Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 60 страниц)

Ключ, в конце концов, не понадобился – дверь оказалась незапертой.

Их с Арасси дом представляет собою правильный квадрат. Всё просто – входишь в коридор, он же – прихожая. Прямо – кладовая с очень маленьким погребом. Направо – общая спальня. Налево – кухня и столовая. Всё.

Свет пробивался из спальни.

На неё пали взоры трёх львиц, и на маленький миг всё укрыла тишина.

– Милани! – вскочила Арасси с кровати, на коей до этого беззаботно лежала. – Вернулась, наконец, пропажа наша!

Небрежно опираясь на спинку кровати, сидела Шасна: львица крупного, даже грозного сложения, в повседневном светло-сером пласисе, неулыбчивая, тёмная взглядом и светлая шёрсткой. На кровати Миланэ расположилась Айнэсваала, в самой что ни на есть классической позе для игры на лютне, которую она держала на коленях; всем видом она напоминала картинку в назидание младшим ученицам.

Арасси, живая, вся с виду весёлая и смешливая, бросилась на шею Миланэ, да так, что ей пришлось постараться, чтобы удержаться на лапах. Скатку пришлось бросить.

– Как в Марне? Рассказывай! А что тебе говорила амарах? Милани, хочешь поесть? У тебя усталый вид, давай я это… дай сюда… и это дай сюда…

– Я предположила, что ты не будешь против, если я вместе с Шасной нагряну в гости, – чинно молвила Айнэсваала.

– Конечно нет, милая Айни. Конечно, не против, – ответила Миланэ.

Вместо ответа Айни проиграла совершенно безупречную гамму в четыре струны.

Подошла Шасна и просто молча её обняла, с простым и искренним чувством.

Четыре лучшие подруги – в полном сборе.

– Давайте сброшу всё лишнее, пойду помоюсь… – с вымученной улыбкой предложила Миланэ.

– Да конечно, конечно! – хлопотала Арасси. – Мы тут не пропадём. Ждём-ждём.

Через полчаса Миланэ лежала на своей кровати, укрывшись одеялом почти до самой шеи, и сонно слушала разговоры. На широкой тумбе возле кровати, помимо остальных её вещей и украшений, скромно лежал амулет, подаренный Хайдарром.

«Нет сил болтать, пусть они говорят, а я себе помаленьку усну, и меня устыдятся будить…», – так себе придумала Миланэ.

– …а я ей кричу, чтобы она не вздумала сыпать целых две горсти, но куда там: сыпанула! Тинктуру мвесны передержала: надо дня три, она хранила дней десять. Я говорю: «Хази, милая, это никуда не годится, это нельзя давать – слишком сильное, вообще неверно приготовленное». А она мне: «Чего меня учишь, чего учишь, я так делала всю жизнь, ещё когда была найси, по рецепту первой наставницы, а ты тут верещишь на ухо». Я говорю: «Не неси это в больницу, я тебя прошу». Она: «От этого жёлчь даже у мертвеца пойдёт, а камни растворятся за час». Ну, думаю, делай как знаешь, поди, больные прежде станут мертвецами, а потом уж всё остальное. С другой стороны, она так уверенно себя вела, так уверенно говорила… Шакал, с ним думаю. Вдруг так. Потом, через два дня, приходим в больницу, а там ждут двое с сильнейшей жёлчной коликой. Жёлчь-то мгновенно погналась от такой концентрации тинктуры, а камни застряли в протоках. Потом Хази за мной бегала, просилась, чтобы я никому ничего… Говорю: «Да Ваал с тобой, твоя совесть». Вывод: никогда никому не верьте, если знаете, что можно сделать правильно, а не абы как, даже если кто-то воплощает в себе всю уверенность и наглость мира. Нельзя обманываться, нельзя.

– Нельзя не обмануться в жизни… – заметила Шасна. – Невозможно просто, всё равно где-то попадёшь впросак. Даже правдовидицы обманываются.

– В первую очередь – правдовидицы, – отметила Айни.

– Почему?

– Вы слишком уверены в том, что видите истину.

– Каждая Ашаи – суть правдовидица. Так что тебе следовало сказать «мы», а не «вы», – спокойно повела ушами Шасна, блистая холодным взглядом.

– Не каждая Ашаи, брось, – усмехнулась Айни, дочь Сунгкомнаасы.

– Настоящая Ашаи, я имею в виду.

– Не стану спорить, но скажу: Ваал каждой из нас дарует нечто особое, и далеко не всегда это – правдовидение. Ты, Шасна, привычна к тому, что можешь схватить чужую душу и вытряхнуть её, как улей. И тебе кажется, что все так способны или, по крайней мере, могут попытаться.

– Почему душа – как улей? – полюбопытствовала Арасси.

– А как иначе. Улей, а в нём пчёлы-мысли, они только и делают, что жалят.

– Такого ещё слыхала. В чём-то верно, а в чём-то – нет, – покачала головой Шасна.

– Нигде нет полной ясности.

Шасна забила хвостом:

– Вот уж в тебе сомнения сидят. Так уж и нигде нет, прям. Уверенность – она важна. Когда ты сомневаешься, то твоя воля стынет, как лёд реки в Норрамарке.

– Сомнение – оно важно. Без него нет воли и намерения. Когда ты сомневаешься, то ты – дочь чувства и душа мира, знающая его тайну. Когда ты уверена, то похожа на глупую овцу, что бредет за стадом в Хольце.

Арасси лежала с видом, будто её страшно болит голова, а потом вскочила:

– Эй, вы с ума посходили, болтать о такой чепухе! Бросьте немедля, пейте вот лучше херес. Дать ещё, Шасни? Не отказывайся, я сама делала, не обижай.

– Не обижу, – уверила Шасна и протянула пустую кружку. – Влей, пожалуйста. Айни, я вот что тебе скажу.

Ашаи, дочь Сунгкомнаасы, дитя патрицианского рода, не глядела на собеседницу, а поглаживала струны лютни.

– Только не говори гадостей, я от них расстраиваюсь, – молвила она, плавно качая головой из стороны в сторону, глядя на свой инструмент.

– Я никогда тебе гадостей не говорила и никогда не скажу, – прямо сказала Шасна, приняв полную кружку от Арасси. – Мне кажется, ты путаешь личную уверенность с паясничающей уверенностью толпы. Смотри: твоя личная уверенность – твоё острие духа – твоё намерение. Оно может быть каким угодно: верным с точки зрения одних истин, и ужасным – с точки зрения иных. А уверенность толпы – всегда безумство и шутовство, кто тут спорит. Толпе покажи хвост, а она провозгласит его императором.

– Может и путаю. Вполне может быть. Я ж не уверена в своей правоте. В жизни так легко запутаться в сетях.

Шасна встала на скользкий путь. Её суждения всегда решительны и далеки от хитрости, а искусствами речи и спора она владеет откровенно плохо из-за своего прямого, как стрела, характера (а какой ещё может быть у Ашаи с сильным взглядом?); у неё мало шансов против изощрённой в этих вещах Айнэсваалы, которая отлично чувствуется в гибких, потаённых ходах слов и никогда не утрачивает высокой невозмутимости.

Их беседе пришла на помощь Арасси, юркнувшая к себе на кровать:

– Знаете, я тут прознала одну новость. Холли беременна, – сказала она, усевшись. Её руки обхватывали колени, а подбородочек нашёл приют на ладони.

– Да ну? – нахмурилась Шасна, удивившись такой новости.

– Она сама мне сказала, – с победной правотой отпарировала Арасси.

– А срок какой? – спросила Миланэ, чуть испуганно.

– Шесть-восемь недель, вроде того, – ответила Арасси, что-то выискивая у себя на тумбе.

Все призадумались, а Миланэ привстала на кровати:

– Погоди. До моего Приятия чуть больше луны, твоё, – она указала на Арасси, – будет сразу после моего, а до твоего… до твоего, Шасна?

Та немного помолчала, собираясь с мыслью.

– Две недели.

– Да. Значит, и у неё примерно через две-три недели. Придется ей остаться в дисципларии, – уверенным тоном сказала Миланэ, улёгшись обратно.

Вероятно, именно этой реплики и ждала Арасси, ибо сразу бросила:

– Она сказала, что оставаться в Сидне не будет. И уйдёт отсюда сестрой.

– Как это?.. А дитя? Как она хочет с беременностью идти на Приятие? – забеспокоилась Миланэ.

Беспокойство Миланэ изъявила не зря. Всякое Приятие состоит из трёх испытаний. Первое довольно простое: нужно день-два как-нибудь послужить, «прислужиться», как говорят, то бишь выполнить некие задания, которые давались с учётом талантов и склонностей ученицы; заодно надо зажечь игнимару перед Кругом Семи. Первое испытание, по сути – чистейшая формальность, ибо ученица в таком возрасте кое-что да умеет, ибо просто бы не смогла столько задержаться в дисципларии; как правило, оно более строгое для свободных учениц-Ашаи, а дисципларам волноваться нечего.

Второе испытание довольно необычно. Нужно просто всю ночь пробыть одной, ни с кем не разговаривая. Спать нельзя. Лежать нельзя. Читать нельзя ничего, кроме Кодекса. Сидеть можно, стоять можно. Полагается думать о Ваале, о вере, о служении, о Сунгах, о будущем месте служения, об ответственности Ашаи, о долгой истории сестринства, о знаниях. Вот и все требования. На самом деле, это испытание зачастую усложняют, например, запирают в тёмных комнатах уединения, которые есть в каждом дисципларии, или даже подвалах. Но, на самом деле, испытание довольно формальное, пустяковое.

А вот третье испытание всегда было самым важным; даже во времена Миланэ оно сохранило свой трудный, опасный характер. В уединённом месте, как правило, это особый Зал Приятия, собирается Круг Семи и сама ученица. И всё, больше никто не может заявиться на третье испытание, даже Император, исключение только одно: Высокая Мать. Испытание всегда начинается на закате. Сестры Круга Семи одеваются в лучшие пласисы, берут лучшие украшения; ученица же приходит в длинном белом балахоне крайне простого покроя, из украшений на ней – лишь кольцо Ваала. Больше ничего, даже сирны, которую Ашаи не снимают даже в Императорском дворце. Ей дают наркотическую смесь, сому, которую ученица должна испить; доза в несколько раз превышает обычные нормы и близка к опасной, отчего смерть во время третьего испытания – явление редкое, но случается. С момента принятия смеси до начала действия проходит около полчаса, которые ученица может провести как угодно: в беседах с принимающими сёстрами Круга; в молчании и интроспекции; в чтении стихов и даже игре на каком-либо инструменте; в произнесении каких-либо речей. По древнейшей традиции принято, что ученица имеет право вести себя как угодно, в том числе даже плакать, сожалеть о трудной судьбе, а о её словах, даже самых гнуснейших, сестры Круга Семи должны забыть и никому не рассказывать. Дело в том, что в какой-то момент перед началом тяжёлого галлюциногенного путешествия от отравления большой дозой сомы ученицу неизменно обхватывает очень сильный страх смерти: символическая смерть переживается почти реально.

Поэтому беременных и приболевших дисциплар к Приятию стараются не допускать. Но ученице нельзя запретить проходить Приятие, если оно уже назначено.

– Вот так и пойдёт, – развела руками Арасси, попеременно глядя на всех подруг.

Ей абы что, лишь бы посудачить.

– Бред! – воскликнула Миланэ, в который раз рывком поднявшись на кровати; она даже нечаянно чуть ударила пяткой Айни, которая сидела у неё в лапах.

Арасси, передразнивая чужой тон, манерно проговорила:

– Она мне говорила, что имеет на это право, и вовсе не в её характере просиживать здесь ещё целый год.

– Можно просить наставниц, чтобы уехать на место служения, а самой вернуться через год на Приятие. И всё, – не успокаивалась Миланэ.

Так нередко делают. Ученица уезжает туда, куда ей было назначено, и приступает к обязанностям сестры, а через год приезжает на Приятие. Такие исключения делают лишь в особых случаях, но этот – именно таков.

– Она уже хочет быть сестрой. Уже и сейчас, – сложила ладони Арасси, постукивая коготками и наблюдая за тем, как Шасна осторожно отпивает херес.

– Прискорбно, но Холли может дорого уплатить за это, – заметила Айни.

– Она всегда была невысокого ума, – с ровной душой сказала Шасна.

«Какие мы все разные», – подумала Миланэ, глядя на подруг в свете лампы и двух свечей.

– Но, в конце концов, это её выбор. Все мы выбираем в жизни, – после молчания снова молвила Шасна, отдавая кружку Арасси.

Но та, глядя на Миланэ, внимая разговору, вслепую протянула руку и не изловчилась поймать кружку, отчего та мягко упала на тонкое летнее покрывало.

– Как это «её выбор»? А дитя? – возмутилась Миланэ. – Почему она не призадумается о нём?

– Вдруг оно – нежеланно?

– Как – нежеланно? – такое не могло уложиться в уме андарианки Миланэ. – Как это может быть? Я поговорю с нею потом, поспрашиваю, что к чему.

Арасси испугалась, но так, манерно-деланно:

– Милани, ты с ума сошла, я это вам по большому секрету рассказала!

– Скажу, что почувствовала, – серьёзно ответила Милани. – Или сделаю вид, будто Карру раскинула.

– Только не рассказывайте никому, не рассказывайте… – деланно запричитала Арасси.

Так восклицая, Арасси ушла в кладовую, где находился бельевой шкаф, чтобы взять новое покрывало; Шасна решила, что ей негоже больше сидеть на чужой кровати, пусть даже это и кровать давнишней подруги по дисципларию, и взяла себе единственный стул в комнате.

– Зачем оно нам нужно – рассказывать… У неё своя жизнь, – устало молвила Шасна, усевшись и закинув лапу за лапу. Её сирна, необычно большая и скрытно-грозная, под стать хозяйке, со стуком упёрлась ножнами в спинку стула.

– Но нельзя ведь такое пропускать мимо ушей, верно?

– Милани, всегда хочется кого-то укрыть своим видением жизни и моралью, но редко в этом есть толк.

– Я только хочу помочь, – настаивала Миланэ.

– Она вряд ли посчитает твоё вмешательство за помощь.

– Тогда её дитю.

– Её дитя ещё ни в чём не нуждается. Оно ещё не родилось.

– Шасна, ты – жестока, – в устах Миланэ это прозвучало как глубокий укор. Чуть помедлив, необычно жёстко для себя добавила: – Всякое равнодушие может прозвучать как мудрость.

– Знаю.

Поняв, что назрел небольшой конфликт мировоззрений, Айни решила подытожить беседу:

– Будем надеяться, что ничего плохого не случится, – рассудила она и снова проиграла гамму на лютне. – Да поможет ей Ваал.

Тем временем Арасси уже вернулась и что-то там хозяйничала возле шкафа Миланэ; от внимательного глаза не ускользнул новая, не виданная ею раньше вещь. Любопытство прожгло, она взяла её в руки, начала разглядывать.

– Миланэ, а где ты его взяла, этот амулет?

– Подарили, – скромно ответила она.

– Миленький. Но странненький. Такие плетут где-то в Норрамарке, да? Верно, Шасни? Стиль схож.

– Дай взглянуть.

– Вот штука, от него пальцы жжёт, – Арасси заправски потёрла руки о шемизу.

Миланэ насторожилась, ведь она прекрасно знала о крайне высокой чувствительности подруги; например, её могло обжечь, если она брала в руки краденную вещь или защипать глаза, если с нею говорил некто, желающий зла. Но большущей проблемой было то, что Арасси, во-первых, не придавала своей чувствительности хотя бы капельку должного внимания, а во-вторых, совершенно не умела интерпретировать свои чувства. То, что ей обожгло пальцы, могло означать что угодно, в том числе и глубокое чувство, с которым подарил амулет Хайдарр. А могло значить, что он – попросту краденый.

Внимательный взгляд Шасны, тем временем, изучал амулет со всех сторон. Он явно заинтересовал её.

– Это зубы белого волка, – настолько многозначительно произнесла она, что все притихли, как мыши.

– Вероятно, редкость, – вопросительно-неуверенно отметила Айни, мало чего смыслящая в живности и охоте.

– У нас да, та ещё редкость, – подтвердила Шасна.

– Ну, здесь, в Ашнари, вообще волков очень мало.

– Я имею в виду Империю. У нас нет белых волков – водятся только на севере.

– Скорее всего, он из Амастилаара. Или Норрамарка, – выглядывала Миланэ из своей кровати, навострив ушки. – Так мне говорили.

– Похоже на то, – ответила Шасна, но без уверенности. Она сузила глаза, словно щурясь от солнца, и так глядела на амулет, а потом протянула его Миланэ, но её руку перехватила Айнэсваала, отложившая лютню в сторону. Лютня встала неустойчиво, а потом упала грифом на бедро Миланэ. Дочь Андарии бережливо подобрала инструмент.

– Прошу, дай взглянуть, – тем временем попросила Айни, приложив ладонь к сердцу в затейливом жесте.

Она несколько раз провернула амулет, заинтересовавшись камнем в центре.

– Вот это, вот этот камень, видите?

– Симпатичный, правда? Таких ещё не видела. И узоры…

– Это не узор, а северная вязь, я её узнаю, я много раз её видела в одной книге. Тут что-то написано по-ихнему… Эм…

Она напряжённо всматривалась в него.

– Амулет северных варваров, – с высокомерием истинной Сунги молвила Айнэсваала. – Вот что тебе подарили, Миланэ. Кто подарил?

– Один лев, – не начала вдаваться в подробности Миланэ, всегда хранящая в большой тайне любовные дела даже перед ближайшими подругами; это у неё просто в крови – так делают все андарианки.

– Это был обмен памятью? – тут у Шасны чувство правдовидицы сработало хорошо и безотказно.

– Да.

– Лев из Норрамарка?

– Дренгир Легаты, он ехал с Востока.

Миланэ решила умолчать, что этот амулет Хайдарру подарила родная сестра, надлежащая к сестринству Ашаи. Кроме того, она начала кориться за то, что легко сдалась и приняла амулет, как дар; это явно вещь совершенно непростая, ценная для Хайдарра и дорогая сама по себе (зубы белого волка наверняка немалого стоят), и мимолётное знакомство в одну ночь не стоило такого необычного подарка.

– А что там написано? Кто мог бы прочитать? – с беззаботностью спросила Арасси. Ей всё равно, какой амулет: северный – не северный. Хоть с луны.

– На ум приходит наставница Даэльси. Можно ещё спросить мастериц древнего языка, но они вряд ли сильно помогут… Можно пойти к светским учёным…

Миланэ, подоткнув подушку повыше, откинулась и уже не слушала, но только лишь созерцала подруг.

Вот Арасси. Лучшая подруга, самая что ни на есть. Всегда весёлая, свободная; фривольная везде, где это хоть сколь-нибудь позволительно, но нрава вовсе не злобного или корыстного, а доброго, широкой души. Сейчас на ней только шемиза да два браслета на обоих запястьях, оба разные, оба – подарки двух поклонников. Очень лёгкая в общении, любит сладкое, любит львов, любит всякие безделушки, любит детей, любит торжественные церемонии, любит танцы и прочее-прочее.

Вот Шасна. Непростой опыт жизни омрачает её взгляд, движения, вид. Конечно, любая ученица у порога Приятия имеет хоть какой-нибудь жизненный опыт, всё же Ашаи-Китрах видят в жизни много больше, чем абсолютное большинство простых львиц. Но у Шасны случай особый, и жизнь особая. Она знает цену жизни и смерти.

Вот Айнэсваала. Судьба щедро одарила её и особой красотой северных Сунгов, и действительными талантами, и происхождением.

«Вот и мы, столь разные, тем не менее, любим друг друга… Но куда нас развеет после Сидны? Будем ли мы столь дружны?..»

Пока Миланэ предавалась сновидной меланхолии, то разговор ушёл в иное русло. Лишь громкий смех Арасси и Айни растормошил, вернул к миру.

– Хей, Милани, – набравшись в своё время от Миланэ андарианских словечек, Арасси иногда блистала ими, – у тебя сегодня был личный разговор с амарах?

Сонно повернувшись и моргнув, Миланэ ответила:

– Да.

Призадумавшись, Арасси вдруг испугалась:

– Ваал мой, тебе что, хотят пораньше назначить Приятие? Почему так рано?

– Нет, всё как было, – прикрыла глаза Миланэ, отрицая. – Где-то три недели осталось.

– И что, Леенайни сказала, куда ты… уедешь… на служение? – с опаской спросила Арасси, боясь услышать что-то грустное и далёкое.

«Погоди, им же ничего не известно», – пронзило Миланэ.

– Ах да, души мои. Вы ведь не знаете.

– Не знаем чего? – насторожилась Арасси.

– У меня появился патрон. В Марне.

У Айнэсваалы сорвался коготь со струны и та выдала жалобный звук, Шасна повернула голову с необычной для себя спешностью, Арасси совершенно привстала на кровати.

– Миланэ, моё сердце разделяет твою радость, – поспешила поздравить Айни, глядя с нескрываемым интересом.

Арасси перебралась к кровати Миланэ:

– Ну, ну рассказывай!

И пришлось повторить всё то же, что она пересказывала амарах.

– Потрясающе, – обрадовалась Арасси. – Ваал мой, Миланэ, лапка моя, теперь я буду точно знать, что с тобой будет всё хорошо!

– Сенатор – это очень и очень достойно, – мечтательно взглянула вверх Айни, подумав о своём.

– Я очень боялась, Миланэ, что с твоими склонностями и талантами ты попадёшь в Легату, да ещё на Восток, – присела возле её кровати Шасна.

Айни и Арасси (первая – со сдержанным достоинством, вторая – с необузданной радостью) начали обсуждать неожиданную новость; тут – вдруг стук во входную дверь дома.

– Можно входить, можно! – пропела Арасси.

В Сиднамае чужих нет, здесь все свои; стучатся тут лишь из приличий. Чьи-то лёгкие шаги, и в проёме осторожно явилась любопытная голова, потом, как-то крадучись-бочком, Ваалу-Нойна, а это была именно она, вошла в спальню, и с осторожностью осматривала присутствующих, словно желая подметить опасность. Всем известно, что ей – двадцать пять, и что в Сидне она засиделась; пожалуй, она бы и ещё пребывала здесь, но стать сестрою-Ашаи можно только до двадцати пяти лет. После этого срока ты или сестра или обычная львица. Ну, не совсем обычная; по правде говоря, неудавшихся Ашаи называют Приближёнными, и у них даже есть некоторые неформальные права, но это уж совсем другая история.

Она, будучи добротною Ашаи, имела огромную проблему – не могла стабильно возжечь игнимару. Нойна возжигала огонь Ваала лишь с помощью энграммы, то есть особого словесного заклинания, и то с большим трудом и утомительной концентрацией, потому срок её Приятия всё оттягивали да оттягивали. За это время она успела много чего совершить, в том числе уже имела дитя, львёну двух лет.

– Эм… доброго всем вечера… Миланэ, с возвращением… тебя так долго не было… – бесцветно говорила она, раздумывая после каждых двух-трёх слов. – Там, в нижних садах, устроили танцы… там и художники эти самые есть… художники атласов… приходите… Айнэсваала, там может пригодиться твоя игра… приходите…

– Спасибо, Нойна, сейчас мы чуть поговорим и, возможно, придем, – ответила Айни, подкручивая винты на грифе.

– Как знаете, – нудно, блекло ответила та, а затем бесшумно исчезла из комнаты.

В тишине затрещала свеча.

– Я бы спать пошла, – вдруг сказала Шасна.

В конце концов, намерения и планы определились: Миланэ и Арасси оставались; Шасна шла к себе, тоже к отдыху; Айни вдруг решила принять приглашение и пойти в нижние сады.

– Кто так приходит к своим сёстрам, вот так приглашает? Как только наставницы сохранили её в Сидне? – сказала она, поправляя пояс пласиса у большого ростового зеркала, которое обязательно есть в каждой спальне и каждом дортуаре Сидны. – Да её бы в самый худший фансиналл не взяли бы после изгнания. Позор.

– В двадцать пять в фансиналл не берут, – отметила Шасна.

Арасси прыснула.

Айнэсваала очень не любит Нойну из-за простецких манер, недалёкого ума и сомнительного родового происхождения; об этом многие знают, а уж её подруги – так подавно.

– Воистину, низкую дочь невозможно перевоспитать. Уже почти сестра, а манеры, как у служанки-дхаарки, – всё возмущалась Айнэсваала.

– Зато она энграммы у неё хороши, – заметила Арасси, поднимая хвост с кровати ладонью и роняя его обратно.

На самом деле, Нойна делает энграммы не просто хорошо. Она – крупнейшая мастерица Сидны по части энграмм, давно перескочившая через наставниц; в этом она вполне могла потягаться со сёстрами Криммау-Аммау, которые всегда считались лучшими в энграммах. Мастерство их составления и применения Нойна поначалу изучала вынужденно, ибо никак не могла толком зажечь игнимару. Сначала и энграммы не хотели ей поддаваться, но она с нельвиным упорством занималась ими, почти игнорируя всё остальное. Потому-то её сохранили в Сидне, ибо у неё выявился яркий талант; а если ты что-то действительно умеешь – значит, нужна в сестринстве.

– У некоторых из них есть вполне хорошие манеры, – сказала Шасна, разглядывая когти. – Я дхааров имею в виду.

– Чушь. В лучшем случае они могут лишь глупо подражать, – сразу возразила Айни, всё ещё не удовлетворенная своим видом.

– Дхаарки прислуживают амарах дисциплария, – заметила Миланэ, без задней мысли, просто так.

– И это ужасно. Дхааров вообще не должно быть в дисципларии. Для них есть полно других мест. Какой смысл находиться им в обители духа Сунгов?

– А вдруг они проникнутся его величием и потянутся к нему? – молвила Шасна со скрытым сарказмом.

Айнэсваала возмутилась и даже бросила прихорашиваться:

– Не хватало ещё! Грязное не может бесследно дотронуться к чистому!

– Ладно, – улыбалась Шасна. – Доброй ночи, Арасси. Спокойно ночи, Милани, хорошо отдохни.

Попрощавшись, они ушли.

Миланэ улеглась на живот, лицом к стенке, прикрылась тонкой тканью и отреклась от мира.

«Предки мои, ещё только луна, и я стану сестрой, стану жить в Марне… Принимать участь в жизни патрона… И вот как ко мне станут все относиться? А вот так, вот так… Это столь заманчиво да интересно иметь силу и влияние, вот например я куда войду в любой магазин или там учреждение или гости а все начнут перешёптываться смотрите это Миланэ, да-да, та самая, родная Ашаи сенатора Тансарра, вы слыхали о ней, ах какая у неё игнимара, ах какая она из себя, а я буду делать вид что не замечаю или мне в привычку… Хорошо иметь силу и влияние, опять же деньги, они не всё решают в жизни, но многое, они – власть, вокруг них всё вертится, не без этого, давай будем говорить честно, что тут таить. Наверное, мне придётся выполнять его важные поручения, даже давать взятки, наверное, я это умею, буду так давать с многозначительным видом, и с таким же видом их будет кто-то принимать, хотя какие взятки может давать сенатор, ему должны давать… Взятки это как бы плохо, но на самом деле иногда на пользу общему делу, не так ли?.. А ещё будет время заняться собой, будет досуг, я обязательно пройдусь по всем магазинам Марны с одеждой, драгоценностями, украшениями и прочим-всяким, увижу интересные места, познакомлюсь с интересными львами и львицами… достану самых лучших тканей и перешлю их матери в Ходниан, ой, надо будет ей и денег дать когда приеду… Достану хороших книг, обязательно достану «Снохождение»… снохождение… снохождение… Вот почему в дисципларии ему так мало внимания уделяют? Хотя понятно, тут обучить сложно, тут больше личное упорство играет роль, да и склонность имеет значение… Не зря ведь Вестающих так мало, а все они – хорошие сновидицы… самые лучшие… и ничего, никаких огромных истинотайн они не изрекают… хотя, как знать, у них свои тайны, даже свой мир… Да, согласно канонам, в снохождении нету истины, а потому время проводить в сновидных похождениях имеет немного смысла, оно дано лишь для видения Ваала, но разве Ашаи всё должна измерять полезностью?.. Хотя да, как нас учили: «Хорошая Ашаи – полезная Сунгам Ашаи». Всё меряется полезностью для Сунгов, для общности… Польза – мера всего… Всего… Всего… Деньги. Польза… Сунги…».

– Миланэ? – тихо прошептала Арасси, но в тишине ночи её голос прозвучал резко, даже пугающе.

– Да? – на выдохе молвила Миланэ.

– Ты спишь?

– Так… лежу…

– Ты боишься Приятия? – ткани кровати шуршали, когда Арасси высоко подняла лапу, вот так играя своими изяществом и гибкостью.

Она всегда спит на спине.

«Как можно спать на спине?», – всегда удивлялась Миланэ. – «Неудобно ведь».

– Нет. Скорее, немножко волнуюсь, когда о нём думаю, – дочь Андарии попробовала изложить свои мысли в честном ответе.

– А я боюсь, – призналась Арасси, и по её тону Миланэ поняла, что действительно боится.

– Боишься того, что после него продолжатся твои ночные кошмары? Или боишься пить сому?

Арасси помолчала, продолжая играть лапой в воздухе.

– Боюсь, что Ваал меня просто убьёт, когда её выпью. Ведь помнишь, что было, когда я несколько раз пила нарали…

Устало приподнявшись на кровати, Миланэ с нетерпением спросила:

– Арасси, скажи честно: ты взаправду думаешь, что это Ваал приходит в твои сны? В конце концов, за столько лет мы ведь можем внести ясность! Ваал приходит к тебе, да?

Арасси, протянув руку, взяла два браслета со столика и начала ими постукивать.

– Больше некому приходить. А кто ещё? Что это такое?.. Ну должна же я хоть что-то думать, – бросила браслеты обратно. – Иначе это болезнь и безумие. Я должна верить, что это Ваал, а иначе – конец…

Миланэ не верила во Ваала, как это принято среди простых Сунгов – прямо и плоско, который понимают его именно как «Первосущность», как нечто индивидуальное, вроде богов и богинь этих варваров; да никакая Ашаи, из тех, кого она знала, не верила в него в истинном смысле слова. Всё это было бы огромным надувательством, маскарадом, притворством, если бы не некое странное убеждение в частичной, но верности этой веры, тем более, что она опиралась на таинственные, странные и необъяснимые вещи, свидетелем которых ежедневно, с малых лет, была каждая Ашаи. Соответственно, эту никому не постижимую до конца двойственность и противоречивость – двоемыслие, о да – носила в себе не только Миланэ, но и остальные Ашаи, и каждая справлялась с нею отдельно, как умела.

И если некто посягал на некие основы, на Ваала, на Сунгов, на их жизнь и их порядок, то Миланэ чувствовала в себе сдерживаемый, но гнев, и всячески пресекала подобное инакомыслие. Ваал приходил в её сновидения, она явственно помнила этот совершенно безличный образ в форме света на вершине; тем не менее, в этой безличности пряталась та самая сунгмара, «отличие всех Сунгов», их характер, их древность, общность, их прошлое и будущее; Миланэ чуяла, что и она – часть этого сияния, и в ней есть этот свет, и в остальных Сунгах, а другие к этому непричастны, они не могут иметь тех даров духа, которыми владеет сестринство. Потому они – другие, чужаки, они не хуже и не лучше, но они – чужие.

Если Ваала нет, то почему только львицы-Сунги могут владеть дарами?

Если Ваала нет, то что это за сияние в сновидениях?

Если Ваала нет, тогда почему бессильны и жалки жрецы иных народов, прайдов и племен?

Хорошие вопросы. Вопросы, которые терзали всякую Ашаи, что решила вдруг пересмотреть свою веру.

Конечно, Ваал приходит в разных образах. И к Арасси он впервые пришёл в образе большого, яростного, тёмного льва; он без предисловий и послесловий насиловал её каждый раз, при каждом видении в сновидении, а потом топил в небольшом, но чёрноглубоком пруду. Арасси не боялась рассказывать наставницам, что это был именно Ваал, а не просто фантазия, скрытые желания и прочая шелуха ума; говорила, что это именно он, что «она чувствует». Наставницы всячески смотрели ей в глаза, даже правдовидица пыталась уличить во лжи, но потом все лишь повели ушами и решили, что у каждого свой способ познания духа Сунгов, а потому если она назначена Ему для такого изощрённо-извращённого эротизма, так пускай, что поделать.

Никогда не страшась делиться ощущениями и личным, не имея никаких границ и внутренних преград, Арасси всё рассказывала Миланэ. Её длинные рассказы, которые всегда богаты на детали и всякий раз звучат по-разному, в конце концов сводились к тому, что насилие ей, в общем-то, нравилось, а утопление было ужасающим. Пожалуй, дочь Андарии посчитала бы Арасси странной и болезненной лгуньей ради эпатажа, львицей дурнейшего воспитания, но та действительно просыпалась среди ночи от удушья и, как правило, падала с кровати или на несколько минут впадала в сумеречное, жуткое состояние беспомощной паники; за несколько лет совместной жизни Миланэ привыкла к этому и знала, что делать. И всякий раз, когда случался ночной приступ, Арасси перед этим видела своего грозного, жестокого Ваала.