Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 60 страниц)

– Когда существует расхождение интересов – а оно неминуемо всегда и везде – ты должна поддерживать тех, от кого произошла. Разве сестринство не дало тебе красоту, грацию, силу, знания? Почему бы тебе не отдать ему должное? Кроме того, что ты знаешь о своём патроне? Как ты считаешь? – Вестающая вытянула руку вдоль спинки.

– Не думаю, что знаю слишком много, – осторожно ответила Миланэ.

– Вот именно. Знаешь ли ты, что его супруга, Ксаала – бывшая Ашаи-Китрах? Если таковой можно назвать ту, что не смогла пройти Церемонию Совершеннолетия. Знаешь об этом?

– Нет.

– А спроси себя: почему не знаешь? Неужели Ксаале стыдно за то, кем она была? Ты вот стыдишься того, что надлежишь к Ашаи-Китрах?

– Нет. Нет. Я не совершала ничего постыдного.

– Вот именно. А та, кто стыдится – сделала? Хороший вопрос, не так ли?

Миланэ заметила, что вся сжалась, забилась в угол; села ровнее.

– А что она сделала?

– Хорошо бы знать. Ты знаешь, почему Сайстиллари взяли тебя в качестве Ашаи рода?

– Я много раз задавалась вопросом.

– На твоём месте я бы делала так же. Ты ведь понимаешь – давай-ка откровенно – что дисциплара, даже ещё не сестра, без великих родовых связей, без сверхвыдающейся биографии, не может просто так стать Ашаи рода льва, что входит в первую сотню влиятельных особ Империи Сунгов.

– Значит, это вы ему помогли с этим решением?

Мгновение Фрея смотрела на неё, моргая, даже чуть склонилась вперёд, а потом совершенно искренне захохотала, откинувшись, да так, что зазвенели золотые подвески в ушах; по всему, это действительно было забавно и смешно.

– Нет, милая Миланэ, – Фрея утирала то ли мнимые, то ли настоящие слёзы от смеха, – Вестающие здесь ни при чём, если ты это имела в виду. Всё, что сработало – твоя принадлежность к сестринству Ашаи-Китрах. В том и дело, что о тебе никто ничего не знал, из себя ты не представляла ничего. Ты ему понадобилась лишь для прикрытия, Миланэ!

Дормез остановился; Фрея мельком выглянула в окно и затем равнодушно отбросила занавеску, Миланэ же не осмелилась этого сделать.

– Он никогда не поделится с тобой тайной, – Фрея всё ещё глядела в сторону окна, хотя его снова закрывала пелена занавеси с ашнарийскими охотничьими узорами. – Он никогда не будет доверять тебе ничего серьёзного, – поглядела она Миланэ в глаза. – Ты всегда будешь отговоркой, картинкой для толпы, внешним подобием. Не нужна ему Ашаи с живыми связями в сестринстве, опытная и знающая; ему нужна молодая дисциплара, растерянно смотрящая на жизнь, что расстилается перед нею!

– Но зачем ему?..

– Ваал мой, Миланэ, ты или притворяешься или… Он не терпит Ашаи-Китрах! Не терпит сестринство! Он считает, что мы действуем плохо и поступаем так же, хотя мы и есть дух-воля Сунгов! Он из тех, новых политиканов, которые считают, что можно не считаться с «какими-то там Ашаи»; что львиц Ваала можно обойти стороной, указывать, будто простым самкам, или даже прижать к когтю! Его супружица-Ксаала не смогла даже пройти Совершеннолетия, из-за чего всякая из нас вызывает в ней величайшую зависть! Старший сын вообще отказался иметь с ним дело, завидев его глупость, и сбежал на юг, а на младшего и так можно махнуть хвостом – столь он непутёв. Тансарр, видишь ли, считает, что мы приносим вред и делаем не то и не так, хотя я считаю, что это именно такие глупцы, как он, приносят вред всем Сунгам в преддверии великих событий!

Миланэ молчала.

– Он-то понимал, что рано или поздно нужна будет Ашаи рода, но только для того, чтобы к нему перестали приставать с резонными вопросами. Ты искренне полагала, что станешь подругой его рода, и Тансарр с Ксаалой сыграли для тебя отличный спектакль; но нет, Миланэ, не обольщайся – ты лишь листочек, которым прикрывают больное место. Ты столь многого ещё не знаешь о своём покровителе, но уже полагаешь, что от него может идти только благо. Иль ты зависима от него? Иль тебя купили за двадцать тысяч?

Миланэ сидела тихо и спокойно, ни в чём не уверенная.

Точнее, уверена лишь в одном: она глубоко, сильно оскорблена – как личность, как сестра-Ашаи, как львица. Сложно заключить, где здесь самое большее оскорбление: то ли в повелительно-уверенном тоне Фреи, то ли в её поучениях, то ли в фразе о двадцати тысячах, то ли в общей канве происходящего. Но оно есть; в какой-то мере оскорбительно даже просто находиться здесь, в этом экипаже вместе с Вестающей, выслушивать все её сентенции на правах подчинённо-внимающей, и в иных обстоятельствах Миланэ-отважная могла бы запросто встать, сдержанно попрощаться и выйти прочь; она ничего не боится, дочь Андарии, ибо чего бояться львице, что пронзала стрелами врагов, кинжалом убивала обидчиков, пила заведомо смертельную сому и блуждала по мирам?

Но теперь великий страх сковал её, и страх очень простой: не справиться с трагедией Амона. Простой страх чем-то разгневать Фрею. Ведь надо что-то говорить! Надо что-то отвечать.

Как, оказывается, легко прижать к стенке, если у тебя есть живое чувство!

Вдруг черты Ваалу-Фреи смягчились, она даже взяла в ладонь кончик хвоста и начала приглаживать его, играть большим, золотым нахвостным браслетом.

– Впрочем, не настаиваю. Меньше всего хочется давить на тебя, близкая, – она посмотрела на Миланэ. – Мы, Вестающие, мы, сестринство – тебе помогли, как своей сестре. Если желаешь уйти, если есть несогласие – то прошу, выход свободен. Только потом не настаивай на всякой помощи.

– Нет, Фрея, не буду уходить. Я пришла не для того, чтобы уйти.

– Разумные слова. Видишь ли, Миланэ, будь ты плоха или глупа, мы бы не стали иметь с тобой и малейшего дела. В какой-то мере я даже уважаю тебя, как львицу сильного духа, понимаешь? – кивнула Вестающая.

– Спасибо, Фрея. Мне лестно слышать, – благостно ответила Миланэ, сжав ни в чём не повинную подушку.

– Отбрось, отбрось… Мы говорим как сестра с сестрой. Никто из светских не помог бы тебе, милая Миланэ. Это они придумали Надзор и Палату, это они решили, что есть вероборчества, это в их когтях находится суд и тюрьма. Патрон отказался бы от тебя – ему нужна власть и богатство, а не твои проблемы, – вдохновенно говорила Фрея и казалось, что она разглашает речь перед множеством львиных душ, а не только нею. – Но сестринство Ашаи-Китрах, извечное, помогло тебе; погляди, львицы Ваала призваны вести Сунгов. Да, как было бы хорошо не лезть во всю эту толкотню светских дел! Но что бы тогда стало со всеми нами, Ашаи? Поэтому мы должны быть сильны, хитры, мудры. Поэтому мы и должны быть богаты – чтобы не думать о лишнем, – покрасовалась она золотыми украшениями на пальцах. – Ашаи назначены быть направляющей силой Сунгов. Мы смогли помочь, Миланэ, ибо бываем безжалостны в своей силе – и Сунги боятся претить ей. Вот ты считаешь, что эти ужасные Вестающие хотят тебя использовать, да? С эмпатией у меня всё хорошо, поверь. Но вот что: все друг друга используют. Все, кого ты встречала до сих пор, хотели тебя использовать. И ты не преминула спастись от лап этих добреньких светских душонок, когда мы предложили путь к спасению.

Фрея прекратила говорить.

Когда волнуешься, то в мыслях нет никакой определённости. И Миланэ вовсе утратила свои внутренние маяки, которые могли бы вестать ей, что верно, а что – нет. Она понимала, хорошо понимала, о чём говорит Фрея; она понимала, почему Вестающие, как венец Ашаи-Китрах, хотят быть сильны и влиятельны, ибо именно воля к власти больше всего отличает здоровую натуру от больной. Ведь она сама всегда втайне гордилась, что надлежит к касте, что славится хитростью, умом, злой мудростью…

– Миланэ, хочу от тебя что-то услышать. Ты – с нами?

– Да, я всё сделаю.

– Хорошо. Кстати, что в их семье говорят о нас?

Миланэ не сразу поняла, что Фрея имеет в виду.

– Ах, да. Тансарр ни разу не упоминал что-то об Вестающих. Об Ашаи-Китрах отзывался хорошо, учтиво… Пожалуй, всё.

Вдруг дочь Андарии просияла:

– Тансарр – добрый Сунг! Синга – добрый Сунг! Почему бы вам не обсудить всё и не поладить. Я уверена – с ними можно договориться, они пойдут навстречу.

Фрея только повела ушами, даже не стала обращать внимания.

– Заказать тебе копию «Снохождения»? Я знаю самых лучших переплётчиков.

Однако! Выстрел в самую цель! Обретение желаемого, обретение смысла!

– Нет. Я так не могу. Я не знаю… Таким образом мне как-то не по душе.

– Значит, краденная книга тебе вполне ничего, а подаренная – как-то не очень? – засмеялась Фрея. – Ты не без причуд, Миланэ.

– Это сейчас не самое главное, как-нибудь потом…

– Потом я могу и передумать, – очень резко, словно копьём, пронзила Фрея.

Она села ровно и властно.

– Как хочешь. Смотри, не пожалей.

Экипаж остановился.

– С тобой будут держать связь.

Перемены в ней оказывались всегда быстры и страшны. Только что она была доброй собеседницей, сочувствующей львицей, но тут превращалась в непоколебимую, властную твёрдость.

– Как? Через сновидение? Возможно ли пообщаться с вами в сновидении? – вдруг спросила Миланэ, неожиданно даже для себя. Такая идея показалась вполне резонной.

Она видела, как вспыхнули глаза Фреи, и сама она вся вздёрнулась, будто услыхала жуткое оскорбление:

– Даже думать об этом не смей, – тёмно-злой, мстительный тон разлился в воздухе. – Даже в Кодексе писано, что простым сёстрам невольно вовлекаться в тайны Вестающих. Так говорит Кодекс и аамсуна!

Оскорбилась Фрея. Разозлилась.

Что будет?

Но Вестающая вновь смягчилась.

– От успехов будет зависеть моё желание помогать тебе. К тебе придут, расскажут, как держать связь. Теперь видеться будем редко, по понятным причинам. Собирай все сведения, гляди по всем углам. И немедленно принимайся за Сингу. Пусть он держит твой хвост в своих зубах. Убеждай его, что он – взрослый, самостоятельный, сильный и вообще – лев среди овец. Он должен перенять все коммерческие дела отца; чем раньше – тем лучше.

– А потом?

– А потом – будет потом.

========== Глава XXIV ==========

Глава XXIV

– Это такое волнение в тоске, – говорил Синга, – Тщетность. Превозмогание, но только бессмысленное. Такое впечатление, что Саамст, несмотря на все усилия, знаешь… Как выразить… Его усилия велики, они сверхльвины в некотором отношении, но он…

– Строит форты из песка.

– Точно. Внешне такой форт похож на вполне крепкого, надёжного защитника. Но ткни когтем – увидишь, как всё рассыпается…

Красивая для чужого глаза пара, Миланэ и Синга, особенно в свете неверных масляных фонарей и таинственных факелов, обсуждали театральную постановку трагедии, что принадлежала перу новой звёзды сунгской литературы – Шаяну Шалнийскому. Они шли по одной из главных улиц Марны.

Прошло семь дней после разговора с Фреей. Давно наступила Вторая Луна Огня 810 года Эры Империи (да будет освещено светом Ваала имя Императора), Миланэ успела свершить множество дел, в том числе – в первый раз самостоятельно принять роды, в чём никогда не имела большого таланта и опыта; ведь она больше знается на проводах из этого мира, чем по прибытиям в оной. Но что поделать – такова участь Ашаи: она ведёт Сунга в последний путь, и привечает его в новом мире. Тансарр уехал в Андарию, пообещав взять Миланэ на заседание Сената после возвращения. Она несколько раз посетила дом Сестёр. Была в гостях у двух Ашаи. Её посетила подруга по дисципларию, которую она помнила плохо и неважно. Пришло письмо от матери.

Как мучительно шагают дни…

С нею связались практически сразу, на следующий день. Гонцом от Вестающих оказался невзрачный львина с совершенно незапоминающимся обликом, с тусклым взглядом, потёртый и угнетающий. Он подробно и чересчур дотошно объяснил Миланэ, как и когда она должна с ним сообщаться и почему-то пожелал большой удачи.

«Отвратительный тип», – подумала тогда Миланэ, закрыв за ним дверь дома.

– Люблю театр Эсхана. Хорошо ставит. Нет этих комнатных страстей, всё – настоящее. Понимаешь, Милани? Я так скучаю в жизни по настоящему. Мне иногда кажется, что в моей нет почти ничего подобного…

Всё-таки Миланэ осталась под впечатлением. Канва трагедии оказалась простой, даже незамысловатой: рассказ шёл о смертельно больном отце, который никак не может примирить собственных детей, что учинили раздор после разговоров о наследстве и его дележке. Главный герой, Саамст, в своих монологах уходил очень далеко от сюжета и касался основных вопросов жизни со смертью, слова его были простодушны и прямы. В конце концов он очень удивляется тому, что «всё вышло так неважно», хотя он так пытался «жить разумно», и что на самом деле он «так ничего и не понял». Это жизнеподобие очень взволновало Миланэ; она увидела, ясно и просто, банальную истину: мечты разбиваются, а большие мечты – с великим треском и шумом; всё действительно получается очень глупо, хотя ты так хотела свершить блистательно и хорошо; что взор, направленный ввысь, неминуемо притянет долу тяжёлой необходимостью, и далее за каждый взгляд вверх будет взиматься своя великая, натрудная плата; и, что самое главное – действительно невдомёк, почему всё так. Банальная сентенция о том, что жизнь есть страдание и борьба, здесь представлялась плоской, чем-то вроде отмашки, даже несмешной шутки.

Ашаи-Китрах, сестра понимания – ничего не может понять в своей жизни.

Пока Синга интересно и слегка высокопарно рассказывал свои впечатления, забравшись в какие-то сложные дебри рассуждений, Миланэ рассматривала в полутьмах иных львов и львиц, что пришли сюда, в центр Марны, и ей почему-то казалось, что совершенно все улыбаются. «Хорошо вам, милые души», – подумалось ей. – «Живёте вы без большой борьбы и великих странностей. А мне как?»

Но тут одёрнула себя, ибо в этой мысли не только витала дурная беспомощность и некоторая пошлость, но и бессмысленная уверенность в том, что лишь она способна вершить дерзкие поступки и большие промахи.

В общем, она подпала духом, а особенно после сегодняшнего зрелища. Созерцании трагедии на сцене должно даровать неминуемый катарсис, великое понимание-очищение; но тут к Миланэ пришло лишь осознание великого непонимания всего, что происходит в её жизни. Где теперь желание знать об иных мирах? Разобраться бы с этим миром. Где теперь уверенность в том, что она идёт верной тропой? Сложно идти по пути без твёрдой правды. Где теперь её Амон?..

Да, три дня назад она пыталась его навестить, несмотря на запрет Фреи; Миланэ чувствовала, сколь это важно как для неё, так и для Амона. Ей так хотелось увидеть его, приласкать, успокоить, накормить, уверить в том, что делается всё возможное, да и к невозможному уж делаются подступы… Но в форте Фес его не оказалось, и не без трудностей добившись аудиенции у командира форта, Миланэ услыхала, что сего заключённого, то бишь Амона, отправили до суда в иное место, а куда – сказать нельзя.

– Не пойму, зачем сиятельной эти сведения? – говорил, жутко пыхтя трубкой, этот лев-командир, пуская струи дыма в потолок. – У этого дружка страшные приключения. Давно не видел такого внимания к заключённому. Видать, он хорошо намутил воду сестринству, верно?

Миланэ являла собою истинное спокойствие, даже холодно улыбалась.

– Это не дело ума льва.

Но его было не так просто пронять:

– Тогда какое мне дело до того, что просит сиятельная? Пусть тогда те, кому надо, и спрашивают так, как надо. Избавьте мою голову. Да и в любом случае, этот бессмысленный перевод обошёлся не без вашей участи. Эта история с этим Амоном – сплошной ком интересов Ашаи-Китрах, – он начал наматывать невидимый клубок вокруг ладоней.

Она с презрением проследила за жестом и сказала медленно, как со слабоумным:

– Так где Амон? Мне надо его увидеть.

– Где надо. Разбрасываться такими сведениями служба не велит. Советую поспрашивать в своём кругу, – указал он на Миланэ. – За сим – прошу простить. Ещё много дел.

Но Миланэ, естественно, не бросила попыток узнать, где и как содержат Амона. Старый знакомый, дознаватель, который однажды привёл Миланэ в форт от Вестающих, почти сбежал от неё, лишь только завидев, сославшись на «очень срочные дела». Но Миланэ вовсе не отчаялась, а даже усмехнулась тому, что внушает ужас всякой мелочи на побегушках; вооружившись всем очарованием, хитростью и умом Ашаи-Китрах, она смогла обманом вытянуть некоторые сведения от одного из стражей. Оказалось, Амона второпях забрали по какому-то чрезвычайному приказу в тюрьму Надзора Веры, что в старом предместье Марны – захолустном, бедном и мрачном месте. Второго стража она подкупила щедрой подачкой, и он в свою очередь поведал, что Амон чувствовал себя, как «все узники», то бишь угрюмо и неважно, «ни с кем не общался», ибо содержали его одиночно, но со здоровьем у него вроде как «всё нормально». А тюрьме Надзора нет никаких поблажек и сплошная дурственная жестокость, которую здесь не найти, в старом-добром форте Фес; и посетители там совершенно воспрещены, хотя они запрещены и здесь, в форте Фес, но здесь всё можно устроить, так как находятся здесь и львы с недоказанной виной, ещё неосужденные, и вообще это место для всех, а вот тюрьма Надзора – только для оголтелых преступников, которых ждёт или виселица, или тяжелейшая пожизненная каторга; также там содержатся отступники-вероборцы, но их по Марне и окрестностям набирается столь немного, что тюрьма Надзора уж издавна – лишь просто пристанище для самых отъявленных. Страж поведал, что Амон, вообще-то, стал здесь весьма известен среди стражей и сотрудников Регулата, ибо никто на самом деле не верил в его вину – все видели в нём жертву каких-то непонятных междоусобиц в среде Ашаи; страж, скалясь, рассказывал, что «его подставила какая-то из вашей среды, та ещё дрянь, да простит Ваал», сплёвывал, потом извинялся и уверял, что «львица, наверное, очень хорошая сиятельная, ибо пришла навестить бедного льва»; ему и в голову не могло придти, что «та ещё дрянь» сейчас стоит прямо перед ним. Более того, ходили слухи, что несчастный узник имел отношение к Тайной службе Императора, но те, как всегда, умыли руки, лапы и вообще всё, что можно умыть.

– Не свезло, – заключил страж, подёргивая усы.

Не свезло, да уж. Миланэ уходила из форта в большой ярости, правда, внешне оставаясь совершенно спокойной. Первейше она хотела отправиться в тюрьму Надзора, но потом её пыл поостыл, Миланэ поняла, что этой опрометчивостью может многое испортить, если не всё. Там-то точно заинтересуются, кто и зачем пришёл, а Палате дел Ашаи-Китрах и охранения веры, к которой принадлежит Надзор, установить её личность не составит ни малейшего труда. Появится множество ненужных вопросов, на которые дать ответы без вреда для дела – совершенно невозможно. Узнает Фрея. Тем не менее, Амон нуждался в ней, ему как никому нужна была поддержка – и Миланэ ходила на грани, решаясь устроить в той тюрьме или жуткий скандал, или небывалый подкуп, намеревалась ворваться в дом к Фрее, как тут дома ждала новость.

Раттана передала нечто серое. Мелкой, невзрачной бумажкой, написанной очень правильным, казённым почерком, её уведомляли, что она, как верная Сунга и достойная Ашаи-Китрах должна явиться через семь дней в Дворец правосудия Марны для «поддержки обвинения» как «потерпевшая неудобства и попрания чести» на негласное заседание. Безусловно, это – суд над Амоном, и Миланэ безмолвно уселась прямо на тумбу, когда прочла бумажку; всё это ужасно и нелепо, но именно здесь начиналось освобождение Амона, и в какой-то мере это принесло облегчение; это значило, что процесс не застрял, он двигается – Вестающие придерживаются слова.

«Как только суд завершится», – размышляла она, глядя в сторону и вниз, – «то мы сразу устроим нечто… нечто такое… что сразу его освободит. Он для всех исчезнет, но только не для меня. Он станет свободным».

Вдруг стало ясно, что надо смириться и протащить как-нибудь эти семь дней сквозь себя. Поразмыслив, Миланэ решила приняться за Сингу, ибо запереться в четырёх стенах значило просто сойти с ума, да и вообще такое поведение будет подозрительным, а ей сейчас нельзя быть подозрительной, ей воспрещается быть подозрительной; ей надо быть весёлой, бессовестной, чуть нахальной и беззаботной Ашаи. Конечно, можно бы удариться в исполнение всех служений, какие только возможны, каждый день трубить мансурой уход чьей-то души в Нахейм, но у Миланэ вдруг появилось неясное отвращение то ли к себе, то ли к служению; она просто не могла представить, как будет зажигать в чьём-то доме игнимару или лечить чьё-то дитя и одновременно думать-гадать о деле Амона. Синга внезапно оказался самым лучшим вариантом, потому что всякий, кто следит за его делами – а такие, несомненно, есть – теперь скажет, что Ваалу-Миланэ-Белсарра начала составлять ему тесную компанию, что их совместное поведение недвусмысленно указывает на развитие каких-то отношений; это – отличная картинка для Фреи и Вестающих, знак того, что Миланэ тоже начинает исполнять свою часть уговора.

Конечно, здесь есть издержки. Да и ладно. Велика трудность. Не она первая, не она последняя. Не будет спора с судьбой, если от неё что-то потребуется. С неё не убудет и ничего с ней не будет. Она готова на всё. Ведь Ашаи всегда носили двусмысленную славу вольных самок.

«Всё просто: верчусь вокруг Синги, дожидаюсь суда, проходит суд, освобождаем Амона, а там будет видно…»

Как произойдёт это «будет видно», она пока не знала. В какой-то мере очевидно, что нет другого выхода, кроме как сбежать с Амоном куда-нибудь подальше, совсем прочь отсюда. Да, придётся бросить совершенно всё, и Миланэ была готова бросить почти всё, кроме одного – тропы Ашаи-Китрах. Она не могла представить, что вдруг возьмёт и откажется от этого; здесь для неё зияло великое поражение, ужасная пропасть. Это значило бы, что её вынудили сдаться, и что миру нужны совсем другие Ашаи, вовсе не такие, как она.

«Кем я стану, если во мне уже не будет Ашаи?», – спрашивала себя.

Знала Миланэ, твёрдо знала, что Амон любит её. Но в то же время он полюбил львицу, которая принадлежала к великому сестринству Ашаи-Китрах, именно не простую львицу, а особенную, с которой всё сложнее и ярче. Что он будет видеть в ней, когда она превратится в…

– Ты о чём-то думаешь? – улыбается Синга.

– Так, обычные самочьи штучки, – улыбается Миланэ.

«Фух, продолжал бы болтать, у него это хорошо получается».

Он услышал мысленный призыв. А может быть – как знать – её силы повлияли на него, и её воля стала его волей.

Синга продолжил свой рассказ.

Вдруг дочь Андарии заметила, как в небе упала звёздочка, и вмиг к ней пришла простая, ясная, кристально чистая мысль; она была доброй, мягкой, безумно привлекательной и всепрощающей; проще всего её можно было выразить тремя словами: всё будет хорошо. Всё. Будет. Хорошо. Надо лишь повторять, как энграмму, и дела пойдут на лад; они пойдут прямиком в Нахейм.

«А почему всё будет хорошо? Да потому что я всё решу спокойным, умильным, добрым подходом, а не сражаясь с судьбой. Надо убедить патрона, что мы, Ашаи-Китрах, и Вестающие – не так уж плохи; Вестающим что-то от него нужно, так пусть пойдёт навстречу некоторыми пожеланиям, равно как и наоборот – Вестающие могут выслушать его. Пусть встретятся, поговорят! И когда они разъяснят свои разногласия, то наверное, смогут найти общий язык. Зачем эта вражда, если всё можно сделать спокойно, как добрые Сунги?»

Этим могли сняться все проблемы. Вестающие помогут ей освободить Амона, патрон тоже поможет, все помирятся, все будут друг другу рады, и все признают её, как миротворицу и просто умную львицу; она сможет остаться в Марне, Амон тоже, все неприятности забудутся-уплывут, как туман поутру… Не надо будет спорить с совестью, не надо будет стыдиться. Когда освободят Амона, то Синге придётся признаться в нелюбви, но уверить в вечной дружбе, но в этом нет ничего страшного, в мире каждый день кто-то узнает, что его не любят; и она делала это вовсе не зла, а от великой любви к своему льву, а такое вполне простительно…

Миланэ стало спокойно и легко при этих мыслях.

– Знаешь что, я предлагаю уехать в Хамалар, к минеральным источникам. Дня на три. Лишь полдня пути! Отдохнём, развеемся. Там прекрасно, Милани!

А она в это время посмотрела на него, всё ещё захваченная шлейфом собственных мыслей.

– Я вижу истинный огонь в твоих глазах, Милани, – его добрые глаза тоже заблестели в темноте. – Тебе что, действительно нравится идея? Там есть гостиные дворы, термы, есть всё-всё…

– А знаешь – нравится, – сразу согласилась Миланэ.

– Ты ведь слышала о Хамаларе?

– Синга, я ведь Ашаи, как я могла не слышать о Хамаларе? Тем более я, знающая стальсу. Маленький город на водных источниках. Город-отдых, город-сокровище, город-целитель. Вход только для Сунгов верных сословий. Как не слышала.

– А была?

– Нет.

– Вот-вот, – победоносно поглядел он на неё.

Да, чудно. Превосходно. Эти семь дней не надо тащить; пусть пролетят. Пусть они пролетят с пользой: она убедит Сингу во всём, в чём его надо убедить; она не будет сидеть в четырёх стенах; она не будет совершать служения, которые ей не хочется делать; она не будет видеть Марны, которая ставала ей противна; и не сможет упрекнуть её Фрея, что она теряла время зря.

– Когда уезжаем?

– Завтра утром! – полушутливым тоном молвил Синга, заведомо предполагая, что Миланэ не согласится. Ведь у Ашаи всегда много дел, они всегда всем нужны, они заняты и…

– Прекрасно. Буду готова к отъезду в десять. Заедешь за мною – буду ждать.

Синга пригладил гриву со вздохом, ибо когда ты получаешь на порядок больше, чем ждал – это всегда чуть сбивает с толку, даже теряешься: что делать с полученным?

«Надо будет отменить некоторые служения», – размышляла она, вдыхая ночной воздух. – «Некрасиво и неправильно для молодой Ашаи, попрание аамсуны. Но плевать. Под хвост. Мне так надо. Я так хочу…».

Первое, что она увидела, когда открыла дверь дома – Раттану, уснувшую прямо на маленьком кресле возле чана для омовения лап. Кресло это неудобное, пригодное лишь для того, чтобы сесть на несколько мгновений и сразу встать, и как она ухитрилась уснуть в нём – оставалось загадкой. Возле, прямо на полу перед служанкой, стоял подсвечник с почти выгоревшими свечами.

– Вот так сгорают заживо, – недовольно, но тихо молвила Миланэ, уважая чужой сон.

Она всегда почитала сны других; тот, кто ушёл в серость небытия, кто отдыхает от себя, кто смотрит на иное, тот не должен возвращаться к миру по чистейшему пустяку, глупой случайности вроде громкого звука или чиха; то, что это вообще возможно, представлялось Миланэ как ещё одно свидетельство тяжёлого несовершенства её родного, домашнего, великого, и в то же время – такого жалкого мира.

– Сгорают… – зашевелились уши Раттаны, а Миланэ застыла, до того тихонько пробираясь в столовую. – Харэши мальсизэ нораму, лильналь хедаи. Лильналь хираму… – заговорила она на своём, непривычном уху и мелодичном языке.

Миланэ не знала многих вещей о Раттане; да что тут говорить – почти ничего. Она не ведала, что Раттана, бывало, говорит во сне, она не знала ни одного слова её родного языка. Даже как «здравствуй» – и то не знала.

Вдруг это тяжело впечатлило её, как-то даже придавило книзу, к земле, и она прямо так и села на пол прямо в красивом, пепельном пласисе, распустив хвост во всю длину; ножны сирны легонько стукнулась о твёрдые доски. Ведь на самом деле она, Сунга, победоносная Сунга, надменная Сунга – как весь её род – не интересовалась ничем другим, кроме как тем, чем жили и что знали лишь остальные Сунги да их предки. Знания и знамения духа всего остального мира, даже иные языки – являлись тёмной загадкой, неизведанной землей, которую она, Сунга, по невежеству не желает даже видеть.

Ужасающая простота этого открытия зияла бездонностью.

Что говорит эта львица? Чем терзается изо дня на день? Есть ли среди них великие художники или поэты? Каковы их имена? Каковы львицы духа у её народа? А каковы львы?

«Да, можно снова сказать, что возможны лишь одни львицы духа на сей земле – Ашаи-Китрах, дочери Сунгов», – смотрела на Раттану Миланэ, облачённая в свет бледной луны, светившей в окно. – «Но какова нелепость в этих словах… Что сделать, не положено мне думать иначе, ведь я – истинная Сунга, а мы лишь только вертимся вокруг самих себя».

Внезапно Миланэ негромко засмеялась, усилием воли подавив громкий смех.

– О предки, я так уверенно говорю о себе… – тихо заговорила она. – Хотя даже не знаю происхождения половины своей крови. Даже не знаю своей крови – что говорить об остальном, – посмотрела дочь Андарии на собственные ладони, чувствуя эту знакомую, мощную, яркую сноподобность всего окружающего; потекла колючая вода по затылку и макушке; и…

Не время сновидеть. Миланэ тряхнула головою, намереваясь встать. И тут вдруг с пояса свалился, невесть когда успев развязаться, мешочек со знаками Карры-Аррам.

Миланэ, безусловно, увидела в сем знак, знамение. Если есть время и место для мантики, то самое лучшее – тёмная комната средь лунной ночи. Она сразу, не вставая, возле спящей Раттаны, стасовала знаки. Решилась задать давно мучивший её вопрос, и решилась вытащить только один знак; это чтобы наверняка, чтобы не было никаких разночтений или сомнений.

Да или нет?

Даруется ли вскоре Амону свобода?

Нет, не так…

Я смогу освободить Амона?

Не так. Точнее вопрос. Ты же хорошая мантисса, ты же знаешь.

– Будет ли Амон свободен в ближайшее время?

Ещё никогда дочь Сидны с таким трепетом не ждала того, что покажет Карра. Она очень боялась, что там будет «нет». Или неблагоприятный ответ. Или сомнительный ответ. Или что-то подобное. Она, наверное, тогда бы разбудила Раттану своим жутким рыком, воткнула сирну в деревянный пол, сожгла в печи все знаки Карры, которые некогда рисовала с такой тщательностью и великим прилежанием, взяла со стойки совну, которую, не торгуясь, прикупила у оружейника три дня назад, и разбила бы жуткими ударами всю домашнюю утварь, расколола все двери дома и выбила окна, а затем пробралась через одно из них наружу, в великий ночной мир, и пошла бы по дороге вперёд, яростная и озлобленная, круша всё и всех, кто попался бы на пути (как весело, как превосходно, торжество злобы!), пока бы не сокрушили её саму, и её рано или поздно сразили бы наповал, безумную, но это ей нипочём, потому что она ничего не боится, она бесстрашна…

«Лаусем сагамиир» – «Разбитые оковы».

Так ясно и недвусмысленно ответила Карра этим знаком, этой силой, в мире витающей, что обозначает открытость. Величие. Свободу. Она прижала к сердцу этот знак, враз растворивший невидимый камень на её плечах, что превратился в колючую воду, стёкшую к хвосту.

Нет, она сделает что угодно, как угодно – лишь бы предсказание стало правдой.