Не знаю.

– Укради ты хоть полбогатства мира, но всё равно будешь беден. Деньги – власть, деньги – сила, оно так; но деньги – тлен. Они не стоят жизни, они не стоят смерти. Тьфу, плевать на них, на все деньги мира, на всё богатство и роскоши, на всё удобство, суету сует. Не веришь? Ашаи покажет тебе. Гляди: Ашаи отбрасывает их прочь. И неважно, что они дарены мне патроном.

Миланэ действительно бросила кошель в сторону, на край стола.

– Это – уже не мои деньги, – обратилась она к стражам. – Я их оставлю здесь: заберите себе или отдайте в казну. Посчитаем, что ничего он не украл. Не держите его: пусть отходит прочь на четыре стороны.

Первый страж сидел на лаве напротив, глава стражи опирался о свой стол. Двое вмиг встали, не веря собственным ушам.

– Сиятельная, – подошёл к ней глава, начав так, словно хотел кротко усмирить безумную, – но он уйдёт и продолжит воровать у других. Мы ведь этого не можем допустить, правда?

Но Миланэ лишь взмахнула ладонью прочь, потом скрестила руки, заложив лапу за лапу.

– А пусть ворует. Не сворует всего, не наворуется, – усмехнулась с презрением. – Те, у кого отберёт, рано или поздно обретут снова и не вспомнят о нём, ибо у них будет то, что причитается. Он же, сколько бы не отобрал, ничего не получит – песок сквозь пальцы будет сочиться, только так. Глупый и шелудивый, он снова попадется на своём воровстве, его более никто не пощадит.

– Такие недостойны ходить по земле. Ловишь их, ловишь… Это неправильно.

– Пусть так. Но его мать и отец полагали по-иному, они дали взглянуть на этот мир. Его же кто-то взрастил, кто-то смотрел на него с надеждой. Будем же иметь уважение к этому. Я львица, мне ведомо, что дать жизнь много трудней, чем отобрать её.

Указала на него всеми пальцами, вытянув когти и склонив голову; камушки-хризолиты на подвесках серьг засверкали от случайных лучей солнца.

– Ты – не Сунг. Не смотри на меня, не подходи ко мне, – так запретила ему. – Ты – не сын своего отца. Так тебе говорит Ашаи-Китрах. Ты купил свою жизнь за семнадцать тысяч восемьсот ворованных империалов. Можешь возгордиться своей ценой. Дорогого стоишь.

Юный лев уже вовсю плакал, сполна чувствуя страдание в безжалостном мире.

– Не хочу так жить! Не будут так жить! Не давай им денег, я украл деньги! Я сын своего отца! – пытался оправдаться он хоть чем-то.

Удивилась Миланэ:

– Не оставлять деньги? Ты отказываешься от моей милости?

– Не оставлять! Я украл! Я!

– Ты отправишься на каторгу либо умрёшь в таком случае, – нахмурилась, причём левый глаз сделался мрачнее правого.

– Я лучше умру! Я сын своего отца! И матери тоже!

– Как хочешь. Ты выбрал свою судьбу.

Без всяких сомнений Миланэ взяла перо, обмакнула его в страшную ёмкость, отдалённо напоминавшую чернильницу, и споро принялась писать своё обращение к стражам и просекутору о покушении на собственность Ашаи. Подкреплённое стампом, такое обращение – грозный документ, а не кусок бумажки; согласно законам Империи и привилегии доверия сестринства Ашаи-Китрах, судья может даже не вызывать Ашаи для разбирательств на суд, достаточно её письменных заверений.

Взяла тяжёлый стамп, примерилась и свершила сильный оттиск красным чернилом-киноварью. Львица, кифара, плектр.

Документ выставила перед собой и буднично зачитала:

– Кража огромной суммы в размере семнадцать тысяч восемьсот империалов золотом, угроза расправой львице сестринства Ашаи-Китрах, хула на дух Сунгов, сквернословие на сестринство, явное знакомство с нечестивыми взглядами на веру, попытка к бегству, попытка поджога помещения стражи путём опрокидывания чаши с огнём на бумаги. Всему я, Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара, была верным свидетелем. Явные преступные склонности и опасность для всех верных граждан Империи. Прошу рассмотреть вышеизложенное согласно законов Империи и верным способом отсечь сего топтателя законов и нравов Сунгов от всякой жизни в добром обществе.

– Грязная лживая тварь! Я только украл деньги, я ничего не хулил и не жёг! – яростно встал Райнар, но тут же получил удар под дых и осел.

Миланэ вздрогнула от такого насилия, взмахнула первому стражу, мол, не бей, оставь.

– А я что говорила. Натурально, сквернословие, – так закивала.

Обращение она положила на стол главы стражи; маленьким, незаметным кивком головы позвала того за собой. Вор и первый страж остались наедине, а Миланэ с главой стражи вышли в коридор и начали направляться к свету выхода; но тут она остановилась сама, остановился и он. Прежде чем говорить, выдержала небольшой миг.

– Там совсем другое написано.

– Пусть сиятельная простит, не совсем пойму…

– Только не говорите правды, предавая его позже суду, – Миланэ смотрела на него, играя серебряным кольцом на безымянном пальце. – Не убивайте. Деньги не стоят этого.

Состроив скептическое выражение, глава поста посмотрел в сторону, заложив мощные руки за пояс.

– Видящая Ваала слишком милостива к этому отбросу.

– И пусть. У меня скоро Приятие – не хочу омрачать его. У нас есть традиция, по которой перед Приятием прощаются все обиды, а всякое зло обозначает дурной знак.

Ваалу-Миланэ, конечно же, привирает: помине нет и не было такой традиции.

– Жаль, что так случилось.

– И я не могу поверить.

– Мда уж, бывает. Насколько я понял, сиятельная вначале выгораживала воришку, – не забыл страж этой обиды.

– Пусть лев мне простит нетерпеливость в словах. Я виновата перед всеми здешними стражами, ошибалась, признаю. И благодарна за то, что уберёгся подарок моего патрона. Моя благодарность не забудет этого.

– Пустяки, служба такая. Как я люблю говорить – доверяй, но проверяй, хе-хе-хе, – засмеялся глава и сделал шаг навстречу выходу, намекая на то, что разговор затянулся.

Но Миланэ не сдвинулась с места. Ещё не всё.

– Это хороший урок для меня. Лучше не придумаешь.

Вынув кошель, она без скрытности медленно отсчитала десять золотых, умотала их в первый попавшийся кусочек ткани (такие она всегда носила в сумке). Миланэ, дочь торговцев и хозяйственников, хорошо умела давать благодарства-подарки-взятки-откупы, прекрасно чувствуя нужные моменты и правильные способы; всё это, умноженное на чувствительность, ум и такт Ашаи, не раз помогало в жизни. Подошла к нему вплотную, на расстояние очень близкого знакомства и поцелуев, левой рукой обняла его плечо, а второй заложила свёрток сзади за пояс.

– Вам всем за хлопоты. Моя благодарность. Не убивайте. Попугайте и отпустите.

– Ээээ, на службе, это самое… не это… не беру, – сказал он, просто чтобы хоть что-то сказать.

Миланэ медленно пошла к выходу.

– Это благодарность. Ашаи отказывать нельзя. Пусть лев берёт-берёт. Я настаиваю.

– Что ж…

– Лишь не убивайте, не сдавайте на каторгу. Не омрачайте мне Приятие, хорошо?

– Не убьем, не сдадим, – заверил глава. – Пару неделек поработает, да и всё.

– В рекруты сдайте. Пусть по следам отца идёт.

– Да кому он там такой гнилой нужен.

Вышли на улицу, к тёплым ветрам из южных степей; прямо у порога пронеслось перекати-поле. Миланэ взглянула вверх, и небо показалось ей настолько огромным и свободным, что она аж вздохнула от томления, а по спине, от ушей до хвоста, прокатилась волна озноба.

– Милосердна всё-таки преподобная. Очень милосердная. Слишком милосердная к этой собаке. Пусть простятся мне такие слова.